Держись!

позавчера и послезавтра

Папа мальчика последние два месяца лечился в санатории, у него была какая-то неприятная, но совсем не опасная болезнь. Мама не сказала, как эта болезнь называется. «Я же тебя знаю! – сказала она сыну. – Схватишь Медицинскую энциклопедию и начнешь сам у себя искать разные симптомы. Не надо! Борис Андреевич и Григорий Лазаревич сказали: да, неприятно, но не опасно. Видишь, папа не в госпитале, а в санатории!»

Борис Андреевич был начальник всей военной медицины, а Григорий Лазаревич – академик, лауреат Ленинской премии.

Поэтому мама уехала на две недели в Сочи.

Мальчик сразу пригласил к себе в пустую квартиру одну хорошую девочку с их курса. Прямо на следующий день после маминого отъезда.

А потом сам съездил к ней в гости.

Девочка встретила его около метро и повела по длинным тропинкам между пятиэтажными домами. Была ранняя осень.

Они были на втором курсе. Познакомились весной, летом разъехались, но вот встретились снова и, как сказала девочка, «что-то вспыхнуло, правда?». «Правда», – сказал мальчик.

Они шли мимо крашеных низких железных заборчиков. На газонах цвели мелкие хризантемы, анютины глазки и львиные зевы. «Уютно! – сказал мальчик. – В смысле цветочков». Девочка нагнулась и оторвала один цветок львиного зева. Нажала на щечки цветка, он раскрылся, мальчик сунул туда мизинец, и девочка как будто укусила его нежной оранжевой пастью. Они оба заулыбались.

Когда они подошли к ее подъезду, она вдруг остановилась и сказала:

– Давай не пойдем ко мне.

– Ты что? – удивился мальчик.

– У тебя дома так красиво. А у нас очень просто. Я стесняюсь.

Да, у мальчика была квартира пять комнат на Смоленской набережной. То есть не у мальчика, конечно, а у папы с мамой. Лифтер в подъезде.

– Подумаешь! – засмеялся мальчик. – Я с двух лет по гарнизонам. Когда я родился, отец был майор. Мы в таких бараках жили, ты что! Мама топила печку дровами! А отец дрова колол! Меня мыли в корыте. Воду в колонке набирали. И грели в ведре на печке.

– Мало ли что раньше, – сказала девочка. – Давай не пойдем, а?

– Нет, пойдем! – сказал мальчик и взял ее за руку. – Какой этаж?

Он подумал, что девочка боится. Потому что у него в квартире они только целовались, и всё. Она шептала: «Я боюсь. Давай не сейчас». Ну хорошо. А сейчас он понял, что она позвала его к себе, потому что всё решила, а теперь вдруг снова забоялась.

– Четвертый этаж, – сказала она. – Без лифта.

* * *

Он все не так понял.

У нее дома были мама и папа, а на столе ждал обед. Вкусный борщ и курица с жареной картошкой. Девочкин папа был в черном костюме и белой рубашке с галстуком, даже странно.

– Здравствуйте, молодой человек! – он говорил громко, развязно, но вместе с тем чуточку робко, взглядывая сбоку на мальчика, как будто ища на его лице какие-то знаки и сигналы. – Мыть руки, и за стол! Настоящий студент всегда голоден, верно? Вот вам к борщу черный хлеб свежайший, сало тончайшее, соль крупная, так называемая рыбацкая, все по правилам лучших русских ресторанов Парижа, Лондона и Жмеринки, а вот и чеснок! Но вот чеснок не предлагаю… Когда рядом красивая девушка!

Мальчик понял, что тут намеки на поцелуи, и вежливо похихикал.

– А вот курочка жареная, – продолжал девочкин папа, когда доели борщ. – Делим по-старинному, девчонкам крылышки, мальчишкам ножки. Моя девчонка, – он мимолетом поцеловал свою жену, то есть девочкину маму, – очень любит погрызть крылышко, а ваша? – он захохотал. – Молчите? Не знаете? Пока не знаете? Ничего. Дело недалекого будущего. Курицу-то класть?

– Да, спасибо, – сказал мальчик.

