Тридцать

Медсестра Моника пригласила меня в тот же кабинет, где мы с ней разговаривали накануне, когда я поступал в отделение. На этот раз – чтобы поговорить о том, как я привыкаю. Я осматриваю белые стены и стол, куда она выкладывала шкалу определения боли, и, надо сказать, с тех пор много что поменялось: я уже ел и спал, с этим не поспоришь. Хотя и не обошлось без укола.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает она.

– Хорошо. Только вот не мог заснуть прошлой ночью, пришлось сделать укол.

– Да, я видела отметку в твоей карте. А почему ты не мог заснуть?

– Мне позвонили друзья, и они… Они высмеяли меня, что я здесь, и все такое.

– Почему они так поступили?

– Не знаю.

– Может, это не настоящие друзья?

– Ну, я им сказал… короче, я их послал. Я послал Аарона, это он звонил.

– И тебе стало лучше?

– Ну да, – вздыхаю я. – Еще девушка звонила.

– Кто она?

– Ее зовут Ниа, мы с ней тоже друзья.

– И что у вас с ней?

– С ней я тоже разошелся.

– Ну что ж, в первый же день здесь ты принял немало важных решений.

– Да.

– Так с большинством и происходит. Поступив сюда, к нам, они принимают важные решения: одни – к лучшему, другие – нет.

– Надеюсь, что к лучшему, как же еще?

– Я тоже. Какие мысли у тебя возникают в связи с этим решением?

Я представляю себе, как Аарон и Ниа растворяются в воздухе, а на их месте появляются Джонни и Бобби.

– Я поступил правильно.

– Прекрасно. А тут, насколько я знаю, ты уже завел новых друзей, верно?

– Верно, да.

– Я видела, как ты вчера разговаривал с Гумбольдтом Купером возле комнаты для курения.

– Его так зовут? – Я не могу удержаться от смеха. – Ну да, все верно, мы же разговаривали там все вместе, вы тоже были.

– Да. Послушай-ка, не стоит тебе водить дружбу с пациентами из отделения.

– Почему же?

– Это отвлекает от выздоровления.

– Почему?

– Госпиталь – не место для поиска друзей, хотя друзья – это прекрасно. Здесь ты должен сосредоточиться на себе, для того чтобы почувствовать себя лучше.

– Но как же… – заволновался я. – Я Хамбла уважаю. И Бобби. Да я ко всем здесь отношусь лучше, чем к большинству людей там… в настоящей жизни. Хотя я здесь всего полтора дня.

– Будь осторожнее, Крэйг, лучше не сближайся с людьми слишком сильно. Сосредоточься на себе.

– Понятно.

– Только тогда сможешь выздороветь.

– Хорошо.

Тут луноликая медсестра Моника снова садится ровно и продолжает прежним официальным тоном:

– Ты уже знаешь, что в отделении проводят групповые занятия для пациентов?

– Да.

– В первый день тебе можно было не ходить, но теперь ты должен ежедневно на них присутствовать.

– Понятно.

– Начиная с сегодняшнего дня ты будешь на них ходить. Это хорошая возможность попробовать себя в чем-то, понять, что тебе интересно. Какое у тебя хобби?

Неудачный вопрос, Моника.

– У меня нет хобби.

– Да? Что, прямо совсем никакого?

– Совсем.

«А вообще я волнуюсь, Моника, и думаю о том, что надо что-то делать, и психую о том же, потом думаю, что я слишком много думаю о том, что надо что-то делать, и психую, что я слишком много думаю о том, что я слишком много думаю о том, что надо что-то делать, и думаю, чего же я так психую о том, что я так много думаю о том, что я волнуюсь. Это считается за хобби, Моника?»

– Понятно. – Она делает какую-то пометку. – Значит, тебя можно записывать в любую группу?

– Думаю, да.

– И ты будешь ходить?

– А играть в карты с Армелио считается посещением группового занятия?

– Нет.

– Если я буду ходить на эти занятия, меня выпишут к четвергу?

– Я не знаю наверняка. Но если ты не будешь их посещать, это будет рассматриваться как шаг назад в процессе выздоровления.

– Ладно, тогда запишите.

