39

В последние недели процесса обвинение и защита вызывали свидетелей одного за другим, но их показания проходили мимо меня незамеченными. На суде я присутствовала, но не вникала в происходящее. Мне запомнилось только, как Руперт Френч, финансовый директор Мины, вышел на трибуну и выступил весьма убедительно, уверяя, что знать не знает ни о каких счетах в швейцарских банках или подставных компаниях. Но, пока он в мельчайших подробностях излагал условия предоставления ссуд различным поставщикам, я подняла взгляд к потолку, и мне показалось, что вихрь белой бумаги нисходит с него, укрывает пеленой зал суда, как свежевыпавший снег, засыпает и меня, и присяжных.

Должно быть, это Стелла подала сигнал тревоги Мине, а та, полагаю, проконсультировалась с Дугласом Рокуэллом, в свою очередь, переговорившим наедине с Сандрой Тисдейл. Я была уязвимой, ненадежной, или, возможно, они сказали, что я едва держусь. Как бы там ни было, они явно заволновались из-за того, что я отчасти утратила стойкость. Справлялась не так хорошо, как все они надеялись.

Стелла пеклась обо мне, как только могла, – ухаживала за мной каждый вечер, следила, чтобы я как следует питалась, утешала, когда на меня находила плаксивость, постоянно передавала слова ободрения и поддержки от Мины.

Больше мне не приходилось ездить на заседания суда на поезде: как сказала Стелла, Мина настаивает, чтобы в вашем распоряжении была машина. Эта машина приезжала за мной каждое утро, а потом ждала меня, чтобы отвезти домой после заседания. Они позаботились обо всем. Я – ни о чем.

Мой барристер мистер Андерсон обратился к судье Бересфорду со словами процесс крайне негативно сказался на моей клиентке, или как-то так, и мне разрешили на оставшихся заседаниях сидеть в пределах процессуальной зоны, а не на скамье подсудимых. Меня отделили от Мины и Дэйва, и я стала самой себе казаться невидимкой. В процессуальной зоне я исчезала. Даже судья в заключительной речи переврал мою фамилию. «Кристина Бейкер», – сказал он и тут же поправился с извинениями и взглядом, который казался искренним.

Бойтесь худшего, но надейтесь на лучшее, сказал мой барристер, когда присяжным пришло время удалиться и обдумать свой вердикт. Он предупредил, насколько напряженным может стать ожидание, и посоветовал мне не уходить слишком далеко от здания суда.

– Не более чем на пятнадцать минут ходьбы, Кристина.

Сандра Тисдейл хотела, чтобы я осталась с ней, но мне необходимо было уйти, и я постаралась заверить ее, что со мной все отлично. Мне нужно было на воздух, но, когда я вышла, оказалось, что я понятия не имею, куда идти. Помню, я блуждала по улицам вокруг Олд-Бейли неуклонно, как мне казалось, сужающимися кругами и вдруг, подняв голову, увидела, что стою возле собора Святого Павла, в котором и нашла убежище.

Я преклонила колени и уперлась лбом в стоящую впереди скамью, наслаждаясь прикосновением твердого дерева к моей голове. Вокруг слышались приглушенные голоса бродивших по собору туристов. Я закрыла глаза в надежде, что в меня просочится нечто, что даст мне силы. И когда вдруг зазвонил мой телефон, я выхватила его из сумки дрожащими пальцами.

– Мама, ты где?

Я не виделась с Анжеликой и не слышала от нее ни слова с того дня, когда она побывала в суде. Она вместе с друзьями собиралась после университета год поездить по миру.

– Мам?..

– Слышу. Я здесь. – Слезы жгли мне глаза.

– Где? – повторила Анжелика.

– В соборе Святого Павла. А ты? В аэропорту?

– Еще нет. Хотела повидаться с тобой перед отъездом, вот и пришла в суд. Думала, застану тебя там. Я сейчас приду к тебе, никуда не уходи. – В ее голосе слышалась истерика.

Я села на скамью и заплакала. Мне казалось, Анжелика поставила на мне крест.

Я вытерла глаза, поднялась и вышла из собора. Чувствуя тяжесть телефона в кармане, я решила: если мне позвонят до прихода Анжелики, я не стану отвечать. И не вернусь. Потом решила отключить телефон. Жертвовать встречей с дочерью я не собиралась.

В утреннем прогнозе погоды обещали дождь в юго-восточной части города, и точно: небо помрачнело, готовилось разверзнуться ливнем. Но не сейчас. Сквозь тучи еще был виден слабый проблеск солнца. Я ждала Анжелику на ступенях, вглядываясь в лица прохожих.

А потом я увидела, как она мчится ко мне, и почувствовала, как она падает в мои объятия. И крепко обняла ее. А мне уже казалось, этого больше никогда не будет. Ни я, ни она не сумели заговорить сразу, я гладила ее по спине, как делала, когда она была маленькой.

– Мне надо было увидеться с тобой перед отъездом. На случай… – Она не договорила.

На случай, если меня признают виновной. Посадят в тюрьму, пока она за границей.

