Часть третья

Эгле прилетала в пятницу. Каждую пятницу. Одним и тем же рейсом, который приземлялся в пять вечера.

В понедельник она мучила коллег и устраивала скандалы. Во вторник была мрачна и депрессивна.

В среду у нее будто открывались заново глаза. В четверг она засыпала счастливой.

С утра по пятницам она была – фонтан идей, поставщик новостей, источник энергии. Как бы сложно ни шел проект, сколько бы непредвиденных проблем и завалов ни набиралось в течение недели, Эгле веселилась и острила, принимала только правильные решения и никогда не шла на конфликт, даже если ее нарочно провоцировали. Она танцевала на льду, витала в облаках, напевала сквозь зубы. За ее спиной переглядывались, ей было наплевать.

Она ехала в аэропорт прямо с работы. Ей хотелось, чтобы полет поскорее закончился – и чтобы не кончался никогда. Ожидание встречи было как соль пополам с медом. Когда самолет касался полосы, по ее коже начинали бегать мурашки.

В коридоре у зала прилета она замедляла шаг, будто испугавшись. Сейчас она его почует. В любой толпе. Не глядя. Это может напугать. Это слишком острое впечатление.

Она выходила в зал, и на нее обрушивалась волна – мурашки, вперемешку холодные и горячие, электрические искры на коже, сполохи перед глазами. Она шла, лавируя в толпе, не замечая толпу, и в первый миг, когда Эгле обнимала Мартина, у нее было чувство, что она из жарко натопленной бани бросается в ледяную прорубь.

Она не разжимала рук, стоя рядом, прижавшись к нему, и холодные мурашки становились щекотными, Эгле казалось, что она плывет в бассейне с шампанским. Мартин клал ей ладони на плечи – горячие и ледяные ладони.

– Поехали, – решительно говорила Эгле, он брал ее рюкзак, сжимал ее руку и вел за собой на тот этаж парковки, где удавалось в этот загруженный час пристроить серый «Лебедь».

В машине они начинали целоваться, Эгле пьянела без глотка алкоголя, и много раз так бывало, что ей хотелось и продолжить тут же, в машине на парковке, но она стеснялась, что Мартин, мальчик из хорошей семьи, может посчитать ее желание вульгарным. Сегодня она не удержалась и намекнула, что ей хочется экстрима. Почти сразу же эмоции в салоне сгустились настолько, что сама собой включилась противоугонная сигнализация.

– Ревнивая скотина, – сказал Мартин, обращаясь к машине. – Еще лампочками помигай.

Эгле хохотала всю дорогу, успокаивалась было – и снова начинала смеяться.

В его квартире у нее были свои тапочки, своя полка в шкафу, гора курортных вещей, завезенных впрок. Пакеты с сушеной лавандой валялись у изголовья. Никогда и ни с кем Эгле не испытывала ничего подобного – если с прежними партнерами она привыкла верховодить в постели, то Мартин завораживал ее, как удав мышонка. Это было похоже на безумный танец – он вел ее, всякий раз другой дорогой, проводил через дикую чащу, сквозь почти невыносимый, мучительный накал, так, что она стонала, плакала и повторяла его имя, а потом вытаскивал на высочайший пик и чуть ослаблял хватку. И тогда уже она с новой силой отвечала ему, мир взрывался, Эгле орала, не стесняясь, и долго, очень долго они опускались с небес на землю – единым существом, растворившись друг в друге.

– Март, – она прижималась лицом к его лицу, – у меня никогда такого не было. Меня разносит в клочья. Это потому, что я ведьма, а ты инквизитор?

– Это потому, что я люблю тебя. У меня тоже никогда такого не было.

Они повторили приключение дважды. Долго лежали, сплетясь, как морской узел. Заснули на несколько минут – и проснулись одновременно.

– Эгле… ты есть не хочешь?

– Среди ночи?!

– Это в Вижне «среди ночи». А в Однице, говорят, только начинается самое интересное. Поехали?

* * *

В центре города было светло, как днем, и людно, как на базаре. Над озером вертелось колесо обозрения, ежесекундно меняя цвет и рисунок, представляясь то ледяной глыбой, то стеной джунглей, то пылающим метеоритом. Фейерверк заканчивался с одной стороны неба и тут же начинался с другой. Над головами проносились вагонетки роликового поезда, ветер доносил панические крики туристов, только что осознавших свои проблемы с вестибулярным аппаратом.

– Пойдем на самую высокую горку, – сказала Эгле.

Они поднялись на крышу пятидесятиэтажного здания, отстояли короткую очередь и погрузились в вагонетку. Фиксаторы безопасности, похожие на хомуты, не давали обниматься. Эгле взяла Мартина за руку:

– Не боишься?

– Боюсь, – сказал он честно. – У меня, по ходу, обострились все противопоказания, что у них указаны на табличках: гипертония, сколиоз, беременность…

И они обрушились с горы в свободном падении, вертясь по спирали, пролетая мертвые петли, вопя, визжа и улюлюкая, благо в общем хоре пассажиров никто не мог точно сказать, кому принадлежит самый напуганный вопль.

– Круто? – спросил Мартин, когда тележка вышла на финишную прямую.

– В постели с тобой круче в сто раз, – сказала Эгле.

– Тогда что мы тут делаем?!

Они так и остались голодными.

* * *

Он провел раннее субботнее утро, пытаясь приготовить оладьи по рецепту из сети. Оладьи сгорели по бокам, оставшись сырыми изнутри. Мартин выбросил их, вымыл сковородку и поджарил гренки с яичницей.

– Язык проглотить, – сказала Эгле и действительно съела все до крошки. – Спасибо, родной. Я тебе подарок привезла.

В этот раз, кроме рюкзака, с ней была мягкая дорожная сумка. Мартин ждал в кабинете, пока Эгле не позвала его. Тогда он вошел в спальню: на постели был разложен средневековый аристократический мужской костюм, и Мартин явно видел его раньше.

– Собственность студии, – сказала Эгле. – Я позаимствовала ненадолго. Я это моделировала и в основном шила, а вчера меня как оглоблей между ушей: твой же размер!

Это был костюм из «Железного герцога». Вместе с Эгле Мартин смотрел картину уже четырежды, всякий раз все с большим интересом, и прекрасно узнавал сейчас и узор ткани, и воротник, и манжеты.

– Ты хочешь, чтобы я это надел?!

– Его почистили, он почти стерильный. Если ты насчет гигиены.

– Но… зачем?

– Ты никогда не бывал на карнавале? Даже в детстве? Март, примерь. Будет обалденно, вот увидишь.

– Ладно, – сказал он, захваченный ее азартом. – Ты выйди, пожалуйста, пока я буду путаться в штанинах и выглядеть смешно.

– Жду, – сказала Эгле. – Подай знак, когда будешь готов.

Он позвал ее очень скоро:

– Слушай, а у гульфика есть отдельная застежка или они так и ходили – нараспашку?

* * *

– Ты посмотри на себя! Ты только посмотри!

Она сконструировала этот костюм для идеального, фантастического героя, она вложила в него слишком много себя, своего представления о благородстве и милосердии. То, как эта одежда и этот человек подошли друг другу, привело ее в священный трепет. Эгле в восторге бегала вокруг, поправляя детали, разглаживая кое-где примявшиеся кружева.

Мартин остановился перед зеркалом:

– Как этот пафосный тип оказался у меня в квартире?

Входя в образ, он выпрямил и без того прямую спину и вздернул подбородок. Эгле казалось, что в глазах у него отражается свет далекого огня, но не чадных инквизиторских факелов, а белых свечей в бальных залах и на военных советах, сигнальных костров и походных очагов. У него было тонкое, аристократическое, властное лицо – по крайней мере, те несколько секунд, пока он не состроил ей рожу.

– Не балуйся! – Эгле возмутилась. – Я тобой любуюсь, а ты…

– А я стесняюсь. Ты так смотришь, что мне хочется влезть на табуретку и прочитать стишок.

– Тебя надо снимать!

– С табуретки? С должности?

– В кино!

Она притащила из кухни фольгу для запекания, которую сама и купила на прошлой неделе, и рассеяла по комнате солнечный луч, лежащий на подоконнике. Для съемок ей нужен был хоть какой-нибудь свет.

– Настанет день, – бормотала Эгле, – и я притащу тебя в студию в Вижне, и ты не отвертишься. Я устрою профессиональную фотосессию… Теперь представь, что у тебя на боку висит меч.

Он положил руку на воображаемый эфес. Эгле забралась на стул и сняла его сверху, спустилась, подступила вплотную, отошла, уперевшись лопатками в стену:

– Посмотри на меня! А теперь сюда! А теперь не смейся, сделай каменное лицо… Я сказала – каменное! Тебе только что донесли, что битва проиграна!

– Какая битва?!

– Решающая! Ты поставил на карту все, но твое войско разбито врагом, остатки разбежались…

– Это почему еще?

– Потому что союзники предали тебя! Ага! Во-от! Вот это взгляд, теперь верю! А сейчас стань у окна и смотри вдаль, на огромное вражеское войско, которое уже подходит к стенам крепости…

– Ну крепость-то ты мне позволишь отстоять?! – Он посмотрел с тревогой.

– Вряд ли, – злорадно сказала Эгле, продолжая щелкать. – У тебя жалкий гарнизон, а у врага – много тысяч латников с катапультами!

– Зато у меня лучники с бронебойными стрелами, – сказал Мартин хищно, – горящее масло, раскаленное олово, требушеты и неслыханный боевой дух.

Эгле подключила вспышку и сверкала теперь, как молния, не останавливаясь ни на секунду:

– Что станет с боевым духом, когда у защитников закончится еда?

– Никто не сдастся! Я выйду на стены в первых рядах! – Кружевной воротник лежал на его плечах самым естественным образом, а темно-синий бархат с золотым шитьем гармонировал с цветом волос и сверкающих глаз. Эгле не прекращала съемку:

– Правильно! Иди! Победа или смерть! Ты рыцарь, Мартин, а не…

Она хотела сказать «а не инквизитор», но прикусила язык. Есть границы, которые пересекать не следует.

* * *

В воскресенье, во второй половине дня, его начинали теребить и дергать. То есть дергать его пытались и раньше, начиная с вечера пятницы, но Мартин решительно переносил все вопросы на понедельник или отключал телефон.

В воскресенье работа шла за ним по пятам, как изголодавшийся зверь. Телефон звонил каждые полчаса.

– Понимаешь, – говорил Мартин виновато, – раньше я в эти дни брал дежурства, ходил в патрули, всех консультировал по первому требованию. Они привыкли, что у меня нет выходных.

– Пусть отвыкают.

– Я говорю то же самое. Но у меня нет такого таланта, как у отца, который одним взглядом всех доводит до истерики.

Они сидели на холодной и почти пустой набережной. Солнце опускалось в море, это был безыскусный честный закат с парой крохотных облаков на чистом небе, с белой полоской от пролетевшего самолета, с медным, как сковородка, огромным диском, едва коснувшимся горизонта.

– Представь, вот так и замрет, – сказала Эгле. – И не будет опускаться, зависнет. Люди забегают, запаникуют…

– А мы будем сидеть и смотреть. – Мартин обнял ее, она зарылась носом в его мягкий шарф.

В сотне метров, на пляже, профессиональный фотограф со штативом и камерой снимал на фоне солнца девушку в купальнике, та прыгала, ходила колесом, замирала в балетных позах и, кажется, совсем не чувствовала холода.

Эгле засмотрелась на нее, а потом, скосив глаза на Мартина, вдруг поняла, что он сейчас не здесь. Не с ней. В другом месте. Эгле стало обидно.

– О чем ты думаешь?

Он спохватился:

– Извини. Замечтался.

– Нет, ну серьезно, что тебя так увлекает?

– Проклятый новый кодекс, – сказал он отрывисто. – Но мы об этом говорить не будем, и так уже мало осталось времени… Поехали ужинать?

Они много чего успели за эти два дня. Жарили рыбу на мангале под навесом, на почти пустом зимнем пляже. Смотрели кино, валяясь в постели, Эгле пересказывала ему биографии всех актеров и хвалилась личными знакомствами, а он удивлялся, как ребенок. Катались на машине по окрестным горам и ели мороженое под огромными соснами. Выходили в море на моторной яхте и загорали на разогретой солнцем палубе, пока капитан, он же кок, он же официант, накрывал в каюте ужин. Грелись у камина в прибрежном ресторанчике. И каждую минуту помнили, что самолет уже заправлен, что он выруливает на взлетную полосу – тот самолет, который унесет ее обратно в Вижну.

* * *

– Сегодня суббота? – Эгле зевнула, не открывая глаз.

– Понедельник. – Он обнял ее под одеялом.

– Суббота, – повторила она упрямо. – Я хочу субботу. Я не хочу никуда улетать.

– Оставайся.

– Когда-нибудь всех пошлю и останусь. – Она потерлась лицом о его подбородок. – А который час?

– Полвосьмого.

– Сколько?!

Она вскочила и рысью убежала в ванную. Мартин поднялся тоже; конец каникул – вот что он чувствовал. Конец прекрасных каникул длиной в два дня и две ночи. Потом у Эгле начнется съемочный период и она вообще не сможет к нему прилетать.

– Ты меня отвезешь? – Она вышла из ванной, на ходу расчесывая влажные волосы – сиреневые у корней и жемчужные на кончиках.

– Нет, я брошу тебя ловить попутку.

Эгле улыбнулась, стоя перед зеркалом. Собрала волосы на затылке, защелкнула янтарную заколку:

– А тогда позавтракаем в аэропорту? Если успеем?

Мартин кивнул, хотя знал, что они не успеют. Нечего было дрыхнуть.

Они стояли, обнявшись, в очереди на предполетный контроль. Потом он нехотя отпустил ее, Эгле ускользнула через рамку и с той стороны помахала ему рукой. Всякий раз, провожая ее глазами, он чувствовал себя так, будто ему без наркоза отнимают руку.

Через несколько минут она перезвонила:

– Я уже в самолете. А ты где?

– Сижу в кафе, вижу взлетную полосу, помашу тебе.

– Март, я закончу этот проект и перееду в Одницу, – сказала она очень серьезно. – Обещаю.

* * *

Во Дворце Инквизиции его ждала работа, которую нельзя было больше откладывать. Мартин всерьез воспринял слова отца: «Доказывай. Я буду рад, если ты прав». Мартин мечтал о дне, когда отец скажет: «Ты прав, у тебя получилось». Беда была в том, что, пытаясь сконструировать убежище для ведьм, он раз за разом обнаруживал себя за строительством тюрьмы.

Мартин перекраивал планы и переписывал нормы кодекса. Он подгонял ремонтников, инструктировал охранников, подбирал сотрудников в будущий изолятор, тем временем на стол во Дворце Инквизиции горой валились отчеты, статистические сводки, взаимные жалобы, которые его коллеги с удовольствием подавали друг на друга, наверное, затем, чтобы развлечь верховного инквизитора, которому иначе нечего было бы делать.

Он сидел в ненавистном парадном кабинете, делая ненавистную и ненужную работу, чтобы взяться за тяжелую, но хотя бы необходимую, когда перезвонил референт с горячей новостью: патруль взял ведьму с фальшивым регистрационным удостоверением. Мартин поначалу не поверил.

Свидетельство почти не отличалось от настоящего, сканер реагировал зеленым огоньком. «Обновлять» его ведьма могла сама и на этом погорела: патрульный обратил внимание на очень странную дату пройденного контроля – послезавтра. Выяснилось, что ни в какие реестры имя девушки не внесено. Четыре месяца назад она приехала из Альтицы – сбежала с далекой фермы в большой прекрасный мир, где носятся чайки над волнами и гудят белые пароходы. Устроилась официанткой в кафе. Снимает жилье вместе с подругами. На учете никогда не состояла, документ купила за небольшие деньги. Относительно небольшие, конечно, – девушке-официантке ради них надо работать месяц, причем без выходных.

Деньги она перевела на некий телефонный номер, сообщив свое имя (номер, естественно, одноразовый). Карточку взяла на другой день из закладки. Обратиться к специалисту посоветовала подруга…

– Имя подруги?

– Я не помню. – Она честно мигнула глазами.

– Милая девушка, – нехорошим голосом сообщил ей Мартин. – Я не знаю, как в провинции Альтица, но у нас за обман Инквизиции сажают в темный подвал с колодками и цепями.

