Глава десятая

Кируев уже привыкла к тому, что Джедао, как и все командиры, к деталям относится добросовестно. Она не могла себе представить, что некто с послужным списком немертвого добился того, чего добился, бегая туда-сюда и пренебрегая логистикой. А логистика превращалась в проблему из-за того, что они стали ренегатами. Пока что запасов хватало, но кто знает, насколько долгую кампанию запланировал немертвый генерал?

Кроме того, Джедао старательно знакомился со своими подчиненными по отдельности, проводил регулярные совещания с командирами тактических групп и разведмотов, и даже прогуливался по палубам «Иерархии пиршеств», беседуя с экипажем. Никто ни на миг не забывал, кто он такой и что сделал, и никто не чувствовал себя спокойно рядом с ним, невзирая ни на какую любезность. Впрочем, для Джедао это была очень старая игра.

Через шестнадцать дней после сражения у Крепости Вертящихся Монет, когда рой продолжал преследовать Хафн, Джедао и Кируев вернулись с одной из таких прогулок и остановились у каюты Кируев, что было странно. В самой прогулке не было ничего примечательного. Генералы роев частенько инспектировали командные моты со старшими офицерами на борту. Кируев вспомнила такие прогулки в качестве бригадного генерала под командованием генерал-лейтенанта Миоги, которая, хотя и превосходно обучала большие рои, обладала прискорбно мягким, монотонным голосом – когда он неизбежно затихал к концу предложения, сказанное не мог разобрать ни один аугмент. В составе композита это не имело значения, поскольку датчики улавливали субвокальную речь, но, когда Миога что-нибудь бормотала во время осмотра инженерного отсека, приходилось лихорадочно подыскивать ответ, испытывая неловкость. По крайней мере, Джедао говорил достаточно громко, чтобы его можно было расслышать, и протяжный голос немертвого генерала, невзирая на странноватый акцент, был парадоксально внятным.

Джедао явно использовал тактику «разделяй и властвуй», которая подразумевала разговоры с отдельными людьми, а не группами, если таковые были возможны. Но никто не мог ничего с этим поделать. Кируев каждый раз, просыпаясь, напоминала себе, что рой у неё украли, и личная гордость была ни при чем (впрочем, если не врать себе, без неё не обошлось). Это не имело ни малейшего значения. Пусть Джедао и ублюдочный манипулятор, но именно ему Кируев обязана служить.

И потому не было ничего удивительного в том, что, оставшись с Кируев наедине, Джедао задал ей личный вопрос. Неважно, что собственная каюта Кируев должна была оставаться благоприятной для неё местностью. После той язвительной критики по поводу устроенного ею покушения Кируев всегда остро осознавала превосходство Джедао, когда они оказывались здесь вдвоём.

Кируев тасовала колоду карт джен-цзай, не потому что они собирались играть (лучше не надо – Джедао был в игре противоестественно хорош), но потому что надо было чем-то занять руки. Один сервитор, потертая ящероформа, пытался навести порядок под верстаком Кируев, но его усилия, как обычно, были обречены на неудачу. Ещё один, дельтаформа, сопровождал их во время прогулки и вместе с ними явился в гостиную. Наверное, думал, что Джедао может захотеть освежиться.

Джедао проговорил, не глядя на Кируев:

– Генерал, как вы относитесь к детям?

Любой вопрос Джедао неизменно имел подтекст, но этот озадачил Кируев.

– У меня их нет, если вы об этом, – сказала она и, аккуратно выровняв колоду, отложила её. Джедао, разумеется, должен был это уже проверить.

– Позвольте перефразировать, – сказал Джедао. – У вас нет детей в тьенвед… простите, в юридическом смысле, согласно тому, что это слово значит в высоком языке. Но вы когда-нибудь становились матерью?

Кируев потребовалось некоторое время, чтобы понять, к чему клонит Джедао. Он был из народа шпарой, которого в гекзархате больше не существовало. Кируев привыкла, что люди заключают брачные контракты на срок, выгодный обеим сторонам, чтобы вести совместное хозяйство или, если речь идет о потомках, продолжить род. В означенных контрактах указывалось, будут ли потомки рождены естественно или через ясли. (Терминология устарела: большинство людей рождались через ясли, причем довольно давно. Язык не поспевал за переменами в жизни.)

