Глава восьмая. В логове врага
В начальный период войны к разоблаченной агентуре противника применялись самые жесткие меры.
Команда «Уничтожай немецких шпионов и диверсантов!» воспринималась буквально. Пока не поумнели. Агента врага нужно брать живым, ибо, ввиду отступления нашей армии и тяжелейшего положения на фронтах, оперативные игры с использованием перевербованных вражеских агентов практически не проводились.
Изощренность форм и методов гитлеровской разведки, ее высокая активность потребовали от чекистов огромного напряжения сил и энергии, профессионального мастерства, мужества.
В абвере и в СД простофиль не было. Там служили опытные профессионалы. Поединок с ними был чрезвычайно опасен. Посылая своего человека в логово врага, нельзя было отрешиться и от такой вроде бы крамольной мысли о перевербовке.
Наряду с явными врагами советского строя среди курсантов школ абвера и «Предприятия Цеппелин» имелись люди, оставшиеся в душе патриотами Родины. СМЕРШ засылал своих разведчиков с задачей найти их, помочь им встать на путь активной борьбы с врагом, привлечь к выполнению заданий советской контрразведки.
Одним из тех, кто побывал в логове врага, был Мелетий Малышев.
…Все началось с весеннего дня 1942 года, когда группа разведчиков, сопровождаемая вражеским огнем, на лодке возвратилась с простреливаемого «Невского пятачка» на правый берег реки. Выполняя боевое задание, бойцы проделали проход в минном заграждении противника, но понесли потери и взять «языка» не смогли. Не глядя друг на друга, молча они располагались на отдых. Минер Мелетий Малышев, вспоминая погибших товарищей, сидел в стороне. К нему подошел незнакомый, аккуратно одетый молодой командир. Поинтересовался фамилией бойца, назвал себя: «Сотрудник военной контрразведки фронта старший лейтенант Маковеенко».
Чекист старший лейтенант Владимир Никитич Маковеенко не в одночасье заинтересовался Мелетием Малышевым. Он присматривался к нему ранее. Маковеенко узнал, что Малышев изучал в педагогическом институте немецкий язык, знает основы радиодела, командованием части и товарищами по оружию характеризуется положительно. Реальный кандидат в разведчики.
Он сел рядом с Малышевым и, всматриваясь в его открытое лицо, завел неторопливый разговор. Чекиста интересовали подробности жизненного пути собеседника, его участие в боях под Лугой, Сиверским, Пушкином, на «Невском пятачке». В заключение он пояснил, что намерен привлечь Малышева, разумеется с его согласия, к выполнению поручения военной контрразведки.
– Есть подходящая кандидатура для проведения операции по внедрению, – доложил Маковеенко своему начальнику П. Соснихину, заслуженному работнику НКВД.
– Кто он?
– Ленинградец Мелетий Малышев. В прошлом – студент пединститута… Как и я. Боец 5-го отдельного запасного инженерного полка. Изучал в пединституте немецкий язык.
Подполковник Соснихин знал: если старший лейтенант Маковеенко предлагает кандидатуру для важной операции, то, стало быть, он имеет для этого все основания.
– Вызывайте Малышева в Ленинград, – распорядился Соснихин.
Через несколько дней бойца Малышева откомандировали в город на Неве. Там его с нетерпением ждал Маковеенко. Встретившись, они разговорились как старые знакомые. Маковеенко познакомил Малышева с положением на Ленинградском фронте, рассказал о попытках вражеской разведки внедрить своих агентов в наши войска.
– Чем же я могу быть полезен? – спросил Малышев.
Чекист не стал скрывать от него своего мнения о том, что именно он, Малышев, вполне подходит для выполнения важного задания советской контрразведки в тылу врага.
– Но для такой работы необходимо ваше добровольное согласие, – подчеркнул старший лейтенант.
– В чем суть задания? – спросил Малышев.
– Надо проникнуть в немецкую военную разведку.
– Коротко, но ясно, – заметил Малышев и задумался. Потом твердо сказал: – В принципе я согласен.
