Рим. Отель

Солнце стояло высоко, солнце стояло на своем. Где-то вдалеке вещало радио. Голос назойливый, прямо экскурсовод, этот неутомимый вибратор, жужжит и жужжит, занудный источник удовольствий. Я не любила экскурсии, я любила сама. Наконец, радио потеряло смысл, голос затих, исчез, остались только прикосновения.

Сверхчувствительность, она, оказывается, всего в пяти сантиметрах от входа. Кто-то проскакивает коридор и сразу на кухню, поесть и спать. Понятно, почему проскакивают – там в коридоре шестьсот нервных окончаний на один квадратный миллиметр.

Ах, Борис, Борис. Его пальцы – группа туристов, которая рассыпалась, гуляя по Риму, между куполами церквей, забираясь во все входы и выходы. Кому-то нравится фасад, а кто-то предпочитает забраться на задний двор, чтобы увидеть изнанку красоты. Нагулявшись вдоволь, они все собираются в условленном месте, внизу живота у фонтана. Фонтан неги – фонтан Треви, в котором каждый хочет искупаться, подобно героям известного фильма, от которого накатывает волна, и каждое движение, словно отдельное чувство, обволакивает и уносит в какую-то нежную щекотку. Будто долго-долго хочется чихнуть, но никак, в этом никак и заложено все волшебство, удовольствие, растянутое ожиданием.

Я теряю себя и уже ничего не слышу, даже собственного крика, только ритм мужского тела, который хочется нагнетать и нагнетать. Мои ногти впиваются в его спину. Дикая влажная возня частей тел, за которой как свет в тоннеле – освобождение. Дрожь в ногах, жаркое голодное дыхание, во рту пустыня, внизу – море, сжимается словно пульс, хочется вобрать в себя мужчину целиком, обострить ощущения до предела. Вдруг сознание отключается, вместо стона вырывается крик, оргазм – словно маленькая смерть, и долгий, долгий отлив. Теплое сладкое бессилие накрывает всю мою сушу.

Прекрасная пустота.

Полиглот, будто он владел несколькими языками. В его алфавите – тысячи букв, а не только G. Из них совсем не обязательно складывать слова. Все слова стары. Беспощадные гласные, которые вырывались из меня, словно названия моих новых точек преткновения:

Из меня вырвалось «а-а-а», становилось все тоньше, пока и вовсе не переходило на фальцет, к которому на вдохе добавлялась буква «х». «Ах-й-я-а, я-й-а, да, да, да», и не закачивалась, и повторялась снова и снова, до тех пор, пока не рождалось в отсутствие гласных прощальное глухое, согласное, хриплое «а-а».

– Да. Ты правильно подумал. Ты мой холст. Мой холост. Ты мой мольберт. Палитра. Дневник. Ты – мой дневник. Ежедневник. Вот кто ты! Туда я записываю свои мысли, чувства, действия. Причем! Я бегу к нему. Открываю. Каждый раз заново. Свербит, особенно перед встречей, как сейчас. Боюсь потерять мысль, а начать сначала… о-о-о-о, это столько усилий! Все время останавливаю себя. У меня там даже есть такая фраза: «Хватит писать ему. Ты жестока к нему, когда откровенна». Тебе легче, тебе необязательно писать буквами. Ты даже можешь их все закрасить. Я вижу, ты уже начал их замазывать.

– Нет, что ты, эти буквы я сохраню на память. Ты когда вернешься? Через месяц?

– Я их буду просто раскрашивать.

– Хорошо, и портрет не забудь.

– Нарисую.

– Нет, рисовать необязательно, просто не забудь.

– Не забуду.

Кофе. Утро. Аэропорт. Анна прощалась как будто навсегда.