ДАЛЬНЕЙШЕЕ РАЗВИТИЕ СОБЫТИЙ. 23 августа купил Додж Рам. В обменной сделке меня обманули (дали за Форд всего 1300 долларов), но я был не в том положении, чтобы торговаться. Темная коричневато-зеленая отделка и прочная, элегантная ходовая часть, чуть повыше от земли, вид более мужественный, чем у Форда, и, конечно же, полный привод. И лошадиных сил больше, чем у Форда, и кузов просторней. Потренировался на нем ездить, пользоваться всеми переключателями, фарами и так далее. И системой кондиционирования, довольно мудреной. Приобрел дюжину темно-зеленых полиэтиленовых пакетов для мусора, чтобы заклеить заднее стекло, на сей раз никаких наклеек с американским флагом — хотя, может, и куплю позже. Новый стикер на бампер: «ЛУЧШЕ Б Я ПЛАВАЛ». 24 августа большую часть дня готовил все необходимое в погребе и приямке. Нож для колки льда, стоматологический зонд, обычные ножи всех размеров, все свежезаточенные. Йод, марля, бинты и так далее. Пища, которую БЕЛЬЧОНКУ легко будет глотать и переваривать, минеральная вода «Эвиан», одеяла, горшок (глиняная ваза с чердака, быть может, антикварная), туалетная бумага и так далее. Зеркало в полный рост (тоже с чердака). Также оборудовал фургон. Соорудил из фанеры перегородку между задним сиденьем и кузовом. На заднее сиденье положил сменную футболку, пару джинс, коробку «Фрут Лупс», чтобы перекусить по-быстрому, еще минералку «Эвиан» и три бутылки кьянти в бумажных пакетах. В кузове: перчатки, губка-кляп, мотки липкой ленты, веревка, полотняный мешок, непромокаемый брезент для пола и другие мусорные пакеты. Я не хотел пачкать кузов своего нового фургона. (Проливать в фургоне кровь в план не входило, я надеялся, что до этого не дойдет, но подопытные паникуют, иногда даже самые смелые, и порой теряют контроль над своим мочевым пузырем). И мой нож для рыбы. (Свой пистолет 38 калибра я положу в карман). Выбрал свой курчавый рыжевато-каштановый парик от ТОДДА КАТТЛЕРА и гладкие усы, которыми не пользовался много лет. Поел в «Бургер-Кинге» выше по улице, притормозил рядом с баром у колледжа, пропустил всего пару пива и ни с кем не разговаривал, лег пораньше, проглотил одну красную и спал, как младенец. 25 августа проснулся в 6:20 утра в возбуждении, член стоял, словно электрошоковая дубинка, пришлось подрочить дважды, сперма была раскаленной, как лава. В «Бургер-Кинге» взял «Фирменный завтрак» за 3,99, вымыл тарелку, выпил столько кофе, что закружилась голова, и это было приятно. Занимался работой по дому, как обычно. Поздоровался, и все такое, с Черным Амбалом (который вечно торчит на кухне и жарит на сковороде нечто темное и жирное), и, полагаю, мы нормально пообщались. Если они ненавидят бледнолицых, у них нужно создавать впечатление, будто ты на самом деле не бледнолицый, а какой-нибудь другой. Принял душ и надел футболку Университета Маунт-Вернон из белого хлопка, с зелеными буквами и индейским томагавком на логотипе. Рабочие шорты цвета хаки без пояса, носки и кроссовки. Согласно плану позвонил бабушке. Был четверг, и я вроде как собирался стричь у нее газон. Но бабушка попросила, если можно, пожалуйста, забрать ее дорогую подругу миссис Тэтч из дому и подвезти к ней, — потому что я уже делал это раньше и никогда прежде не возражал. И я пробормотал: ладно, и упустил свой шанс отказаться.