– Я и не ждал другого ответа.
– Но у меня к вам ряд вопросов. Первый: каким путем я окажусь на той стороне?
– Как перебежчик.
– Перебежчик – это предатель. А у меня есть родные… Жена, сестра, правда, двоюродная, Таней зовут… – Он представил себе любимую жену Валю, задорную, смеющуюся Таню. – Нет, добровольно сдаться в плен врагу не могу.
– Другого пути у нас нет. Этого требуют интересы дела, нашей борьбы с врагами, – спокойно убеждал Малышева старший лейтенант. – Даже легкая тень не упадет на ваше доброе имя – об этом мы побеспокоимся. Вам необходимо оказаться в плену у немцев. Военнопленных немцы вербуют в свои разведывательные школы, из них готовят свою агентуру. К перебежчикам они расположены больше. И это важно на первом этапе вашего пребывания в плену.
Против Ленинградского и Волховского фронтов активно действовал крупный орган немецкой военной разведки – абверкоманда-104, приданная группе армий «Норд». Она дислоцировалась в Пскове и имела в своем подчинении две абвергруппы. Одна из них – при 18-й немецкой армии, войска которой блокировали Ленинград с юга. Подготовку агентов-разведчиков и радистов для заброски в расположение и на коммуникации наших войск абверовцы вели в разведывательных школах. Чекистам было известно, что одна из них располагается в городе Валга, на границе Эстонии и Латвии. В распоряжении абверкоманды-104 имеется мощная приемопередающая радиостанция «Марс». Этим условным наименованием абверовцы прикрывают свой разведывательный центр. О замыслах «Марса», деятельности его шпионских школ чекисты почти ничего не знали. Перед ними была поставлена задача принять самые энергичные меры, чтобы проникнуть в тайны «Марса», иметь там свои глаза и уши. Это Малышеву и предстояло сделать.
– Для успешного решения этой задачи мы подготовим для вас такую легенду, чтобы ей поверили немцы. Она должна заинтересовать вражескую разведку, помочь вам оказаться там, где нужно нам, – говорил Малышеву чекист Маковеенко.
– А где? Можете сказать? – спросил Малышев.
– Разумеется. Против нашего фронта активно действует разведывательный орган абвера «Марс». Это – главный объект вашего внимания. Попасть туда – большая удача.
Не обращая внимания на объявления о воздушной тревоге и артиллерийских обстрелах города, Маковеенко и Малышев подолгу занимались вместе. Они готовились к трудному рейду: в деталях разрабатывали операцию перехода разведчика к немцам, изучали район его будущих действий на той стороне. Не раз советовались с подполковником Соснихиным, другими старшими товарищами. Чекист Маковеенко не уставал повторять:
– Противник будет относиться к вам с недоверием, сбивать с данных вами показаний. Не торопитесь с ответами, ни в коем случае не меняйте показаний. Не допускайте поспешности, навязчивости, излишнего любопытства. Немецкая контрразведка будет подсылать к вам провокаторов… Нельзя забывать, что абверовцы не доверяют своим агентам и постоянно проверяют их. Порой самыми изощренными методами. Провокаторы, осведомители, внезапные проверки и обыски – обо всем этом нужно помнить каждую минуту. В общении с окружающими старайтесь не задавать вопросов, больше слушайте… Поговорить, что-то рассказать о себе, поделиться наболевшим – потребность большинства людей. Используйте это в своих интересах.
Подготовка разведчика шла к концу, когда зашел подполковник Соснихин. Поинтересовался самочувствием, настроением Малышева, проверил, как он усвоил задание. В заключение сказал:
– У разведчика на его пути могут встретиться такие ситуации, такие препятствия, которые заранее просто невозможно предусмотреть. Вот тогда потребуется проявить смелость, выдержку, находчивость, смекалку, разумную инициативу, чтобы достичь намеченной цели.
– Постараюсь найти тропинку к этому «Марсу», – заверил своих наставников Малышев.
– Мы надеемся на вас. Желаем удачи, – прощаясь, сказал Соснихин.
