Глава 1. На пороге Гражданской войны

Морозный воздух освежал уставшие мозги. Возможно впервые за несколько истекших с момента моего воцарения дней, я мог вот так просто стоять и дышать свежестью зимней ночи. И пусть это был не чистый воздух могилевских лесов, а лишь пропитанный печным дымом суррогат атмосферы центра столицы, но, признаться, и этому я был рад. Слишком многое навалилось за эти дни, слишком мало я спал, слишком много курил и пил кофе.

Еще сегодняшним утром мне начало казаться, что ситуация вроде начала выправляться и постепенно все вот-вот перейдет в рабочее русло, когда можно занимать текущими вопросами и дальнейшими планами, а не пытаться изображать бойца штурмового батальона, задача которого любой ценой добраться до вражеских окопов и забросать всех гранатами, а уцелевших непременно зарубить "топором произвольной конструкции". Но, как оказалось, я зря расслабился. Очень зря. И очень рано.

В Зимнем дворце, как раз сейчас шло заседание, которое ваш покорный слуга поименовал новым для этого времени понятием "мозговой штурм". Несмотря на то, что совещание было созвано по моему повелению, к исходу третьего часа обсуждения я поймал себя на ощущении, что я уже не в состоянии адекватно воспринимать спор о том, как нам быть дальше.

Как ни странно, основной спор там разгорелся между премьер-министром генералом Нечволодовым и главнокомандующим петроградским военным округом генералом Ивановым и велся он вовсе не вокруг каких-то глобальных вопросов, а касался порядка и сроков вывода из столицы запасных полков Лейб-гвардии и отправки их на фронт. Точнее, премьера Нечволодова, мягко говоря, "слегка" беспокоил циркулярный приказ, отданный генералом Ивановым этим запасным полкам готовиться к погрузке и отправке на фронт.

Премьер горячился и доказывал, что приказ ошибочен, что железная дорога перегружена прибывающими в Петроград частями с фронта и эшелонами с хлебом, что немедленное начало движения такой массы войск из столицы окончательно парализует пути сообщения, что чревато самыми непредсказуемыми последствиями вплоть до возникновения голода в городе, и что этот приказ оставил самое тяжелое впечатление в частях, моральный дух в которых и так крайне низок.

Генерал же Иванов, со своей знаменитой монументальной невозмутимостью и лопатообразной бородой, разбивал все аргументы оппонента своим убеждением о том, что части учувствовавшие в мятеже, должны быть немедля разоружены и спешно отправлены на фронт кровью искупать вину перед Престолом, и что оставлять их в столице с мятежным настроением чистое самоубийство. Собственно, спешный приказ генерала Иванова был вызван не столько его опасением ненадежности запасных полков столицы, сколько тем, что прибывающие с фронта части тоже нужно было где-то размещать. Вот он и решил ускорить освобождение казарм в городе таким вот простым способом, убив, как ему казалось, сразу двух зайцев.

Генерал Кутепов, со своей стороны, соглашаясь с генералом Ивановым относительно немедленного вывода бывших мятежников из столицы, настаивал на том, что выводить их нужно было поэтапно, якобы для передислокации в другие тыловые города, а уже в относительном отдалении от Петрограда и от других мятежных частей, разоружать и отправлять на фронт.

Иванов, в свою очередь, парировал тезисы Кутепова тем, что как только мы начнем передислоцировать первый же запасной полк, все остальные могут взбунтоваться.

Кутепов же настаивал на том, что нужно спешно, раз сложилась такая ситуация, выдвигать на ключевые позиции на улицах тех солдат, которые под его началом участвовали в подавлении мятежа, для того, чтобы блокировать выходы из самых ненадежных частей и продемонстрировать твердую позицию новой власти и решимость добиться исполнения приказов любой ценой.