А потом подумал: «Может, это и к лучшему — даже не одна старуха, а целых две». Продолжил приготовления. Включил у себя в комнате телевизор и вышел, заперев дверь, в 4:40 пополудни, в это время дом пустовал. Вынес из погреба картонные ящики с цыплятами, поставил в кузов поближе к задней двери. Обычным маршрутом поехал в Дейл-Спрингз и подобрал миссис Тэтч у дома номер 13 по Лилак-Лейн в 5:00 вечера. Поездка до бабушкиного дома номер 149 по Арден заняла четыре минуты. Старуха болтала без умолку, говорила: «Как повезло твоей бабушке, что у нее такой рассудительный внук». Цыплята ПИ-И ПИ-И ПИЩАЛИ, но перегородка их приглушала, а старуха ничего не слышала за своей болтовней, а может, вовсе давно оглохла. У бабушки я выпил лимонада, пару минут спустя оставил их тараторить и вышел, чтобы переставить фургон к гаражу, который не видно из дома. Надел свою бейсболку с «ТАЙГЕРС» и рабочие перчатки, выкатил из гаража косилку и в 5:25 начал стричь дальнюю часть газона, продвигаясь, как обычно, полосами по ширине, из-под дома к краю участка. В 5:35 вечера расположил косилку за вечнозеленым кустом примерно посередине газона и, оставив ее включенной, направился к гаражу, никем в доме не замеченный. В фургоне надел парик ТОДДА КАТТЛЕРА и усы, а сверху все ту же бейсболку. И темные очки. В 5:52 вечера медленно выехал с бабушкиного въезда на запад по Арден к Локуст-Стрит, а потом на север, в односторонний переулок за бульваром Лэйквью, по нему добрался до ОТПРАВНОЙ ТОЧКИ, где остановился, но мотор глушить не стал. В переулке было безлюдно. В кузове сделал последние приготовления. Открыл одну створку задних дверей, в 6:02 вечера спустил на землю ящики с цыплятами, в 6:03 открыл ящики и выпустил цыплят.

С громким ПИ-И ПИ-И ПИСКОМ, хлопая маленькими крылышками, они рассыпались из ящиков и стали клевать что-то в пыли, равнодушные ко всему на свете, кроме этой пыли. Я сохранял спокойствие и самоконтроль. Ибо что случилось, то случилось. От начала Времен. Примерно в 6:08 заметил, как в переулок поворачивает велосипед. Затем перестал следить за точным временем, но сохранял спокойствие и самоконтроль. БЕЛЬЧОНОК крутил педали в моем направлении, точно как у меня в мечтах. Ведь разве он мог иначе. Разве была какая-то иная судьба. И БЕЛЬЧОНОК, недоуменно уставившийся на ярко-желтых пасхальных цыплят, таких милых и пушистых, не имел другого выбора, кроме как сбросить ход и остановить велосипед. Привстав с седла, он засмеялся и сказал: «Это еще что? Цыплята?». И ТОДД КАТТЛЕР, взволнованный и расстроенный, ответил: «Я угодил в аварию, и они разбежались, ты мне не поможешь? Пожалуйста!» И БЕЛЬЧОНОК, добрый парнишка, ни о чем не подозревая, радуясь, что может быть полезен, широко улыбнулся и слез с велосипеда со словами: «Конечно!». Бросился на порхающих цыплят, поймал двоих, принес их ТОДДУ КАТТЛЕРУ и заглянул в один из ящиков в кузове.

Сказал: «Откуда у вас столько? Вау! Круто!», — словно это шутка или, может, сказочка с МТВ. И ТОДД КАТТЛЕР улыбнулся и ответил: «Спасибо!». И БЕЛЬЧОНОК отвернулся, чтобы поймать двух других цыплят возле правого заднего колеса, и в ту же секунду ТОДД КАТТЛЕР, быстро, как змея, сунул предплечье мальчишке под челюсть и надавил, ухватил мальчишкины взметнувшиеся руки и прижал к бокам, и сделал ОДИН ДВА ТРИ мощных рывка на себя, стискивая мальчишкину глотку, чуть шею ему не свернув, и тот вырубился, колени подогнулись и не слушались. И ТОДД КАТТЛЕР был возбужден и свиреп, его глаза вылезали из черепа, его член был огромен. Он запихал губку БЕЛЬЧОНКУ в рот и закрепил скотчем, которым обмотал его голову и челюсти. На голову БЕЛЬЧОНКУ надел полотняный мешок и его тоже закрепил скотчем. И лицо и голова исчезли. Осталось лежать лишь тело мальчишки, содрогающееся от дыхания. И пятно, темнеющее у него в паху. Запах мочи. И возбужденный ТОДД КАТТЛЕР вцепился в мальчишкины джинсы и сорвал их, обнажив его член, мягкий и влажный, он сорвал одежду с себя, и сделал ОДИН ДВА ТРИ мощных рывка мальчишке в промежность, стеная, и, закатив глаза, он кончил, и кончал, и кончал. А потом провалился в беспамятство — на сколько секунд, или минут, он не знал. И лежал на мальчишке, дрожа, и пытался успокоить свое сердце. «Я люблю тебя, не заставляй меня делать тебе больно. Люблю, люблю, люблю тебя!», — и слюни текли у него изо рта, как у младенца. И его глаза застили слезы. И полотняный мешок царапал его разгоряченную кожу. И мальчишка лежал под ним, такой тоненький, весь — ребра и хребет. И мальчишка ожил и начал тихонько стонать сквозь губку и дергать руками и ногами. И ТОДД КАТТЛЕР прижал его всем своим весом, чтобы удержать. «Лежи смирно, и я не сделаю тебе больно! Лежи смирно, и я не сделаю тебе больно! Я твой друг». И мальчишка в ужасе оказался сильнее, чем ожидалось, но ТОДД КАТТЛЕР все равно был сильнее него. Он с рычанием прижал руки мальчишки к бокам и обмотал его полотном, а сверху перевязал веревкой, будто смирительную рубашку. Связал мальчишке бедра, щиколотки, голени и колени. И мальчишка больше не мог двигаться, разве что корчиться, словно полураздавленный червяк.

