37

К свидетельской трибуне Мина шествовала с достоинством молодой королевы из династии Тюдоров, готовой сложить голову на плахе. Все взгляды устремились на нее, пока она поднималась по ступеням, высоко вскинув голову на тонкой бледной шее над белым воротничком платья. Впрочем, она была не так уж молода, ей минуло пятьдесят шесть лет, но на ее лице не виднелось ни единой морщинки, в прическе – ни одного седого волоска.

Присяжные, которые впервые видели ее вблизи и во плоти, уставились на нее как завороженные. Без макияжа она смотрелась как более эфемерная версия человека с телеэкрана. Для публичной персоны она слишком нервничала, и это умиляло.

– Вы любите цитировать Томаса Пейна, если не ошибаюсь, миссис Эплтон?

– На самом деле не я, а мой отец – он был большим поклонником Пейна.

– Ваш отец, да. Честный человек. Цельная натура, ему доверяли не только его подчиненные, но и клиенты и поставщики. Он придерживался твердых взглядов относительно сферы, в которой работал, и не боялся высказывать их. Вы назвали бы это честностью?

– Да, назвала бы.

– О своих взглядах он не только заявлял, но и следовал им на деле. Он не был лицемером. Это тоже честность, миссис Эплтон?

– Безусловно.

– «Длительная привычка не допускать в мышлении ни единой ошибки придает ему внешнюю видимость правоты…», Томас Пейн. Ваш отец привел эту цитату в статье, которую написал для «Фармерс уикли». Не правда ли, он имел в виду то, что воспринимал как недобросовестные и нечестные методы работы крупных сетей супермаркетов? И призывал законодательные органы сделать более прочным положение поставщиков – садоводов, выращивающих фрукты, фермеров. Он добивался, чтобы в контракты между поставщиками и супермаркетами обязательно включали гарантии, что заказы на поставку не отменят в последний момент – и горы безупречной продукции не пропадут зря. Суть его рассуждений сводилась к следующему: если некая юридическая практика существует на протяжении многих лет, это еще не значит, что она правильная. Это верное и справедливое толкование, миссис Эплтон?

– Да, так и есть.

– Имидж «Эплтона» как компании с чистой совестью строился на репутации вашего отца. Вы сыграли на нем в рекламных кампаниях: «Эплтон». Прекрасные продукты. Справедливые цены. Мы следим, чтобы наш бизнес был честным». Имидж компании с «честным» отношением к поставщикам – ведь именно этим выделяется ваш бренд, так? В настоящее время «Эплтон» входит в тройку крупнейших сетей супермаркетов в стране. Есть предположение, что при вашем отце это было невозможно. Но, с другой стороны, в его намерения никогда и не входило вырастить чудовище.

Когда в газетной статье было подробно рассказано о том, что «Эплтон» под вашим руководством утратил всякое сходство с его рекламным образом, который вы цинично эксплуатировали, вы подали на газету в суд и выиграли его. Почему вы судились с ней? Потому что понимали: если правда всплывет, она уничтожит ваш имидж. А правда заключается в том, миссис Эплтон, что вы лицемерка. Алчная и бесчестная, какой вас и назвали в газете «Бизнес таймс». Ведь настоящая Мина Эплтон действительно такова, правда?

Мина приоткрыла рот, но, возможно, передумала протестовать и снова закрыла.

– С вами у руля «Эплтон» разорвал контракты с давними поставщиками, которые в итоге были доведены до банкротства, а вы завладели их землей, купив ее через подставные компании. Мало того, что «Эплтон» перестал быть бизнесом с чистой совестью, – вы превратили его в монстра. Вы можете объяснить, миссис Эплтон, почему все до единой копии подписанных контрактов с прежними поставщиками исчезли из архивов «Эплтона»?

Мне казалось, что под маской самообладания Мина кипит. Но когда она заговорила, ее голос был мягким и терпеливым. Таким тоном она могла бы разъяснять нам тонкости рецепта своих на удивление вкусных свекольных брауни.