Через несколько минут у него был список из пяти фамилий: ни одной нет в базе зарегистрированных ведьм. Еще через два часа всех привезли во Дворец Инквизиции, и Мартину даже не пришлось грозить: он просто накинул черный капюшон и поглядел на них внимательно сквозь прорези.

Правда выскочила наружу, как ошпаренная: парень одной из ведьм подрабатывал в припортовом инквизиторском офисе, обслуживал компьютеры и заодно, как выяснилось, лазал по служебным сейфам. Сначала ему пришло в голову сделать подарок своей девушке – почти настоящую карточку, с которой не надо ни становиться на учет, ни таскаться каждый месяц на контроль. Потом девушке пришло в голову продавать эти карточки подругам. Дело процветало пять месяцев, сколько всего было клиенток, ведьмы не знали; Мартин вызвал районного инквизитора, под носом у которого почти полгода совершалось преступление.

После обеда позвонил комиссар Ларри, который обязательно откладывал все другие дела, если Мартин его о чем-то просил. Парня, продававшего карточки, задержали, его компьютер распотрошили, нашли шаблоны документов и имена всех заказчиц: пять известных плюс еще семь новых. Все родом из Альтицы.

– Патрон, – сказал пожилой, ответственный инквизитор, к которому Мартин всегда чувствовал симпатию. – Я ничего не понимаю в компьютерах. В ведьмах – да, в проклятых машинах – нет. Если вы сочтете, что меня надо уволить с позором, – я не стану жаловаться.

– Ни один компьютер до сих пор не прошел инициацию, – сказал Мартин. – Сделайте выводы и вернитесь к обязанностям, пожалуйста.

Он заехал в полицейский участок, чтобы посмотреть на задержанного. Парень неуверенно улыбался:

– Я готов заплатить штраф. Не так уж много я заработал, все было не ради денег… Это игра, проба новых возможностей…

– Покушение на убийство, – сказал Мартин. – Умысел, ведущий к массовым жертвам.

Парень не поверил:

– Ерунда какая-то. При чем тут я?

– Ларри, – Мартин обернулся к комиссару, – дай ему уголовный кодекс.

Комиссар снял с полки потрепанную книгу в бумажной обложке.

– Страница пятнадцать, – сказал Мартин. – «Препятствие деятельности Инквизиции», пункт второй – «Вмешательство в процесс инквизиторского контроля».

Парень читал, шевеля губами, бледнея, зеленея, покрываясь испариной:

– Но ни одна же из них не прошла инициацию! Ничего не случилось, никто не умер! Нет ущерба! За что?!

– Получишь по минимуму тогда, – примирительно сказал Мартин. – Учитывая раскаяние… до трех лет.

Парень грохнулся в обморок, Ларри вызвал врача. Мартин ушел; глупость этого мира иногда казалась ему худшим из зол. Куда не дотянется зло – там радостно справится глупость.

* * *

Клавдий тупо разглядывал документ, поданный ему на подпись: Руфус назначил себе нового заместителя. Дней десять назад Клавдий говорил с Иржи Бором, своей креатурой в Ридне, и тот, конечно, не собирался в отставку. Руфус зарвался, заигрался, решился на открытое неповиновение?!

Он перезвонил в Ридну, очень официально, через референта:

– Да погибнет скверна… Я хотел бы знать, куратор, за что вы сместили господина Бора.

– Он умер, патрон. Сердечный приступ.

– Почему мне никто не сообщил?! – Клавдий поперхнулся.

– Вы получите информацию в плановом отчете. – Голос Руфуса, и без того холодный, сделался ледяным. – Мы сделали все, что полагается: торжественные похороны…

– Когда это случилось?

– Неделю назад.

– Он не был болен. – Клавдий почувствовал странный привкус во рту. – Как здоровый сорокалетний человек может умереть от сердечного приступа?!

– Патрон, вы же знаете его обстоятельства. – Руфус кашлянул, его голос изменился. – Развод…

– Мне очень жаль, – сказал Клавдий после паузы. – Я хотел бы прислать соболезнования его детям.

– Мы подготовим, патрон. – Голос Руфуса повеселел. – Вам останется только подписать.

Облегчение, даже радость в его голосе – Клавдию померещилось или нет?

С точки зрения предписаний – да, о смерти провинциального инквизитора куратор может не сообщать сразу, а внести информацию в отчет. С точки зрения здравого смысла… Руфус знал, что Клавдий опекает Иржи Бора. Естественно, нормально было бы позвонить. Руфус, конечно, та еще свинья. Но почему он так обрадовался, когда Клавдий заговорил о соболезнованиях?

Клавдий перезвонил в Ридну, теперь уже напрямую:

– Руфус, не могу не спросить… вы уверены, что ведьмы не имеют отношения к смерти Иржи Бора? Если я приеду с инспекцией, например, поговорю с врачами, устрою эксгумацию, – вы уверены, что ваша версия подтвердится?

– Это не моя версия, – сказал Руфус с омерзением в голосе. – Это единственная правда, отраженная в документах! Добро пожаловать в Ридну. Мелочность, недоверие, игнорирование писаных и неписаных норм, паранойя, в конце концов… все это к вам не имеет ни малейшего отношения, патрон. Но приезжайте. Убедитесь сами.

– Я подумаю, – сказал Клавдий и с тяжелым сердцем закончил разговор; он симпатизировал Иржи, он его вырастил здесь, в Вижне, тем неприятнее было сознавать, что он вовсе не чувствует подобающей скорби. Только тревогу. Способен ли Руфус выдать убийство инквизитора за смерть от естественных причин? Или Клавдием движут мелочность, недоверие, паранойя – и далее по списку?

– Патрон, – сообщил референт. – Звонок из Одницы, от куратора.

Клавдий сжал зубы: этого еще не хватало. Мартин звонил по официальному каналу, когда у него были проблемы.

– Да погибнет скверна, – сказал Мартин в трубке ровным бесстрастным голосом. Клавдий похолодел:

– Я слушаю.

– Я прошу срочно подписать новый кодекс для округа Одница, патрон. Прямо сейчас, сегодня. Я выслал документ.

Клавдий открыл свой компьютер: в новом кодексе Мартина было двадцать пять страниц.

– А прочитать все это сначала можно? – спросил Клавдий с отвращением. – И что за спешка?

– У меня дюжина «глухих», злостно неучтенных и потенциально нелояльных.

– Сколько?

– Двенадцать человек.

– После заявлений о стопроцентном учете?!

– Это Одница, – отрывисто сказал Мартин.

Клавдий потребовал подробностей. Мартин вздохнул в трубке, как-то устало и очень по-детски, и заговорил. Клавдий слушал его, оскалившись. Подтянул к себе блокнот, сделал пометку: «Карточки. Чипы».

– …И теперь они сидят во Дворце Инквизиции, в караульном помещении, – сухо закончил Мартин. – Официально до начала действия кодекса еще три дня, но спецприемник почти готов… И я готов. С меня хватит мертвых детей.

– Мартин, – сказал Клавдий очень мягко. – Это не твои неучтенные ведьмы. Это ведьмы из Альтицы. Подними трубку. Свяжись с Соней. Поставь перед фактом: вот ее так называемые «традиции». Посади их на самолет за счет Инквизиции Альтицы. Пусть их встречают в аэропорту, ставят на учет, сажают под арест – это уже не твое дело.

– Соня будет в восторге, – пробормотал Мартин.

– …И параллельно сбрось мне рапорт. Тогда я с ней буду говорить, а не ты.

– Не хочу ее подставлять.

– Мартин, мы не в младшей школе. Пусть она осознает наконец-то проблему и пусть подготовит вменяемый кодекс, а не бумажку на «отвяжись».

– Они такие наивные, – тихо сказал Мартин. – Не злые, а… как дети. Я не отправлю их ни в какую Альтицу. Попробую вправить мозги, в крайнем случае запугать… Раз уж они мне попались, это моя забота, а не чья-то.

– Ясно, – отозвался Клавдий после паузы. – Рапорт все равно пришли. Я его заброшу в киберотдел – пусть ищут уязвимости в учетных свидетельствах… Мне принесла сорока на хвосте, что ты стал отдыхать по выходным.

– Я окружен шпионами, – обреченно пробормотал Мартин.

– Передай Эгле, что я перед ней преклоняюсь. Прямо в таких выражениях.

– Да погибнет скверна, патрон.

– Да погибнет скверна…

Клавдий положил трубку и несколько минут сидел, задумавшись, то улыбаясь, то саркастически кривя губы. Нет, он не поедет с инспекцией в Ридну. Нельзя быть таким параноиком.

* * *

По четвергам Ивга читала лекции в политехническом колледже. Никаких ведьм – чистая лингвистика.

В первом ряду аудитории сегодня присутствовал невысокий человек лет сорока. Студенты поглядывали на него с недоумением. Инквизитор-оперативник, конвоир, приставленный к ней Клавдием, физически мешал ей: она чувствовала его, как нудную зубную боль. Фоновую боль, которая никогда не проходит. Она дважды просила Клавдия поменять конвоира, этот был уже третий, Ивга героически пыталась привыкнуть к нему, но ее великолепная защита не держала.

Она прекрасно понимала, что дело не в инквизиторе: тот был, наверное, хороший человек, флегматичный, ответственный. Дело было в его функции: с некоторых пор Ивга ходила под конвоем, хотя Клавдий говорил «под охраной». Он именовал конвоиров телохранителями, но от этого их роль не менялась, и у Ивги ныли все зубы, и лекция не приносила облегчения.

В группе второкурсников, приходивших на третью пару, училась ведьма – единственная политехническая ведьма на несколько тысяч студентов. Перед лекцией Ивга подошла к конвоиру и сухо изложила проблему; тот согласился посидеть в коридоре. Но девушка, конечно, все равно его почуяла перед входом в аудиторию и расстроилась.

После лекции она подошла к Ивге:

– Я прошу прощения, госпожа Старж, у меня вопрос не по теме… Конфиденциальный. Эти новые нормы… их что, будут применять?!

Ивге следовало поговорить с ней тактично и бережно, подбодрить, пошутить, – но постоянная боль выматывала и вымывала чувство юмора.

– Вы состоите на учете?

– Да…

– Вы хотите пройти инициацию?

Девушка отпрянула:

– Нет…

– Тогда совершенно не о чем беспокоиться, вы лояльны и благополучны. – Ивга сухо попрощалась и ушла, уводя за собой конвоира.

Студентке было восемнадцать, она понятия не имела, как тридцать лет назад выглядела процедура обыкновенной постановки на учет, Ивга могла бы много рассказать ей о тех временах. Но девушка в своем потрясении была права, а Ивга в ее лицемерии – отвратительна. Честнее было бы сказать девочке, что темные времена возвращаются.

Однажды получив добро на «профилактические аресты», инквизиторы не смогут остановиться – для них это легкий путь. И Клавдий, похоже, не сможет остановиться. Рано или поздно ему придет в голову, что для безопасности Ивги ее надо посадить в клетку.

Она решительно отвергла предложение конвоира ехать домой; сидеть под домашним арестом физически комфортнее, но морально невыносимо. Напротив колледжа был огромный парк, в это время дня и года почти пустынный, туда-то Ивга и направилась.

Судя по лицу конвоира, тот терпеть не мог пешие прогулки. Ивга поймала себя на злорадстве: она хоть как-то может досадить ему. Отомстить за то, в чем бедняга не виноват. Пока шагаешь, уменьшается боль, на ходу приходят дельные мысли. Она отдала Клавдию рабочий ноутбук, но на ее память он не претендовал.

Как произошло осквернение обряда? Кто и когда провел первую «скверную» инициацию? Зачем? А главное, как вышло, что в результате на земле не осталось ни одной «чистой» ведьмы? Целительницы, созидательницы, умеющей не разрушать, а чинить, лечить, а не ранить?

Возможно, «чистые» были беззащитны, думала Ивга. Возможно, их истребили их же соседи – обыкновенные люди, без благодарности, из страха перед тем, что не могли понять… Возможно, «скверна» была попыткой ведьм защитить себя, и какое-то время «добрые» и «злые» существовали одновременно… Но выжили, естественно, те, кто умел убивать; теперь, инициируя друг друга, ведьмы снова и снова воспроизводят оскверненный обряд. Как разомкнуть порочный круг, если его можно разомкнуть?

Она вытащила из кармана телефон; до проверки телефона Клавдий не унизился, но в трубке и не было рабочих материалов, кроме одного. Фотографии разрушенной каменной плиты с текстом, достопримечательность провинции Ридна. Из-за сети трещин текст невозможно было прочитать – даже Ивге. Одно слово читалось определенно: «скверна», а остальные давали широкий простор для толкований. «Мир»? «Голод?» «Люди»? Ивга много раз распечатывала фотографии, обрабатывала их в графическом редакторе, всматривалась в сеть трещин. Из-за чего развалилась плита, если другая, рядом, тоже с текстом, прекрасно сохранилась?

Поблескивали лужицы на краю аллеи. Пустовало летнее кафе – деревянный домик с резными балясинами. Ивга шла по своим следам: девятый или десятый большой круг, ее отпечатки темнели на кирпичной дорожке, подернутой тончайшим слоем снега. Неподвижно сидели утки на воде незамерзшего озера. Стояла мягкая, деликатная зима: ее предшественницы в прежние годы были куда суровее.

Конвоир замерз, выбился из сил и проголодался:

– Я прошу прощения, госпожа Старж. Но скоро стемнеет…

– Я не боюсь темноты, – сказала Ивга. – А вы?

Теперь он злился на нее. Прекрасно. Зубная боль стала сильнее, и еще сильнее, ну что это такое, ни в какие ворота не лезет…

Она обернулась: конвоир стоял, расставив ноги, чуть согнув колени, наклонив вперед голову. Его глаза метались туда-сюда, ноздри дрожали.

– Что происходит? – спросила Ивга, заранее зная ответ.

– Здесь ведьма, – сказал он отрывисто. – В радиусе… рядом.

Его короткие седеющие волосы поднялись, как по стойке «смирно»: опытный оперативник, он переходил в боевое состояние. Ивгу начало подташнивать рядом с ним.

– Оставайтесь на месте, – сказал инквизитор. – Не сходите с места!

Странной походкой, перемещаясь рывками, он двинулся прочь от дороги, по направлению к летнему кафе, в сумерках похожему на старинную избушку. Ивга прижала ладони к вискам; ей было почему-то страшно смотреть, как он идет. Она вдруг представила, как оттуда, из-за темного строения, кинется чудище с крючковатым носом и растрепанными седыми патлами.

– Не ходите туда! – крикнула она инквизитору в спину. – Вызовите подмогу!

Не обернувшись, тот скрылся за деревянным строением. Либо он знал про невидимую ведьму больше, чем Ивга, либо, наоборот, значительно меньше. Ивга осталась одна в сумерках, среди пустого парка, в тишине, нарушаемой далеким шумом автострады и скрипом тяжелых елей.

– У меня есть то, что тебе нужно, – сказали у нее за спиной.

Ивга рывком обернулась.

От широкого ствола отделилась фигура – ни крючковатого носа, ни седин, ни рваного балахона. Куртка, накинутая поверх тонкого свитера, собранные на затылке каштановые волосы. Внимательные глаза, ясно видимые в полумраке.

– То, что ты ищешь, – сказала ведьма, еле шевеля губами. – Чистая инициация.

Ивга вросла в дорожку – будто провалилась в болото.

– Идем. – Ведьма поманила ее рукой. – Я научу. Ты научишь других. Ты пройдешь свой путь… и изменишь мир.

Ивга шагнула. Даже не так: ее ноги, приняв самостоятельное решение, отлепились от кирпичной дорожки, подернутой теперь не снегом, а льдом, и понесли вперед – шаг за шагом…

И поскользнулись на неровном кирпиче, обледеневшем и гладком. Ивга упала, едва успев выставить руки, приложилась к стеклянному камню подбородком и щекой и очнулась.

– Я уже была там, – сказала, с трудом поднимаясь. – Я проходила этот путь, туда и обратно. Там нет ничего, что мне нужно.

– Им ты можешь врать, себе – никогда, – сказала ведьма. – Не дай себя запереть. Порви поводок. Сними ошейник. Ты свободна.