– А может, под это дело стопочку? – протянул руку к буфету. – Водочки? Или коньячку предпочтете? Буквально тридцать грамм, а?

– Нет! – сказала девочкина мама. – Детям? Ни-ни.

– Какие же они дети? Ну, наша-то еще дитя, а вот тут передо мной сидит уже вполне готовый молодой мужчина. А, молодой человек?

– Спасибо большое, я не пью.

– Какой положительный молодой человек, повезло нашей дочурке!

Потом девочкин папа показывал мальчику свою коллекцию марок, свою библиотечку русской поэзии в маленьких таких книжечках, свое собрание песен Высоцкого в редком авторском исполнении, «в кухонном исполнении, вы понимаете?» – и не сводил с мальчика глаз, кивая и улыбаясь на каждый его кивок и улыбку.

«Квартира, конечно, не ай-ай-ай, – думал мальчик, тайком рассматривая обои, паркет и расшатанные оконные ручки. – Не Горького, девять. Ну и что? Все нормально, удобно и интеллигентно. Книжек много. Что за комплексы?»

* * *

Через день мальчику позвонили из санатория. То есть его маме. Спросили Антонину Михайловну. Он сказал, что ее нет, будет через десять дней. Тогда ему сказали, что сегодня утром умер его папа.

– Ведь же говорили, что это не опасно для жизни! – удивился мальчик. – Ведь Борис Андреевич обещал! И Григорий Лазаревич.

– Приносим свои соболезнования, – сказала женщина, которая звонила. – Это ваш отец?

– Да.

– Приносим соболезнования по поводу скоропостижной смерти вашего отца, генерал-полковника Ломакина Геннадия Валерьевича, – сказала женщина. – Это было от другой болезни. Внезапная сосудистая катастрофа. Тромбоэмболия легочной артерии.

– Я сейчас маме дозвонюсь, – сказал мальчик.

– Обязательно! – сказала женщина. – Держитесь, молодой человек. Главное – держитесь.

Мальчик стал звонить маме в Сочи, в дом отдыха. Это было еще до всяких мобильников, но дом отдыха был для руководящего состава, и он легко дозвонился.

– Сегодня уже рейсов нет, – сказала мама. – Я завтра с утра буду. Позвони Власовым в Краснодар и Сергачеву в Алма-Ату. Номера в книжке, она лежит у телефона, вот где ты сидишь. Видишь? Позвони сразу. И вообще держись.

Мальчик позвонил Власовым и Сергачеву.

Потом набрал номер девочки и сказал, что у него папа умер. Только что. В санатории, но скоропостижно.

– Давай я к тебе приеду, хочешь? – сказала она.

– Лучше я к тебе, – сказал он. – У тебя мама с папой дома? Да? Вот и хорошо.

Как раз была суббота.

Она опять встречала его у метро. Шли, держась за руки.

Ее папа опять был в черном костюме. Он сильно обнял мальчика, погладил его по спине и прошептал: «Держись, дружище!» Девочкина мама тоже обняла его и поцеловала. Они долго пили чай и молчали. Когда стало совсем поздно, девочкина мама сказала, чтоб он оставался ночевать.

У них была трехкомнатная квартира. Две смежные – гостиная и родительская спальня, и одна изолированная – девочкина. Ему постелили в гостиной, на диване.

* * *

Он долго ворочался и все время хотел горевать о своем отце, вспоминать его, плакать о нем, но думал почему-то о девочкином папе в черном костюме. Наверное, у него просто нет другой приличной одежды. Другое у него, наверное, старые брюки и ковбойка. Ну или тренировочные. И вот он приоделся, встретить дочкиного кавалера. Смешно и жалко. Позавчера девочка рассказывала, что мама его любит, но не очень уважает. Потому что ему уже пятьдесят два, а он просто служащий в своем министерстве. Абсолютно рядовой. Даже не старший специалист, не говоря уже о завотделом. Все молодые, которые на работу пришли гораздо позже него, уже давно его обскакали.

