Пробуждение

Кики (сущ.) – существо из гибернационной мифологии Центрального Уэльса. Добрый Зимний дух, проявляющийся в Состоянии гибернационного сна; считается, что он хранит неопытного спящего, не позволяя ему провалиться слишком глубоко в бездну гибернации. (См. также легенды: Грымза, Злосон, Недоносок, Термозавр.)

В отчаянной попытке первыми отчеканить громкий заголовок пресса окрестила случившееся «Валлийским чудом», «Волшебством болот» и «Сенсацией Двенадцатого сектора». Однако в конечном счете это оказалось бесполезно. В истории и медицине это известно просто как «Пробуждение».

Общим счетом в Двенадцатом секторе находился шестьдесят один лунатик, и вдруг все они проснулись, один за другим, с промежутком в пять и три четверти минуты; это продолжалось непрерывно на протяжении шести часов. Из них пятерым предоставляли прибежище в различных местах Сектора, восемь по-прежнему бродили по улице, двенадцать находились в лабораториях преобразования «Гибер-теха», а тридцать шесть человек, впечатляющее число, по каким-то необъяснимым причинам собрались в Дормиториуме «Геральд Камбрийский».

– Вот я уютно свернулся калачиком в Порт-Талботе, собираясь заснуть, – объяснял один, – а в следующее мгновение уже бродил по ледяным пустырям Двенадцатого сектора, закутанный в расшитую золотом штору.

Другой лунатик очнулся на операционном столе, где его уже собирались разделать, еще одна женщина заявила, что, как ей кажется, «проспала пять лет, и все это время за ней ухаживал ее муж, который погиб, заглушая перегревшийся Чугунок. Ничего этого я не знала, – добавила она, – до тех пор, пока не очнулась, сидя за рулем гольфмобиля в «Гибер-техе».

Бессмысленное блуждание оставило многочисленные физические следы: мириады царапин, обморожений, отсутствующих пальцев, а в некоторых случаях недостаточного или даже неправильного питания: у одного лунатика, не пожелавшего назвать себя, из желудка извлекли два фунта ковровой подстилки, а также куски автомобильной покрышки, семнадцать пуговиц – все синего цвета – и частично переваренные черепа трех кошек. Однако последствий психологического плана, к счастью, было немного: практически все проснувшиеся описывали пережитое как что-то похожее на зимнюю спячку, чем технически и являлось это состояние, но с туманными, полузабытыми воспоминаниями о том, что могло с ними происходить, и любовью к сырым потрохам и недожаренной свинине.

Самой знаменитой из пробудившихся была звезда эстрады Кармен Миранда, возглавившая, несмотря на свой преклонный возраст, кампанию, требующую от правительства провести всесторонние изучения потенциально опасных побочных последствий «морфенокса».

– Несмотря на обширные исследования, мы абсолютно не понимаем, как и почему такое могло произойти, – заявила Достопочтимая Гуднайт во время редкого телеинтервью через четыре недели после Пробуждения, – и хотя теоретически можно рассуждать, что и остальных лунатиков потенциально можно было возродить, нет никаких доказательств этого. Очевидно, мы несказанно обрадованы этим беспрецедентным событием и в настоящее время проводим широкое изучение проблемы. Мы готовы к полному сотрудничеству с правительственной комиссией и уже прекратили продажу «морфенокса».

На самом деле этого следовало ожидать.

Скандал получился слишком большим, и «Гибер-тех» уже не мог скрыть произошедшее. Но в конечном счете мастерски состряпанное изумление, четко срежиссированное недоумение, фальшивая радость, подобающий самоанализ и напускное раскаяние помогли одержать победу. После Весеннего пробуждения эта тема почти месяц не сходила с первых полос, но затем уступила место более насущным вопросам, таким как уточненные данные об убыли, леденящие душу новые свидетельства эффекта глобального климатического «снежного кома» и, разумеется, победитель очередного конкурса «Не перевелись еще таланты в Альбионе»: мопс, одетый клоуном, умеющий лаять «Ламбетский вальс».