Генерал Иванов бил Кутепова заявлением, что эти солдаты все равно являются частью мятежных полков и не могут быть благонадежны со всей уверенностью, а потому…

Кутепов настаивал на превентивных арестах всех возможных лидеров мятежа…

Премьер Нечволодов на это аргументировал, что это сразу вызовет бунт и станет сигналом…

Иванов же…

Когда Иванов и Нечволодов, для уточнения данных о перевозке войск, испросили дозволения отправиться в комнату связи для телеграфных переговоров с Лукомским, я с тяжелым сердцем объявил перерыв в заседании и уселся в кресле в дальнем углу Императорской Библиотеки.

Ситуация с нахождением в столице неустойчивых частей была до чрезвычайности опасной, но смущала меня больше всего именно самодеятельность генерала Иванова, который не обсудив со мной свои распоряжения, сегодня днем довел приказ о передислокации на фронт сразу до ВСЕХ частей, которые принимали участие в выступлениях недельной давности.

Я уже начинал серьезно жалеть о своем решении оставить в силе приказ Николая Второго о назначении Иванова на должность главкома петроградского военного округа, поскольку он все больше напоминал решительного слона в посудной лавке, причем слона все время обижающегося на любую критику, особенно с моей стороны, и все время с надрывом в голосе повторяющего: "Что ж? Может быть, я стар; может быть, я негоден, — тогда пусть бы сменили, лучшего назначили. Я не держусь за место…". Ну и так далее.

И самыми мягкими эпитетами, которыми я мысленно награждал генерала Иванова в такие минуты были "старый дурак", "самовлюбленный индюк" и "упрямый осел". Становилось понятно, что кадровый вопрос нужно срочно решать, но тут Иванов выкинул свой фортель с отправкой запасных частей на фронт. Я так и не пришел к однозначному мнению, была ли это отчаянная попытка что-то мне доказать, выходка упрямого осла или, что тоже нельзя было исключать, никакого глубинного смысла генерал Иванов в свои действия не вкладывал, а руководствовался своими особыми соображениями о правильности действий. В любом случае своей выходкой он усугубил положение до крайности.

Издав свой приказ, Иванов загнал ситуацию в тупик, и теперь не было никакой возможности что-то и как-то переиграть, поскольку уже никто не поверит ни в передислокацию в тыл, ни, тем более, в прощение и дальнейшее нахождение в Петрограде. И как же все не вовремя! Ведь еще не сформированы органы власти и управления, Госдума быстро отходит от шока и ужаса, аристократия недовольна, в земствах мутят воду, в самом городе катастрофически мало надежных частей, которые все еще прибывают в столицу с фронта, а донесения о настроениях в столице были крайне тревожными.

Шли разговоры о том, что ваш покорный слуга никакой не Император, а самый настоящий узурпатор, который угрозой жизни Николая Второго вырвал у него отречение не только за себя самого, но и за Цесаревича, тем самым злонамеренно лишив его законного права престолонаследия. Что Император Алексей Второй ждет выступления верноподданных и что он будет благодарен всем тем, кто ему поможет вернуть себе родительский Престол.

Причем такие разговоры шли и в казармах, и в кулуарах Государственной Думы и в столичных салонах, и на рынках, и в очередях. В разных местах эти разговоры находили разную степень сочувствия, но то, что такие разговоры быстро набирали оборот, было непреложным и очень тревожным фактом.

И тут не очень работали методы, которыми я так лихо орудовал прежде. Аристократии и прочим обитателям салонов я не нравился и они меня справедливо опасались. Солдатам запасных полков я теперь хуже горькой редьки, поскольку обещанная земля, она, где еще и когда будет, а перспектива фронта могла сократить надел до размера братской могилы. Остальные столичные жители просто ждали чья возьмет и не спешили ни на чью сторону.

Частей, которые были под началом Кутепова, было крайне мало и они не могли даже обеспечить полноценный контроль над ключевыми точками столицы. Единственной надеждой в этой ситуации было дождаться прибытия с фронта свежих частей, для того, чтобы отбить охоту к мятежу, а при необходимости его подавить.