И все же он корчился, и приглушенно скулил откуда-то из глубины глотки, словно в отдалении плакал младенец, и это взбесило ТОДДА КАТТЛЕРА, который оседлал его и сцепил пальцы у него на шее, там, где стучал пульс, и сказал, задыхаясь: «Тебе не будет больно! Тебе не будет больно, я обещаю! Только ПЕРЕСТАНЬ БРЫКАТЬСЯ». И ТОДД КАТТЛЕР сжал пальцы и тряс и тряс мальчишку за шею, колотя его головой по полу фургона, пока не убедился, что мальчишка успокоился, и больше не дергается, и тогда с него слез. И вдруг осознал, где находится, и какая перед ним стоит задача, и каков риск. Ибо он, кажется, совсем позабыл о риске. Как всегда в такие моменты. Он уставился на свои наручные часы, которые показывали 6:23 вечера, и сперва не мог понять, что это значит. Потом привел себя в порядок, снял парик и усы (которые наполовину отклеились и свисали у него с губы), застегнул свои шорты цвета хаки. Осмотрел мальчишку, убедился, что он дышит — ребра судорожно поднимались и опускались. Стало быть, все в порядке. Он поспешно вылез из кузова, обошел с водительской стороны, влез за руль и глянул в зеркало заднего вида, удостоверившись, что в переулке по-прежнему никого нет. Тронул фургон (с непривычки приборная панель выглядела такой новой, руль казался тугим, а кузов неожиданно большим), поначалу медленными рывками, потом, уже плавнее, поехал вперед, пересек церковную стоянку (почти пустую, и встречных машин не было, насколько хватало глаз), выехал на Перл-Стрит, повернул на юг, на Арден, и по Арден направился на восток, к бабушке. С заднего двора не доносилось ни звука. Я поставил фургон на прежнее место. Запер все двери на центральный замок. Попытался заглянуть в кузов, но пластиковые планки на окнах полностью скрывали обзор. Тогда я поспешил к косилке, которая по-прежнему жужжала. Все это время прошло, а она по-прежнему жужжала. И старухи это слышали и думали, что я во дворе. Я снова стал косить, и меня это успокаивало, как бывает — туда-сюда, туда-сюда по газону. Оглядывая окрестности, случайно заметил — что это там? — СОБАКА ОБНЮХИВАЕТ ФУРГОН! СОБАКА! — и на секунду остолбенел, глядя на нее, потом хлопнул в ладоши и крикнул, чтобы шла прочь. Она какое-то время стояла, глядя на меня, а я орал: «Иди домой! Пошла вон!», и собака развернулась и потрусила вниз по дорожке. И ушла. В 6:54 вечера я перестал косить и закатил косилку в гараж. Осмотрел стоящий на въезде фургон, убедился, что с ним, на вид, все в порядке, и из кузова не слышно ни звука. Зашел в дом и сказал бабушке, что на сегодня закончил, газон на заднем дворе пострижен. Уже 7:00 вечера, мне пора. Бабушка и другая старуха глядели на меня. И бабушка сказала: «Квентин, твое лицо», — а я ответил: «Что не так у меня с лицом?», и бабушка сказала: «Кажется, ты перегрелся, дорогой, пойди умойся». Тогда я пошел и умылся. Из зеркала над раковиной на меня глянул К_ П_, одурелый и как будто какой-то загоревший. В левом глазу лопнула жилка. И эти залысины. «Что ты думаешь о своем будущем, сынок? — тебе почти тридцать». И пивное брюшко, ремень на котором я туго затягивал, когда надевал. Не сейчас, сейчас на мне были эти шорты цвета хаки. Я вернулся в кухню, где бабушка с другой старухой, я-то знаю, обсуждали К_ П_. И мне подумалось, что их обеих можно сейчас убить заодно с тем, в фургоне, и избавиться от трех трупов сразу и тем самым сэкономить время, и думать обо всем этом тогда уже не пришлось бы.