Я встретился с Токкатой в «Уинкарнисе» через три дня после того, как Аврору забрала Грымза. Токката уже подала в отставку с постов главы Консульского отдела и службы безопасности «Гибер-теха».

– Я не могу бесконечно притворяться, будто я – два разных человека, – сказала она. – К тому же невозможно скрывать то обстоятельство, что теперь мне необходимо спать.

– На что это похоже? – спросил я.

– Это… бесподобно!

Не в силах и дальше изображать своеобразное движение глаз, в прошлом свойственное ее раздвоенной личности, Токката стала носить повязку, которую просто надевала на другой глаз, становясь другим человеком.

– Как ты думаешь, никто ничего не подозревает? – спросил я.

Она покачала головой.

– Произошло слишком много всего. И хотя мне было бы целесообразно и дальше оставаться в «Гибер-техе», чтобы собирать информацию для «Истинного сна», я не помню ничего из того, чем занималась Аврора, так что было бы лишь вопросом времени, когда меня разоблачат. Я прикрываюсь тем, что продолжать службу мне не позволяют проблемы психологического характера. По-моему, никого это особенно не удивило, а кое-кто вздохнул с большим облегчением.

Шаман Боб принес кофе, и мы дождались, когда он удалится, прежде чем продолжили разговор. В ту ночь Токката проснулась в «Гибер-техе». Притворяясь Авророй, она особо подчеркнула, чтобы меня оставили в живых, поскольку я «оказал существенную помощь», и приказала не отправлять на покой лунатиков. На следующее утро буран утих, и Токката вывела меня из комплекса, но уже после того, как я снова заснул – и мне снова приснились красочные сны.

Все дело в том, что не нужен никакой Сомнограф, если есть такое полезное существо, как Грымза, способная погрузить тебя в самые потаенные глубины сна лунатиков, не нужен никакой валик от Дона Гектора, если ты занял второе место на первенстве Суонси, запомнив шестьсот сорок восемь выбранных наугад слов, после того как прочитал их всего два раза – для того чтобы повторить их вслух, потребовалось ровно шесть минут. Еще в «Геральде», до того как я отправился в музей к Фулнэпу, я прокрутил валик двенадцать раз, запоминая то, что на нем написано, и каждый раз за дверью собирались лунатики. Я, в общем-то, предполагал, что «Гибер-тех» рано или поздно выжмет из меня местонахождение валика, и всегда неплохо иметь про запас еще одну копию, на всякий случай. Точно сказать не могу, но, думаю, Джек Логан с самого начала замышлял что-то в таком духе. Возможно, без участия Грымзы, но определенно с учетом моей хорошей памяти.

– И чем ты будешь заниматься? – спросил я у Токкаты. – Я хочу сказать, выйдя в отставку?

– У меня есть домик на Говере, – сказала она. – Мне бы очень хотелось, чтобы ты раз в год меня навещал. Две последних недели августа. Друзей у меня немного.

– Как и у меня.

И я навещал Токкату, каждый год до тех пор, пока она не умерла, восемнадцать лет спустя, от естественных причин. Иногда мы ходили к заброшенному маяку на конце Уайтфордской косы, иногда доходили до мыса Оксуич, где непременно задерживались у дерева причудливой формы, прежде чем спуститься к морю и затем пройти по тропе вдоль берега в Порт-Эйнон, чтобы отведать свежей рыбы и жареной картошки. Каждый год в последний день моего визита мы обязательно отправлялись на причал Мамблс, чтобы насладиться моллюсками и лепешками из красных водорослей, а также толстым ломтем бекона и большой кружкой чая, устроившись на улице, под крики чаек, подбирающих объедки .