Джедао спрашивал о родительстве без опекунства, что в высоком языке выглядело парадоксом. Детей можно было усыновить или создать на основе комбинации родительских генов или генов донора, одного или многих, если таково было желание. Но брачный контракт четко разъяснял, кого следует считать опекунами, и только эти люди назывались «родителями». Видимо, Джедао совместил в своем вопросе роль генетического донора и родителя, пусть даже первый не был стороной соответствующего договора.

– Сэр, – сказала Кируев, расстроенная тем, что ей пришлось расшифровывать истинный смысл его вопроса, – а у вас были генетические плоды?

Ужасная замена. Термин высокого языка, который она использовала, относился к сельскому хозяйству. Применять его для обозначения людей считалось оскорбительным. Но в отсутствии подходящего слова надо было как-то донести свою мысль. Кируев говорила на двух низких языках, но оба происходили из той же семьи, что и высокий, и страдали тем же лексическим недостатком.

К её облегчению, Джедао фыркнул.

– Нет, это не могло случиться. Я позаботился об этом с медицинской точки зрения, да к тому же редко спал с женоформами. Но мне всегда было интересно, если другие… – Он использовал слово, незнакомое Кируев, состоявшее из шипящих и одного сдавленного гласного звука. Видимо, это был его родной язык, шпарой. – Если у меня были другие сородичи. Те, которые выжили.

Рука Джедао свесилась с подлокотника кресла. Он глядел в пустоту – на мир, состоящий из мифов, тайн и примечаний, которые теперь могли читать только историки с высоким уровнем доступа.

– Время от времени, когда Командование Кел вытаскивало меня из банки с маринованными огурцами, я расспрашивал своих якорей, не знают ли они что-нибудь про мою мать, сестру, брата и его семью. – Убита; исчезла; совершил убийство и покончил с собой в годовщину Адского Веретена. – Но никто ничего не слышал о моих сородичах.

Выдержав долгую паузу, он продолжил:

– У меня был отец – в шпаройском смысле, не в гекзархатском. Он умер до Адского Веретена, попал в аварию на махолете. Мы встречались лишь дважды за много лет до того. Он был скрипачом, очень красивым. Мать все время жаловалась, что потратила много усилий на выбор особенно симпатичного мужчины, а я не унаследовал ни музыкальный талант, ни внешность. – Когда Джедао упомянул о матери, в его голосе прозвучала обескураживающе искренняя нежность. – Так или иначе, я так и не спросил, были ли у него другие отпрыски, на основе соглашений вроде того, какое он заключил с моей матерью. И сам это выяснять не стал. Такое было бы крайне неприлично. А теперь он мертв уже четыреста лет, и я никогда не узнаю, выжил ли кто-нибудь из моего рода.

– А вам стало бы легче, если бы вы узнали, что да? – спросила Кируев.

– Сомневаюсь, но все равно интересно.

– У меня никогда не было искушения заключить контракт на детей, – сказала Кируев. – Я не испытываю к ним особых чувств. Они шумные и создают беспорядок… – Ей никогда не забыть выражение лица матери Экесры, когда та увидела, что дочь закоротила одну из её кондитерских машин. – Но если бы они не были такими, это бы означало, что с ними что-то не так.

Она также помнила, как мать Аллу однажды пожаловалась матери Экесре, что Кируев ведет себя слишком тихо, на что Экесра возразила – дескать, по крайней мере, не создает проблем.

– Самое трудное, что мне когда-либо приказывало Командование Кел – это стрелять в детей, – тихо проговорил Джедао.

Кируев об этом не знала, но её интерес к исторически значимым генералам всегда ограничивался их стратегией и тактикой и не затрагивал биографии.

– Потери среди гражданских всегда воспринимаются тяжело, – сказала она нейтральным тоном.

– Я не лингвист, но… вам не приходило в голову, что если для некоторых вещей, которые мы делаем, нет слов в нашем языке, то это неправильно?

А, так вот к чему он клонит.