– Мой отец, как вы говорите, был цельной натурой. Когда он давал кому-то слово, он держал его. В свою очередь, он доверял слову тех, с кем вел дела. – Она помедлила, потом сокрушенно вздохнула. – При всех достоинствах моего отца, у него не было ни способности, ни терпения вникать в детали, и, боюсь, в последние годы нашлось немало тех, кто этим воспользовался. – Она казалась олицетворением заботливой дочери. – Когда бизнес перешел ко мне, я была потрясена, увидев, насколько плачевно обстоят дела. Продукция некоторых поставщиков, которым отдавал предпочтение мой отец, имела недостаточно высокое качество – об этой проблеме я узнала от сотрудников отдела закупок. Видите ли, я прислушиваюсь к их словам и доверяю им эту работу. И стараюсь не вмешиваться. К примеру, в случае с компанией «Фрейзер». Сотрудник моей компании, ведающий закупками фруктов, был вне себя от досады и объяснил, что Фрейзеры как поставщики стали ненадежными, а качество их продукции – нестабильным. И я поверила своему закупщику на слово. Я доверяю своим сотрудникам и отношусь к ним с уважением.

– Вы не ответили на вопрос, миссис Эплтон. Контракты с этими поставщиками были подписаны, но вы разорвали их. А потом позаботились о том, чтобы копии этих контрактов, хранившиеся в «Эплтоне», исчезли. Вы избавились от доказательств их существования.

– Я никогда не подписывала контракта с Джоном Фрейзером – такого контракта не существовало вообще. Фрейзеры поставляли продукцию «Эплтону», когда компанией руководил мой отец, и мы самым добросовестным образом продолжали сотрудничать с ними некоторое время после того, как отец ушел в отставку. Но, как я уже сказала, по совету моего закупщика мы отказались от их продукции. Все, к чему я стремилась, – действовать в интересах компании, сохранить незапятнанной ее репутацию продавца качественных продуктов питания. И спасти бизнес моей семьи от краха.

Мне хотелось ей верить – несмотря на то что я своими руками сожгла эти контракты и чувствовала на щеках жар пламени, в котором они сгорели. Мне было необходимо, чтобы Мина убедила меня: все годы службы, которые я отдала ей, стоили того. Что она заслуживает моей преданности.

Семья Мины, солидарная с ней, сидела на самых ближних местах для публики. Далеко позади, в последнем ряду, я заметила одиноко сидящую Дженни Хэддоу. В число близких Мины она не входила. Могу лишь догадываться, что она чувствовала, глядя, как Мина с улыбкой сожаления вонзает когти в мертвую плоть лорда Эплтона.

– А как же бизнес других семей, миссис Эплтон? Тех самых, чье имущество пришлось распродать из-за того, что вы вели нечестную игру? Вы можете объяснить, почему и они – все те, у кого имелись эксклюзивные контракты на поставку продукции «Эплтону», все те, кто был достаточно хорош для вашего отца, – обанкротились, когда управление компанией взяли на себя вы?

Она покачала головой. Словно ей это было совершенно невдомек.

– Объяснить – нет, но могу сделать обоснованное предположение. Как и Фрейзеры, эти поставщики уже давно испытывали трудности в бизнесе. Вот почему мои закупщики решили больше не сотрудничать с ними. К тому времени их компании уже прогорали.

– Вот как? В таком случае они были легкой добычей для того, кто знал об этом и хотел завладеть их землей.

– Ничья земля меня не интересует.

– В самом деле? И тем не менее вы потребовали именно землю в качестве обеспечения, когда ссудили их деньгами. Зная, что выплатить эту ссуду они не смогут. И тогда вы забрали у них землю и перепродали ее.

– Деньгами их ссудил «Эплтон», а не я. И да, эта земля была продана, но не с целью получения прибыли.