Не придя ни к какому выводу я, не привлекая к себе внимания и дав отмашку Конвою отстать, вышел из Зимнего дворца лишь в сопровождении держащейся на расстоянии охраны в штатском и направился на Дворцовый мост. И вот теперь я стоял на смотровой площадке посреди каменного творения инженерной мысли и просто дышал воздухом. Хотя бы десять минут тишины, покоя и простого созерцания. Хотя бы десять минут без аудиенций и совещаний, без генералов и министров, без просителей и жалобщиков, без всех тех, кому что-то нужно от моей скромной императорской персоны. И без мятежников, бунтовщиков и прочих редисок.

Как я устал в этом времени. Как же я устал от этого времени. Тяжела Шапка Мономаха, но корона Российской Империи еще тяжелее.

Каким простым делом казалось все в начале — долети в Могилев из Гатчины и не выпусти Николая в тот злосчастный рейс в Царское Село, мол, пусть сидит в Ставке и наводит порядок в своей стране. В итоге, это "простое дело" обернулось необходимостью водружать корону на свою бедную голову и заниматься "этим простым делом" самому.

А уж, каким умным я себе казался, рассуждая об ошибках прадеда, в своем, теперь уже таком далеком, 2016 году! Вот теперь стою на этом самом мосту и смотрю в мрак петроградской ночи, безуспешно пытаясь придумать хоть какой-то выход из сложившейся ситуации.

В эту ночь Зимний дворец не был единственным зданием в Петрограде, где в этот поздний час светились окна. Горели огни в Главном Штабе, в Адмиралтействе, в Министерстве внутренних дел и в некоторых других зданиях государственного значения. Не дремали и в некоторых залах Таврического дворца. Во многих других местах подобная бессонница объяснялась приведением в порядок бумаг после учиненного в этих залах разгрома во времена февральских событий или же происходил прием дел руководителями, назначенными новым царем. Однако, такая причина ночного бдения была отнюдь не везде в столице. И не только в ней.

Тяжелая атмосфера напряженного ожидания царила в Таврическом дворце. Точнее не во всем дворце, где в гулкой тишине коридоров не видно было ни души, а в том его зале, где вновь собрались на свое заседание, уцелевшие в смутные дни февральского мятежа, бывшие члены бывшего Временного Комитета Государственной Думы. И собрались они отнюдь не предаться воспоминаниям о произошедшем неделю назад. Нет, их интересовала сегодняшняя ночь, а точнее события, которые должны вот-вот произойти всего в нескольких верстах отсюда.

Председатель Государственной Думы Михаил Родзянко мрачно смотрел в черный проем окна, словно надеясь что-то разглядеть сквозь непроглядную тьму мартовской питерской ночи. В данные минуты решалась судьба России. Да что там судьба России! Решалась его собственная судьба!

Родзянко недовольно поморщился. Всего лишь неделю назад он был уверен, что стоит всего лишь в шаге от вожделенной победы. Складывающаяся так удачно революция открыла для Михаила Владимировича такие радужные перспективы, что он (основательно поколебавшись), все же принял решение отказаться от первоначального плана отстранить от Престола Николая Второго и усадить на трон малолетнего Алексея, сделав Регентом Государства брата изгнанного царя Великого Князя Михаила Александровича. Да и зачем ему было довольствоваться лишь неограниченным влиянием на Регента, если он, он, сам Михаил Владимирович Родзянко мог стать главой государства возглавив Временное правительство!