Она ушла – растаяла в сумерках. И в тот же момент из-за резного строения выскочил инквизитор – запыхавшийся, напуганный, злой, посрамленный, но – Ивга облегченно вздохнула – живой.

* * *

– Хватит меня разглядывать! – Она отвернулась, прикрывая разбитое лицо. – Заживет, как на ведьме!

– Еще скажут, что я тебя избиваю, – сказал он не то в шутку, не то с беспокойством.

– Да-да, – она приложила холодную примочку к носу, – я всем скажу, что это ты.

Он забрал Ивгу из больницы «Скорой помощи», куда перед тем отвез ее перепуганный конвоир. Врачи заверили, что дней через десять «и следа не останется». Но эти десять дней предстояло проходить с кровоподтеком и ссадиной на лице.

– Ты понимаешь, что она тебе врала?

– Да, – сказала Ивга.

– Точно понимаешь?

– Зачем переспрашивать? – Ивге казалась, что зубная боль продолжается, хотя конвоир давно ушел. – Я похожа на юную дурочку?

Она не нравилась себе – ни лицо в зеркале, ни голос, ни близость истерики. Жизнь под конвоем измотала ее, и где-то ведь еще маячил обновленный кодекс о ведьмах. Ивга попадала под него точнехонько, как шарик под колпачок: склонность к инициации. Которую определяет инквизитор субъективно, на свой взгляд.

– Теперь тебя будут сопровождать трое, – сказал Клавдий. – А лучше четверо.

Порви поводок, сказала та ведьма в парке. Сними ошейник. Тут не поводок, тут цепи в сто рядов, ошейник строгий, еще и с намордником. И это только начало.

– Ох, как мне это не нравится, – сказал он глухо. – Такое впечатление, что ты меня уже не слышишь.

– Я очень устала, – сказала она, будто признавая поражение, и побрела к лестнице.

Она уходила, не глядя на Клавдия, оставляя за спиной. Уходила в темноту, чувствуя, как отдаляется круг света, как поднимаются вокруг каменные стены, как выбор становится проще, и Клавдий нисколько не виноват: инквизитор может быть только инквизитором, медведь не запоет соловьем, роли расписаны, судьба предопределена.

– Ивга! – Он догнал ее, и это было плохо. Не оставалось сил, чтобы продолжать разговор. Но он крепко взял ее за руку выше локтя и заставил остановиться:

– Больше никто не будет за тобой ходить! Никто!

Ей показалось, слух ее подводит. Клавдий выпустил ее руку и отступил:

– Или ты на моей стороне, или нет, но делать вид, что я имею над тобой власть, – глупость и подлость к тому же. Твой ноут в сейфе, забирай.

Он вложил ключ в ее ладонь и ушел на кухню. Ивга стояла на полутемной лестнице, ошеломленно чувствуя, как вытекает боль – из разбитого лица. Из потаенных закоулков, где боль засела, оказывается, давным-давно.

* * *

Он курил под вытяжкой и смотрел, как дым уносится в отдушину, это было похоже на мировую катастрофу в ускоренном режиме.

Он слышал, как Ивга остановилась в дверях кухни, но не обернулся. Ему нужно было время, чтобы пережить свое решение. Он чувствовал себя ужасно старым; казалось бы, вот ты однажды сделал свой выбор, это было давно. Запаять бы тот выбор в бронзу – но нет, приходится решать заново, подтверждать каждый день…

Ивга подошла и остановилась за спиной. Он чувствовал ее, хотя она не касалась его. Слышал запах. Ощущал тепло кожи. У нее было особое умение стоять рядом, не касаясь. И быть при этом ближе, чем даже в постели.

– Я клянусь жизнью нашего сына, – сказала она шепотом, – что я на твоей стороне.

* * *

Спецприемник для неинициированных ведьм принял новых узниц. Помещение было похоже на дешевую гостиницу под усиленной инквизиторской охраной; Мартин сухо объяснил ведьмам, почему они здесь оказались и что их ждет дальше. Он был готов к истерикам и проклятиям – но ведьмы, накануне запуганные цепями, колодками и инквизиторскими подвалами, вздохнули с облегчением и тут же занялись практическими вопросами:

– А работа за нами сохранится эти две недели?

– А за еду отдельно платить не надо?

Мартин в который раз убедился, что в человеческой психологии понимает все еще очень мало и, возможно, ведьмы из Альтицы и ведьмы из той же Вижны – существа с разных планет.

В тот же день его навестил в офисе комиссар Ларри, сияющий, как люстра.

– Я глубоко уважаю людей, – пафосно говорил комиссар, – готовых признавать свои ошибки. Исправлять. Я всегда говорил: эти ваши тихони, «глухарки», опасны не меньше действующих! С теми все понятно, а эти вроде как невинные, и тут же – бах! Кровь ручьем! Шея набок! Если бы Майю Короб посадили под замок, сколько бы людей сейчас жили, а?

Он заметил реакцию Мартина и сменил тон:

– Прости, я ведь это не в укор говорю. Ты все правильно сейчас сделал, их надо запирать, нельзя не запирать. И, заметь, недовольных будет меньше, ты из их рук козыри все повыбьешь. А недовольные, ты знаешь, это социальная база для всякой дряни типа «Новой Инквизиции»… Молчу, молчу!

Он был неплохой человек, но иногда совершенно невыносимый.

* * *

Могила Майи Короб была покрыта высохшей травой. Стандартная табличка потускнела. Ни портрета, ни единого цветка. Мартин стоял, глядя в пространство, пока не услышал шаги за спиной.

– Простите, – сказал кладбищенский лум, не старый еще человек в темном осеннем плаще, с непокрытой головой, с внимательными ясными глазами. – Если вам не нужно утешение – я уйду.

Осколок древней традиции, утешитель на кладбище – а на самом деле сторож чужого горя. С древности люди знали, что мертвых надлежит отпускать, иначе навь, приняв их облик, явится к живым.

– Я еще не решил, нужно ли мне утешение, – сказал Мартин.

– Я не настаиваю. – Лум виновато улыбнулся. – Просто я никогда не видел, чтобы кто-то приходил к этой могиле… кроме вас. Она была сирота?

Мартин кивнул.

– Вы ее учитель?

– Я ее убийца, – сказал Мартин.

Лум, в своей жизни повидавший много, растерянно отпрянул:

– Значит, вы Мартин Старж…

Мартин опять кивнул:

– Вы думаете, мне не надо сюда приходить?

– Я думаю, – осторожно сказал лум, – что ее убийца – та ведьма, которая ее инициировала.

– Это философия, – отозвался Мартин. – Простите, мне пора. Возможно, я попрошу об утешении в следующий раз.

Он зашагал к выходу. В воротах кладбища, под черной кованой аркой, его догнал порыв ветра – и пробрал до костей.

* * *

В его квартире все напоминало об Эгле: ее тапочки в прихожей. Подушка до сих пор пахла ее духами, на чашке остался еле различимый след помады. Мартин повертел чашку в руках и снова не стал мыть: пусть прикосновение Эгле побудет с ним. До пятницы долгих три дня; непонятно, как он раньше жил без Эгле.

Коротко звякнул дверной звонок. Мартин на секунду подумал, что Эгле услышала его мысли – сорвалась посреди недели и прилетела.

За дверью никого не было. Мартин удивился: в этом доме арендовала квартиры солидная публика, никаких детей, способных на шалости с дверным звонком, он здесь представить не мог. Особенно поздним вечером. Входная дверь в подъезд надежно запиралась.

– Кто там? – спросил он громко.

Сверху, от чердака, потянуло сквозняком. Мартин поднял голову; двумя, а может, тремя этажами выше на лестнице стоял некто, кого Мартин не мог прочитать, определить, – мог только почувствовать на расстоянии.

Ведьма?

– Эгле, ты балуешься, что ли? – спросил он неуверенно. – Спускайся!

Ответа не было. Сквозняк тек по ступенькам, как вода.

Мартин прикрыл дверь квартиры. Сделал шаг вверх по лестнице и остановился, будто ногу приклеили к ступеньке. Нет, он туда не пойдет. Нет, он вернется, запрется, отключит звонок. Ему не часто приходилось испытывать страх, и он поразился, какое же это мерзкое ощущение.

Он вернулся в прихожую и взял из сейфа пистолет. Присоединил магазин. Руки подрагивали. Мартин с удивлением разглядывал дрожащие пальцы; бедные ведьмы. Они это чувствуют всякий раз, когда к ним сворачивает на улице инквизиторский патруль. Человек не должен бы такое чувствовать.

Он запер дверь на ключ. Двинулся вверх по лестнице, держа пистолет в опущенной руке. Существо или явление, которому он не знал названия, поднималось выше, убегало либо заманивало. В доме было девять этажей, выход на чердак заперт. У Мартина ручьем лился пот по спине: теперь расстояние между ними сокращалось. Это была ведьма… но не только. Что-то еще. Он не мог понять.

Инстинкт подсказывал, что дотянуться до нее, проникнуть в сознание, ударить, оглушить – очень плохая идея. Пистолет… был бесполезен, он взял его затем, чтобы справиться со страхом.

Глубоко дыша, неслышно ступая, он поднялся на площадку девятого этажа и посмотрел вверх. На лестнице около чердачной двери стояли ноги в кроссовках. Девичьи. Мартин сделал шаг, еще – и увидел ее лицо.

Школьная форма. Белая блузка. Шейный платок. Бледные щеки, тоскливые испуганные глаза; Майя Короб смотрела на него, прижавшись спиной к запертой чердачной двери.

* * *

– Вы меня сдадите?

Он не сразу смог заговорить: голоса не было. В горле пересохло.

– Сдают чемоданы, – сказал он медленно. – Ты ведь не чемодан?

– Мартин, – сказала она шепотом, будто только сейчас его узнала. – Вы меня теперь… прогоните?

Мертвая ведьма. Инициированная. Мертвая. Вот почему он не мог поначалу понять, кто перед ним.

– Я тебя не звал. – Он осторожно отступил спиной вперед, не выпуская навку из виду.

– Пожалуйста, не прогоняйте. – Она сглотнула, будто живая. Просто девочка, просто ведьма. Несчастная, бледная, напуганная. – Мне больше некуда идти.

– Ты помнишь, кто тебя убил?

– Это не важно. – Она не лукавила, как если бы он спросил ее, какого цвета плитка была в школьном туалете. – Меня никто никогда не жалел, кроме вас. И еще мамы. Но мама давно умерла…

Он спустился на несколько этажей. Постоял, глядя на пистолет в своих руках. Потом вернулся, взял ее за ледяную ладонь и отвел домой.

* * *

Ее инициировала та самая бабка, о которой она ему рассказывала. Майя описывала инициацию как длинный путь по красной нитке – по натянутому канату. На последней части пути канат порвался, Майя упала в пропасть, но потом поднялась снова – будто заново родилась.

Что было потом, она помнила обрывочно. Помнила актовый зал, огонь на своей ладони и Мартина, идущего к ней по проходу между рядами.

– Я прошу прощения, – повторяла она через каждые пару слов. – Я не хотела.

– Ты можешь сейчас зажечь огонь на ладони?

– Нет. Я ничего такого уже не могу… Простите меня.

Сцену в школьной раздевалке она не помнила – но, когда Мартин спросил ее, начала рыдать. Он пересилил себя и погладил ее по плечу:

– Не бойся, я не отдам тебя никаким чугайстерам.

– Они сюда не войдут?

– Пусть попробуют.

Он сел за компьютер и снял маленькую квартиру в двух кварталах:

– У тебя будет свой дом. Я тебя отвезу.

– Я не хочу одна. – Она задрожала.

– Я буду приходить каждый день. Ничего не бойся. Я тебя защищаю.

Всю ночь он не смыкал глаз и еле дождался утра. Она сидела на стуле в кухне, положив руки на колени, иногда подрагивая, будто от холода. Он предложил ей чай, понимая, что это глупо, но она выпила две чашки, и ее бледные щеки порозовели:

– Спасибо. Мне лучше.

– Пойдем. – Он посмотрел на часы. – Там будет хорошо, там никто тебя не обидит…

– Но… они ведь ждут меня во дворе, – прошептала она, отчаянно глядя на него сквозь растрепавшуюся светлую челку. – Они за мной пришли.

* * *

Начинался день: для кого-то курортный, для кого-то рабочий. Парковка под домом наполовину опустела; Мартин выехал сквозь придомовой шлагбаум и тогда увидел их.

Желтый микроавтобус без окон стоял у тротуара. Трое в безрукавках из искусственного меха, с серебряными удостоверениями на шеях прохаживались с гуляющим видом, но, едва завидев машину Мартина, непринужденно преградили дорогу:

– Служба «Чугайстер» провинции Одница. Будьте добры, откройте багажник.

– На каком основании? – Мартин не шелохнулся.

– Тревога по нави. – Старший из тройки ближе подошел к водительскому окну. Уставился на Мартина сквозь стекло – на чугайстере были тонкие очки, меняющие оттенок: то розовые, то желтые, то медовые. Очки странно искажали его взгляд и, наверное, производили на людей гипнотическое впечатление, но Мартин посмотрел в ответ непробиваемо, бетонно, равнодушно:

– Я верховный инквизитор этой провинции. Чтобы обыскивать мою машину, вам понадобится очень веское основание.

Старший чугайстер смотрел еще секунду, потом махнул рукой по направлению к микроавтобусу. Тот отклеился от тротуара и встал поперек дороги перед машиной Мартина.

– Например, такое? – спросил старший чугайстер.

– Мы ведь не станем драться? – Мартин обнажил зубы в улыбке. – Я позвоню в полицию… и своим тоже позвоню. И они приедут.

Старший чугайстер снял очки. У него были умные, внимательные, чуть воспаленные глаза.

– Инквизиция – государство в государстве. Но служба «Чугайстер» – над государством. Мы стоим между живыми и мертвыми. Мы защищаем живых. А вы на чьей стороне, Мартин Старж?

Мартин оскалился шире и щелкнул кнопкой, открывающей багажник. Двое чугайстеров уже стояли наготове и одновременно заглянули внутрь; портплед, инструменты, аптечка, прочиталось на их желтоватых лицах. И запасное колесо.

– Оно того стоило? – брезгливо спросил Мартин у старшего из тройки. Тот снова надел свои очки:

– Номер службы «Чугайстер» – четыре единицы. Извините за беспокойство.

Фургон без окон отъехал, освобождая дорогу.

* * *

– Клав, – сказала Ивга за завтраком, – мне надо на пару дней съездить в Ридну.

– К тетке?

Ивга преодолела соблазн сказать «да». Ее тетка в Ридне временами приглашала в гости и слегка обижалась, что племянница не едет. Ивгино отрочество прошло в скитаниях, страхе и сиротстве, ни мать, ни братья не готовы были терпеть в доме ведьму, и только с теткой она до сих пор поддерживала кое-какие отношения.

Мать умерла пять лет назад. Братья с семьями до сих пор жили в поселке Тышка Ридненской области. Рядом с географической точкой, которая, по иронии судьбы, сейчас интересовала Ивгу больше всего на свете.

– Нет, – сказала Ивга. – Командировка от городского лектория. Они мне оплатят перелет, гостиницу…

– Там сейчас ужасная погода. – Он отодвинул тарелку. – Сыро, ветер, дождь со снегом. Лекторий может подождать до весны?

– Лекторий может. – Ивга вздохнула. – Я не могу. Мне нужен материал.

– И что, пары дней тебе хватит? – Он смотрел с непонятным выражением. Как всегда, когда Ивга не могла его понять, она начала тревожиться:

– Один маленький исторический объект. Рисунки на камнях, туристическое место. Не очень популярное. Зато красиво, горы…

Он провел ладонью по седым волосам на макушке:

– Так… ну да… – Он взял свою чашку, рука чуть дрогнула. – И когда ты едешь?

Ивга осторожно, беззвучно выдохнула:

– Завтра. Я буду звонить очень часто, чтобы ты не волновался.

– Я не волнуюсь. – Он отхлебнул кофе, не глядя на нее. – Там, конечно, холодно, мерзко в это время года… Но дороги хорошие.

Он по-прежнему на нее не смотрел. Она не могла даже представить, какого усилия от него требовал этот поступок – отпустить ее сейчас. Быть последовательным в своем доверии.

– Клав, – сказала Ивга. – Ты великий человек, и я не шучу сейчас.

Он с трудом улыбнулся:

– Когда вернешься… Давай пригласим в гости Мартина с его девушкой. Чудесная девушка, она тебе понравится.