Иногда мы встречали в Порт-Эйвоне Бригитту и Чарльза, которые теперь живут там. Бригитта рисует, а Чарльз воспитывает дочерей. С Бригиттой я разговаривал лишь однажды, через две недели после Весеннего пробуждения, когда они с Чарльзом готовились навсегда покинуть Двенадцатый сектор.

– Здравствуйте, Младший консул Уортинг, – сказала Бригитта как-то утром, когда я открыл дверь своей квартиры.

Я остался в «Сиддонс». Мне там понравилось, к тому же я привязался к Клитемнестре.

– Для вас я Чарли, – сказал я, прилагая все силы, чтобы не смотреть на нее слишком пристально.

Возвращение Чарльза развеяло меланхолию, которую я наблюдал в Бригитте прежде. Я по-прежнему ее любил, и мне было суждено любить ее еще много лет, но, думаю, это была любовь Уэбстера, перешедшая ко мне из его сна. И если я чувствовал лишь половину того, что чувствовал он, они с Бригиттой были бесконечно счастливы.

Бригитта спросила, сохранился ли у меня тот мой портрет, который она написала, и можно ли ей его забрать. Я ответил, что ничего не имею против, так как это позволит мне сберечь пятьсот евро, и когда Бригитта вошла в квартиру, чтобы забрать холст, я спросил у нее, помнит ли она что-либо из того периода, когда была лунатиком.

– Я помню, что забралась под машину, – напряженно задумавшись, сказала Бригитта, – а еще помню, как сидела в ванне, а мне обрезали волосы. И больше ничегошеньки.

Она посмотрела на меня своими проницательными фиолетовыми глазами, затем подняла левую руку с недостающим большим пальцем.

– Меня должны были отправить на покой, но кто-то рассудил, что я еще пригожусь, и оставил меня в живых. Я оставалась в своей комнате здесь, в «Сиддонс», и за мной ухаживали. У меня перед кем-то Долг. Вы ничего об этом не знаете?

Мне очень хотелось признаться ей в своих чувствах, сказать, что я для нее делал, чем рисковал, чтобы сохранить ей жизнь, и как был близок к концу, однако это только усложнило бы все. И, если честно, Бригитту спасла любовь ее мужа, направленная через меня. И именно ему по заслугам принадлежал этот триумф.

– Я не должен вам это говорить, – сказал я, – но ваш большой палец внесла в реестр Джонси. Ее больше нет с нами, но мне кажется, что она имела к этому какое-то отношение. Все мы многим ей обязаны. Вот, я нашел это в ее вещах. Полагаю, она принадлежит вам.

Я протянул Бригитте моментальную фотографию, на которой были они с Чарльзом, на пляже в Розилли. Она внимательно изучила выцветший снимок.

– То были счастливые дни.

– И для меня тоже, – сказал я. – Пусть всегда будет Говер.

– Да, – задумчиво промолвила Бригитта. – Пусть всегда будет Говер.

Улыбнувшись, она поцеловала меня в щеку и посмотрела на часы.

– Нам нужно успеть на поезд. Всего хорошего, Чарли – и огромное вам спасибо.

И на этом все закончилось, хотя, думаю, по прошествии лет Бригитта вспомнила еще что-то, ибо лет через пять мне стали приходить поздравительные открытки от нее, Чарльза и дочерей. Я и по сей день храню их под кроватью в коробке из-под обуви. Через семь лет Бригитта и Чарльз дали знать по соответствующим каналам, что с радостью будут снова работать на «Истинный сон», но я ответил им, что они образцово выполнили свое задание, что Глобальная гибернационная деревня своим существованием в значительной степени обязана им и что никакого дальнейшего вклада от них не требуется.

Лоре Строугер пришлось дожидаться Весеннего пробуждения, когда открылись фотолаборатории и она смогла проявить пленку и представить на рассмотрение доказательства, пусть определенно необычные и захватывающие. Хотя это уже не имело значения; Лора полностью сохранила права на ребенка, без каких-либо ограничений.

