Буратино

удар с воздуха

– А давай поселфимся? – сказала девушка.

Она села рядом, плотно к нему придвинулась и достала телефон из сумочки.

Он почувствовал, какое у нее худое и жесткое плечо.

– Не надо, – сказал он.

Его звали Юлиан Игоревич, он был довольно известный актер, он приехал в этот город на один концерт и как-то вдруг познакомился с этой девушкой. Честное слово, час назад ее вообще не было, час назад он еще раскланивался, спускался в зал и давал автографы, потом какие-то разговоры в гримерке, но вот уже минут десять сидел с ней гостиничном ресторане, пил легкий безалкогольный коктейль – он никогда не ужинал и практически не выпивал – а она уже пересела из кресла напротив на диван рядом с ним.

– Боитесь?

– Можно на «ты», – и он ее обнял за худую талию.

– Боишься? – засмеялась она. – Я же только для себя, на память. В Контактик не вывешу, честное слово.

– Все равно прошу тебя, не надо.

– Фу-фу-фу-фу… – она горячо задышала ему в ухо и вдруг тихонько и остро коснулась его мочки языком.

Он обнял ее еще крепче. Через ребра чувствовалось, как у нее бьется сердце.

– Пойдем к тебе, – зашептала она. – Ты ведь меня любишь, да? Ты ведь в меня сразу влюбился, я же увидела. Я сидела в первом ряду, а ты на меня смотрел… Ух, как смотрел! У меня все сразу горячо стало…

Юлиан Игоревич вспомнил, что да, правда, он ее заметил с первых минут концерта и потом, когда принимал букеты и давал автографы, неизвестно зачем попросил ее подержать самый большой букет, и она ждала его у гримерки. Вот он, этот букет, лежит на свободном кресле.

– Любишь? – снова спросила она горячим шепотом прямо в ухо.

Юлиан Игоревич усмехнулся и сказал негромко, но отчетливо:

– Ты мне нравишься, да. Очень нравишься. Но…

– Но ты не будешь из-за меня разводиться? – подсказала она.

– Умница. И ты не будешь моей постоянной любовницей. Я не буду тайком приезжать к тебе сюда, а ты не будешь ездить ко мне в Москву… – и подвел черту вопросом: – Устраивает?

– Ф-ф-ф-вполне! – она снова горячо запыхтела ему в ухо.

Потом встала, взяла букет.

Он встал тоже, махнул рукой официанту:

– Запишите на мой номер. Четыреста восемь.

* * *

Все было быстро и замечательно. Легко и просто. Почти совсем темно. Она была очень стройная, гибкая, ловкая. Потом она сбегала в душ и засобиралась уходить.

– Оставайся ночевать, – сказал Юлиан Игоревич.

– Точно? – наивно спросила она.

Ему показалось, что в темноте он видит ее высоко поднятые брови.

– Да, – ответил он несколько расслабленно. – Ты знаешь, я вдруг захотел заснуть с тобой рядом… и трогать тебя во сне, и чтобы проснуться с тобой вместе… и потом пойти завтракать… Ты мне в самом деле нравишься.

– У тебя, наверное, завтрак включен в стоимость, – сказала она. – А я как же?

– Пойдем в кафе.

– А не жалко? Что твой завтрак пропадет?

«Господи, – подумал Юлиан Игоревич, – ну зачем она говорит глупости? Что она за человек вообще-то? Впрочем, какая разница…» А вслух сказал:

– Голодная не останешься. Ну, иди сюда скорее.

– Ура! Ура-ри-ру! – и она, скинув махровые гостиничные тапки, разбежалась и бросилась к нему в постель.

Номер был большой, было где пробежать пяток шагов.