– В первый раз – да. Прибыль была получена позднее, ведь так, миссис Эплтон? Вы продали землю – как вы говорите, без прибыли, – шести разным покупателям: «Браунлоу», «Персивалу», «Симпсону», «Лансингу», «Хогарту» и «Мактолли». Это названия шести учрежденных вами подставных компаний. Именно эти подставные компании затем перепродали землю с целью получения прибыли. Прибыли, которая досталась вам.

Если бы он только не упомянул названия подставных компаний! Тогда мне, возможно, удалось бы дольше придерживаться своей веры. Но в тот момент, когда были перечислены их названия, передо мной забрезжил свет – проблеск всей картины в целом.

Браунлоу, Персивал, Симпсон, Лансинг, Хогарт и Мактолли – семейство лесных жителей, имена, выхваченные из детской памяти Мины. Словно наяву, я увидела, как она сидит за письменным столом в «Минерве» и водит карандашом по бумаге. Я видела, что рядом с фамилией Фрейзера нарисован олененок Лансинг. И вспомнила, как Клиффорд Фрейзер говорил, что его ферму купила компания с таким же названием. Дженни Хэддоу тоже слышала это, хотя, в отличие от меня, вряд ли смогла проследить связь. В этот момент мне следовало встать и высказаться. Но я мысленно зажала уши и промолчала. Я предпочла ничего не знать и цепляться за свою роль преданной Мине служанки.

Обвинитель, нацелив на Мину палец, сделал шаг в ее сторону, и это был неблагоразумный поступок. Он стал похож на злодея из ярмарочного балагана, а она с ее изысканной женственностью – на нежную принцессу. На миг она потупилась, потом заморгала голубыми глазами, стоически ожидая, когда он договорит.

– Затем вы, миссис Эплтон, положили эту прибыль на счета в швейцарских банках – наличными, привезенными собственноручно. Отследить которые невозможно. Те поездки в Женеву вы совершали затем, чтобы класть наличные на номерные счета в швейцарских банках – счета, недосягаемые для властей. Ведь это правда, миссис Эплтон?

– Нет. Это неправда. Я ездила в Швейцарию в гости к своей матери.

Мина так бесстыдно лжет. В ее устах ложь звучала сущей правдой.

– Вот как? К чему тогда все попытки скрыть эти поездки, если они были настолько безобидны? Зачем просить секретаря удалить исходные записи и заменить их поддельными?

– Мой секретарь сказала вам правду: я об этом ничего не знала. А когда выяснила, что сделала Кристина, скажем так, удивилась.

– Когда вы выяснили? Ну надо же, миссис Эплтон. Просто в голове не укладывается, что вы не знали о записях, удаленных из вашего же ежедневника. И что не вы сами распорядились, чтобы ваш секретарь удалила их.

– Это правда.

– Скрывать поездки в Швейцарию и заметать следы в ваших интересах, а не в интересах вашего секретаря. У вас есть мотив, миссис Эплтон. А у вашего секретаря его нет. Если только она не получила распоряжение от вас.

Она заложила прядь волос за ухо, и я поняла: она борется с непреодолимым желанием подергать за них.

– У меня нет никаких причин «заметать следы», как вы выразились. С какой стати? Моя мать много лет живет в Швейцарии, и я езжу туда так часто, как только могу, чтобы повидаться с ней. О том, что Кристина меняла записи в ежедневнике, я узнала, лишь когда полиция начала расспрашивать меня об этом. И я, в свою очередь, спросила Кристину, а когда услышала от нее, что она сделала, откровенно говоря, была в шоке. Разумеется, она пришла в ужас, сообразив, что полиция решила, будто это моих рук дело, и очень извинялась, но никакого злого умысла в ее действиях не было. Просто глупый поступок человека, который… как бы сказать… словом, в то время Кристина была сама не своя.

Ни о чем таком мы не договаривались. Кристина следила за ежедневником. Для нее было обычным делом наводить в нем порядок, когда она считала нужным. Мы называли это «похозяйничать». Советоваться со мной ей было незачем. Я доверяла ей – вот каких объяснений я ждала от нее. Здесь, в зале суда, я взглянула на Мину и увидела, что она стоит на твердой почве, а я хватаюсь за утлый плот и нас разделяет мутно-серый океан.