Но не сложилось тогда. Внезапно мягкий и простодушный Мишкин, как звали в своем кругу Великого Князя, вдруг показал волчий оскал и каким-то образом принудил Николая отречься и за себя и за Алексея в свою пользу, подхватив падавшую в пропасть Истории корону Российской Империи и став вдруг Государем Императором Михаилом Вторым*

Родзянко поморщился. Вот может такой решительности, какую проявил Михаил в тот день, лидерам заговора и не хватило. Проявив чудеса изворотливости, прозорливости, наглости и красноречия, он обеспечил себя союзниками и, пока в Петрограде ходили с флагами и колебались, фактически совершил государственный переворот, взяв штурмом Ставку Верховного Главнокомандующего в Могилеве, обеспечив наштаверха генерала Алексеева пулей в голову, а генерал-квартирмейстера Лукомского новой должностью наштаверха. Созданный Михаилом незаконный Временный Чрезвычайный Комитет, раздавая направо и налево приказы и обещания всего на свете, быстро перехватил инициативу и подмял под себя все государственное управление в Империи.

Да, этот Комитет Пяти, как потом неофициально стали именовать этот самый ВЧК, умудрился вручить власть в Петрограде тогда еще полковнику Кутепову, наделив его неограниченными полномочиями, а сам распределил всю власть между пятью своими членами. Москву железной рукой взял за горло Великий Князь Сергей Михайлович, в Киеве хозяйничал его брат Александр Михайлович, в Ставке главным стал генерал Лукомский, а сам Михаил, как глава этого незаконного Комитета возглавил поход на столицу, прихватив с собой генерала Иванова в качестве официального законного командующего экспедицией. И где-то там, в Орше, пути Императора Николая и его брата-узурпатора пересеклись…

Михаил Владимирович невольно поежился, вспоминая тот леденящий ужас, который просто растекался по залам Таврического дворца, когда Михаил, уже Император, стремительно шел в зал заседаний Государственной Думы. И как за ним железной стеной двигались прибывшие с фронта солдаты, и как, уже генерал, Кутепов брезгливо смотрел на председателя Государственной Думы, смотрел на Родзянко словно… словно на насекомое… И как с истеричным восторгом пели перепуганные депутаты "Боже царя храни" приветствуя нового Императора, взиравшего на них с трибуны холодным беспощадным взглядом.

Ну, да, может быть они где-то в чем-то, и перегнули палку с этой попыткой революции, ну и, да, вышло тогда то досадное недоразумение с тем унтером Кирпичниковым, захватившим семью Михаила и убившим его жену, но ведь это решительно не повод устанавливать в России самодержавную диктатуру!

Впрочем, в первые дни Родзянко с коллегами думалось, что все обойдется, ведь новый царь объявил амнистию всем участникам событий. И им уже начало казаться, что все пойдет своим чередом, но тут оказалось, что амнистия амнистией, а Михаил Второй требует от русского парламента неслыханного — прекратить болтовню и заняться принятием вносимых царем законов! А так же объявить назначенное Императором правительство Нечволодова "правительством общественного доверия", то есть тем самым правительством, которого как раз и требовала Государственная Дума, затевая всю эту революцию.

За "правительство общественного доверия" они, конечно, проголосовали, а что им оставалось делать? Но стало ясно — так жить нельзя, и или они сменят царя, или царь отправит их, хорошо, если просто в отставку, а не в Петропавловскую крепость.

Хмурым был и Гучков. Во многом свержение Николая Второго было для Александра Ивановича личным делом. Впрочем, неприязненное отношение между царем и Гучковым было обоюдным. Николай, оскорбившись тем, что Гучков вынес на всеобщее обсуждение (посредством тиражирования на гектографе) подробности частного разговора с Императором, повелел военному министру Сухомлинову передать Гучкову, что тот подлец. Гучков же, при всем своем монархизме, относился к конкретному царю с искренней ненавистью, считая его свержение делом своей жизни.

Впрочем, никаких противоречий между своими монархическими взглядами и стремлением свергнуть царя Гучков не видел, поскольку считал своей целью лишь замену монарха, считая оптимальным вариантом регентство Великого Князя Михаила Александровича при малолетнем Алексее Втором. Ну, и введение в России конституционной монархии.