* * *

– Госпожа Север, с таким характером непонятно, как вы собираетесь работать в команде. Вы наемный работник в этом проекте! Никто не спрашивает вашего мнения по поводу концепта, просто будьте добры поступать, как предписано договором!

Соглашаясь на эту работу, Эгле знала, что не будет легко. Но такой катастрофы не предвидела.

– Вы переносите все действие на двадцать лет позже?!

– Этого требует драматургия!

– Но историческая фактура…

– Сколько людей в кинозале разбирается в истории костюма? Двое из тысячи? Трое?!

– У меня репутация, – сказала Эгле. – Я могу доработать то, что уже сделано, чтобы фальшь не бросалась в глаза… Но не могу подписаться моим именем под явной халтурой!

– Тогда дорабатывайте!

Да чтобы вы сдохли, подумала Эгле, и все, кто присутствовал в совещательной комнате, шкурой почувствовали ее пожелание. Выходя, она услышала за спиной: «Слушайте, а нанимать ведьму…» Она хлопнула дверью, отсекая конец фразы.

Рисунок ткани, оттенок перламутра, стеклянный блеск меховой вставки. Структура вышивки. По годам: сто лет назад, двести, триста, позавчера. Им все равно, конечно. Ее идея, послужившая приманкой в этот проект, все равно уже изменилась до неузнаваемости. Непонятно, что ее держит здесь, кроме договора.

Она вытащила телефон. Набрала номер и чуть не заплакала:

– Мартин!

* * *

– Мартин! – ее голос был полон горя. – Тут кошмар случился…

– Что?! – Он похолодел.

– Они переписали сценарий. Непонятно, как теперь выкручиваться, там работы на сто лет… Я не смогу прилететь в пятницу! Сволочи! Я уже со всеми тут переругалась…

Слышно было, как ее переполняют горе и злость. Кому-то очень не поздоровится в городе Вижне.

– Эгле, – сказал Мартин. – Я сам прилечу на неделе. Не расстраивайся. Ну пожалуйста. Я давно мечтал прийти к тебе в гости.

– У нас тут холодно. – Она нервно засмеялась. – Март, я так тебя жду.

Он закончил разговор и зажмурился в приступе колоссального облегчения: Эгле не прилетит в пятницу. Значит, Мартин может оставить Майю у себя. Значит, он дождется, пока из двора уберутся чугайстеры. Значит, есть надежда.

* * *

Вечером Мартин малодушно затягивал с возвращением домой. Закончил с бумагами. Спланировал командировку в Вижну. Проведал спецприемник. Заехал в офис – пустой. Подумал, что сможет переночевать здесь на кушетке, а завтра под инквизиторским плащом не будет видно несвежей рубашки.

В половине первого ночи он переступил порог своей квартиры. Майя сидела там, где он ее оставил – на кухне, положив руки на колени. Когда он уходил, она опустила голову и впала, кажется, в оцепенение, зато теперь смотрела с такой радостью, что ему стало стыдно: зачем он так долго тянул?!

Лицо ее менялось, как небо на рассвете: отхлынула серая краска от щек. Загорелись глаза, ярко-голубые, ярче, чем он помнил. Стали розовыми губы, неуверенно растянулись:

– Здравствуйте…

– Привет. – Он подошел, поколебавшись, протянул ей руку.

Ее ладонь была еще холодной, но теплела с каждым мгновением.

* * *

В Ридне, с ее непроходимыми туманами, глухими лесами и пещерными городами, ведьмы редко убивали – как если бы люди были для них не дичью на охоте, а молочным стадом, которое можно доить. В сказках и преданиях повторялся бродячий сюжет: ведьма заключает с односельчанами договор, в разных вариантах выгодный, не выгодный, коварный либо честный. В Ридне веками не было Инквизиции – та пришла из Вижны, после очередной войны и передела земель. И, разумеется, Инквизиция объявила войну как ведьмам, так и старым преданиям.

В Ридне, в захолустном поселке родилась Ивга. Из Ридны она сбежала, как из горящего дома: ведьм во времена ее отрочества травили все, не только инквизиторы. В Ридну она теперь возвращалась.

Самолет полчаса кружил над городом, укрытым туманом как полотном. Ивга мысленно смирилась с посадкой на запасном аэродроме, но пилот решил приземляться и сделал это, хоть и неприятно подпрыгнув при касании. Прямо у выхода в город стоял инквизиторский патруль. Ивга протянула свое регистрационное свидетельство.

– Добро пожаловать в Ридну, госпожа Старж, – угодливо сказал полноватый круглолицый инквизитор. Он смотрел так, будто готов был бежать за букетом к ближайшему ларьку. – Навещаете родню?

– Научная командировка, – сказала Ивга, глядя на свой документ в его руках. Ей нечасто приходилось иметь дело с патрулями.

– В случае надобности обращайтесь, Инквизиция округа Ридна готова предложить любую помощь. Транспорт, гид…

Как это трогательно, подумала Ивга, а вслух только вежливо поблагодарила и пошла по направлению к прокатной конторе.

Туман. Промозглая сырость. Наполовину растаявший снег на обочинах. Клавдий не преувеличивал, описывая здешнюю погоду, – нет, он был излишне оптимистичен.

– Отлично долетела, – сказала Ивга в трубку.

– Повезло, сразу за вашим бортом аэропорт закрыли, – сказал он. – Туман.

Конечно, он следил за ней. Не мог не следить. Пока что это выглядело как естественное желание мужа вовремя узнать, что самолет жены удачно приземлился.

Машина напрокат была оплачена заранее, но девушка за конторской стойкой развела руками: «Кузнечика», который заказывала Ивга, не было в гараже. Девушка предлагала «Графа», машину премиум-класса, но старой модели. Без доплаты. Ивгу не очень устраивал этот обмен, но выбора не было.

Выйдя из конторы с ключами, она почти столкнулась с инквизитором в штатском – тот смотрел нарочито в противоположную сторону. Ивга направилась на парковку – инквизитор затрусил за ней. Ивге сделалось неприятно.

«Граф» казался слишком большим, неповоротливым, непривычным. Она выехала на окружную дорогу, чтобы не углубляться в город, и почти сразу заметила слежку. Немудрено было не заметить.

Ивга притормозила у обочины. Черный внедорожник с затененными стеклами проехал мимо и остановился впереди, в нескольких десятках метров.

– Клав, – сказала она в трубку, не зная, какой ответ получит. – За мной тут хвост. Это так задумано?

«А чего ты хотела, – мог бы он сейчас ответить. – Думаешь, я оставлю тебя без присмотра?»

– Нет, – сказал он после паузы. – Подожди пять минут.

* * *

Клавдий не знал, чем руководствовался Руфус из Ридны. Хотел выслужиться? Вряд ли, Руфус не дурак. Хотел получить компромат на Ивгу, а значит, на Клавдия? Маловероятно. Скорее всего, просто перетрусил: как бы чего не вышло.

– Руфус, – сказал Клавдий в телефонную трубку. – Моя жена не под конвоем. Ваша самодеятельность – грубое вмешательство в частную жизнь.

– Э-э-э… Что вы имеете в виду?

Значит, все-таки дурак, сокрушенно подумал Клавдий.

– А, я понял. – Руфус верно истолковал его молчание. – Но… у нас сильный туман, зима, женщина одна путешествует… Я подумал, хоть немного помощи, поддержки, вдруг гололед… Машина заглохнет… Собьется с дороги…

– Я так рад, что вы поняли, – сказал Клавдий.

* * *

Черный внедорожник сорвался с места, взвизгнув колесами, будто водитель вспомнил о молоке, забытом дома на включенной конфорке. Моментально пропал из виду. Ивга вдохнула, выдохнула, взялась за телефонную трубку:

– Знаешь, туман расходится. Возможно, будет солнце во второй половине дня. Ну и конечно, я одета так, что могу зимовать в берлоге.

– Присылай мне фоточки, – сказал он как ни в чем не бывало. – Я ненавижу Ридну, но кто знает, может, глядя твоими глазами, я ее полюблю?

* * *

Она добралась до поселка Тышка уже в сумерках. Очень, очень короткие дни в это время года; Ивга думала, что скоро привыкнет к габаритам «Графа», но арендованная машина с каждым километром казалась все несуразней и тяжелее. Фары тонули в потоках тумана. Ничего, сказала себе Ивга, завтра встану пораньше и все успею.

Либо поселок не изменился за прошедшие сорок лет, либо туман скрадывал изменения. Тот же воздух, те же очертания крыш, те же флюгера. Проезжая по центральной улице, она почувствовала, как селение Тышка Ридненской области сгущается вокруг – обступает ее вместе с туманом, окружает, берет в оборот. Ивга обомлела: она вернулась в детство. В несчастливое, тревожное, почти сиротское время.

Напротив школы чувство сделалось таким сильным, что Ивга чуть не врезалась в столб: ничто не было забыто, оказывается. Ее мучители одноклассники, прижигающие «ведьмин знак» на спине зажигалкой. Садистка директриса. А с виду просто школа, милое одноэтажное здание с высоким крыльцом. Ивга много раз видела его в кошмарах.

К бывшему родному дому она даже подъезжать не стала.

Гостиница была всего одна, древняя, неуютная, с шумным кабаком на первом этаже и скрипучими коридорами на втором. Кровати в комнате было лет сто, матрасу – сто двадцать, стоял холод, обогреватель работал едва-едва, окно не открывалось.

– Клав, – сказала она в трубку. – Я на месте. Фотки будут завтра.

Снаружи было темно, холодно и ветрено. Ивга спустилась в кабак под гордой вывеской «ресторана», выбрала столик в углу и заказала не то ранний ужин, не то поздний обед. Меню, против ожиданий, оказалось очень достойным.

Вопила из динамиков музыка. На одном экране шел боксерский поединок, на другом музыкальный клип, на третьем новости с репортажем о ядерных испытаниях. Зал быстро наполнялся, местные собирались здесь по вечерам – а куда еще ходить.

Плотные мужчины в лоснящихся пиджаках, женщины в вечерних платьях, с ресницами, гнущимися под слоем туши. Экспедиция Ивги обернулась путешествием на машине времени; Ивга не была к этому готова. Ей захотелось снова позвонить Клавдию, протянуть нитку к привычному миру, но она понимала, что звонки каждые двадцать минут не успокоят Великого Инквизитора, а он и так несколько взвинчен.

– Ивга Лис, да? Это Ивга Лис?!

Незнакомый мужчина плюхнулся на стул напротив.

– Снизошла до родного поселка? Птица высокого полета, а! Снизошла! Шикарно выглядишь! – Он повертел головой, разыскивая кого-то в зале. – Лысый! Иди сюда! Ты помнишь Ивгу Лис?!

Он был, судя по виду, менеджером среднего звена на лесопилке или на сыроварне. Приличный человек, с обручальным кольцом на пальце, семейный; Ивга вежливо улыбнулась. Она понятия не имела, кто это. Она видела его впервые.

– Я прямо не поверил, – продолжал непрошеный собеседник, – когда ты захомутала Великого Инквизитора, подумал, не, не может быть, однофамилица… А это правда ты!

Из глубины зала явился Лысый – тоже плотный, соответственно прозвищу лысеющий, с одутловатым, бесформенным лицом. Уставился на нее, широко раскрыл глаза:

– Ни фига себе! Это ведьма из нашего класса!

Кто-то повернул голову, кто-то нет. Грохотала музыка. Официантка принесла Ивге ее заказ. От блюда с печеной курицей поднимался пар. Менеджер и Лысый уселись напротив, хотя никто их не приглашал.

– Красотка, – сказал Лысый, разглядывая Ивгу. – Моя жена так не выглядит.

– А чего ей, – понимающе кивнул Менеджер. – Жизнь-то у нее легкая, хорошая. В Вижне ведьмам – самая жизнь.

– Простите, я вас не узнаю, – сказала Ивга. – Столько лет прошло. Напомните, как вас зовут?

Они переглянулись и снова уставились на нее:

– Ты не помнишь?! Да не прикидывайся!

Ивга начала есть. Курица была отличная, свежая, сочная; Ивге было бы совсем хорошо, если бы эти двое не глазели на нее через стол.

– Годы, – сказала она, прожевав. – Мы все меняемся. Вы меня узнали – замечательно. Я вас не могу вспомнить, простите.

Менеджер отшатнулся, как от пощечины:

– Я совал тебя! Носом! В дерьмо! Жег зажигалкой! Ты меня не помнишь?!

Ивга честно вгляделась в его лицо. Хотелось бы его порадовать, но – нет:

– Не помню. Скажи имя, не кокетничай.

Тот встал, чуть не опрокинув стол, и ушел в глубину зала. Лысый вздохнул, помялся:

– Не держи зла, вообще-то…

– Не помню, – сказала Ивга. – На кого держать зло? Кто ты?

Он смотрел на нее с кривой улыбкой, не веря. Пережил унижение. Встал и отступил:

– Сучка!

Теперь все вокруг повернули лица. Без страха, без беспокойства: ссоры и драки были частью досуга. Это же кабак, чего вы хотите.

– Потаскуха! – кричал лысый. – В школе такая была! И осталась! Дешевая шлюха! А где пригрелась-то – под носом у Инквизиции!

Он был страшно уязвлен. В голове у него прямо сейчас достраивалась и укреплялась картина мира, которым заправляют ведьмы. Ведьмы жируют, присваивая здоровье и молодость, славу и деньги, в то время как простые честные люди лысеют и спиваются на ненавистной работе. А Инквизиция смотрит мимо.

– Все равно не вспомнила, – холодно сказала Ивга, когда он на секунду замолчал. – Понятия не имею, кто вы такой.

Он ушел в противоположный угол обеденного зала – сбежал. Люди вокруг вернулись к своим делам, но теперь Ивга ловила взгляды: она сделалась всем интересна. Все потихоньку ее обсуждали.

Она спокойно закончила ужин. Расплатилась. Поднялась в свою комнату, накинула на дверь крючок, оценила его крепость. Подняла скрипучий стул и использовала его ножку как щеколду в древней ручке двери.

Много лет назад старший брат сказал ей: «Поезжай. Если вернешься, будет хуже и тебе, и всем». Призраки родного поселка растеряли над ней силу… Но не до конца. Нет, не до конца.

* * *

На парковке возле офиса к Мартину подошла женщина – ей было лет сорок, выглядела она на двадцать с небольшим, любой предмет ее гардероба готов был хоть сейчас на подиум, а позади стлался шлейф дорогих духов. Она страшно нервничала, все ее силы уходили на то, чтобы не выдать волнение:

– Господин Старж, я прошу прощения, уделите мне минуту времени… У меня к вам огромная просьба.

Мартин сделал вопросительное лицо.

– О частной консультации. – Женщина понизила голос. – Приватной. На дому.

Мартин поднял брови.

– Это не… безвозмездно. – Женщина подобралась. – Мой муж не последний в городе человек. Не хотелось бы тащить нашу дочь в инквизиторский офис.

– Зачем тащить, – сказал Мартин. – Пусть сама придет. Сколько ей лет?

– Тринадцать. – Женщина просительно улыбнулась, и было видно, что ей не часто приходилось кого-то вот так умолять. – Совсем ребенок.

В десяти шагах стояла машина, ценой сравнимая с небольшим самолетом. На заднем сиденье угадывался девичий силуэт.

– Это она? – Мартин прищурился.

– Да. – Женщина не сводила с него глаз. – Господин Старж…

– Она не ведьма, – сказал Мартин.

– Что?!

На ее лице отразилась сложная гамма чувств: Мартину привиделась запутанная история, включавшая слезы, бессонные ночи, побеги из дома и сердечные капли.

– Она мотает вам нервы, – доверительно сказал Мартин. – Но в инквизиторский офис можете ее сводить, в воспитательных целях.

Женщина застыла на месте, закатила глаза, закрыла лицо руками в жесте колоссального облегчения; Мартин пошел к своей машине, но через секунду она его догнала:

– Вы уверены?!

Ничего глупее невозможно было спросить.

– Торжественно клянусь, – сообщил Мартин.

– Господин Старж, – проговорила она со слезами на глазах, – что я могу для вас сделать?

– Есть одна просьба. – Он выдержал паузу. – Дайте пройти, пожалуйста.