– Сэр, – сказала Кируев чуть-чуть язвительно, – в ваше время формационного инстинкта не существовало. – Джедао скривился, как будто о чем-то вспомнил, но не стал об этом говорить. – А вы так и вовсе Шуос. Почему вы сами ничего не предприняли?

– К вашему сведению, – ответил Джедао, – Кел называли меня генералом-лисом, хотя существовал бригадный генерал Шуос, чьи полномочия превосходили мои – какая-то штабная крыса, размещенная неизвестно где. Но сами Шуос звали меня ястребом.

Кируев ждала продолжения, какой-то морали, чего-то ещё. Но Джедао велел сети показать сводку новостей и карту региона, испещренную пометками.

– Иногда я поражаюсь тому, насколько мы выросли, – сказал он и улыбнулся с хищной доброжелательностью. – Скажите, что вы знаете об этой системе? – Он немного повозился с картой, прежде чем сумел вывести в центр Верайо-5.

– Одна из тысячи горячих точек, – ответила Кируев с кривой ухмылкой. Она обращала на эту систему больше внимания, чем на остальные, не потому что здесь происходило что-то особенное – спорадические вспышки календарных войн, студенческие волнения на субтропическом архипелаге и всё такое прочее, однако похожие вещи случались на многих планетах, – но потому что побывала здесь дважды. Если не посещать архипелаг, где располагался очаг беспокойства, местечко для отдыха было вполне подходящее. Она ненавидела теплый климат, напоминающий о доме, и потому отправилась в тур по городу Миифау, который славился своим оркестром среди ценителей такого рода музыки. Каждый раз, когда система Верайо всплывала в новостях, Кируев их читала, выискивая упоминания о том, что оркестр Миифау разбомбили. Переживать об этом было глупо, в особенности когда так много людей повсюду умирали каждую секунду. Однако фрактальная природа борьбы гекзархата с ересью не позволяла волноваться из-за чисел, портящих статистику.

Кируев сомневалась, что Джедао как-то по-особенному относится к Верайо-5 – помимо того, что он отталкивался от её собственного интереса по поводу этой системы, – пусть даже теоретически было возможно, что он узнал о каком-то неблагоприятном развитии событий в той стороне. Но Верайо не располагалась в каком-нибудь стратегически важном месте, и Хафн туда пока что не добрались. Кируев сказала:

– Сэр, мы… – Она подразумевала себя. – Принесем вам больше пользы, если вы укажете нашу следующую цель.

Пока что Джедао направил их от Крепости Вертящихся Монет в сторону Хафн, как-то умудряясь не сталкиваться с Кел – то ли ему везло, то ли он пользовался какими-то разведданными, получая их способом, неведомым Кируев, то ли Командование Кел его боялось и предпочитало держаться подальше. Кируев не ждала, что Джедао расскажет ей о своей стратегии. В то же время Джедао и сам не мог рассчитывать, что кто-то поверит в его мотивы.

– А что, сокрушить Хафн – недостаточно хорошая цель для вас? – спросил он.

Кируев подавила дрожь. Она давным-давно научилась скрывать эмоции – сомнительная выгода от детства в семье с матерью, которая приводила её в ужас. И всё же, как ни крути, вопрос есть вопрос.

– Если бы вас заботило только поражение Хафн, – сказала она, – то вы бы могли предоставить это дело Кел после того, что случилось в Крепости Рассыпанных Игл. Порхая по гекзархату с роем отступников, вы просто демонстрируете противнику нашу слабость, в особенности после того, как они вступили с нами в бой.

– Ну ладно, – сказал Джедао. – Каковы, по-вашему, мои истинные побуждения? И почему вы заговорили об этом сейчас, генерал, а не раньше?

– Разве каждый игрок, с которым вам доводилось сталкиваться, сразу выкладывает все карты на стол? – спросила Кируев. Брезан, к примеру, совершенно не умел блефовать. Не случайно он держался подальше от джен-цзай.

Улыбка немертвого генерала сверкнула, как пламя свечи. Кируев поймала себя на мысли, что хочет, чтобы это длилось дольше. Как бы там ни было, хоть разговор свернул в русло, явно благоприятное для профессионального игрока, Джедао не стал следовать этим путем.