Бабушка спросила: «О, Квентин, разве ты не можешь остаться на ужин?», и я ответил. И бабушка сказала: «Ах, как бы мне хотелось, чтобы ты остался. Живешь один и питаешься кое-как, я уверена. Холостякам нелегко живется». И я спросил, отвезти ли домой миссис Тэтч. А миссис Тэтч, похоже, решила остаться на ужин и сказала, нет-нет, она поедет на такси. Я направился к двери, и тут бабушка воскликнула: «О, Квентин, подожди!», и дала мне конверт, в котором лежали баксы, я взял его, поблагодарил ее и ушел. А возле фургона, то есть, возле нового сияющего коричневато-зеленого Доджа Рам, и никакого другого, СНОВА БЫЛА СОБАКА — худой породы, с косматой шерстью и хвостом, загнутым, как у обезьяны, с тревогой в глазах, и я закричал: «Пошла вон! Отвали!», захлопал в ладоши и попытался ее пнуть, и она убежала. Может, это пес БЕЛЬЧОНКА? Пистолет 38 калибра у меня в кармане, может, пса нужно убить? Из кузова ни звука. Влез в кабину, на выезде вильнул и залез на газон, но по дороге поехал нормально, рулевое колесо в новом фургоне было и впрямь туговатым, а кузов — громоздким. Но я был в порядке. Часы показывали 7:12 вечера. На запад по Лэйквью на малой скорости к озеру. До меня дошло, что в плане у К_ П_ эта пара часов перед возвращением в дом номер 118 по Норд-Черч под покровом ночи совершенно не продумана, и я понятия не имею, что теперь делать. Словно в кино, где кадр уходит В ЗАТЕМНЕНИЕ, а потом ИЗ ЗАТЕМНЕНИЯ начинается другое действие. Но я так не умел. Это было выше моих сил. Я был внутри Времени. И часы, которым не доставало стрелок, остановились. И Додж Рам жрет горючее быстрее, чем Форд. «Возможно, это вас слегка удивит, будьте готовы платить за полный бак всегда, когда заправляетесь», — сказал продавец.

Но сейчас я не мог об этом думать. Остановился в Саммит-Парк, откуда открывался вид на озеро, и стал есть «Фрут Лупс», потому что проголодался, и запивал вином из бутылки, тщательно следя, чтобы с нее не упал пакет. А не то еще заметит какой-нибудь коп и начнет, чего доброго, приставать с расспросами. А на пистолет 38 калибра, лежащий в кармане, я рассчитывать не мог, потому что звук выстрела кто-нибудь услышит. В этом-то и состоит слабость пушки, и поэтому нож удобнее. Но убить любое живое существо ножом нелегко. По возможности этого следует избегать. Солнце стояло еще высоко над озером, и я подумал: «Теперь вообще никогда не стемнеет». Над краем озера, словно сломанные зубы, нависала гряда темных туч, а дальше небо светлело. И мой ЗОМБИ был для меня обузой, а не радостью, которой я ожидал. Я прикончил первую бутылку, потом, должно быть, задремал за рулем, и разбудил меня храп, раздающийся из моей собственной глотки. А на улице по-прежнему был белый день! Солнце выглядывало из-за гребня тех же туч. Словно слепой глаз, и все же глядит. По озеру Мичиган бежали волны, в жару навевая прохладу. Волны яда, сказала Джуни. Что мы сотворили с природой! сказала Джуни. Она глянет тебе в глаза и все узнает: и что ты будешь делать тогда? Я обернулся и посмотрел на фанерную перегородку за задним сиденьем — она была на месте. Из-за нее не доносилось ни звука. И в какой-то момент я не мог вспомнить, кто там за ней — который из моих подопытных. Ибо что случилось, то случилось. И случится снова. Я вспомнил паренька, который вылезал из бассейна — так светился жизнью. И почувствовал, как оживаю. И завожусь. Ибо теперь он мой. Отныне и навсегда. В болезни и в здравии, пока Смерть не разлучит нас.