– Да ладно вам, миссис Эплтон. Ваш секретарь уже доказала, что готова ради вас на все. Она ставит вас превыше собственной семьи. Даже когда ее отец лежал при смерти в больнице, она осталась верна вам. Миссис Бутчер явно не способна принимать какие бы то ни было решения, не посоветовавшись прежде с вами. Объяснение, согласно которому она действовала тайком от вас и подделывала записи в вашем ежедневнике, звучит совершенно неубедительно.

Впрочем, я вижу, в чем состоит ваше затруднение. Если бы исходные записи не обнаружились на жестком диске вашего компьютера, о них вообще никто бы не узнал, правильно? Но эти записи нашли. У вас возникла проблема, однако вам казалось, что разрешить ее проще простого. Достаточно только попросить исполнительную миссис Бутчер солгать ради вас. Почему бы не обвинить ее? А потом убедить солгать в суде? Сомневаюсь, что ее пришлось долго уговаривать.

Как же он был прав! Я затеребила пуговицу на манжете своей блузки, расстегнула ее, просунула пальцы в рукав до сгиба локтя и принялась чесаться, впиваясь в кожу ногтями и с наслаждением отколупывая от нее коросту. Мина вздохнула, опустив взгляд на свои руки.

– Мне трудно найти объяснение поступку Кристины. Даже для нее он был странным. – Она тепло улыбнулась. – Всему офису известна эксцентричность Кристины. Так что, когда она рассказала мне, как обошлась с ежедневником, я, признаться, встревожилась, как воспримет это полиция, но вместе с тем забеспокоилась о Кристине. В прошлом коллеги уже обращались ко мне по поводу ее непредсказуемых, порой диктаторских замашек, и хотя я не придавала таким инцидентам особого значения, на этот раз дело обстояло иначе.

Я оказалась в зале суда нагишом. Будто забыла сегодня одеться. Ушла из дома и ничего не заметила. И теперь все вокруг жадно глазели на меня. Мина пробудила в них аппетит. И всем стало любопытно узнать, что это за диковинное существо – миссис Кристина Бутчер. Я пыталась представить, как мои коллеги проскальзывают в кабинет Мины, дождавшись, когда я куда-нибудь отлучусь, и нашептывают ей байки о моих непредсказуемых замашках. А Мина сидит за своим столом, понимающе улыбается и выступает в роли моей преданной защитницы. Нет, этого я представить себе не могла, потому что знала: это неправда. Но присяжные купились.

– Мы с Кристиной долгое время проработали вместе. Однако ваши представления об отношениях между нами не соответствуют действительности. Вы назвали Кристину моей «миссис Да» – так вот, могу вас заверить, что это предположение очень далеко от истины. – Она усмехнулась. – Все мы вставали по стойке «смирно», стоило Кристине войти в комнату. В офисе ее звали «Привратницей». – Она одарила присяжных улыбкой. – Я к тому, что все эти разговоры про секретарей «номер один», «номер два», «номер три» – чепуха. Я слышала, как Кристина называет себя по телефону моим «секретарем номер один», – последние два слова Мина произнесла чопорным тоном, – но на самом деле это не так. Я не придерживаюсь подобной иерархии и не приветствую ее, так как она способна оказывать разобщающее влияние. Однако я очень привязана к Кристине, поэтому предпочитала смотреть сквозь пальцы на ее чудачества, включая вышеупомянутое. Справедливости ради, она секретарь, работающий у меня дольше всех, так что да, в этом смысле она у меня самая старшая.

Я заметила неприятные ухмылки на лицах нескольких присяжных, и даже Дэйва, похоже, такой отзыв обо мне позабавил.

– А эта история с дневниками… Кристина рассказала лишь половину правды. Да, она удалила эти записи потому, что я отсутствовала в офисе по личным причинам, но ее поступок объяснялся не чьим-то недовольством по этому поводу. Косо смотрела на подобные поступки сама Кристина. Она придерживается жесткой трудовой этики и никому из нас не прощает отсутствия по причинам личного характера.