К тому же, ни о какой революции Александр Иванович не помышлял, поскольку был категорическим ее противником. Свержение Николая виделось Гучкову по образцу дворцовых переворотов XVIII века, когда гвардейские полки своими решительными действиями меняли ход истории России, возводя на Престол одного монарха и удушая своим гвардейским шарфом другого.

Именно такой заговор и плел Александр Иванович, рассчитывая заручиться поддержкой военных и планируя захватить Николая в дороге между Могилевом и Царским Селом. И все, вроде, начало удачно складываться, и Император выехал из Ставки в столицу, и даже беспорядки в Петрограде не меняли общую канву заговора, но тут все пошло не так.

Совсем не таким ему виделось будущее после свержения Николая. По неизвестной до сих пор причине Николай неожиданно передал корону своему брату Михаилу. Впрочем, сам Гучков поначалу счел такой поворот вполне приемлемым, прекрасно представляя себе фигуру нового Императора, и ту легкость, с которой приближенные могли на него влиять. Так что объявление в России конституционной монархии виделось Александру Ивановичу вопросом практически решенным.

Но Гучков никак не предполагал, что Великий Князь Михаил Александрович начнет вдруг играть самостоятельную роль в государственной политике. Да, собственно, этого никто не мог спрогнозировать. Ни те, кто делал ставку на Михаила, как на будущего Регента, ни те, кто просто не принимал его в расчет. Ни друзья, ни родственники, ни враги, ни союзники — никто не ожидал такого! Похоже, что и сам Император Николай был сильно удивлен поведением брата, что уж говорить о других, не столь близких Михаилу людях.

И теперь, даже те, кто делал ставку на младшего брата Николая Второго, уже горько жалели о своем выборе и своих ставках — Михаил Второй оказался совершенно не похож на привычного всем Великого Князя Михаила Александровича. Да так не похож, что складывалось полное впечатление, что это два совершенно разных человека, словно прежнего Михаила подменили!

Гучков не мог забыть того ошеломления, которое обрушилось на него, когда ему "посчастливилось" посмотреть в глаза новому Императору во время посещения им заседания в Государственной Думе в тот памятный день 1 марта. Александр Иванович был готов поклясться, что такого взгляда он у Михаила не видел никогда. Конечно, могла сыграть роль и гибель жены, и царская корона могла повлиять на образ мыслей, да и вообще обстановка тех дней не благоприятствовала душевному равновесию, но… Но не было в глазах нового царя ни боли утраты, ни ошеломления, ни какой-то суетливости. На Гучкова смотрел жесткий и решительный диктатор, готовый ломать и кроить под себя окружающий мир, не считающийся ни с родственными связями, ни с сословными привилегиями, ни с былыми заслугами, ни с чем вообще. Новый правитель России явно собирался идти к одному ему ведомой цели, не обращая внимания ни на что, и сметая с дороги всех, кто станет у него на пути.

И Александр Иванович ни секунды не сомневался, что новый Михаил никому ничего не забудет, не взирая на объявленную амнистию, которую сам Гучков считал стремлением нового царя притупить бдительность потенциальных врагов монарха. Поэтому нет сомнения в том, что столкновение с новым Императорам неизбежно, а значит, уцелеть в этой схватке сам Гучков сможет лишь нанеся удар первым.

Именно потому он сейчас в этом дворце, в этом зале и в этот неурочный час. Час, в который решается все.

Генерал Иванов дал знак телеграфисту и стал диктовать послание.

— У аппарата главнокомандующий петроградского военного округа генерал Иванов. Здравствуйте!

Связист отстучал сообщение и через некоторое время был получен ответ: "У АППАРАТА И.Д. НАШТАВЕРХА ГЕН. ЛУКОМСКИЙ. ЗДРАВСТУЙТЕ, НИКОЛАЙ ИУДОВИЧ!"