– Справедливо, – сказал он и замолчал. Кируев сообразила, что ответа на первый вопрос так и не услышала.

Годы её юности остались позади, а с ними и дуэли. Но всё равно она сумела парировать удар.

– Почему, – проговорила она, – вы так решительно настроены обучить меня думать самостоятельно? Что это вам даст такого, чего не получить от обычного послушания?

Джедао откинулся на спинку кресла, начал закидывать ноги на столик между ними, но вовремя спохватился. Последовательность движений выглядела очень естественно. Кируев не позволила себя провести.

– Простого послушания недостаточно для того, что я задумал, – сказал немертвый генерал. – Впрочем, пока что это не имеет значения. Раз уж я, похоже, утратил способность блефовать, скажите – что у меня на уме?

Вряд ли ей такое по силам. Но изогнутая бровь Джедао намекала, что он задал вопрос не всерьез. Так или иначе, Кируев оставалась его ученицей. В любом случае она не собиралась оспаривать превосходство ревенанта.

– Могу лишь предположить, что вы воюете с гекзархами, а Хафн полезны лишь постольку, поскольку вы можете использовать их против гекзархов или для завоевания авторитета среди населения. – Любой мог прийти к такому выводу, но Кируев вдруг почувствовала смутное беспокойство: она не должна была так сильно одобрять эту цель, учитывая, как долго ей довелось преданно служить Кел.

– Великая трудность с армией Кел, – сказал Джедао с неожиданной горечью, – заключается в том, что некому сказать мне, когда я ошибаюсь.

– Вы же не надеетесь на победу?

Он улыбнулся чуть-чуть иронично.

– Забавно, то же самое сказал коммандер Чау перед битвой при Свечной Арке.

Единственной причиной, по которой Джедао не запомнили по сражению при Свечной Арке, – в котором он победил, невзирая на преимущество противника восемь к одному, – была устроенная им бойня.

– Вы сами сказали, что гекзархат весьма обширен, – заметила Кируев. – Восемь к одному – это пустяк по сравнению с тем, что вам противостоит на этот раз. Сам термин «численное превосходство» и близко не описывает ситуацию.

– Все так говорят. И потому гекзархи держат население мёртвой хваткой.

Надежда, всколыхнувшаяся в душе Кируев, была нелепой. Как Джедао мог надеяться организовать восстание по всему гекзархату? Как снова и снова доказывали еретики, бунтовать легко. Другое дело – сформировать жизнеспособное правительство-преемник. И все же ей хотелось согреться этой надеждой: доказательством того, что она ястреб-самоубийца.

Джедао поднялся, не столько грациозно, сколько деловито, и встал перед Кируев. Неудивительно, что он был легендарным дуэлянтом в своей первой жизни – у него была безупречная, уравновешенная осанка. Он пристально, без улыбки посмотрел на Кируев сверху вниз.

– Скажите мне, что я должен сделать, – сказал он, как будто не успел до этого изложить все свои преимущества.

Сердце Кируев сжалось.

– Сэр, – проговорила она так же твердо, как всегда. – Я не смею строить предположения.

– Только не говорите, что вам не надоел этот бесконечный еретический бег по кругу. – Его слова говорили об одном. Его глаза, теплые и безжалостные, словно пепел, – совершенно о другом. Он протянул руку, как будто желая коснуться лица Кируев.

Она знала, к чему всё идёт. Её разочарование в Джедао оказалось почти таким же сильным, как желание. Тем не менее фраза была достаточно двусмысленной, чтобы её можно было истолковать как простое замечание. И у неё была защита, позволенная даже кадету-птенцу. Она молча уставилась на Джедао и стала ждать, как он поступит.

За всю свою жизнь Кируев ни разу не побывала в удачных отношениях. Она ни с кем не встречалась, пока ей не исполнилось тридцать, а замужем была всего лишь единожды, недолго, и это был весьма унылый опыт. Может, всё началось даже раньше, с сентиментальной музыкальной поэмы для альта, которую она сочинила в четырнадцать лет, да так никому и не сыграла. (Но до сих пор помнила каждую ноту.)