– А где твой рюкзак, детка? – Я вдруг забеспокоилась, как бы из-за меня она не передумала уезжать.

– Он у папы и Урсулы. Они отвезут меня в аэропорт. Когда сегодня утром я сказала им, что хочу увидеться с тобой, они пообещали подвезти меня до суда, но тебя там не было…

Она вдруг расплакалась, я взяла ее за руку и повела за угол, где мы нашли скамейку и сели.

– Так когда твой рейс?

– Только в пять.

– Хорошо, что папа и Урсула подвезли тебя. Папа терпеть не может водить машину в Лондоне.

Она улыбнулась.

– Представляешь, мама, он целую вечность ездил кругами в крайнем ряду, не зная, где припарковаться, и в конце концов поставил машину на многоэтажной парковке черт знает где, так что несколько миль до суда мы проехали на такси, а потом я одна добиралась на другом такси сюда…

– Бедный папа. – Я держала ее за руку и не хотела отпускать. – Как я рада, что ты здесь. Просто увидеть тебя…

Ее пальцы дрогнули, и я разозлилась на себя за всю боль, которую ей причинила.

– Я так виновата, Энжи, – продолжала я. – Во всем, что случилось. В том, что заставила тебя пройти через все это, увидеть меня в суде. Я подвела тебя по всем статьям.

– Не надо, мама. Было невыносимо думать, что я уеду, не повидавшись с тобой. Мне не хотелось, чтобы ты считала, будто я все еще злюсь. Или что мне все равно.

– Милая… – Я притянула ее поближе к себе. – Как бы я хотела вернуться назад и все исправить, но это невозможно. Я так тебя люблю. Да, я не очень-то умею выражать свои чувства, но дороже тебя у меня никого нет.

Она положила голову мне на плечо, я вдохнула ее запах.

– А я помню эти духи, – продолжала я. – Это ведь я привезла их тебе из очередной поездки? Тебе, кажется, было лет четырнадцать. «Шанель номер девятнадцать»?

– Да. Я пользуюсь ими только по особым случаям. – Она убрала руку, потом снова просунула свои пальцы между моими, и мы продолжали сидеть, сцепив руки. – А помнишь, мама, я раньше собирала вырезки в альбом?

– Да, помню.

– Ты думала, что я делаю это из-за Мины, ведь так? Потому что она знаменитость.

– Наверное, да, так я и думала.

– Но на самом деле не поэтому. В тот день, вернувшись из суда, я нашла свой альбом и пересмотрела его. И вспомнила, как часто листала его, когда была маленькой, когда ты куда-нибудь уезжала или задерживалась на работе. А я скучала по тебе. Я смотрела на ее снимки, которые вырезала из газет, и объясняла себе: она важное лицо, вот почему ты должна быть рядом с ней, а не со мной. Тебе надо работать.

То же самое и я твердила себе долгие годы.

– Прости меня, Энжи. Я так сильно подвела тебя.

– Нет. Это она подвела и унизила тебя, мама. Почему ты позволяла ей так обращаться с собой?

Я пристыженно отвернулась.

– Не знаю.

– Это какая-то мистика, но, когда я в суде наблюдала за тобой, мне показалось, что у тебя стокгольмский синдром или что-то в этом роде. Как будто она годами держала тебя в заложниках, и теперь у тебя вконец запудрены мозги.

Я рассмеялась.

– Ну а теперь я свободна. И знаешь, мне не страшно, Энжи. Я готова к любому решению, которое примут присяжные. И хочу, чтобы ты знала об этом. Так что не вздумай беспокоиться обо мне во время поездки. Со мной все будет хорошо. Честное слово.

– Я же знаю, мама, что она виновна, но пусть это сойдет ей с рук. Не хочу, чтобы ты попала в тюрьму.

Я обняла ее за плечи и привлекла к себе.

– Детка, как ни странно, я ничего не имею против тюрьмы. Я в самом деле ее не боюсь. В суде наговорили столько лжи. Я хочу наконец правды. – Я сжала ее лицо в ладонях и поцеловала. – Ну все, надо посадить тебя в такси и отправить к папе, а то он запаникует. Ты передашь ему и Урсуле спасибо от меня?

Она кивнула.

– Я понимаю, Энжи, почему ты захотела жить с ними. Урсула добрая. Папа теперь гораздо счастливее, и мне приятно знать, что у тебя есть дом, где тебя любят. Не вздумай жалеть, что переселилась к ним.

Держась за руки, мы дошли до края тротуара, я увидела такси, сунула пальцы в рот и свистнула, подзывая его. Энжи рассмеялась, и мы с ней расстались на веселой ноте. Еще одно объятие, еще один поцелуй, а потом я махала ей вслед, пока такси не скрылось из виду. И только после этого включила телефон.

Звонок я не пропустила – он раздался лишь через час, как раз когда я жевала бутерброд в кафе. Мой голос прозвучал ровно. Я ощущала странное спокойствие. Честно говоря, мне не терпелось увидеть, как Мину отправят в тюрьму. Когда я возвращалась, надвигающийся дождь наконец начался. Я раскрыла зонт и выбросила из головы все мысли.