Нечволодов в свою очередь продиктовал:

— У аппарата премьер-министр генерал Нечволодов. Здравствуйте, Александр Сергеевич!

"ЗДРАВИЯ ЖЕЛАЮ, ГОСПОДИН ПРЕМЬЕР-МИНИСТР! ГЕН. ЛУКОМСКИЙ".

— Нам бы хотелось еще раз уточнить некоторые моменты связанные с перевозкой войск в районе столицы. — Иванов взял нить переговоров в свои руки. — В частности меня интересует, есть ли варианты все же изыскать возможности для ускорения отправки из Петрограда запасных полков. Генерал Иванов.

Нечволодов удивленно повернул голову к генералу, однако тот не обратил на него ни малейшего внимания и, все с той же непробиваемой невозмутимостью, уже читал ответ Лукомского.

"БОЮСЬ, ЧТО ОСУЩЕСТВИТЬ ЭТО У НАС НЕТ ВОЗМОЖНОСТИ. КАК Я УЖЕ СООБЩАЛ, ВСЕ ПУТИ НА ДВЕСТИ ВЕРСТ ОТ ПЕТРОГРАДА ЗАНЯТЫ ВОИНСКИМИ ПЕРЕВОЗКАМИ НАДЕЖНЫХ ЧАСТЕЙ В СТОЛИЦУ И ХЛЕБНЫМИ ЭШЕЛОНАМИ. ГЕН. ЛУКОМСКИЙ".

Удивление Нечволодова переросло в крайнее изумление, когда Иванов продолжил развивать эту тему и предложил настаивать:

— Ненадежные части требуется архисрочно вывести из города. Можем ли мы это сделать приостановив движение войск с фронта и хлебных эшелонов в Петроград? Генерал Иванов.

Александр Дмитриевич не верил своим ушам. Упертый главком продолжает твердо гнуть свою линию, хотя буквально пятнадцать минут назад сам Государь назвал эту затею Иванова "ошибкой, которая ведет нас к катастрофе". Упертый безумец, похоже, отказывается признавать свои ошибки, даже если на них указал сам Император!

— Николай Иудович, что происходит? — Нечволодов буквально вскипел. — Государь не давал вам позволения…

Шептались между собой Милюков и князь Львов. Смерть генерала Алексеева спутала многие расклады и заговорщики, планировавшие сделать правителем России Великого Князя Николая Николаевича, потеряли мощного союзника.

Николай Николаевич (младший) был популярен в высших армейских кругах и многие рассчитывали на его возвращение, как минимум, на должность Верховного Главнокомандующего, а, как максимум, он многим виделся в качестве нового Императора. Сторонников этой идеи не смущало то, что для этого придется не просто сместить действующего Государя, но и вообще сменить всю царствующую ветвь Романовых.

Немало было сторонников у Великого Князя и в среде столичной элиты, желавшей сохранить не только существующие привилегии, но и получить новые преференции.

Правда, сам Николай Николаевич вел крайне осторожную, если не сказать нерешительную политику, стараясь явно не связывать свое имя с заговором, а, как бы, вынужденно уступая общественному давлению, которое должно было практически призвать его на царство.

Но хорошо подготовленный план вдруг дал сбой. Алексеев убит, контроль над Ставкой потерян, многие участники заговора арестованы или даже расстреляны, главнокомандующие фронтами, типа Брусилова, затаились, демонстрируя лояльность новому Императору, а те, кто не проявил принципиальность, как генералы Рузский и Данилов, были арестованы и уже томятся в Петропавловской крепости.

Новый Император круто взялся за укрепление своей власти. Прибыв в столицу с войсками с фронта Михаил, с одной стороны, объявил амнистию и даже включил Милюкова в состав нового правительства в качестве министра иностранных дел, а с другой стороны, в Петроград вызваны многие известные и не очень офицеры и генералы с фронта, что явно предполагало массовую замену командного состава в армии вообще и в военном министерстве в частности.