* * *

Он заехал в книжный магазин и купил две книги для подростков. Одну Мартин сам любил в четырнадцать лет, другую посоветовал продавец. Майя сидела на кухне, положив руки на колени, в сумерках; когда он щелкнул выключателем, она совсем по-человечески прищурилась.

– Почему ты не включаешь свет? – спросил он мягко.

– Я боюсь, что они увидят. – Она покосилась на окно с задернутыми шторами.

– Разумно. – Он кивнул. – Я буду оставлять настольную лампу с утра… Вот, держи. – Он отдал ей книги. – Почитай. А то тебе скучно весь день одной.

– Спасибо. – Она выглядела искренне обрадованной и благодарной. – Как здорово.

Больше всего он боялся, что Майя откроет книгу, уставится на одну строчку и будет так сидеть, оцепенев, как прежде. Но она в самом деле начала читать, переворачивая страницы, чуть улыбаясь, иногда вздыхая. Прежняя картина, наводящая жуть, – ребенок сидит, застыв и съежившись, – сменилась нормальной, умиротворяющей сценой: девочка читает.

Мартин расхаживал по квартире, из комнаты в комнату, от окна к окну. Смотрел на ее склоненную голову, на просветленное лицо; Майя казалась сейчас гораздо живее и счастливее, чем в их первую встречу в школьном актовом зале. И точно здоровее, чем в их последнюю встречу, в том же зале, за несколько секунд до ее гибели.

Пусть она и не живет сейчас, думал Мартин, но она точно существует. И, может быть, ей легче и лучше вот так, чем в несчастном, проклятом отрочестве. Нужно купить еще книг… Она не будет взрослеть, ну и не надо. Главное, защитить ее, прикрыть от чугайстеров. А те, как назло, патрулируют квартал, появляются и исчезают.

Эгле не должна ничего знать. Как ни противно ему иметь тайны от Эгле. Но она не поймет. Она никогда не была инквизитором, не стояла там, в актовом зале, не выносила мертвую девочку на руках…

Он снова подошел к окну, приоткрыл занавеску; у въезда во двор стоял знакомый фургон. Мартин задернул штору. Покосился на Майю; та не отрывала глаз от книги.

Просто выждать, сказал себе Мартин. След остынет, чугайстерам наскучит, они уберутся. И когда Эгле приедет снова – она никого не застанет. Майя уже переберется на съемную квартиру, Мартин будет навещать ее каждый день. Носить ей сладости. Новые книги. Девочка так радуется всякий раз, когда его видит. Много ли радостей было у нее в жизни?!

Он чувствовал неопределенность, неправильность в своих рассуждениях, но никак не мог сообразить, что же с ним не так.

* * *

Место, куда она направлялась, прежде было туристской достопримечательностью. Во времена Ивгиного детства туда ходил синий автобус от ближайшей станции, дважды в день. Потом живописная пещера, привлекавшая туристов, завалилась, и не на что сделалось смотреть.

Ивга выехала затемно и теперь тянулась в сплошном тумане, в крайнем правом ряду. Несколько раз ей казалось, что ее преследуют, чужие фары приближаются сзади. Ивга увеличивала скорость, тогда машина начинала «плясать» на скользкой дороге; фары всякий раз исчезали, чужой автомобиль сворачивал, но Ивга теперь жалела, что не прихватила с собой инквизитора в сопровождение. Или не потребовала водителя.

Два или три раза ее слепили фарами идущие навстречу большегрузы. Светало, туман неохотно расползался, стелился белыми тяжелыми жгутами. Стекло то и дело запотевало. Ивга жалела теперь о том, что не послушала Клавдия и не осталась дома.

Белая скала выступила из-за поворота дороги, как прима на оперную сцену. Ивга вздохнула с облегчением: она боялась проехать мимо в тумане. А теперь до места остается совсем чуть-чуть.

* * *

Ложбина между двумя каменистыми гребнями была заполнена прошлогодней листвой, гнилой и мокрой, и снегом, черным, как листва. Ивга шла, проваливаясь почти по щиколотку. Ее добротные зимние ботинки были хороши для городской грязи, но экспедиция в зимнюю Ридну станет, скорее всего, их последним вояжем.

Здесь веками жили пастухи и охотники. Их уклад не менялся от поколения к поколению. Ведьмы жили здесь же, воруя молоко от коров, наводя порчу, но, кажется, иногда и врачуя. Тысячелетняя скала называлась в те времена «Белая ведьма», ей оставляли подношения – плоды, цветы, мед, сыр, считалось, что это отведет ведьмин гнев и обеспечит дарителю снисходительность ведьминого рода.

Ивга замерла: ей показалось, она видит впереди на земле остатки подношения. Она подошла ближе; разорванный мусорный пакет, старые жестянки, поваленная доска с туристическим указателем: «Природный объект пещера Белый Клык»…

Ивга вздохнула: традиции потеряны безвозвратно.

Она поднялась выше тумана, и серое небо, будто проснувшись, начало стягивать с себя облака. Выглянуло солнце. Ивга наконец-то начала фотографировать: из-под пелены и мути впервые проявилось нечто, заслуживающее интереса. Несколько самых живописных снимков она тут же отправила Клавдию и зашагала дальше, наконец-то успокоившись: погода налаживалась. На склоне, кроме нее, не было ни души, тропа отлично просматривалась. Ее бывшие одноклассники злопамятны, но трусливы.

Она дошла до бывшего входа в пещеру, здесь не было ничего интересного. Ивга поднялась еще: те самые древние надписи на осадочных плитах, кое-какие рисунки, их фото можно обнаружить в любом краеведческом альбоме. «Эта земля принадлежит ведьмам» – сообщал один текст, а другой был тот, ради которого она сюда приехала.

За последние годы плита, кажется, растрескалась и расселась еще больше и выглядела теперь хуже, чем на фотографиях. Ивга открыла свой рюкзак, расстелила клеенку на земле, разложила инструменты: ультрафиолетовую и красную лампу, кисточки, маркеры, клей, алебастр, мягкую пленку для изготовления отпечатков, штатив для съемки, линейку, рулетку, саперную лопатку, сито…

Солнце светило теперь вовсю. В какой-то момент Ивге пришлось даже снять куртку. Она освещала плиту и фотографировала со всех возможных ракурсов, наносила черную и белую пудру для контраста, стирала, пыталась делать слепки; она осматривала землю в поисках отколовшихся фрагментов, просеивала сквозь сито верхний слой почвы. Она разве что не облизывала эту плиту, и несколько раз ей казалось, что вот-вот пелена рассеется и текст станет понятным – но спустя несколько часов Ивга устала, проголодалась и не продвинулась ни на шаг. Тяжелая и нервная поездка в Ридну выглядела все более напрасной с каждой минутой.

Ивга опустилась на камень, вытащила из рюкзака термос и бутерброд, пообедала, окруженная потрясающими горными видами; ей стоило закрыть глаза – проклятая плита возникала перед мысленным взглядом. Мир, голод, зола? Скверна, печать, век, род? Эта земля принадлежит ведьмам, за века ничего не поменялось. Зачем они трудились, высекая буквы здесь на камне, и кем они были – если ведьмы в основном безграмотны?

Чистая инициация. Чистая. Свобода, радость. Полет и звезды. Ивга поймала себя на странном чувстве – ей было хорошо на этой горе, несмотря на то что надежды ее не оправдались. Здесь был особенный воздух, здесь по-другому светило солнце; Ивга с удивлением поняла, что тропинка у камней не заканчивается – она ведет еще вверх, выше, в зеленые заросли.

Возможно, она явилась сюда вовсе не ради расколотой плиты – а ради чего-то большего.

* * *

Чем круче становилась тропка, тем легче было идти. Ивга шагала, размеренно дыша, и улыбалась. Ей хотелось петь.

Она прыгала с камня на камень, почти невесомая. Солнце било прожекторами сквозь ветки старых сосен, и в лучах алмазной пылью висел мельчайший снег. Выше по склону тропа была совсем белая, Ивга шла, будто по расстеленной скатерти. Ее цель была совсем рядом.

Что-то темнело на камнях у дороги. Ивга сосредоточила взгляд, замедлила шаг, остановилась.

Городской рюкзак на окраине тропы, школьный или студенческий. С игрушкой-брелоком на ручке. Теперь уже не разобрать, поросенок это или розовый слон. Судя по виду, рюкзак лежал здесь больше года, полузасыпанный бурой хвоей. Осевший под дождями. Рюкзак, за которым не вернется его владелица.

Ивга содрогнулась. Огляделась, будто пытаясь понять, как сюда попала и что собирается делать. Стащила с плеч собственный дорожный рюкзак; рядом, в двух шагах, чернел едва различимый проем между замшелыми камнями. Вокруг ее ног уже крутился смерч из хвои, снега, редких бурых листьев, в глубине горы тонко пели нежные голоса, и на склонах вокруг звучало отголоском: «Ко мне, дети мои. Ко мне»…

Ивга мертвой хваткой ухватилась за ветку сосны, нависшую над тропинкой. Иголки впились в руки и немного прояснили сознание.

«Я только посмотрю». – «Не подходи, Ивга». – «Я только посмотрю».

Она подошла к проему короткими старушечьими шажками. Вытащила телефон. Посветила в темноту фонариком. Увидела крохотную пещеру: пол был гладкий, будто отшлифованный, и на нем ясно выделялся отпечаток – тень огромной ракушки.

Давным-давно, когда в мире не было ни ведьм, ни инквизиторов, эти камни лежали на морском дне. Улитка с раковиной-сифоном почти в человеческий рост сдохла и отпечаталась на камне. «А в Ридне, – писал в своей книге древний Зануда, – в местах силы, они проходят свой путь, в одиночку, без товарок, тогда идут не по нитке, а по спирали, и, дойдя до центра ее…»

Ивга закричала в голос и отпрянула, оступилась, чуть не упала; ее рюкзак валялся рядом с брошенным. Два рюкзака, старый и новый, лежащие рядом, были одной из самых страшных вещей, которые она видела в жизни.

* * *

Она дождалась их, сидя в арендованной машине, включив мотор, греясь, и все равно зуб на зуб не попадал.

Они прилетели на вертолете, чего Ивга совершенно не ожидала. Вертолет сел на дорогу, перекрыв трассу. Больше шума, устало подумала Ивга. Больше инквизиторов.

От них несло раздражением, охотничьим азартом и страхом. Ивга опустила стекло; к машине подошел невысокий, щуплый, с бесцветными глазами, неприятный, и потребовал учетное свидетельство. Ивга молча выполнила его законное распоряжение; ее документ обновлялся лично Клавдием, и его имя стояло на подписи.

– Вам будет нелегко объяснить, госпожа Старж, что вы тут делали, – сказал инквизитор с бесцветными глазами.

– Можно посмотреть на ваш жетон, пожалуйста?

В Ридне ведьмы не были столь наглыми. Либо никто из них не был замужем за Великим Инквизитором; неприятный человек покраснел, надулся, потом вытащил свой жетон и ткнул Ивге чуть ли не в лицо: он оказался куратором Ридны собственной персоной.

– Спасибо, – сказала Ивга. – Господин Руфус, мне очень легко объяснить, что я тут делала. Я собирала материалы для городского лектория Вижны, находясь в официальной командировке. Я делала фото, которые понадобятся мне для иллюстрации.

Она показала ему фотографии на экране своего телефона.

– Такие фото есть в любом справочнике, – сказал он, сглотнув.

– Существуют авторские права. – Ивга улыбнулась ему, будто старательному, но тупому студенту. – Я не могу использовать чужие материалы в серьезных академических исследованиях.

По тропе в сумерках спускались оперативники. Один нес старый рюкзак, завернутый в прозрачную пленку. Даже в полумраке Ивга видела их лица – потрясенные. Ошалевшие. Очень мрачные.

– Первый раз такое вижу, – вполголоса сказал один.

– Залить бетоном проклятую ракушку, – хрипло отозвался другой. – Дежурить до утра, а утром – машину бетона…

– Машина туда не проедет…

Вокруг вертолета, стоящего посреди шоссе, собиралась пробка – в обе стороны.

* * *

Дворец Инквизиции в Ридне был недавно отремонтирован, полы сверкали, в кабинете куратора стояли пальмы и пели птицы в клетках – Руфус из Ридны был сибаритом, оригиналом и по-настоящему хорошим администратором. Клавдий сидел перед ним в кресле для посетителей, и Руфус старался не встречаться с ним взглядом.

– Патрон, я знаю, вы меня с трудом терпите как полезную скотину в этой адской провинции. Я к вам тоже отношусь по-всякому, вы в курсе. Но… Я бы свою жену, будь она ведьмой, никогда бы не… Там страшное место. Там такой… качественный… густой, наваристый… ведьмин дух, что я сам чуть не прошел инициацию. Я не понимаю, как она удержалась, чтобы не…

– Спасибо, – сказал Клавдий голосом, от которого его подчиненные обычно писались в штаны. – В особенности за то, что столь замечательное место находилось без охраны, рядом с туристическим объектом, и что вашу работу вынуждена была сделать женщина, не имеющая к Инквизиции никакого отношения. Последуют организационные выводы.

Он встал, больше ничего не слушая.

Ивга сидела в приемной, очень усталая, с телефоном возле уха. Увидев Клавдия, слабо улыбнулась:

– Я решила убедиться, что они сдали мою прокатную машину. С них же станется пообещать и не сделать…

– Полетели. – Клавдий подал ей руку.

* * *

В маленьком служебном самолете она обняла его, как только закрылись двери:

– Я не знала, что именно я там найду. Клянусь, не имела понятия. Я ездила фотографировать камни.

Он видел – она говорила чистую правду и больше всего боялась, что Клавдий ей не поверит. Он погладил ее по голове:

– Проехали.

На самом деле он пережил несколько очень плохих часов, бросил важнейшие дела в Вижне и теперь чувствовал себя отвратительно. Ему навязчиво казалось, что он сам, своими руками, едва не швырнул весь мир в топку.

– Ты хоть понял, что это вообще такое?! – У нее лихорадочно блестели глаза.

– Что бы это ни было, его зальют бетоном.

– «Это» способно воспроизводить само себя. В преданиях Ридны повторяется сюжет о девушке, которую мачеха зимой послала в горы на погибель, а та нашла в пещере «ведьмин круг», прошла по спирали и стала действующей ведьмой. Она пела обрядовую песню, а эхо задавало загадки, но для чистой инициации надо знать правильные ответы…

– Ивга, – сказал он хрипло.

– Там надо поставить оцепление. – Она дрожала. – Патрулировать на дронах. Там нужны камеры, датчики…

– Хочешь пост куратора в провинции Ридна?

– Нет. – Она нахмурилась. – Ничего не поможет. Огромная территория. Надо рассказывать ведьмам, что туда нельзя ходить… ах, дрянь, кто-то ради этого и пойдет… Надо, наоборот, никому ничего не говорить…

Она замолчала, задумалась, потом посмотрела ему в глаза:

– Не буду врать. Там был момент… Меня потащило, будто в водоворот. Тогда я… я взяла твое доверие, которое ты дал мне, уцепилась, как за веревку, и выплыла.

У него не нашлось слов. Ивга сглотнула, вглядываясь в его лицо. Нервно засмеялась:

– В старости буду писать мемуары, вот так вот… пафосно. Знаешь, Клав, мы до сих пор очень мало знаем о ведьмах.

– Я предпочел бы знать еще меньше, – сказал он сипло.

– Потому что ты знаешь о них только дичь, только страх, только грязь… Послушай, в этой моей находке есть надежда. Инициируя друг друга, ведьмы передают оскверненный обряд по цепи, я думала, цепь прерваться не может. Но теперь, когда я знаю, что инициация в одиночку – не легенда…

Она поймала его взгляд и испуганно помотала головой:

– Никогда. Твое доверие слишком ценно, чтобы я им злоупотребляла… Ты говорил, мы пригласим Мартина с его девушкой?

* * *

– Это кто такое сделал?! – Эгле не верила своим глазам.

– Приказали. – Ее ассистентка отводила глаза.

– Кто приказал?! Я здесь приказываю, что неясно?!

Обшлага на мужских костюмах, детали, застежки, пояса, с которыми Эгле возилась последние несколько недель, были полностью перешиты. Вместо тщательно состаренной, подлинно фактурной тесьмы был теперь фабричный галун, как если бы под видом исторического кино решили снять школьный спектакль.