С легендой «обиженный» советской властью уголовник Евгений Негин – Малышев ушел к врагу в ночь на 9 июля 1942 года.
Малышев перешел линию фронта в составе группы бойцов разведроты 21-й стрелковой дивизии, направленной из района Старо-Панова для захвата «языка». Маковеенко проводил разведчика, тепло попрощался с ним. Вернувшись в Ленинград, Маковеенко в рапорте на имя подполковника Соснихина отметил: «Во время перехода линии фронта Малышев вел себя исключительно хладнокровно, с большой выдержкой». Добавил на словах:
– А вот повезет ли ему в дальнейшем, получим ли мы желанный результат – время покажет.
Маковеенко и Малышев работали много, тщательно, шаг за шагом прослеживая весь наиболее вероятный путь разведчика, заранее определяя его поведение за линией фронта в самых различных ситуациях, предусматривая все, что предстояло ему использовать в интересах выполнения задания и чего следовало опасаться.
…Малышев ушел к врагу под видом бойца-разведчика, отставшего от своей группы при возвращении с задания.
Конвоиры доставили «перебежчика» в штаб какой-то воинской части. Там офицер в звании капитана с помощью переводчика сразу же приступил к допросу перебежчика. Капитана интересовали прежде всего сведения о части, в которой служил Малышев. Однако никаких существенных данных он капитану сообщить не мог, так как, согласно измененной биографии, находился в этой части всего две недели.
После этого Малышева доставили в вышестоящий штаб, где его начал допрашивать другой капитан, свободно владеющий русским языком. Спокойно, подчеркнуто вежливо он стал расспрашивать Малышева о его жизненном пути, близких родственниках, местах прохождения службы в действующей армии. Ответы бойко отстукивал на машинке солдат, сидевший за столиком в углу комнаты.
Мелетий отвечал четко, ясно, не отходя ни на йоту от хорошо усвоенной легенды. Этот первый допрос абверовца Малышеву запомнился на всю жизнь.
– Фамилия, имя? – немец строго посмотрел на Малышева.
– Негин Евгений Николаевич.
– Евгений Онегин? Может, сразу назоветесь Пушкиным?
– Такая фамилия…
– А еще другие фамилии?
– Другая?.. Неверов Евгений.
«Разбирается в русской литературе, – отметил про себя Малышев. – Наверно, из эмигрантов».
– Вот как? Еще и Неверов! – Немец скривил губы, сказал: – Мне доложили, что вы перебежчик. Так это или нет?
– Да, так.
– Что же вас заставило перейти на нашу сторону?
– По горло сыт советской властью. Надоело сидеть по тюрьмам. Ничего, кроме этого, я от власти не получил. Воевать за такую власть я не хотел и не хочу. Искал только случая, чтобы перейти к вам. И вот послали меня с группой разведчиков.
– Как вы оказались в разведке?
– Кому же там быть, как не таким, как я. Однажды выстроили нас… Подходит командир, спрашивает: «Воры, бандиты есть?» Все молчат, кто же признается… А я себя назвал: «Вор-рецидивист «Женька Неверующий». «Такой мне и нужен, – говорит командир. – Будешь разведчиком?» А что, правильно рассудил. Мы, воры, – люди смелые, рисковые, надежные. Куда надо пролезть, вылезти – умеем, – говорил с рисовкой Малышев. – Вот так я, простой советский заключенный, и стал разведчиком.
– Сколько раз сидел? – спросил немец.
Малышев ответил:
– Два. (Хотел сказать – три, но передумал. Нужно соблюдать чувство меры.)
– За что?
Малышев помедлил с ответом, а затем тихо сказал:
– Воровал.
– Вот как? У нас не Финляндия – там ворам рубили руку. Но и у нас за воровство премию не дают.
– Вы спросили – я ответил, – обиженно произнес Малышев.
– Где вас последний раз, как говорится, взяли? – спросил немец.
– В Ленинграде. Я там жил…
– За что?
– За воровство, – спокойно ответил Малышев.
