49

За окном темно, и времени может быть сколько угодно – от половины пятого до девяти. Она понятия не имеет, который час, и наверняка это сбивает ее с толку, хотя мой намек был более чем прозрачен. Время выпить. Могла бы и догадаться, что сейчас около шести.

– Кристина, просто скажите мне, чего вы хотите. – По ее голосу слышно, насколько она измучена.

Вместо ответа я наливаю ей виски со льдом и подавляю зевок: я и сама немного устала, а впереди длинная ночь.

Я подаю ей стакан, и она отпивает большой глоток. Смотрю, как он скатывается вниз внутри ее неестественно гладкой шеи. Она отводит глаза, возможно не выдержав моего пристального взгляда, обмякнув, откидывается на спинку кресла. Я занимаю место на подоконнике, сбрасываю туфли и поджимаю ноги. Кажется, на глаза у нее снова навернулись слезы, хотя она прячет их, разглядывая свой стакан и гоняя в нем ледышки. Мне надо быть начеку. Я всегда была слишком восприимчива к редким минутам слабости Мины. Особенно когда она старалась храбриться, как сейчас. Она поднимает на меня полные слез голубые глаза, но моя жалость к ней недостаточно сильна. Мне жаль ее, но не очень.

– А вы сами разве не будете? – спрашивает она.

– Да, спасибо, почему бы и нет?

Я не двигаюсь, и ей требуется минута, чтобы понять: я хочу, чтобы она меня обслужила. Когда это до нее наконец доходит, она с достоинством идет к шкафчику и выбирает такой же хрустальный стакан, как тот, из которого пьет сама. Льда она кладет недостаточно, виски льет слишком много – собирается напоить меня. Но тут я замечаю, что она и себе готовит такую же щедрую порцию. Она приносит мне стакан, но не касается его своим, как обычно делала. И не произносит никаких «ваше здоровье», так что я делаю это за нее. Я не выпью ни капли, но сомневаюсь, что она это заметит. Фруктовый нож у меня под рукой, лежит на коленях, и она садится на место.

– Я сожалею, Кристина, – спустя некоторое время говорит она.

Бедняжка Мина, это все из-за ее догадок! Она не находит слов, проигрывает в голове всевозможные сценарии. Кажется, на одном из них она и останавливается: главное, говорить что-нибудь, не сидеть молча.

– Не надо было мне так обращаться с вами. Вы же знаете, как я не люблю ругаться. – Взгляд ее голубых глаз ввинчивается в мои, теперь в них нет ни следа слез. – Я понимаю, что вы правы. Насчет поставщиков. Я согласна с вами. Им полагается компенсация. – Она отпивает еще глоток виски. – Уверена, вместе мы что-нибудь придумаем. Знаете, я ведь жалею, что не рассказала вам все сразу. И обязана признаться в этом, даже если вы мне не верите. Дело не только в том, что мы сейчас здесь, при таких обстоятельствах. Я действительно так считаю. Во время судебного процесса я так часто раскаивалась, что не была с вами откровенна! Но к тому времени было уже слишком поздно. Мне казалось, я попала в ловушку. Это было ужасное время для всех нас, Кристина.

А я помню его иначе. У меня затекли ноги, я вытягиваю их, разминаю пальцы, снова надеваю туфли. Она ждет, когда я закончу, потом продолжает:

– Пожалуй, имеет смысл нам с вами вместе слетать в Женеву. Может, подумаете об этом? Я с удовольствием объясню вам, как там все устроено. На самом деле ничего особо сложного.

Я замечаю, как она стреляет взглядом поверх моего плеча. Шторы не задернуты, можно выглянуть в сад, посмотреть на мерцающие вдали огоньки. Впрочем, они ее не интересуют. Она гадает, там ли еще садовник, а еще – когда появится охранник. Надеется увидеть его, когда он будет делать обход с фонариком. Я задергиваю шторы.

– Дайте-ка я налью вам еще, – говорю я, вскакиваю и забираю у нее стакан, как будто мы снова играем наши былые роли. Наверное, она думает, что это мне и нужно. Чтобы все стало так, как раньше. Наливаю ей еще одну щедрую порцию.

– Спасибо, Кристина, – говорит она, словно мы перенеслись в прошлое и пьем после напряженного рабочего дня: она, хозяйка, и я, прислуга. – А как же вы? Не хотите еще один?

«Еще один». Словно я собираюсь уходить.

– Вы же меня знаете, у меня свой темп.

– Так что скажете? Как вам эта идея? Насчет нашей совместной поездки в Женеву?