– Спросите у начальства. – Ассистентка по-прежнему на нее не смотрела. – Я человек маленький.

Эгле галопом выскочила из костюмерной. Бегом, не дожидаясь лифта, взбежала на три этажа выше. Ногой распахнула дверь в кабинет, не обращая внимания на секретаршу в приемной:

– Почему кто-то вносит изменения в мои костюмы? Это… это что, диверсия, саботаж?!

Стол был завален эскизами. Напротив исполнительного продюсера сидел длинноволосый художник, чьего имени Эгле в первую секунду не вспомнила.

– Госпожа Север, – продюсер натянуто улыбнулся, – будьте добры стучать, когда входите. Впрочем, это уже не имеет большого значения…

Эгле посмотрела на эскизы. Перевела взгляд на лицо длинноволосого:

– Я повторяю свой вопрос…

– А я дам вам сразу все ответы. – Продюсер поднялся. – Я хотел поговорить с вами деликатно, наедине, но раз так уж вышло… На проекте другой художник. Вы можете быть свободны.

– Вы… Это не так просто, – Эгле поперхнулась. – Тяжбу не хотите?

Он закатил глаза к потолку:

– Вы мне грозите тяжбой? Кому – всему юридическому отделу? Нас не устраивает ваша работа! Ваш перфекционизм – ваша личная беда! Радуйтесь, что вам успели выплатить аванс и часть оговоренной суммы…

Длинноволосый смотрел на Эгле с мягким снисхождением. Эгле захотелось содрать улыбочку с его губ, как заплату, и засунуть в глотку.

– Рада избавиться от вашего провального проекта, – сказала она, удержавшись от драки. – Моя репутация дороже, чем весь ваш драный бюджет.

Она вышла, хлопнув дверью так, что содрогнулись пятнадцать этажей.

* * *

Мартин отключал телефон во время приема в своем офисе, а в пятницу у него прием до трех… Потом он обычно едет встречать Эгле в аэропорт. Так было много недель подряд; сегодня не поедет, потому что думает, что Эгле занята.

Она остановилась посреди улицы. Закурила. Криво улыбнулась: а что. Нет худа без добра. У нее возникла идея, которая развлечет их обоих. Она представила его лицо, как он удивится и как крепко ее обнимет. Она представила теплые мурашки, которые потекут по ее коже, она представила губы Мартина на своих губах, и ее улыбка сделалась вполне счастливой.

* * *

В пятницу он вернулся пораньше и обнаружил, что посуда, брошенная в раковине, вымыта и стоит на полке.

– Не надо убирать, ты же не домработница.

– Я просто хотела сделать что-то для вас. – Она села на свое место, положила ладони на колени. – Что-то хорошее.

– А книжка? Ты дочитала?

– Только половину.

– Интересно?

– Да! Там один мальчик нанялся юнгой на корабль…

Зазвучал дверной звонок – нетерпеливо, несколько раз. Майя подпрыгнула на стуле и прижала книгу к груди, в глазах у нее был ужас.

– Не бойся, – сказал Мартин. – Никого не ждем, чужого не пустим.

Звонок повторился. Мартин указал Майе на дверь в кабинет:

– Посиди пока тихо. Не выходи!

Майя торопливо кивнула. Мартин пошел к входной двери, глянул в глазок…

На лестничной площадке стояла Эгле, улыбалась во весь рот и нетерпеливо махала рукой. У нее были ключи от его квартиры, звонок служил символическим сигналом, как рев парохода, входящего в порт, как выстрел пушки по случаю парада.

Мартин распахнул дверь; Эгле стояла на пороге с большим чемоданом на колесиках:

– Удивился, да? Обалдел?! Сюрприз!

Он обнял ее, пряча лицо. Погрузился в облако родного запаха, почувствовал ее волосы на щеке, ее ладони на плечах. И, как обычно в первый момент их встречи, ее немного потряхивало, знобило:

– Март, я, короче, без работы. В шоке от того, как они со мной обошлись. Ну и хрен с ними, они провалятся, а я не пропаду… Жалко идеи, хорошая была… Зато теперь я могу быть с тобой!

Они стояли, обнявшись, долгую минуту – она заново привыкала к нему. В этот раз никак не могла согреться. Наверное, потому, что он не был спокоен.

– Март, ты же не злишься?!

Она отстранилась, испытующе заглянула ему в глаза. Мартин старательно улыбнулся; Эгле потянулась, чтобы поцеловать его, – и замерла:

– Ты что, не рад?

– Входи. Я просто… обалдел, да, но ты того и добивалась… Добро пожаловать! – Он сам себе казался скованным и суетливым.

Ее настроение стремительно менялось: она растерялась. Через секунду обиделась:

– Я не вовремя?

– Да ты что?! Я просто… я не ожидал. Почему ты не позвонила, я бы встретил! Для меня радость – привозить тебя домой…

– У тебя гости? – Она безошибочно поглядела на закрытую дверь кабинета.

– Нет. – Он редко врал, и всегда получалось чудовищно, трехлетки лучше справляются.

– Март, – Эгле смотрела на него теперь со страхом, – что случилось? Кто у тебя там?!

– Заходи. – Он отступил, приглашая ее на кухню.

– Если проблемы, я тогда уйду. – Она взрывалась, как пороховой склад, от малейшей искры. – Ключи оставить?

– Эгле… у меня кое-что произошло. – Мартин умоляюще заглянул ей в глаза. – Просто… не спрашивай.

– Твое дело, – сказала она после паузы. От взвинченной радости, которую она принесла с собой, теперь ничего не осталось. Она была несчастна, как бывает несчастна только Эгле Север с ее бешеной эмоциональной амплитудой.

Тогда Мартин сделал то, в чем раскаялся очень скоро и о чем жалел много раз. Он приоткрыл дверь кабинета:

– Майя… не бойся, это свой человек. Ее зовут Эгле. Эгле, познакомься, это Майя. Все нормально.

Он сразу же закрыл дверь, чтобы девчонка чувствовала себя в безопасности.

– Это ведьма? – шепотом спросила Эгле. – Ты что, халтурку взял на дом?!

Мартин приложил палец к губам.

Эгле вошла за ним на кухню, сдвинув брови, будто что-то напряженно вспоминая. Хотела заговорить – и замерла с открытым ртом:

– Как ее зовут?!

Мартин вздохнул.

Эгле застыла, с ужасом глядя на него. Подняла к лицу руки, посмотрела на ладони, будто не зная, что с ними делать. Потом вцепилась себе в волосы, Мартин испугался, что она начнет рвать их и не остановится, пока не вырвет все с корнем.

– Когда?! – сипло прошептала Эгле. – Когда она пришла?

– Четыре дня назад.

– Ты сошел с ума? Кто из нас позвонит чугайстерам – ты или я?!

– Если кто-то из нас позвонит чугайстерам, – сказал Мартин, – это… очень неверное решение. Которое будет иметь… чудовищные последствия для нас обоих.

Эгле впилась в него глазами. Мартин кротко посмотрел в ответ – они играли в гляделки долго, почти минуту.

– Это не Майя, – начала Эгле, и было видно, как она подбирает слова, как хочет быть убедительной. – Это навка, пустая оболочка, заполненная мороком. И она здесь затем, чтобы тебя убить.

– Четыре дня прошло. Никаких попыток.

– Все будет выглядеть как несчастный случай. Тебя ударит током или ты выпадешь из окна и сломаешь шею. Мартин, ты знаешь, что такое навки.

– Я контролирую ситуацию.

– Ты не можешь ничего контролировать! – Эгле орала шепотом. – Это не ведьма, это навь!

– Я не отдам ее чугайстерам, – сказал он, чувствуя, как берется инеем горло. – Это решенный вопрос.

– Мартин, – ладонью правой руки она мяла и терзала левую, – я… не могу поверить, что ты настолько спятил. Что мне сделать, чтобы ты очнулся? Посмотри на меня! Если тебя убьют, что я буду делать?!

– Меня не убьют. – Ему тяжело было видеть ее в таком отчаянии. – Успокойся. Я ведь тоже не маленький мальчик. Почему ты мне не веришь?

Она отстранилась:

– Март, это предательство. Ты меня предаешь сейчас.

– Ну зачем ты такое говоришь? – Он задохнулся. – Я уже снял для нее квартиру! Я перевезу ее, и…

– И что дальше?! – Она не дождалась ответа, метнулась по кухне, от окна к плите и обратно, опустила руки:

– Ладно, я не знаю… я пойду тогда.

– Эгле…

– Я не знаю, – повторила она растерянно. – Мне надо… дать тебе время… может, ты все-таки передумаешь…

Она пошла к выходу. Мартин догнал ее:

– Эгле, у нас все по-прежнему.

Она подхватила свой чемодан и вышла, не глядя на Мартина. Захлопнув дверь перед его носом.

* * *

Она бежала не останавливаясь, чемодан на колесиках раздражал ее, грохоча по плитке тротуара. Наконец она запыхалась и сбавила шаг. Прохожие поглядывали вопросительно: наверное, она выглядела как человек, только что переживший конец света.

На перекрестке стояли трое в безрукавках из искусственного меха. Эгле будто дернуло электрическим током: увидев их, она не могла отвести глаз. Зачем здесь чугайстеры, случайно? Или идут по следу нави?

Трое остановили проходившую мимо женщину, перекинулись с ней парой слов, отпустили. Потом самый высокий, лет сорока, в тонких дымчатых очках, перегородил дорогу Эгле:

– Девушка, уделите пару секунд.

Эгле привычным движением вытащила учетную карточку.

– Спрячьте ваши документы. – Чугайстер отмахнулся. – В глаза мне будьте добры посмотреть…

Эгле ответила ему мрачным, тяжелым взглядом. Она не испытывала страха перед чугайстерами, только гадливость.

– Приятного дня. – Он сразу же потерял к ней интерес.

Она отошла на десяток шагов и остановилась. Что же, она так просто бросит Мартина… оставит наедине со смертью?!

Она обернулась. Чугайстеры курили, цепко поглядывая на прохожих.

* * *

– Эта женщина хотела, чтобы вы меня сдали? – тихо, напряженно спросила Майя у него за спиной.

– Не бойся, не сдам. – Мартин не повернул головы. Работал телевизор, грохотала музыка, на экране красивые полуголые люди отдыхали у бассейна: Одница – город-праздник.

– Спасибо, Мартин, – еще тише сказала девочка. Что-то в ее голосе заставило его обернуться.

Майя стояла в двери спальни – юбка в складку, белая блузка, школьная безрукавка. В опущенной руке она держала пистолет – служебный пистолет Мартина.

– Не надо было брать эту штуку. – Он попытался вспомнить, запирал ли сейф накануне и куда дел магазин и обойму. – Это опасно. Ты не умеешь с этим обращаться.

– Умею, меня отец научил, – сказала она шепотом, но не шелохнулась. Пистолет казался большим и тяжелым в ее тонкой опущенной руке.

– Отдай мне, пожалуйста. – Он встал.

– Та женщина, которая тебя не любит, – не твоя мать, – сказала девочка.

Потолок провернулся у него над головой, будто старая виниловая пластинка. Стены качнулись. Девочка с пистолетом осталась незыблемой, как точка отсчета.

* * *

Эгле отперла дверь своим ключом и остановилась на пороге. Из спальни грохотал тяжелый рок и, странным образом в него вплетаясь, звучал тонкий голос:

– Ты сын Матери-Ведьмы, Заново Рожденной Матери. Я твоя сестра. Все ведьмы твои сестры. Мать сидит на Зеленом Холме и ждет своих детей. И нас с тобой тоже.

Девочка стояла в дверном проеме спиной к Эгле, сжимая пистолет в опущенной руке.

* * *

– Мы пойдем к ней вместе. – Ее глаза светились ярко-синим вдохновенным светом. – Не бойся. Поверь мне, пожалуйста. Это очень важно, чтобы ты мне пове…

Ее сильно толкнули в спину, в следующую секунду сбили с ног и швырнули на пол. Эгле, оскалившись, навалилась на Майю сверху, выкрутила руку, принуждая выпустить пистолет:

– Звони! Скорее!

Казалось, она готова была разбить Майе голову или перегрызть горло. Мартин никогда не видел Эгле в таком состоянии. Слова Майи все еще звучали у него в ушах.

– Отпусти ребенка. – Он поднял с пола отлетевший в сторону пистолет. – Тебе что-то померещилось? Ты сошла с ума?

– Это ты сошел с ума! – в отчаянии кричала Эгле. – Звони чугайстерам!

– Не вмешивайся, – сказал он очень холодно. – Это мое дело.

* * *

Они прибыли через минуту – те самые трое в безрукавках из искусственного меха. Двое поднялись ко входу в квартиру, третий остался во дворе. Эгле застыла на лестнице между первым и вторым этажом, не решаясь ни подняться, ни спуститься.

– Уходите, – сказал Мартин через запертую дверь.

– Вам придется отпереть, – сказал чугайстер в дымчатых очках. – Или мы войдем без спроса.

– Я вооружен, – равнодушно отозвался Мартин.

Эгле не выдержала напряжения, бросилась по лестнице вниз, вылетела из подъезда как пробка. Если он будет стрелять… а он ведь будет. Чем это закончится для Мартина?!

Прошла минута – выстрелов не было; неужели люди, невольно притянувшие навку из могилы, все как один, сходят с ума?! Наверное, не все, кто-то же звонит чугайстерам… Но сотни погибших, якобы случайно упавших с крыши, утонувших в ванне, попавших под машину, – кто скажет точно, сколько несчастных случаев на самом деле убийства, за которыми стоит навь?!

Третий чугайстер невозмутимо расхаживал у своего фургона без окон. Покосился на Эгле; наверное, она выглядела красноречиво, потому что он счел нужным благосклонно кивнуть:

– Не беспокойтесь. Мы профессионалы.

В этот момент на втором этаже распахнулось окно и девочка в школьной форме, прыгнув, как белка, повисла на пожарной лестнице. Ее клетчатая юбка неловко задралась. Перебирая руками, торопливо подтягиваясь, она устремилась вверх, на крышу.

Чугайстер метнулся с места, добежал до лестницы, подскочил неестественно высоко, уцепился за железную ступеньку, догнал Майю и схватил за щиколотку. Майя вскрикнула. В окне появился Мартин, шире распахнул раму, девчонка протянула к нему руку – но чугайстер ловко перехватил ее за пояс и оторвал от лестницы. Его коллега в дымчатых очках выбежал из подъезда и оказался внизу в тот самый момент, когда чугайстер на лестнице сбросил Майю, будто мешок на погрузке. Чугайстер в очках поймал ее, закинул на плечо и понес к фургону.

Мартин взлетел на подоконник и прыгнул со второго этажа. У Эгле оборвалось сердце. Мартин выпрямился, шатаясь, в палисаднике. Чугайстеры, все трое, были уже у фургона.

Майя закричала снова, ее крик оборвался. Хлопнула дверца. Фургон сорвался с места, как на старте гоночного трека, – за секунду до того, как Мартин догнал его. Прошло едва ли десять минут с момента, как Эгле набрала на своем телефоне четыре единицы.

Вслед за фургоном Мартин выбежал со двора. Эгле ждала; он вернулся минут через пять, хромая. Не глядя на нее, вошел в подъезд. Эгле, как привязанная, поплелась за ним.

– Мартин, это иллюзия. Она не ребенок. Она не человек. Это навь, она давно не живая… Она ничего не чувствует…

Он не оборачивался.

Дверь в квартиру была приоткрыта. Мартин вошел и захлопнул ее. Эгле постояла на лестничной клетке – у двери, брошенный, стоял ее чемодан.

Потом она отперла дверь своим ключом и вошла.

* * *

В прихожей на полу лежали детские книги.

В кабинете у открытого окна стоял Мартин. Смотрел во двор. Пространство в квартире было залито не просто холодом – льдом. Эгле становилось все труднее дышать: воздух, проникая в горло, выжигал внутренности, как серная кислота.

– Да, это я им позвонила. Нет, я не хочу тебя терять.

Мартин стоял к ней спиной, от него тянуло лютым инквизиторским морозом, и Эгле больше не могла находиться с ним в одной комнате.

Не найдя больше слов – ни одного, – она молча положила ключи на полку в прихожей и вышла.