Если поразмыслить как следует, тот брак с самого начала был катастрофой. Ей было тридцать семь, она благоговела перед красотой и элегантностью певицы Досвейссен Морессы, перед её способностью двусмысленно шутить на инженерную тематику, не говоря уже о её ослепительной улыбке в ответ на каждый подарок. Больше всего Морессе понравилась музыкальная шкатулка, которую Кируев для неё восстановила: с изящными декупажными тиграми снаружи и заводными фигурками, изображающими бесконечную охоту, внутри.

Моресса и Кируев встречались несколько месяцев, а потом заключили брачный контракт на год. Всего лишь год – жалкий срок для семейных отношений. Но они остыли уже через пять месяцев. Кируев была изначально убеждена, что они действуют разумно и строят что-то прочное. Кто бы мог подумать, что консервативный подход в романтических делах закончится так плохо? Но тот факт, что они редко обсуждали долгосрочные планы, даже после того, как испытали близость, должен был предупредить её о грядущих неудачах в серьезных вопросах.

Забавно, что спустя много лет Кируев не могла вспомнить, какая ссора в конце концов положила конец их отношениям, отчасти потому, что эта тема лежала где-то в стороне от тайных эмоциональных течений. Моресса всегда говорила спокойным голосом, но во время того последнего разговора её лицо кривилось от разочарования. «Даже когда ты смеешься, ты никогда не улыбаешься!» – в конце концов выпалила она.

«Понятия не имею, о чем ты», – ответила Кируев, тоже очень спокойно. Ложь распахнула пропасть между ними. После леденящей душу паузы Моресса развернулась и вышла. Остаток ночи Кируев сидела и смотрела на фигурки и драгоценности, разбросанные по всей квартире и внезапно утратившие смысл. Моресса не вернулась. С того раза и до конца брака (до конца жизни) они общались лишь однажды, чтобы обсудить какой-то нюанс общих финансов, на который обеим было наплевать. И даже тогда они не встретились лично.

Кируев не рассказала матерям об этом фиаско, что потребовало немалых усилий. Они бы невыносимо ей сочувствовали, винили во всем Морессу. На самом деле единственным проступком певицы было то, что она сказала правду.

После этого Кируев взяла за правило намеренно саботировать все свои отношения, выбирая негодных партнеров на том основании, что лучше так, чем делать то же самое неосознанно. Больше всего Кируев было стыдно за тот раз, когда она выбрала мужчину-беженца, который снова и снова умолял её покинуть Кел и заняться чем-то безопасным. Кируев даже помыслить не могла о том, чтобы отказаться от карьеры, в особенности ради любовника, который раздражал её почти с самого начала. Он постоянно напоминал о том, что Кируев занята умножением количества беженцев – в те периоды, когда не умножает количество сирот и трупов.

Она думала, что держит своё сердце под контролем, поскольку знает наизусть все обычные траектории и правила поведения, позволяющие разобраться с неизбежными взаимными обвинениями и расставаниями. Эта самонадеянность увенчалась тем, что она столкнулась с человеком, который мог потребовать от неё не только обычной преданности, имел темную историю отношений с Кел и не боялся казни, которая ждала солдата, переспавшего с солдатом. И ещё этот человек, вполне возможно, соскучился даже по холодному подобию дружеского общения.

Рука Джедао заметно дрожала.

– Это было бы так просто, – пробормотал он себе под нос. Его большой палец легко коснулся подбородка Кируев. Она застыла. Казалось, сердце в её груди превратилось в кусок хрусталя.

Потом Джедао вздохнул, отступил и снова рухнул в свое кресло.

– Есть вещи, которые я сделаю, и есть вещи, которые я не сделаю, – просто сказал он. – Но я не виню вас за то, что вы верите в худшее. – Похоже, он сам себя не убедил.

Кируев знала, что лучше не притворяться, будто она думает о чем-то другом.

– Это не имеет значения.

– Отнюдь нет, – возразил Джедао, и в его голосе одновременно послышались хладнокровие, пыл и едкая ирония. – Именно это и имеет значение. Разница между тем, что следует и чего не следует делать. За это мы и сражаемся.

– Однажды я вас пойму, сэр, – искренне сказала Кируев.

– Надеюсь, – ответил Джедао.

На этот раз он улыбался чуть дольше.