* * *

Утром она вскочила, включила телевизор на полную громкость и захлопнула дверь ванной. Юлиан Игоревич открыл глаза. Опять закрыл. Вспомнил вчерашний вечер. Чуть было не заснул снова, но уж очень громко тараторила дикторша, вперемежку с шумом и стрельбой. Он окончательно проснулся. На экране горела африканская деревня. Люди метались между хижинами. Над ними с треском и пальбой летали вертолеты. Юлиан Игоревич повертел головой, ища пульт. Пульта не было рядом. Он встал, огляделся. Ага, на подоконнике. Он нажал «выкл», сразу стало тихо, и в этот момент он услышал шум спускаемой воды в унитазе и через пять секунд – звук душа.

Юлиан Игоревич улыбнулся. Вот почему она включила телевизор – она просто не хотела, чтоб он слышал ее туалетные, так сказать, звуки. Как это смешно и трогательно вместе с тем. Он снова улегся в постель. Она вышла из ванной, совершенно голая, с мокрой головой. Но у нее была очень короткая стрижка, так что ничего. Он впервые увидел ее на свету и подробно. Он вспомнил, что забыл, как ее зовут. Или вообще не знал, не спросил. Но уже теперь неловко было спрашивать. Поэтому он решил слегка схитрить, и всплеснул руками, и воскликнул:

– А кто это к нам пришел?

– Здрасьте! – сказала она тонким трескучим голоском. – Это Буратино! Такой маленький деревянный человечек! – и стала вертеться перед ним.

Она была невероятно худая. Ребра наружу. Груди как пупырышки. Плечи как шарниры. И вдобавок, как в свое время шутил Игорь Августович, папа Юлиана Игоревича, «ноги по бокам». То есть худые бедра с обеих сторон костистого таза, а между ними – несмыкаемый просвет. Юлиан Игоревич опустил туда взгляд и увидел слегка подстриженный лобок, а внизу – сильно вылезают два розово-коричневых лепестка. Он вдруг почувствовал, что хочет ее так же нестерпимо, как в тринадцать лет хотел глянцевую фотомодель из «Плейбоя». У него в горле пересохло. Даже не смог позвать ее, а только рукой поманил.

Она, в точности как вчера, с разбегу прыгнула в постель.

Потом они завтракали в кафе.

Он коленом упирался в ее худое бедро.

– Слушай, – сказал он. – Давай я поменяю билет и продлю гостиницу…

– О! – серьезно сказала она. – Неужели? А как же твои предупреждения?

– Ладно тебе! Да, все мои предупреждения, – вздохнул он, – остаются в силе. Но еще один день можно.

– Нет, – сказала она и шепотом доверчиво добавила: – Живот болит.

– Прости, – ответно прошептал он, – Неужели я так сильно… тебе там… намял?

– Да нет! – она усмехнулась. – Вчера что-то не то съела. Прости, я в туалет сбегаю. А ты иди, тебе пора.

Она чмокнула его в щеку и убежала.

* * *

Через полгода он все-таки нашел ее.

Он уже раз десять приезжал в этот недальний город, бродил по улицам, заходил в разные кафе, торчал в фойе того самого концертного зала, где выступал тогда, – но встретил ее совершенно случайно. Просто на улице. Вернее, на набережной. Она покупала в киоске бутылочку воды без газа. Отвинтила пробку, попила из горлышка. Он смотрел на нее и все сильнее понимал, что не может жить без этой девочки, некрасиво худой, с костлявыми пальцами, жилистой шеей и кривоватыми ногами.

– Буратино! – позвал он.

Она обернулась.

– Вот и я, – сказал он.

– Ура-ри-ру! – она обняла его, поцеловала и спросила: – Зачем приехал?

– Пойдем сядем где-нибудь.

В кафе он долго, подробно и искренне рассказал ей, как тосковал без нее эти полгода, как не мог работать, как злился на себя, что не взял ее адреса, как мечтал, как вспоминал, как думал, решал и, наконец, решился. От нее нужно только одно слово. И он тут же, как говорят американцы, готов to start the ball rolling. Начать, так сказать, процесс перемены судьбы. Только одно слово. Даже можно без слов. Один кивок.

Она молчала.