* * *

У нее не было в Однице ни родных, ни друзей – никого, кроме Мартина. А теперь не было и Мартина; она шла по чужому городу, яркому, шумному, залитому огнями. Вечер был теплый, почти летний. Страстно танцевали фонтаны, переплетаясь струями. Вертелось колесо обозрения над бульваром. Гостиницы спорили друг с другом роскошью, экзотикой, архитектурной изобретательностью: висячие сады, поющие водопады, колоссальные аквариумы, макеты исторических зданий – этот город умел поражать воображение. Эгле шла, волоча за собой чемодан, боясь остановиться хоть на секунду.

Чемодан цеплялся колесами за тротуар, будто приговоренный, которого тащат на казнь. В какой-то момент силы кончились, ноги перестали ходить, Эгле села на каменный парапет и закурила.

Катились машины. Внутри спортивного черного «Волка» грохотали басы, грозя проломить днище и вывалить автомобильные внутренности. Белый кабриолет откинул крышу, выставив на всеобщее обозрение алый бархатный салон. Проехала полицейская машина, затененные стекла казались черными очками. С ревом прокатилась волна мотоциклистов. Эгле смяла пустую пачку: сколько прошло времени? Который час и куда ей идти?

– Сегодня хороший день, – сказала пожилая женщина, подтянутая и стройная, в элегантном легком пальто и соломенной шляпке. Эгле похвалила бы ее вкус, если бы могла в этот момент с кем-то разговаривать. Но женщина не спешила уходить: она протянула Эгле пластиковую бутылку с водой, и Эгле поняла, что умирает от жажды.

Она выпила все до дна и облизнула губы:

– Спасибо.

– Хороший день, – повторила ее собеседница. – Чтобы пройти свой путь.

У нее были яркие молодые глаза на загорелом морщинистом лице.

– Тебя больше ничего не держит, просто сделай шаг. В конце пути ждешь себя ты-сама, ты-настоящая. Достойная и свободы, и любви. Пойдем?

Эгле наблюдала за всей этой сценой отстраненно, будто глазами оператора за камерой: вот она сидит на каменном парапете и выглядит так, будто только что упала с неба вместе с чемоданом. Вот ведьма – настоящая действующая ведьма, все происходит по сценарию, о котором много раз предупреждали инквизиторы: к вам подойдет незнакомая женщина… ее внешность зацепит ваше внимание… Эгле много раз воображала себе эту сцену. Ее коллеги, неинициированные ведьмы, бывало, спьяну признавались: она подошла ко мне, а я… кошмар, я чуть не согласилась… нет, я – никогда!

Ведьма была эффектна, особенно шляпка. Но Эгле чувствовала что-то вроде разочарования: для кино эта сцена должна была выглядеть ярче, эксцентричнее, по-другому.

– Пойдемте, – сказала Эгле. – Все равно этот вечер у меня совершенно свободен.

* * *

Отец звонил пять раз, Мартин не ответил. Потом перезвонили из канцелярии Дворца, Великий Инквизитор желал немедленно с ним говорить.

– Что случилось? Почему ты не отвечаешь на звонки?!

– Это личное, – с ненавистью сказал Мартин.

– Ты что… расстался с Эгле?!

– Перестаньте меня контролировать! – От его крика задрожали стекла, а соседи, вероятно, недоуменно переглянулись за толстыми звукоизолирующими стенами. – Не смейте меня контролировать!

Он бросил трубку.

Потом перезвонил в канцелярию и сделал то, чего никогда прежде не делал: заказал себе экстренный служебный рейс на Вижну.

* * *

Огромный тоннель был проложен под горным массивом больше ста лет назад. Заместитель куратора округа Ридна, Лоран Сорока, сидел за рулем в сквернейшем расположении духа. Мелькали фонари по обе стороны гладкой трассы. Ровно и с одинаковой скоростью, будто вагоны, катились машины вперед и назад. Заместитель куратора думал о своем предшественнике, Иржи Боре, и о колоссальном подлоге, который они учинили вдвоем с куратором Руфусом.

Все вскроется. Все непременно вскроется, Старж уже напал на след. Лоран напрасно дал себя уговорить давнему другу и патрону. Никакая карьера этого не стоит.

Лоран первым нашел тело Иржи Бора – на съемной квартире, где тот жил в процессе развода с женой. Заместитель куратора лежал на кухонном столе, среди опрокинутых кофейных чашек, держа в зубах собственное сердце. Место смердело кровью и ведьмой.

Она скрылась бесследно. В ситуации, когда Мартин Старж задержал ведьму в одиночку, Руфус упустил убийцу, а ведь погиб не рядовой оперативник, а второй человек в иерархии округа. Приличный куратор должен бы подать в отставку после такого провала, но Руфус сказал: «Я им такой радости не доставлю», – имея в виду обоих Старжей, старшего и младшего.

Утром Руфус официально сообщил сотрудникам, что Иржи Бор умер дома от сердечного приступа. Все знали, что заместителю куратора тяжело давался развод. Никто не рассматривал с лупой свидетельство о его смерти.

Лоран своими руками мыл кухонный пол на съемной квартире Бора. Его тошнило, но не от вида крови. Его бросало в тоску при одной мысли об этой ведьме – непринужденно вырезавшей инквизитору сердце.

Руфус сказал: «Я никогда тебе этого не забуду. Когда я займу кресло Старжа, ты станешь куратором Ридны». И продвинул его по службе, и Лоран поддался соблазну; жена, считавшая его неудачником, подобрела, даже сыновья-подростки смотрели теперь по-другому. Но, право слово, как же он раскаивался теперь. В каком страхе он жил. Как мучила его совесть.

Облава за облавой – и ничего. Ведьма будто растворилась, а может быть, покинула Ридну. Лоран втайне на это надеялся. Собственное сердце Лорана Сороки, не очень молодое и не вполне здоровое, было очень дорого ему. И в зубах оно не поместится.

Машина шла по левой полосе подземного шоссе. Мигали сигналы, запрещающие остановку. Зарешеченными темными ртами дышали вентиляционные отверстия. Из одного из них вырвался бумажный стикер и, порхая, как бабочка, присел на ветровое стекло прямо перед глазами Лорана.

Черной тушью на стикере был нанесен клин-знак, старинное орудие ведьмы. Инквизитор-оперативник успел бы себя защитить, но Лоран был инквизитором-функционером. Теряя сознание, он вывернул руль, насмерть сбил мотоциклиста и врезался в бетонный отбойник между полосами.

Под сводами старейшего тоннеля провинции Ридна прозвучал женский хохот.

* * *

Пахло морем, ржавчиной, рыбой. Высоко под потолком загорелась единственная тусклая лампа в железной оплетке. Эгле с порога оглядела лодочный ангар, пустой; у дальней стены помещалась железная катушка, серый металлический канат тянулся через все помещение к ногам Эгле.

– Как-то это безрадостно. – Эгле чувствовала, как мерзнут пальцы в зимних ботинках. – Я думала, будут чудеса.

– Ты пока не знаешь, – серьезно сказала ведьма, – понятия не имеешь, что такое чудеса. Твои глаза заклеены, твои веки зашиты.

Чемодан Эгле остался в камере хранения небольшой гостиницы в центре. Глупо идти на инициацию с чемоданом барахла. Но глупо и бросать чемодан посреди улицы; рюкзак с ноутбуком на спине теперь мешал ей, казался лишним, оттягивал плечи. Эгле положила его у стены на бетон – оранжевый легкий рюкзак казался здесь ужасно неуместным.

Ведьма щелкнула зажигалкой. Зажгла красную свечу в стеклянном стакане:

– Свора не вечна. Знаешь, что это значит?

– Нет. – Эгле взяла из ее рук свечку.

– Это значит, наши враги умрут все до единого.

– А если мы умрем раньше? – Эгле не знала, что ее дернуло за язык. Ведьма внимательно на нее посмотрела:

– Ты пройдешь свой путь и все узнаешь сама.

– Как-то лаконично, я думала, будут инструкции…

Ведьма улыбнулась:

– Придет время умирать – умирай. Придет время родиться заново – рождайся. И когда ты дойдешь до конца, ты откроешь глаза и увидишь. Иди!

Ее голос был как прикосновение. Эгле, сама не желая, посмотрела в противоположный конец ангара: железный канат лежал на бетонном полу, как… нет, не лежал, а был натянут в вышине, над головами множества восторженных зрителей, и все смотрели вверх, и все аплодировали заранее, шептали ее имя, знали все ее работы. Детали. Трогательно, до нитки, до эскиза. Им было важно, они тратили время своей жизни, разбирая работы Эгле Север.

Она пришла сюда, чтобы проверить границы дозволенного, посмотреть, как далеко сможет зайти, и потом отступить, конечно. Она хотела ненадолго сбежать из своей жизни, которая за пару минут превратилась в ад. Переступая порог, она была уверена, что сбежит из ангара тоже, но ангара-то больше и не было: вокруг Эгле вертелся и набирал силу другой мир, и она осознала, что к этому-то миру всю жизнь стремилась, подозревала о его существовании, мечтала, видела во сне. Настоящий, притягательный, теплый, полный любви…

Ходить по канату легко.

* * *

Чтобы узнать мобильный телефон Эгле Север, занесенный в базу неинициированных ведьм, Клавдию достаточно было открыть компьютер. Он боролся с собой, понимая, что Эгле не рада будет его слышать, что такой звонок станет вмешательством в ее личную жизнь, а может, и насилием.

Мартин сказал: «Не смейте меня контролировать» – и прервал разговор. С тех пор Клавдию казалось, что между ними разорвана связь. Он больше не чувствовал Мартина; там, где прежде крепилась эта нить, теперь была пустота. И это, разумеется, достойная отплата за суетливое внимание, постоянную опеку, готовность сразу звонить, отзываясь на неприятности взрослого сына. И Мартин, наверное, рад.

Клавдий нашел телефон Эгле в базе и задумался, с какого бы номера ей позвонить, чтобы не напугать, но в этот момент зарокотал стационарный рабочий аппарат на столе, и референт соединил Клавдия с Руфусом из Ридны.

– Да погибнет скверна…

По первым же словам Клавдий понял, что дела у Руфуса очень плохи.

Слушая его хриплый простуженный голос, Клавдий поймал себя на не вполне пристойном злорадстве: удачно, что столь чудовищная история случилась именно в Ридне, у Руфуса, с его непомерным самомнением.

– Опознали мотоциклиста, – обреченно продолжал Руфус, – он тоже из наших, участковый инквизитор, двадцать три года…

– Ведьму взяли?

– Патрули…

– Я спрашиваю, ведьму взяли или нет?!

В дверь постучали, и заглянул бледный референт:

– Патрон, там висит еще звонок из Бернста… У них проблемы.

* * *

Поворачивая ключ в двери, Ивга уже знала, что Мартин в доме. Холодный ветер, мурашки по коже, ломота в костях.

– Мартин? – Она остановилась на пороге.

Горел камин. Он стоял, протянув руки к огню: в Однице и Вижне слишком непохожий климат. Он тоже замерз сегодня вечером, этот полузнакомый инквизитор, вселившийся в ее сына. Чужой человек, когда-то бывший тем мальчиком, чье фото стоит на каминной полке.

– Разве ты не должен быть сейчас на службе? – Она не подходила ближе, шла вдоль стены, огибая его по широкой дуге. Тепло камина не спасало: им обоим сейчас было очень холодно.

– Мама, – сказал Мартин, никогда не любивший предисловия, – что вы с отцом от меня скрываете?

Ивга пожалела, что вернулась сегодня домой.

– Скрываем? – Она тянула время. – От тебя?

– От всех, – он не собирался отступать. – И от меня среди прочих.

– Почему ты не спросишь у отца? – Она старалась не смотреть ему в глаза.

– Потому что это касается тебя.

– Так допроси меня. – Она оскалилась. – Тебя ведь учили?

Длинную секунду ей казалось, что он сделает ровно так, как она ему посоветовала. Но он опустил взгляд:

– Вы с отцом усыновили меня?

– Что?!

Она расхохоталась, и на секунду ей сделалось легче. Неужели он пришел к ней с этой глупостью, с этим абсурдным вопросом? Он, наверное, не понимает, почему она так веселится теперь…

– Мартин, – она оборвала смех, – посмотри на себя, на меня, на отца. Тут даже не надо генетической экспертизы. Хотя, если ты хочешь экспертизу – мы можем это сделать хоть сегодня. Ты убедишься, что ты наш родной сын… если это для тебя так уж важно.

Она внимательно следила за его лицом, но не заметила ни облегчения, ни радости, ни даже удовлетворения от полученного ответа. Наоборот, он сделался еще сосредоточеннее.

– Ты считаешь «Откровения ос» описанием вымышленных событий или реальных?

Вот тут Ивге сделалось страшно до обморока. Ее рука непроизвольно потянулась к телефону в кармане.

– При чем тут «Откровения ос»?

– Ну ты же специалист.

– Я ученая, а не инквизитор! «Откровения» – литературный памятник. Пришествие Ведьмы-Матери – художественный образ, убийство ее Атриком Олем – метафора, отражающая вечную и жертвенную борьбу Инквизиции со злом…

Если я прямо солгу, подумала Ивга, он сразу заметит.

– Мартин, – она повысила голос, пытаясь за раздражением скрыть страх, – у меня был тяжелый день. Ты приехал из Одницы впервые за полгода, чтобы поговорить о литературе?! Будь добр, мой руки, садись за стол, давно пора ужинать…

– Я не хочу есть. – Он не двинулся с места. – Я посижу… дождусь отца. Можно?

– Это твой дом, – сказала Ивга сухо. – Делай что хочешь.

Она поднялась в спальню, стараясь не трястись хотя бы явно. Ее сын, идеалист, молодая ищейка, взял след, который от него прятали все эти годы. Если Клавдий между жизнью Ивги и безопасностью человечества выбрал первое, то насчет Мартина она вовсе не была так уверена.

Клавдий долго не отвечал, Ивга начала тревожиться: обычно на ее звонки он реагировал моментально.

– Клав, здесь Мартин. Он…

– Почему он не в Однице?! – По его голосу Ивга поняла, что все ее дурные предчувствия готовы сбыться. Либо уже сбылись.

* * *

Эгле стояла в самом начале дороги, у каната, натянутого над головами восторженной толпы. Оставалось сделать первый шаг, самый первый. Тогда возврата не будет. Эгле подалась вперед, оторвала подошву от пола…

И увидела Мартина у противоположной стены ангара. Он стоял, будто в луче прожектора, Эгле могла различить каждую прядь светло-русых волос на мокром лбу, шрам на скуле, щетину на впалых щеках. Он был здесь – но Эгле знала, что его здесь нет.

Ее пальцы разжались. Свеча в подсвечнике-стакане грянулась о бетонный пол. Зазвенело стекло, свеча погасла, удивительный мир пропал. Вокруг Эгле был ангар, под потолком вполнакала горела лампочка, запертая в клетку.

– Нет, – сказала Эгле. – Спасибо, но… нет.

Ведьма смотрела, как ни странно, без осуждения. С сочувствием:

– Почему?

– Не хочу. – Эгле облизала растрескавшиеся губы.

– Жаль, – сказала ведьма. – Я думала, мы встретим их вместе.

– Кого?!

Снаружи, очень близко, взвыла сирена – не полицейская. Инквизиторская.

– …Но встретишь их ты одна. – Ведьма кивнула. – И, когда они пожизненно тебя запрут, вспомни, что это твой выбор.

* * *

Было почти темно, вокруг на галечном пляже стояли вытащенные из воды катамараны – как туши морских животных. Вдоль пляжа, вопя сиреной, светя фарами, разбрасывая гальку из-под колес, летела инквизиторская машина. И, разумеется, они уже заметили Эгле, бежать было поздно.

Двое выпрыгнули из машины – оперативники в рабочем режиме. Эгле почувствовала обоих, как колючую проволоку под высоким напряжением, и протянула регистрационное свидетельство:

– Все в порядке. Вот мои документы.

Ей посветили в глаза фонарем.

– «Глухая», – сказал один инквизитор другому. И тут же, без паузы, накрыл Эгле оперативным приемом, ввинчиваясь в мозг.

Она упала и на несколько секунд отключилась. Пришла в себя, лежа на гальке: пахло морем и железом. Кровь хлестала из носа, заливая блузку и куртку-пиджак. В ангаре метался свет фонаря:

– Инициация! Суки!