– Ну вот, опять дождь начинается, – говорю я.

Я люблю слушать стук капель по мощеной подъездной дорожке и теперь забираюсь на подоконник с ногами, не удосужившись снять туфли, и вытягиваю ногу поудобнее. Слышу, с какой досадой она разгрызает кубик льда. Торопиться я не собираюсь. Думаю, как это было бы – снова сидеть рядом с ней в первом классе. В Женеве я не бывала и позволила себе представить, как гуляю с ней вдоль озера: воздух морозный, небо голубое, вода искрится на солнце. Мы постояли бы рядом, глядя в озерную глубину. Она увидела бы, как отражается в воде, а мне нестерпимо захотелось бы толкнуть ее в воду и посмотреть, как она утонет в собственном отражении. Но нет, я хочу, чтобы все случилось совсем не так. Поэтому представляю, как мы в солнечных очках сидим в кафе, пьем крепкий кофе, и квадратики шоколада на блюдцах, завернутые в золотистую фольгу, оплывают по краям от тепла наших чашек.

Я моргаю, прогоняя видение, и поражаюсь настойчивой потребности выбраться отсюда. Стены этого дома смыкаются вокруг меня. Он пожирает меня заживо. Здесь, на подоконнике, мне слишком уж уютно.

Я встаю и подхожу к столу. Закрыв ноутбук, собираю бумаги в аккуратную стопку и ставлю ручки в подставку – навожу порядок, как обычно в конце рабочего дня. Она следит, как я включаю ее мобильник. Он оживает, как и ее глаза, насторожившиеся в надежде. В телефоне ждут несколько сообщений, но автоответчик приструнил большую часть тех, кто в противном случае названивал бы ей. Нет ничего такого, что не может подождать. Я опять выключаю мобильник, беру свою сумку, вижу, как она следит за мной, пока я иду к двери, достаю из кармана ключ и отпираю замок.

– Ну так что? – спрашиваю я. Она озадачена. – Пройдемся по саду? По старой памяти.

– Да, было бы неплохо. – Она пытается говорить как ни в чем не бывало, но язык у нее заплетается, она чуть не падает, спеша покинуть комнату.

Я протягиваю руку, чтобы поддержать ее, но она проскальзывает мимо меня в коридор.

– Вам понадобится пальто, – говорю я ей вслед, когда она нетвердой походкой устремляется к передней двери, и наблюдаю, как она хватается за засов, поднимает его, дергает дверную ручку. Дверь не открывается. Об этом я сегодня утром позаботилась первым делом. Ключи от всех наружных дверей надежно спрятаны в моей сумке. Дом накрепко заперт. – Вот, – говорю я, подавая ей пальто. – Дайте-ка я помогу вам.

Она просовывает руки в рукава.

– Выйдем через заднюю дверь, – предлагаю я и следую за ней через холл, по коридору и на кухню.

Хлебный нож все еще лежит на столе, где я его оставила, и я успеваю схватить его первой и вернуть на место, в подставку. Она бросается к задней двери, толкает ее, тянет за ручку. Пора бы уже ей вспомнить, насколько я предусмотрительна.

– Возьмите, – говорю я, подавая ей сапоги. – На улице сыро.

Она наклоняется, чтобы обуться, и я замечаю, что она дрожит. Скорее всего, и голова у нее кружится. О третьей порции виски она еще пожалеет. Я кое-что добавила в бутылку, напрасно она так пожадничала. Я наблюдаю за ней, прикидывая, когда эффект проявится полностью. Седация, мышечная релаксация, снижение тревожности. Я бы не сказала, что она выглядит как-то особенно расслабленной. Остерегайтесь принимать напитки от незнакомых людей – это я вычитала в Интернете. Правда, я-то знакомая. Но предупреждают людей не зря: разжиться рогипнолом на удивление легко.

У нее шевелятся губы. Она пытается что-то сказать. Мне приходится наклониться к ней, чтобы расслышать.

– Свежий воздух, – кажется, именно это она лепечет. В ней еще теплится жизнь. Голова еще работает, хоть и отнюдь не с обычной быстротой.

Я оглядываюсь в поисках своих сапог, но их нигде нет. Кто-то выбросил их или продал на блошином рынке. Она жмется к двери, как пес, которому приспичило на улицу. Я качаю головой. Она дергает за ручку. А мне не хочется пачкать новые туфли, и потом, она наверняка попытается улизнуть. Хоть далеко она и не убежит, у меня все равно нет сил играть в догонялки.

– Я передумала, посидим лучше в тепле.

Ее разочарованный вид – как подарок.