Не помню, задавал ли в то время мистер Мейтленд какие-либо вопросы: я слышала только, как голос Мины ввинчивается в мою голову, видела, как ярко и задорно блестят ее глаза, пока она развлекает суд.

– Взять на себя организацию моих поездок я попросила Сару затем, чтобы она бронировала для меня авиабилеты в Женеву, не ставя в известность Кристину. Кристина не удосуживалась скрывать свое неприязненное отношение к моей матери, и я понимала: все дело в том, что мама предпочитает жить в Женеве, а не рядом со мной, и, с точки зрения Кристины, это предательство. На самом же деле мы с мамой очень близки. Она переселилась за границу много лет назад, когда мой отец завел роман со своей личной помощницей.

Мне казалось, что я чахну все сильнее с каждым словом Мины, а она произносила их легко и с оттенком сочувствия, словно отзывалась обо мне с нежностью.

Я взглянула на часы – маленькие, цифровые, неуместные в старомодной обстановке суда: эти красноглазые дьяволята, издеваясь надо мной, почти застыли, пока Мина болтала небылицы о своей ущербной секретарше.

– И все-таки эта женщина проработала у вас восемнадцать лет – женщина, которую вы так подробно и многословно описали как непорядочную и неадекватную особу.

– Нет, я совсем не это имела в виду, – широко раскрыв невинные глаза, запротестовала Мина. – Когда случилась эта история с ежедневником, Кристина была расстроена. Она очень скрытна и не распространяется о своей личной жизни, за что я всегда ее уважала… – Закусив губу, она сделала паузу и продолжала: – Но суду важно знать, в каком душевном состоянии она пребывала в тот период и почему вела себя так непредсказуемо. Когда я наконец узнала от нее все, я ее поняла. Как раз в то время ее дочь заявила, что больше не хочет жить с ней и переезжает к своему отцу и его новой подруге. Могу представить, каким мучительным стал ее отъезд для Кристины и как подкосил ее.

На меня она ни разу не взглянула, и мне казалось, будто я, выйдя из комнаты, услышала из-за двери то, чего бы лучше не слышала.

– Кристина надеялась, что ее работа, как и я, заполнит пустоту в ее жизни. Ее брак распался, дочь уехала – работа для нее была всем. И если я отсутствовала в офисе, особенно по личным причинам, ей это не нравилось. Наверное, у нее при этом возникало чувство… – она умолкла и посмотрела на присяжных так, словно ожидала от них подсказки, – не то чтобы зависти, но явно неопределенности и неуверенности. Как я уже сказала, она была сама не своя.

Мистер Мейтленд не скрывал раздражения, и я начала воспринимать его как своего защитника. Мне хотелось, чтобы он подловил и разоблачил ее.

– Вы рисуете себя воплощением сочувствия, миссис Эплтон. Но ведь это не так, правда? Потому мы и находимся здесь, в суде, – потому, что вы готовы лгать, изворачиваться и вообще на все готовы, лишь бы сохранить свой фальшивый имидж. Он скрывает, кто вы на самом деле, не правда ли? Вашу алчность, бесчестность. Лицемерие. Где было ваше сочувствие, когда умирал отец Кристины Бутчер? Хотелось бы узнать, отпустили ли вы ее хотя бы на его похороны?

Она распрямила плечи и уставилась на него в упор.

– Я сказала Кристине, что она может отсутствовать столько времени, сколько ей понадобится. Если бы я знала, насколько тяжело болен ее отец, я бы настояла на этом. И я неоднократно говорила Кристине, что в списке ее приоритетов на первом месте должна быть семья.

Я смотрела на нее в мучительном недоумении. Она ведь знала, как тяжело болен папа. Потому я и просила Люси заменить меня. Мне вспомнилась сцена в ее кабинете перед поездкой в Нью-Йорк. Вы ясно дали понять, каковы ваши приоритеты, бросила она. И презрительно добавила: Разве вам не пора бежать домой, к своей семье? Но в конечном итоге решение приняла я. Трусиха, не посмевшая прекословить ей.