– Что вы делаете? – прошептала Эгле, пытаясь подняться. – Я законно… на учете…

Тот, что ударил, наклонился над ней, навис, черный на фоне полутемного неба:

– Где она?!

– Я не знаю, о чем вы… – начала Эгле, и он снова хлестанул ее, не касаясь:

– Ты заговоришь, тварь!

«Ты зло, ты грязь, наказание будет суровым». Эгле показалось, что все повторяется, только на месте самозваных инквизиторов теперь настоящие. И неоткуда ждать спасения, потому что Мартин больше не придет.

* * *

– Убийства инквизиторов в трех провинциях, Ридна, Альтица, Бернст. Твои личные дела меня не касаются. Почему ты не на рабочем месте?

В камине горел огонь, ярко и весело, как на праздник. Отец в трубке не кричал – он никогда не кричал, когда был серьезен. Чем хуже шли дела, тем тише, суше, прозрачнее делался его голос:

– Если к полуночи тебя не будет в Однице, там сменится куратор.

Связь оборвалась. Мать стояла на лестнице и смотрела вниз, совсем как в тот день, когда Мартин впервые увидел в ней ведьму.

– Я поеду, – сказал он, стараясь не смотреть ей в глаза. Не причинять лишней боли.

– Пожалуйста, будь осторожен, – сказала она шепотом. – Береги себя. Я очень прошу. Серьезно.

– Не волнуйся. До свиданья. – Он вышел, тщательно закрыв за собой входную дверь.

Кирпичная дорожка блестела в свете фонаря. Покачивались голые зимние ветки. Еле слышно поскрипывала скамейка-качалка, пустая, и стояла на краю стола забытая чашка.

– Мартин!

Распахнулась дверь за его спиной. Он обернулся. Секунду они смотрели друг на друга.

– Ничего, иди. – Мать отступила вглубь дома. – Если они убивают инквизиторов… Мартин. Я тебя очень прошу.

– Меня не убьют, – сказал он тихо.

* * *

– Я не прошла инициацию. – Скорчившись на гальке, Эгле больше не пыталась подняться. – Я не могу вам ответить. Я не знаю.

– А если я спрошу по-другому?! Если я…

Инквизитор покачнулся и замолчал, будто удивленный. Потом упал на колени, повалился на бок рядом с Эгле: в спине у него торчала рукоятка. Серебро с рубином, дорогущий реквизит. Эгле несколько секунд ничего не видела, кроме этой рукоятки.

Тонкие пальцы с длинными ногтями обхватили рукоятку и без усилия извлекли кинжал. Эгле мельком увидела клеймо оружейника и поняла, что это не реквизит, а подлинник, музейный экспонат. Ведьма снова пропала, будто растворилась в воздухе вместе со своим оружием. Это не может быть ничем, кроме дурацкого сна, подумала Эгле.

Фары упирались в стену ангара, яркий свет мешался с темнотой, в машине работал мотор и орала рация: «Пятнадцатый, почему молчим?! Пятнадцатый! Ответьте!» Мертвый инквизитор не спешил отзываться. Его коллега, почуяв неладное, выбежал из дверей ангара. Ведьма возникла прямо из темноты перед ним, провела кинжалом, как дирижер палочкой, и отступила в сторону. Второй инквизитор пробежал еще два шага и упал, тщетно пытаясь зажать руками рассеченное горло.

– Ты видишь, Эгле, – сказала ведьма, рассматривая свой кинжал, пока на лезвии шипела, испаряясь, кровь, – нет, пока что не видишь…

Ни пятнышка не было на ее светлом пальто, ни пряди волос не выбилось из-под шляпки. Всматриваясь во что-то, видимое только ей, ведьма улыбалась, молодела на глазах, разглаживались морщины:

– Заново Рожденная Мать сидит на Зеленом Холме и ждет своих детей. Смерти нет. Не тяни с выбором.

Эгле, залитая своей и чужой кровью, сидя на гальке рядом с двумя инквизиторскими трупами, не сразу поняла, где она раньше слышала подобные слова.

* * *

Известие о гибели двух инквизиторов в Однице застало Мартина в аэропорту Вижны. Ради того, чтобы выпустить его самолет на взлетную полосу, задержали регулярные рейсы.

В последние несколько дней Мартин совершал ошибки одну за другой, и мир вокруг разваливался, как посудная лавка, в которой слон раз за разом принимает неверные решения. Отдавая приказ о чрезвычайном положении в Однице – по телефону, – Мартин был почти уверен, что и это ошибка.

Он испытывал странное раздвоение: прекрасно понимая, что девочка-ведьма, которую он привел к себе домой, на самом деле не девочка и не ведьма, а тень, приманка, проекция Майи Короб на его больную совесть, – понимая это, он был уверен, что и второй раз поступил бы точно так же. Всей его инквизиторской подготовки не хватило, чтобы противостоять нави. И Эгле – Эгле, которая пыталась его спасти, – стала жертвой его психоза.

И снова раздвоение: он понимал мотивы Эгле. Простить ее – не мог. Как если бы она отдала мучителям живого настоящего ребенка.

Он точно знал, как это происходило: Майю привезли на полигон службы «Чугайстер». Земля была плотно утрамбована – ни травинки. Майю бросили на землю, сами встали хороводом вокруг – пятеро или шестеро. Ее отца среди них не было. Наверное, другая смена.

Они начали танцевать все вместе, положив руки друг другу на плечи. Как будто запустили по кругу огромную циркулярную пилу, сделанную из темноты и дыма. Черные иглы втыкались в Майю, превращались в нити, тянули и растаскивали ее на части, пока она не истончилась и не вывернулась наизнанку. Осталась пустая оболочка, которую положили в небольшой пакет на молнии. Мартин не понимал, откуда в его голове взялись и картинка, и даже запах фиалок, витающий в воздухе, – возможно, прощальный подарок от Майи Короб.

Телефон Эгле был отключен, Мартин не знал, где она. До сих пор в Однице? Или успела вылететь? Если не успела, ее загребут вместе со всеми.

«Я твоя сестра. Все ведьмы твои сестры». Имели слова какой-то смысл или это предсмертные бредни девочки, которая хотела видеть в Мартине старшего брата? Он скрипнул зубами: Майя, с ее подростковой косметикой, с ее нарядной блузкой и счастливой улыбкой, была привязана к нему совсем не сестринской привязанностью, он это видел и намеренно, мягко держал дистанцию. «Женщина, которая тебя не любит, – не твоя мать»… А вот это, возможно, искаженные мысли самого Мартина, даже не мысли – ощущения, подспудные страхи… Как говорила та флаг-ведьма: «Твоя мать презирает тебя… Ты ее горе, ее клеймо…»

Он вспомнил, какое лицо было у его матери, когда она сказала: «Так допроси меня!»

Он вспомнил, с каким лицом примчался в Одницу его отец, когда ведьма в торговом центре убила Эдгара. Великий Инквизитор что-то знал, но с Мартином делиться не счел нужным. Новые убийства инквизиторов в разных провинциях были согласованны, скоординированны, но Мартин не мог представить, чтобы ведьмы договаривались о таких вещах заранее. Как – по телефону?! Ведьмы – одиночки, они почти никогда не объединяются в команды… разве что во время пришествия ведьмы-матки, но такой случай задокументирован только однажды в истории, и мемуары Атрика Оля – очень, очень ненадежный источник…

Но шесть инквизиторов убиты за один день, в разных концах страны, и, похоже, это только начало. Тогда что происходит?

Ему захотелось немедленно позвонить отцу, но самолет уже заходил на посадку.

* * *

Наступила зимняя ночь – в курортной провинции, но все-таки зимняя. Эгле рысью бежала вдоль берега – пляж в этой части города был темен и пуст. По дороге выше по склону проносились машины, волочили за собой, как хвосты, обрывки музыки. Еще выше светились огни кафе и ресторанов. Еще выше стояло зарево – там, за цепью холмов, затмевал собой звезды курортный город, который никогда не спит, даже зимой.

Заново рожденная мать сидит на Зеленом Холме и ждет своих детей. И она же, по странной случайности, мать Мартина, его настоящая мать. Две инициированные ведьмы, мертвая и живая, повторяют этот текст слово в слово. Допустим, навка просто заговаривала Мартину зубы…

А зачем ей вообще было говорить с ним? Зачем, в худших традициях убийц-неудачников, затевать разговор вместо того, чтобы выстрелить в затылок?!

Может, по плану Майи все должно было выглядеть как несчастный случай? Чистил оружие… Не проверил патронник…

Эгле перешла на шаг, и сразу сделалось холодно. Она устала, болели ноги – спорт, конечно, спортом, но в повседневной жизни она не бегала со спринтерской скоростью на стайерские дистанции. Как далеко она успела уйти за два часа? Судя по тому, что еще не догнали, – достаточно далеко.

Будто передавая ей привет, в небе зарокотали вертолеты. Эгле бросилась к пустой спасательной будке, упала на гальку, заползла под настил между сваями. Вертолеты прошли совсем низко, но возвращаться, кружить, зависать не стали. Кто бы ни сидел там на борту – чтобы засечь Эгле, у них не хватило чутья. Она подождала немного для верности, потом выбралась и продолжила путь.

Вспыхнул в небе над городом, завис на секунду инквизиторский знак, стало светло, как днем, Эгле заметалась на берегу, но знак в небе быстро погас. Отдыхающие, наверное, решат, что это фейерверк, оптическое развлечение. А инквизиторы, если они есть в радиусе километра, теперь заметили Эгле и идут к ней; она снова побежала и не останавливалась, пока окончательно не выбилась из сил. Прошло минут пятнадцать. Ее опять не заметили.

Кто сидит на Зеленом Холме? Где находится этот холм? Почему Мартин должен был, по убеждению мертвой ведьмы, об этом непременно узнать?

При мысли о Мартине ей захотелось рыдать в голос. Она сжала зубы и снова побежала. Растрепанные волосы мотались по плечам, заколка давно соскользнула; будь у Эгле чемодан, она сняла бы пиджак, сменила залитую кровью блузку, натянула бы длинный свитер с высоким воротником. Но теперь центр Одницы для нее закрыт; наверняка тела убитых уже нашли. Наверняка ввели особое положение, как в прошлый раз, когда погибли школьники. Наверняка хватают всех неинициированных, и на этот раз жестче, без реверансов. А Эгле залита кровью, в том числе инквизиторской. По-хорошему, эту проклятую одежду надо немедленно сбросить, утопить… и остаться голой на ночном пляже?!

Уж лучше голой.

* * *

Ведьмы обожают такие помещения – подвалы, ангары, пустыри, заброшенные стройки. Пару раз в месяц патруль обязательно наталкивается на следы обряда – ведьмы оставляют их будто специально. Как знак: мы здесь. Нас стало больше. Вот красная нить на полу, или канат, или проведенная мелом черта. Вот свечи. Все просто.

Здесь было, впрочем, сложнее. Поверх эмоций «заново рожденной» тяжелым облаком висела другая энергия – убийство. Ангар был выжжен изнутри и снаружи радостью ведьмы, протыкающей сердце одному инквизитору, перерезающей горло другому. Мартину было физически неприятно здесь находиться.

Он попросил убрать фонари: в темноте ему было проще реконструировать события. Когда появились инквизиторы? Почему ведьма застала их врасплох? Был обряд завершен или его удалось прервать?

Инквизиторов было двое. Но и ведьм было две. Одна отвлекала, другая напала из-под морока. Скорее всего, воин-ведьма. Судя по отчету судмедэксперта, она действовала с хирургической точностью, используя длинное, тонкое, изогнутое лезвие. Инквизиторов зарезали, как телят, а ведь оба были опытные оперативники. Потом ведьмы, старая и новообращенная, разошлись, и след за ними остыл, осталась только радость чистого разрушения, висящая над окровавленным пляжем, как небольшой ядерный гриб. Если бы Мартин прибыл сюда на несколько часов раньше…

Он увидел что-то на темной гальке. Наклонился и поднял: это была янтарная заколка для волос. Мартин узнал ее в первую же секунду.

* * *

Избавляясь от одежды, Эгле уронила телефон на камни. Сколько раз он уже падал, и ничего. А теперь экран покрылся трещинами, и трубка отказалась включаться.

Эгле сложила в рюкзак все, что на ней было надето, оставив на берегу только туфли с носками, ключи, банковские карты, учетное свидетельство и компьютер. Догрузила рюкзак камнями, зашла в ледяную воду и, трясясь, забросила подальше от берега. Она надеялась, что море не выдаст ее тайну по крайней мере несколько суток.

Заново обувшись, сложив документы в полиэтиленовый пакет, она побрела дальше – голая дама с компьютером под мышкой. Метров через пятьсот ей встретился катамаран, накрытый брезентовым чехлом. Эгле позаимствовала чехол; близился рассвет, ветер пробирал до костей, Эгле точно знала, что простудится, но это было меньшее из зол.

Рано утром, стуча зубами, она зашла в курортный магазинчик у шоссе и застенчиво призналась парню-продавцу, что перебрала вчера с друзьями, упала в море и чуть не утонула спьяну. Вся ее одежда испорчена, и срочно требуется купить новую.

Удивительно, но парень повелся на ее точно рассчитанное кокетство, поверил откровенной небылице, от чистого сердца напоил чаем и накормил бутербродами. В углу магазина работал телевизор: инквизиторские патрули на улицах Одницы. Задержанные ведьмы в автобусе, напряженные испуганные лица. Портреты погибших инквизиторов: на фото оба выглядели благородными защитниками невинных.

– Который раз за последние два месяца Одницу потрясает очередное преступление, совершенное ведьмами, – драматически вещала женщина за кадром. – Совершенно ясно, что попытка Инквизиции ужесточить контроль не имела успеха. Репрессии по отношению к неинициированным ведьмам выглядят суетливой попыткой догнать уходящий поезд…

Эгле вышла из магазина в пляжных шортах, футболке и куртке с символикой Одницы, в кепке, делавшей ее на десять лет моложе, и с информацией о рейсах автобусов в направлении Вижны. На автовокзал нельзя и носа показывать, но, если поднять руку на трассе, может сработать.

* * *

«Это предательство, Мартин. Ты меня предаешь сейчас».

Он бродил по кабинету во Дворце Инквизиции, и люди в черных плащах смотрели на него с портретов. Все, что он делал в эту ночь – отдавал распоряжения, расставлял патрули и просматривал отчеты, – происходило будто в киселе. Будто в тумане, будто в сиропе.

«Это предательство».

Обыкновенная история. Классическая. Эгле отомстила ему самым диким и непоправимым способом. Эгле больше нет, есть чудовище в ее облике, и виноват в этом Мартин. А ведь он заранее чувствовал, что добром не кончится, когда звонил ей из аэропорта. Когда пытался вызвонить ее много раз, а телефон молчал, отключенный.

О чем он думал там, в своей квартире, когда она оставила ключи и ушла? О Майе Короб, которую уволокли в машину чугайстеры? О матери, которая его презирает, о Великой Ведьме, которая ждет на Зеленом Холме? Только не об Эгле. В тот момент Эгле умерла для него. Она почуяла это, пошла и умерла… совершенно в ее духе. Импульсивно.

Мартин застывал всякий раз, когда ему докладывали о новой пойманной ведьме: он боялся, что Эгле возьмут, что ее притащат во Дворец Инквизиции, что Мартину придется с ней разговаривать – с тем, кем она стала. А больше всего он боялся, что прилетит отец и явится ее допрашивать.

Всего во время рейдов взяли трех действующих: слабые, с неглубоким колодцем, рабочие ведьмы, не способные при всем желании убить инквизитора. Они понятия не имели, что случилось в лодочном ангаре, их там не было. А Эгле была.

«Это предательство, Мартин».

Если она таким образом хотела его наказать… Да, она преуспела.

Два инквизитора убиты в Ридне, два в Однице, по одному в Бернсте и Альтице. «Твоя мать презирает тебя». «Твоя мать сидит на Зеленом Холме…»

Среди задержанных «глухих» Эгле тоже не было. Может ли быть, что она ускользнула от патрулей и успела покинуть провинцию Одница?

Он вошел в базу зарегистрированных ведьм. Эгле была на контроле две недели назад; ее участкового звали Эрлин Гор, тридцать третий инквизиторский участок города Вижна. Мартин позвонил ему официально – через референта.

Назад: Часть вторая

Дальше: Часть четвертая