К тому же, не смотря на объявленную амнистию, ни один из арестованных по обвинению в заговоре так и не был отпущен. Следствие продолжалось, и сидящие в Петропавловской крепости явно что-то рассказывали. А потому можно было смело ожидать новую волну арестов "в связи с вновь открывшимися в деле обстоятельствами".

Поэтому ждать развития событий было не просто глупо, но и опасно. Нельзя было давать возможность Михаилу укрепиться на троне и решить, что он уже достаточно окреп, чтобы начать сносить головы противникам. А в том, что он именно так и сделает, у Милюкова с Львовым сомнений не было.

Милюков оглянулся на окно и вздохнул. Тишина на улице нервировала. Нужно было что-то делать с Михаилом. Срочно что-то делать.

Да и была у Милюкова личная обида на нового царя. В самый критический момент тот пообещал (пусть не лично, а через секретаря) Павлу Николаевичу пост председателя нового правительства, надеясь на что Милюков и уговорил Родзянко фактически признать нового Императора и прекратить сопротивление. Но прибыв в столицу, Михаил не стал выполнять свои обещания, а назначил премьер-министром генерала Нечволодова, вручив самому Милюкову в качестве утешения лишь портфель министра иностранных дел. Павел Николаевич скрепя сердце согласился, но почувствовал себя глубоко уязвленным.

Что ж, Ваше Императорское Величество, пришла и вам пора платить по счетам…

Множественное хриплое дыхание и скрипящий снег под ногами. Сотни солдатских ног по команде привычно сбились с шага, заходя колонной на Дворцовый мост. Впереди уже звучали выстрелы, перемежающиеся какими-то криками и они спешили вперед, не оглядываясь по сторонам. Да и чего оглядываться-то? Чай не первый месяц служит Иван Никитин в столице и успел уже здесь вполне пообвыкнуться. Впрочем, и смотреть было сейчас не на что. Лишь несколько смутных силуэтов припозднившихся зевак провожали их удивленными взглядами стоя у парапетов моста. Но вряд ли они могли кого-то рассмотреть в серой массе ощетинившихся штыками нижних чинов, спешащих мимо них к затемненной Дворцовой набережной. Непривычно темными были в эти дни улицы Петрограда и даже здесь, в самом центре столицы, горящих фонарей явно не хватало.

Словно сама сгустившаяся тьма порождала то чувство тоски и растерянности, которые не покидали Ивана в последние недели, и, спеша вместе со своими сослуживцами через этот слабоосвещенный мост, он ловил себя на том, что с куда большей радостью оказался бы сейчас за сотни верст отсюда. Но деваться было некуда. Только вперед, к темной громаде Зимнего дворца, где уже разгорался бой.

Иван проклинал себя за то, что участвует в этом деле. Хотя полковник с генералом и пытались их взбодрить рассказом о том, что именно полки Лейб-гвардии уже не раз в истории России возводили на престол Императоров, но что ему до этих рассказов? Может для городских и знатных имело это все какое-то значение, но ему, деревенскому парню, забритому в солдаты в последнюю мобилизацию, до всех этих господских дел? Ну, какие такие "привилегии и милости", которые "прольются дождем на прославленную Лейб-гвардию" перепадут лично ему? Да и какая они "прославленная Лейб-гвардия"? Гвардия в окопах гниет давно, а самих их набили в ее казармы, словно кислые огурцы в бочку и одна у них теперь забота и привилегия — на фронт не угодить!

Впрочем, именно на это и напирали новые отцы-командиры, настаивая на то, что законный Император Алексей Второй в благодарность за возвращенный родительский Престол не только оставит их служить в столице до самого окончания войны, но и наградит особо всех и каждого. И хотя сам Иван и бурчал, сомневаясь, но многим сослуживцам пришлись эти слова по душе, что и не мудрено, в общем то.