Моника отмечает что-то на лежащем у нее на коленях листочке.

– Первое занятие сегодня вечером: рисование и поделки. Оно будет в комнате дальше по коридору, за медсестринским постом.

– Я думал, те двери закрыты.

– Мы их откроем, Крэйг.

– Во сколько начало?

– В семь.

– Ох ты! Именно в семь я не могу.

– Почему же?

– У меня встреча кое с кем.

– С посетителем?

– Ну да, – беззастенчиво вру я.

– Он твой друг?

– Ну да. Я надеюсь, что еще друг.

Тридцать один

На часах без пяти семь. Я сажусь в конце того самого коридора, куда приходят посетители и где сегодня в три я уже виделся с мамой и папой (Сара не пришла, была в гостях у подружки). К слову сказать, папа в этот раз не пытался отпускать дурацкие шуточки, мама же принесла рубашку для Бобби. Бобби с чувством пожал ей руку и сказал: «У вас замечательный сын», – на что мама сказала, что она так и думала. Папа спросил, показывают ли тут кино, и я ответил, что да, но так как тут много пожилых пациентов, то это довольно скучные старые фильмы, вроде тех, где снимались Кэри Грант и Грета Гарбо. Папа спрашивает, не хочу ли я посмотреть с ним вместе второго «Блэйда» на DVD, и я узнаю у Говарда, есть ли в отделении DVD-проигрыватель. Оказывается, госпиталь не отстал от остального мира и проигрыватель у них есть, так что мы с папой договариваемся: он в пятницу вечером после работы принесет диск со вторым «Блэйдом», и мы вместе его посмотрим.

Я сижу в той части буквы Н, которая симметрична коридору, расположенному рядом с курилкой. Ноэль сказала, что она не курит, значит, скорее всего, захочет встретиться здесь. Родителям я о ней не сказал, но рассказал, что разругался с друзьями и что у меня и так было с ними не очень, а так даже лучше. Мама сказала, что догадывалась, как плохо они на меня влияли, и что знала про травку. А папа сказал: «Ну что, Крэйг, сам-то ты травку курить не станешь?», на что я ответил, что нет, до сдачи ЕГЭ не стану, и мы все рассмеялись.

Они спросили, как я ем, и я сказал, как оно и было, что с едой у меня замечательно.

Спросили и про сон, про что я тоже сказал «замечательно», надеясь, что так оно и будет этой ночью.

И вот я сел нога на ногу – странная поза, меняю положение. Мерзну и что-то нервничаю, снова сажусь нога на ногу. На часах ровно семь. Ноэль, в тех же темных брюках капри и белой майке-алкоголичке, что и вчера, направляется ко мне по коридору и садится на стул рядом со мной, откинув волосы с лица тонкими пальцами с ненакрашенными ногтями.

– Пришел, значит, – говорит она.

– Ну да, получил твою записку. Первый раз получаю записку от девушки, – с улыбкой говорю я, стараясь сесть как-то повольготнее, чтобы выглядеть покруче.

– Мы сейчас быстренько сыграем в одну игру, – предлагает она.

– У меня только пять минут, ладно?

– Хорошо, хорошо. Правила такие: один вопрос задаю я, один – ты.

– Ладно. А отвечать обязательно?

– Как хочешь. Но в любом случае надо задавать следующий вопрос.

– То есть мы будем обмениваться вопросами, как в игре про двадцать вопросов. А почему нам надо разговаривать именно так?

– Это лучший способ узнать человека. И за пять минут мы точно зададим больше двадцати вопросов, если, конечно, не будем копаться. Я начинаю. Готов?

– Ага, – собираюсь с мыслями я.

– И не отвечай вопросом на вопрос, договорились? Ты же не тупой?

– Нет! – трясу я головой. – Э… готова?

– Поехали. Первый вопрос: по-твоему, я выгляжу отталкивающе?

