Не мог вспомнить, где я их спрятал. Обшаривал балки, покрытые паутиной и высохшими оболочками насекомых, и рука ничего не находила. ОЧКИ С КРУГЛЫМИ ЛИНЗАМИ И ОПРАВОЙ ИЗ ПРОЗРАЧНОГО ПЛАСТИКА. В школе, в соседнем ряду — его шелковистые волосы и лицо, на которое я смотрел, и свет отражался в ответ от его очков, будто между нами была ТАЙНАЯ СВЯЗЬ.

Только вот ее не было.

А может, и была, но он ее отрицал. Если я становился слишком близко в очереди в столовой, он меня отталкивал. Брюс и его друзья — я проскальзывал к ним за спины и притворялся, что стою вместе с ними, иногда прижимался к ним, к чьей-нибудь мальчишеской спине.

БРЮС БРЮЮС БРЮЮЮЮС! шептал я, стискивая во рту пальцы и уткнувшись ртом в промокшую от слюней подушку.

В моих снах случалось чудо, и я становился БРЮСОМ.

Его родители пришли поговорить с мамой и папой. Я спрятался, прислушиваясь к их жутким голосам. Наконец за мной явился папа — «Квентин! Квен-тин!» — он был весь красный, с запотевшими очками и мелко дрожащей бородкой, когда нашел меня, свернувшегося за мусорным ведром в кухонном шкафчике под мойкой, будто большая улитка. «С чего это ты вздумал от меня прятаться, сын? Думаешь, от меня можно спрятаться?» Привел меня за руку в гостиную, где на диване с обивкой из кремовой парчи сидела мама, натянуто улыбаясь, и двое незнакомцев, мужчина и женщина, родители Брюса, их лица были злыми, а взгляды — словно битое стекло, и папа стоял, положив руки мне на плечи, и спрашивал ровным голосом, как кто-то в теленовостях, специально ли я сделал Брюсу больно? специально ли я намотал цепь от качели ему на шею и наголову? и я сунул пальцы в рот, я был застенчивым и глуповатым на вид ребенком с широко распахнутыми глазами, и на моем лице легко отражался малейший испуг. Я разглядывал ковер и маленькие круглые пластиковые штучки, на которых стояли кофейный столик и диван, они были нужны, чтобы сберечь ковер, и я гадал, есть ли у них название, и кто вообще стоит за НАЗВАНИЯМИ, почему мы являемся теми, кто мы есть, и так приходим в мир — один из нас БРЮС, а другой КВЕНТИН. Мама быстро заговорила своим высоким голосом, и папа спокойно прервал ее, сказав, что я обязан ответить, мне семь лет, а это сознательный возраст. И тогда я заплакал. Я сказал им — нет, это Брюс, это Брюс сделал мне больно, напугал меня, пригрозив, что задушит цепью от качели, потому что я отказывался трогать у него между ног, но я вырвался, вырвался и прибежал домой, я горько плакал, у меня были ссадины на локтях и коленях и грязь на одежде.

И мама меня обняла, и я замер, избегая касаться ее груди, или живота, или мягкой области между бедрами.

И папа сказал, что все в порядке, я прощен. И родители Брюса поднялись, они еще злились, но утратили всякую силу. Папа Брюса бросил мне вслед, словно дразнясь, как мальчишка: «И что же ты сделал с очками нашего сына?»