– Да неужели? – Мистер Мейтленд не поверил ни единому ее слову. – А она, стало быть, пропустила ваш совет мимо ушей. Это не похоже на ту миссис Бутчер, которую мы видели здесь, в суде, – на женщину, которая никогда не отвечала вам отказом.

Мина кивнула, словно соглашаясь с ним.

– Размышляя над ее решением отправиться со мной, а не остаться с отцом, я пришла к выводу, что ей было страшно. Остаться было бы слишком мучительно.

Я увидела, как она посмотрела сначала на присяжных, потом на меня. На ее лице было написано неподдельное беспокойство. Теперь-то я понимаю, что она, по сути дела, выбирала следующее оружие и чистила его, чтобы потом с хладнокровной точностью вогнать мне под ребра.

– Жаль, что мне не удалось объясниться с Кристиной пораньше, – возможно, я сумела бы уговорить ее обратиться за помощью. Под ее внешней практичной деловитостью скрывается крайне ранимая натура. Я увидела ее однажды мельком, когда она рассказывала мне о смерти своей матери. Это было вскоре после того, как умер мой отец, в момент редкой доверительности между нами. Мать Кристины погибла в аварии, когда Кристина была еще ребенком. И она считала себя виноватой в ее смерти. Подробности в настоящий момент неуместны, скажу только, что чувство вины не давало ей покоя. Так что да, мистер Мейтленд, хоть я, возможно, и не сумела позаботиться о ней должным образом, но я ни в коем случае не настаивала, чтобы она сопровождала меня в той поездке в Нью-Йорк, – совсем напротив.

Я выскользнула из собственного тела, взглянула на себя сверху вниз и задумалась, кто она такая, эта женщина в бледно-лимонной блузке, со стиснутыми на коленях руками. Увидела седину вдоль пробора, где отросли волосы и стал виден их натуральный цвет. Многое из того, что я услышала на суде за несколько недель, явилось для меня неожиданностью, но самой большой из всех – как Мина изобразила меня. Неадекватной. Отчаявшейся. Неуравновешенной. Порой даже посмешищем. Тогда я и поняла то, чего не сознавала раньше: линия защиты Мины Эплтон строилась главным образом на очернительстве, психологическом уничтожении меня как личности. Скорее всего, она знала об этом с самого начала. А я позволила себя использовать. Сыграла ей на руку.

– Я понимаю, миссис Эплтон, насколько вам может быть полезен такой самоотверженный человек с обостренным, глубоким чувством преданности и «ранимой натурой». Тот, кого легко убедить сделать все, о чем вы попросите. К примеру, избавиться от материалов, которые могут инкриминировать вам, удалить записи в вашем ежедневнике, а потом солгать под присягой в суде ради вас.

– Нет-нет! У Кристины есть голова на плечах. Она считает себя незаменимой и на все сто процентов предана своему делу. В этом я ее не виню, мистер Мейтленд. Однако Кристина ни за что бы не солгала – ни мне, ни кому-нибудь еще, если уж на то пошло. Это просто не в ее характере. А удаление записей из моего ежедневника… да, странный поступок. Но непорядочный? Нет. Она, как я уже сказала, была сама не своя. Просто случился сбой. В ее жизни выдался трудный период. С каждым из нас такое случается, верно? Кристину нельзя считать ни лживой, ни непорядочной. Какими бы необоснованными ни выглядели ее действия, я уверена в чистоте ее намерений. Она честный и добрый человек. Сознательно она не причинила бы вреда никому.

– Вы рисуете портрет женщины, доведенной до отчаяния, миссис Эплтон. Той, которая готова на все, лишь бы угодить вам.

– Нет. Это несправедливо по отношению к Кристине. Она старательная, преданная делу, трудолюбивая женщина, которая очень гордится своей работой.