Ну вот, прямо с места в карьер. Я ее оглядываю, и как-то мне немного стыдно от того, как я это делаю: пробегаясь глазами снизу вверх, как я смотрю на цыпочек в интернете. Мой взгляд падает сначала на ступни, обутые в простые черные кроссовки, затем – на тонкие незагорелые лодыжки, переходит к краю брючин, поднимается до колен, скользит по тонкой талии вверх по телу, отмечая острые бугорки грудок, переходя к шее, обрамленной растянутым вырезом майки, и изящному подбородку и губам. Порезы, покрывающие скулы и лоб, расположены по три рядом и параллельно друг другу. Уже сейчас на краях каждой черточки наросла белая кожица, и они такие тонкие и незаметные, что, когда заживут, их будет почти не видно. Добавить сюда задумчивые зеленые глаза – и понятно, что Ноэль – красавица, это без обсуждений.

– Вовсе нет. Ты выглядишь просто потрясно, – отвечаю я.

– Теперь твой вопрос!

– Э-э-э, почему ты написала мне записку?

– Ты показался мне интересным. Почему ты пришел?

– Я… – я медлю в попытке выдумать ответ. – Просто мне нравятся девушки, и желание одной из них – для меня закон.

«Так, отлично, теперь сделай ей комплимент».

– Особенно желание такой красивой девушки, – добавляю я с улыбкой.

– Игрок из тебя слабоватый: ты забыл задать вопрос.

– А! Точно. Э-э-э… а тебе нравятся парни?

– Да, – вздыхает она, – но особенно-то не обольщайся. У тебя же не встал на меня?

– Нет! – отрицаю я и скрещиваю ноги. – Нет. А как… как ты сюда попала?

– Вот это вопрос! Уже за рамками. А ты как думаешь?

– Кто-то зашел, когда ты полосовала себе лицо?

– И это правильный ответ! Вообще-то, зашли позже, я уже всю мойку кровью залила. А ты как сюда попал?

– Сам пришел. Сколько ты уже здесь?

– Почему ты пришел сам? Двадцать один день. Ой, наоборот сказала. Ну, давай, будто я закончила вопросом.

– Мне было плохо, и я позвонил на горячую линию, ну знаешь, линию помощи для тех, у кого суицидальные мысли. Позвонил, и они сказали идти сюда. Почему ты тут так долго?

– Врачи хотят убедиться, что я больше себе не наврежу. Какое лекарство ты принимаешь?

– «Золофт». А ты?

– «Паксил». Где ты живешь?

– Рядом, в этом районе. А ты?

– На Манхэттене. Чем занимаются твои родители?

– Мама делает макеты открыток, а папа работает в страховой компании. А твои?

– Мама адвокат, а папа умер. Хочешь узнать, как он умер?

– Сочувствую. Как? А мне нужно это знать?

– Это сразу два вопроса. Да, нужно. Он умер на рыбалке, выпал из лодки. Случай нелепее и представить себе нельзя, да ведь?

– Нет. Вовсе нет, – отвечаю я. – Хочешь, скажу, что я считаю самым нелепым случаем смерти?

– Что?

– Аутоэротическую асфиксию. Ты же знаешь, что это такое?

– Когда человек затягивает веревку на горле в то время, как дрочит, да?

– Да. Я прочитал про это в ДСР. Ты когда-нибудь ее читала? Огромную книгу про психические расстройства?

– Ага!

– Естественно! А ты знаешь про синдром проклятия Ундины?

– Бог ты мой! Я думала, я одна про это знаю. Это когда забываешь, как дышать. Э-э-э… где ты увидел ДСР в первый раз?

– В книжном шкафу моего мозгоправа. А ты?

– И я. Ты тоже называешь их «мозгоправами»?

– Ну так они этим и занимаются, верно?

– А что это вообще означает?

– Думаю, «головосжиматель», потому что они сжимают содержимое головы. Разве я знаю все ответы?

Ну и игра! Я упираю руки в колени и наклоняюсь вперед: я выдохся, мне нужен перерыв. Потом продолжаю:

– Ноэль – твое настоящее имя?

– А почему оно должно быть ненастоящим?

– Ну, после вчерашней истории за обедом я уже и не знаю, чему верить. Ты знаешь, как меня зовут?

– Конечно! Крэйг Гилнер. По-твоему, я идиотка, что ли?

– Откуда ты знаешь мою фамилию?

– Прочитала на браслете. Хочешь прочитать мою?