Не мудрено, поскольку деваться им теперь было уже некуда. Или возводить малолетнего царя на трон или отправляться на фронт червей кормить, о чем им и объявили перед строем прямо с самого утра. Услышав приказ главнокомандующего петроградским военным округом об отправке в действующую армию, запасной полк едва не взбунтовался и лишь клятвенное обещание не дать их в обиду, данное новым командиром запасного полка полковником Слащевым, призвавшим их потерпеть до ночи, удержало их от немедленного бунта.

И вот, вечером, вместо отбоя, их вновь построили на плацу. Им было зачитано обращение Великого Князя Алексея Николаевича, призвавшего помочь ему вернуть Престол Всероссийский и обещавшего осыпать их милостью своей и щедротами. Затем — речи генерала и полковника Слащева и вот они строем, рота за ротой, уже шагают сквозь мартовскую ночь в сторону Зимнего дворца.

Иван был рад тому, что не их роте выпало идти первыми на штурм. Хотя шагавший рядом с ним земляк Андрей Попов и бодрился, сам Никитин терзался самыми нехорошими предчувствиями. Впереди послышалась новая команда и Иван, перехватив поудобнее трехлинейку с игольчатым штыком, перешел на бег. Темные стены Зимнего дворца были уже рядом…

В этот момент на улице грохнули выстрелы и где-то во дворце посыпались стекла. Послышался гул голосов перемежающийся криками и громкими командами, в отдалении послышался нарастающий топот ног, и снова зазвучала винтовочная пальба.

Нечволодов и Иванов бросились на выход из телеграфной и поспешили туда, где они недавно оставили Императора. Навстречу им пробегали казаки Конвоя и разряженные чины Роты Дворцовых Гренадер, где-то в глубине дворца нарастала стрельба, грохнул взрыв гранаты, за ним последовали еще два, в окнах зазвенели стекла, а с потолка посыпалось.

Суета нарастала. Вот уже кто-то начал подтаскивать мебель для того, чтобы блокировать двери Николаевского зала и забаррикадировать проход через Романовскую галерею, откуда-то взялись мешки наполненные чем-то тяжелым, пара человек спешно устанавливали на импровизированную баррикаду один из тех пулеметов "Льюис", которые предусмотрительно были вчера доставлены во дворец по личному распоряжению Государя.

По Дворцовому мосту со стороны Васильевского острова прошла колонна солдат Лейб-гвардии Финляндского запасного полка. Промаршировав мимо меня в сторону дворца, они сразу же почти выпали из моего сознания, но тут до моего слуха донеслись команды на набережной и я с удивлением заметил, как солдаты рассыпались и побежали к входам в Зимний. Зазвучали выстрелы, звон бьющихся стекол, где-то внутри дворца взорвалась граната.

Обернувшись, я увидел, как на мост вбегает новая колонна солдат спешащих перебраться на Дворцовую набережную. Не желая привлекать к себе внимание активными движениями, я просто стоял на мосту, отвернувшись от проходящей колонны, благо на мосту были еще зеваки и помимо личной охраны, и я не особо выделялся в своей дохе без погон и ремней на фоне столичной публики в этот поздний час.

Впрочем, вокруг уже началось хаотическое движение, и нужно было на что-то решаться, если конечно я не хочу попасть как кур в ощип. Внезапно меня кто-то крепко взял за рукав, и резко повернувшись, я увидел человека в шинели Лейб-гвардии Финляндского запасного полка, успев удивиться тому факту, что придвинувшаяся охрана его пропустила.

— Александр Павлович? — удивился я, узнав в "солдате" Кутепова.

— Государь, нам сейчас нужно спешно уходить отсюда. В столице мятеж. Зимний дворец захвачен. По всей видимости, Нечволодов и Иванов арестованы. Я, можно сказать, случайно выбрался через окно, разжившись по дороге шинелью. Мятежники ищут вас…