– Так преданная делу и трудолюбивая? Или непредсказуемая и склонная к паранойе? Которая из них, миссис Эплтон? Вы называете действия миссис Бутчер сбоем, и этот сбой оказался чрезвычайно удобным для вас. Если она действительно настолько «непредсказуема», как вы утверждаете, трудно понять, почему вы продержали ее у себя на работе так долго.

– Я доверила бы Кристине собственную жизнь. И жизнь моих детей. Но в тот период она вела себя странно. Дело не только в путанице с коробками из архива или ежедневником – примерно в то же время она допустила немало других ошибок, и еще одному моему секретарю, Саре, пришлось устранять последствия. Я очень привязана к Кристине. Она совершила ошибки, вот и все. Мы все ошибаемся.

Да, мы все ошибаемся, Мина.

Всем присутствующим в зале я казалась именно такой, какой она описала меня. Жалким, одиноким созданием, которое заполняет свою пустую жизнь лишь работой. Ненадежным, никчемным, нечестным. Даже вызывающим гадливость, жутковатым, способным действовать за спиной у своего начальства и обольщаться насчет собственного статуса. Я отдавалась работе на все сто процентов, однако этого ей все равно было мало.

А какое впечатление производила сама Мина? Эта женщина, утверждавшая, будто привязана ко мне? Впечатление щедрой, справедливой работодательницы, готовой сквозь пальцы смотреть на мои недостатки. Хранившей верность мне – несмотря на то, что любой другой, менее отзывчивый и понимающий работодатель отделался бы от меня давным-давно.

Как потешались газеты всякий раз, упоминая обо мне!

Не столько мисс Манипенни, сколько миссис Дэнверс. Одинокая и замкнутая женщина средних лет, на грани неуравновешенности, цепляющаяся за свою работодательницу, словно от нее зависит вся ее жизнь…

Если близкие Мины Эплтон являлись в суд каждый день и сидели в первом ряду зала, а за их спинами жена ее водителя Дэвида Сантини слушала показания, которые порой наверняка причиняли ей страдания, членов семьи Кристины Бутчер в зале не было – ее дочь побывала на заседании лишь один раз. Пока Мина Эплтон давала показания, ее секретарь держалась безучастно и улыбнулась, лишь когда ее назвали «Привратницей».

В выступлении Мины в суде мне не к чему придраться. Она держалась скромно, во время перекрестного допроса ее голос звучал ровно и уверенно. Неправда срывалась с ее губ и взмывала к потолку, и ее призраки, находясь в зале суда, тем не менее зависали вне досягаемости. Было известно, что они здесь, но, пока не удавалось их увидеть или потрогать, они оставались эфемерными, нереальными. Мистер Мейтленд знал про них и старался изо всех сил, чтобы их увидели остальные, но потерпел фиаско. У него не было ни единого шанса.

Почти невозможно было убедить присяжных, что Мина, начисто лишенная каких-либо атрибутов богатства и успеха, в своей простой одежде, с зачесанными назад волосами, с отмытой от макияжа кожей, способна на обман, в котором обвинял ее мистер Мейтленд. Как могла эта миниатюрная женщина, ни разу не повысившая голос, разрушить жизнь несчастных фермеров и их близких? Воображения присяжных не хватало, чтобы поверить, будто бы она присваивала чужие земли, скрывала прибыль, довела старика до того, что он убил себя выстрелом в голову. Мистер Мейтленд не сумел представить ни единого весомого доказательства, и все благодаря мне, ее секретарю, и Дэйву, ее водителю.

Вернувшись на скамью подсудимых, Мина дотянулась до моей руки и пожала ее. И, наверное, ощутила, какая она холодная и влажная. А когда я повернулась и посмотрела ей в глаза, я увидела, насколько черна ее душа. В этот момент я поняла: она виновна во всех преступлениях, в которых ее обвиняют.

А что увидела Мина, ответив мне взглядом? Подозреваю, пустоту. Ничего опасного.