Так что я завел мотор и поехал сквозь пикниковую зону — столько людей! семей! столько детей! аромат жареного на углях мяса — я медленно проезжал парк, и тут в голову пришла эта странная мысль: «Да, но даже сейчас ты все еще можешь его отпустить, высадить в лесу, где его кто-нибудь найдет. Ведь он видел ТОДДА КАТТЛЕРА, а не К_ П_». Но я был на него зол. Вечно начинаешь на них злиться и хочешь наказать. Он дразнил меня, неотступно сидел у меня в голове невесть сколько недель подряд. Смотрел сквозь меня в «Хампти-Дампти», словно на пустое место. Провоцировал меня — этими своими кривыми ухмылками, ямочками на щеках, своими зелеными глазами. Я ехал на запад в Маунт-Вернон, огибая озеро, и начал ощущать тревогу. Включил радио, чтобы послушать новости — на часах было 8:08 вечера, а к этому моменту БЕЛЬЧОНКА уже хватились. И, может статься, обратились в полицию? И приступили к поискам, и закрыли дороги? В новостях ничего не сказали. Но, возможно, это была уловка. Я все же не мог вернуться домой до наступления ночи и темноты. И тут-то ты и облажался, Квентин, со всеми своими планами. Я слышал издевку в папином голосе, но не винил его. И тогда я после всего внезапно решил развернуться и поехать на север от города по шоссе 31, знакомое мне не хуже, чем мое собственное лицо. Проехал Холланд, проехал Маскегон, к 9:20 вечера во тьме миновал Лудингтон и заповедник Манисти, и чувствовал себя нормально, зная, что принял верное решение. Ведь того, что я сказал папиному адвокату, на самом деле не было. Что копы в Маунт-Вернон патрулируют Норд-Черч и как-то меня притесняют.

А теперь вдруг сделалось очевидно, что так и было. Просто я сам этого не понимал. И исчезновение БЕЛЬЧОНКА в Дейл-Спрингз привлечет внимание полиции к известным сексуальным преступникам в этом районе. А сколько их там — пара дюжин, может, сотня. И К_ П_ на тамошних компьютерах будет в их списке. Так что улизнуть из Маунт-Вернон с моей стороны было находчиво. На обочине лесной дороги я остановился и полез в кузов, включился свет, запах мочи ударил мне в ноздри и возбудил, и я увидел тело, мальчишку, распростертого на полу, частично раздетого, его голову скрывал полотняный мешок, его худенькие ребра поднимались — еще дышит! еще жив. Думаю, я что-то сломал у него в горле — трахею? гортань? — и в таком виде связал веревкой и скотчем, так связал бы кого-нибудь ребенок, много-много раз обмотал. «Здравствуй, — сказал я. — Привет». Присел над ним на корточки и трогал, и щупал, и гладил, но его маленький пенис оставался влажным и холодным, словно у трупа. Я стиснул его, чтобы пробудить к жизни, мальчишка вздрогнул, и, кажется, вскрикнул в губку. Я сдернул полотняный мешок — и увидел его лицо. Это было его лицо, но оно изменилось. И стало не таким уж красивым. Нижняя часть его лица была заклеена скотчем, но глаза распахнулись. Теперь ты видишь мое истинное лицо, теперь ты знаешь, кто твой Хозяин. Я плеснул на него минералкой, его взгляд прояснился, и я увидел в нем ужас. «Я не сделаю тебе больно, я твой друг. Только не сопротивляйся». Мой голос звучал нежно и ласково. Но он как будто не слышал. В глазах у него царил ужас, все тело было напряжено, как доска. Невзрачный парнишка с корочкой засохшей крови под носом — он начинал меня раздражать. Член его совсем съежился, стал таким крошечным, будто ему было десять, и он смотрел на меня этим взглядом, и мотал головой, по-прежнему пытаясь сопротивляться — сопротивляться мне! — бессильный, как раздавленный червяк.

МОЙ ЗОМБИ. СОПРОТИВЛЯЕТСЯ МНЕ. И тогда, теряя контроль, я перевернул его на живот, вылез сверху, схватил за маленький хвостик, бил его лицом об пол и ебал в жопу, мой член был огромен, так что кожа порвалась и потекла кровь, ОДИН ДВА ТРИ толчка, пронзал его кишки, словно меч, — Кто твой хозяин? Кто твой Хозяин? КТО ТВОЙ ХОЗЯИН?!