– Ты пойми, – сказал он, сглотнув обиду. – Я тебе ничего не предлагаю. Хотя все мое будет твое, разумеется. Но не в том дело. Не думай, я не собираюсь тебя, как говорится, осчастливить… Я. Тебя. Прошу.

Она все равно молчала.

– Я тебя люблю! – сказал он. – Я никогда никого так не любил. А я ведь умею любить, я люблю любить, я много любил, но вот так – в первый раз, клянусь.

– Опять, – сказала она.

– Что опять?

– Ты опять говоришь о себе. Как ты без меня скучал, как кого-то любил и все такое. На самом деле ты меня не любишь. Совсем. Вот мы с тобой полсуток вместе пробыли, три раза это самое, а ты меня ни разу не спросил про меня. Кто я. Чем занимаюсь. Что люблю. Кем работаю, для начала.

Он прикусил губу. А ведь правда! Вот черт.

– Прости, – он опустил голову и даже покраснел. – Да, ты права… – и вдруг слегка возмутился: – Но ведь, с другой стороны, это же не отдел кадров! Я же тебе не эйчар, а ты мне не соискатель! Прости, – вздохнул снова, улыбнулся, погладил ее по руке. – Я так в тебя влюбился, просто втрескался, мне не до расспросов было…

– А потом? – сказала она. – Ну да, когда на бабу залезаешь, не до вопросов… А потом? После всего? Когда я тебе, как положено, голову на плечо положила? Ты меня по головке гладил и рассказывал… очень приятные вещи, кстати. Про театральное училище, про каких-то великих артистов, про маму с папой и все такое… Но все время про себя. И ни слова про меня. Ни вопросика.

– Ну, прости, извини, будь милосердна! – сказал он, схватил ее руку и немного картинно прижал к губам. – Расскажи о себе. Умоляю. Не отстану, пока всего не узнаю. Кто ты? Что ты любишь?

– Профессия у меня редкая и нужная, – сказала она. – Я пилот боевого вертолета. Я люблю свою работу. Обожаю работать реактивными снарядами по населенным пунктам. Я работала в Африке. Налететь звеном на деревню и сжечь ее к херам – это такой приход!

– Что? – спросил он.

– Лучше любого секса. Они там мечутся внизу, а ты их поливаешь сверху.

– Ты шутишь? – он улыбнулся, все еще не отпуская ее руку.

– Ни капельки! – сказала она. – А еще кайф, когда надо кого-ни-то снять из снайперской винтовки. Вот, к примеру, – она облизнула губы, и он вспомнил ее сладчайший язычок, – к примеру, задача снять вон того кента в бежевом плаще. Ведешь его, вот ему осталось жить три секунды. Ну, пять. А он, мудак, думает, что вот, сейчас пообедаю, даже представляет, что будет жрать, а потом к бабе заеду, даже представляет, какие у нее ляжки… Да еще в бизнесе дела… Какая баба, какой обед, какой бизнес? Чудило! Ты уже покойник! И вот это самый-самый неземной приход и кайф…

– Поверю тебе на слово, – на всякий случай сказал он.

Она выдернула руку. Он выпрямился.

– А ты даже не спросил, как меня зовут, – сказала она.

– Как тебя зовут? – растерялся Юлиан Игоревич.

– Без разницы!

Она встала и пошла к выходу. Он не стал ее догонять.

* * *

Юлиан Игоревич доехал до вокзала, взял билет на проходящий «Сапсан». Билет был в вагон номер два. Он стоял на платформе и ни о чем не думал.

Вдали завиднелся поезд. Замедляя ход, он въезжал на станцию. Юлиану Игоревичу показалось, что это гусеница, которая обгрызает край листа. Или его собственный член, который вдвигается сами знаете куда. Или большеглазый добрый дракон, который его сейчас мягко возьмет зубами за шкирку – как кошка котенка – и унесет в небо.

Поэтому Юлиан Игоревич согнулся пополам, словно бы в пояс кланяясь дракону, и упал на рельсы.

Вскрытие показало, что это был обширный ишемический инсульт. То есть не самоубийство.