Мальчик вспомнил, как девочкин папа заискивал перед ним – позавчера. Подкладывал куски, улыбался, в глаза заглядывал, шутил. Смешно и противно. А сейчас, вот в этот вечер, – вдруг вспомнил мальчик – он изменился. Как-то даже выпрямился. Говорил ласково, глядел заботливо, но как старший на младшего – то есть как надо. Но ведь еще позавчера почти что кланялся. Еще смешнее.

Мальчик услышал шаги в коридоре.

Открылась дверь, и тихонько вошла девочка. Он повернул голову к ней. Она приложила палец к губам. Присела на край его дивана. Она была в короткой ночной рубашке. Погладила его по лицу, пальцами по векам и щекам.

– Я думала, ты плачешь, – прошептала она.

– Нет, – сказал он. – Держусь.

– Я тебе очень сочувствую, – сказала она тихонько. – Я бы, наверное, ревела как из ведра. Ты молодец, что так держишься.

– Спасибо, – сказал мальчик и поцеловал ей руку.

Она через голову сняла ночную рубашку.

– Какая ты красивая, – выдохнул он.

– Подвинься, – сказала она. – Я лягу рядышком.

– Ты что? – он пальцем показал на стену, за которой была спальня ее родителей.

– Не услышат, не бойся, – она шепотом засмеялась. – Или давай пойдем ко мне. Там уж точно никто не услышит, – и взяла его за руку, потянула с кровати.

Вот тут он первый раз заплакал. Как из ведра.

Она погладила его по голове, по плечам, попыталась обнять, но он вывернулся, лег лицом в подушку. Она поцеловала его в затылок, подхватила свою рубашку и ушла.

* * *

Утром завтракали как ни в чем не бывало. Потом мальчик собрался уходить. Объяснил, что мама должна прилететь, он точно не знает когда, но она сказала – утром. А сейчас уже половина десятого.

– Передайте Антонине Михайловне наши самые глубокие соболезнования, – сказал девочкин папа. Он был в синем тренировочном костюме.

– А откуда вы знаете, как ее зовут? – удивился мальчик.

– Ну как откуда? – улыбнулся девочкин папа. – Ленка сказала.

Он потрепал девочку по затылку.

– Спасибо, передам, – мальчик кивнул и отпил чаю из чашки.

– И пожалуйста, через Лену сообщите, когда похороны. Мы обязательно придем.

Мальчик допил чай, поставил чашку на блюдце и вдруг спросил:

– А зачем?

– Ну как зачем? – слегка удивился девочкин папа. – Как положено. Разделить ваше горе, отдать последний, так сказать, поклон вашему отцу…

– Кому положено? – мальчик встал. – Спасибо за ужин, завтрак и ночлег, спасибо за сочувствие, но какое вы имеете отношение?

– Ну, как какое? – спокойно ответил девочкин папа. – Вы же, так сказать, Леночкин мальчик… Не чужие, так сказать!

– Ничей я не мальчик, – сказал мальчик и вышел вон.

– Постой! – закричала девочка, когда он уже шел вниз по лестнице.

Она выскочила из квартиры, побежала за ним.

– Куртку забыл!

В куртке были ключи и кошелек.

– Спасибо, – сказал мальчик.

* * *

Они вышли из дверей подъезда. Прошагали молча минуты три. Потом она остановилась и спросила:

– Значит, ты меня бросил?

– У нас ничего не было, – сказал он.

– Неважно. Все равно скажи – бросил?

– Да, – сказал он. – Извини.

– Да пожалуйста, – сказала она. – Ты правильно меня бросил. Этот мой папа, он на самом деле отчим. Настоящий папа у меня в тюрьме сидит. Он был директор «Гастронома» на Песчаной. Сел по восемьдесят восьмой, за валюту. С конфискацией. Ему еще пять лет осталось. Зачем тебе такая семейка? – она скривила губы. – Всё, привет.

Повернулась и пошла назад, не убыстряя шаг.

«Врет или правду говорит? – думал мальчик, шагая к метро. – И зачем говорит? Чтоб мне еще хуже стало? Или наоборот, чтоб я не огорчался? Неважно, неважно, неважно. Главное – держаться. Держаться!»