– Думаю, «Гибер-тех» превратился в такую токсичную торговую марку, что там решили избежать любых судебных разбирательств, – сказала она во время празднования дня Летнего солнцестояния, – а претензии на отданные в залог права на ребенка негативно сказались бы на имидже корпорации.

– А что насчет Трикла? – спросил я.

– Для него все сводится лишь к прибыли и убыткам. Где-то выиграл, где-то проиграл. Он не имеет ничего против.

Лора осталась в Двенадцатом секторе и стала частью команды, вместе с Фоддером, который вернулся после двухгодичного отпуска. Никаких проблем с Фарнесуортами у нас больше не было, а два года спустя Лора спасла мне жизнь, когда я недалеко от Лланигона оказался придавлен опрокинувшимся Снегоходом, за что ее хвалило начальство.

Что же до меня, я продолжал службу в Зимнем консульстве Двенадцатого сектора и через пять лет был назначен Старшим консулом, став самым молодым на этой должности. Сестра Зиготия была бесконечно горда, а когда я в Обжорный четверг посетил Приют Святой Гренеты, даже мать Фаллопия нехотя поздравила меня и подарила коробку драже в шоколаде.

– Поделись с другими, – добавила она.

И по сей день кто-то таинственным образом складывает ночью мое выстиранное белье.

– Это дружеская любезность, – сказала Гретель, когда мы встретились в Весеннее пробуждение плюс два дня.

Служба Консулов уже была распущена, снег и лед растаяли, население возвращалось к нормальной жизни, тощее, голодное, пребывающее в недоумении. Мы заменили Моуди, Роско и Сюзи новыми железнодорожниками, и первый Весенний поезд отбыл от станции Талгарт с опозданием всего 5,6 секунды – впечатляющий результат, но лишь двенадцатый в Весеннем первенстве Центрального Уэльса по пунктуальности.

Без «морфенокса» все, начиная со следующего года, вернулись к снам, и, согласно общему мнению, так стало лучше. Зимняя убыль возросла, но зато больше нет никаких лунатиков, и правительство активно инвестирует в новые стратегии правильного питания, позволяющие набрать достаточный вес, чтобы продержаться Зиму. «Гибер-тех» продолжает работать над созданием новой версии «морфенокса», свободной от побочных эффектов, но пока что безрезультатно. Дон Гектор тщательно оберегал результаты своих работ и хранил этот секрет только в своем спящем сознании, и лишь теперь он поделился им со мной.

Мне нужно хорошенько подумать, как поступить с этой информацией.

Гретель неизменно опережает меня, когда я вижу сон про пляж в Розилли, она играет в свой большой мяч, заливаясь знакомым звонким смехом, теперь уже прочно запечатленном у меня в сознании, а я сижу под оранжевым с красным зонтом внушительных размеров. Теперь под зонтом больше никого нет – предыдущие отдыхающие сейчас полностью счастливы и больше не вспоминают о тех временах, когда сидели под ним.

– Все, чем я являюсь, теперь внутри тебя, – сказала Гретель, когда мы вместе смотрели, как солнце заходит за островок Голова червяка, а волны прибоя колотят по корпусу «Царицы Аргентины», как по барабану. – Ты уж не умирай – найти подходящего хозяина гораздо труднее, чем ты думаешь.

– Я постараюсь.

– Хорошо, – сказала Гретель. – А теперь: что ты усвоил в свою первую Зиму?

Я задумался.

– Я мог был рассказать про преданность и холод, про кексы с глазурью и печальную красоту. Про кодекс чести, который сплачивает вместе зимовщиков, и про одиночество тех душ, которые называют Зиму своим домом. Но, думаю, больше всего меня поразило то, что Зима – это не время года. Это призвание.

– Полностью согласна, – улыбнулась Гретель, и солнце опустилось за Говер.

Опять.