– «Ноэль Хинтон». Слушай… – Я задумываюсь на секунду. – Вот, готово: ты знала, что должно было произойти вчера за обедом?

– Ты про Дженнифер? Конечно, знала. Он над всеми так прикалывается. А вот почему ты на это повелся, мне интересно?

– Я думал, что она, то есть он, что он, ну, это, девушка. И меня попросили подойти…

– Почему ты пришел сюда?

– Погоди, я вопрос не задал.

– Ничего, добавим тебе один балл. Так почему ты пришел сюда?

– Ну, я же вроде сказал: потому что ты девушка и ты меня попросила. И ты вроде клевая.

«Ты ведь уже сказал, что она красавица, а теперь не мелочись и скажи, что она действительно клевая!»

– Так ржачно наблюдать, как ты отвечаешь. Ты такой глупенький. Ты же в курсе, что ты глупыш?

Ноэль откидывается назад и потягивается. Волосы открывают лицо, и становится виден пронзительный рисунок шрамов. Цвет волос перекликается с цветом майки.

– А ты знаешь, что твои порезы не так уж плохо смотрятся?

– Сколько я здесь, Крэйг?

– Ты сказала, что двадцать один день. Это правда?

– Ага. Представляешь, как они выглядели, когда я поступила?

– Они оставят шрамы?

– Мне должны сделать операцию, которая их скроет. Думаешь, стоит на нее соглашаться?

– Думаю, не стоит. Зачем скрывать, через что ты прошла?

– Даже не знаю, нужно ли на это отвечать. Разве это не очевидно? Не буду ли я счастливее без этих шрамов?

– Не знаю. Сложно сказать, что делает нас счастливыми. Я думал, что буду счастлив учиться в крутой школе, а закончил тем, что попал сюда. Погоди, а ты в какую школу ходишь?

– В «Преемник», это частная школа на Манхэттене. Мне кажется, только там еще форму и носят. А ты?

– В Подготовительную академию управления. Вам обязательно носить форму?

– А ты что, извращенец, которому нравятся девочки в форме?

– Нет. Ну… нет.

– Два балла. Ты не задал вопрос. Тебе нравится эта игра?

– Мне нравится разговаривать с тобой. Как задачу по математике решать. А тебе нравится со мной разговаривать?

– Нормально. Тебе нравится математика?

– Я думал, что у меня с математикой порядок, но в этом классе я среди отстающих. А тебе?

– Я плохо учусь. Посвящаю много времени балету. Но для него я слишком низкая. А у тебя было такое, что тебе не хватало роста для чего-то?

– Ну разве что для прохода на какие-то аттракционы, когда я был маленьким. А почему ты спросила?

– Я для некоторых аттракционов до сих пор не доросла. Фигово быть коротышкой, так и знай. – Тут она замолкает.

– У тебя один балл.

– А у тебя – три. Закончили игру.

– Отлично. – Я с облегчением сажусь на место. – Уф… Что теперь?

– Прекрасный вопрос. Понятия не имею. Мне надо идти на урок творчества.

– И мне.

– Пошли вместе?

– Конечно. – Я мешкаю. Ну что это, как не подкат? – Э-э-э… можно мне тебя поцеловать?..

Ноэль хохочет, запрокинув голову:

– Нет, нельзя! Ты что, думаешь, поиграли разок – и уже целоваться?

– Ну, я думал, между нами что-то есть.

– Крэйг, – тут она придвигается ко мне и смотрит прямо в глаза, – нет.

Порезы на ее щеках кривятся от улыбки.

– Не знаешь, когда тебя выпишут? – спрашиваю я.

– В четверг.

– И меня. – От радости даже екает в животе. Я наклоняюсь все ближе…

– Нет-нет, Крэйг. Нам на урок творчества.

– Ладно. – Я поднимаюсь и протягиваю руку Ноэль, на что она не обращает внимания.

– Наперегонки! – говорит она и мчится по коридору в кабинет для занятий, я бегу за ней, пытаясь не отставать. Их что, на балете учат бегать? У меня ноги длиннее, а я еле поспеваю. Мы проносимся мимо медсестринского поста, и Говард кричит нам вслед: «Детишки! А ну не бегать по отделению!», а мне все равно, что он там кричит.