По легенде, вор-рецидивист Евгений Неверов – персонаж, кстати, реальный – родился где-то в Белоруссии.
Родителей своих Женька не только не помнил, а просто не знал. Его босоногое детство вываривалось в асфальтовых котлах столицы. С ватагой беспризорников он терроризировал торговок на рынке. Базар начинал жить рано. Хозяева ларьков, палаток, мест на мостовой с утра пораньше спешили сюда со своим товаром. Протирая заспанные глаза и ругаясь, беспризорная ребятня разлеталась по базару, как воробьи, чтобы потом поодиночке или группой налетать на перекупщицу и вырвать из ее корзинки что-нибудь на зуб или взять «на хапок» у продавца какую-нибудь вещь и бежать с ней на десятую улицу. Среди этой чумазой ребятни выделялся Женька Неверов. Был он сначала сявкой – мелким воришкой, а затем в воровской иерархии поднялся на ступень выше: стал щипачем – карманным вором, промышлял и квартирными кражами. Жизнь уготовила ему судьбу вора-рецидивиста. Само собой разумеется, фамилий у него было несколько. Евгений Неверов по прозвищу Женька Неверующий – так и напрашивалось Фома Неверующий – стал еще Женькой Онегиным, со временем трансформировавшимся в Евгения Негина. Еще звали его «Хруст». Превыше всего для Неверова-Негина были денежные купюры. Он не любил измятые множеством рук замызганные бумажки, а обожал только хрустящие. Блатное слово «хруст» было ему близко и дорого.
Тысячи беспризорников пошли по правильному пути. Нашли свое место в жизни. Но не Женька Негин. Он не думал, не желал исправляться. Ему нравилась воровская жизнь бесшабашная, полная риска. А еще он был патологически жаден. Деньги для него были превыше всего в жизни. Ушел он в мир иной на взлете. Был подстрелен во время побега из лагеря, где в очередной раз отбывал наказание. Умер, не приходя в сознание. В этой жизни встретиться Малышеву с Негиным не довелось бы ни при каких обстоятельствах.
Малышева поместили в лагерь военнопленных. Два офицера разведслужбы с помощью переводчика продолжили допрос. Немцы хотели знать о воинских частях, в которых служил Малышев, о нем самом и сослуживцах, о положении в осажденном Ленинграде. Контрразведчики хорошо подготовили своего подопечного. Малышев твердо усвоил разработанную при его участии линию поведения. В который раз Малышев излагал немцам свою биографию, строго следя за тем, чтобы не произнести чего-нибудь лишнего, опасного для своей легенды.
В полном соответствии с заданием Мелетий сообщил гитлеровцам, что его призвали в армию в мае 1942 года и направили в 5-й отдельный запасной инженерный полк, где он стал сапером. Но вскоре заболел и попал в госпиталь. 29 июля прибыл на военно-пересыльный пункт и получил назначение в стрелковый полк, в котором прослужил две недели. Отвечая на вопросы немцев, Малышев по рекомендации чекистов старался дезинформировать немецкую разведку о работающих на оборону предприятиях Ленинграда, о возведенных вокруг города оборонительных сооружениях.
Советским военнопленным неожиданно заинтересовалась гитлеровская служба безопасности – СД.
Перед началом допроса моложавый эсэсовец, говоривший по-русски, строго предупредил Малышева:
– Нам известно, что русские – мастера забрасывать к нам своих разведчиков. Если ты послан с заданием, то, пока не поздно, сознавайся. Ничего плохого тебе не будет. Сможешь работать по специальности, где захочешь. Если не сознаешься, пеняй на себя. Мы все равно узнаем правду.
Затем эсэсовец изменил тактику, заговорил спокойно, уважительно, перешел на «вы».
Допрос шел долго, офицер СД выяснял, хорошо ли Малышев знает Ленинград, в каких частях Красной Армии проходил службу.
Когда Мелетий сказал, что служил в запасном инженерном полку, немец, глядя в упор на Малышева и не давая ему одуматься, задал подряд несколько вопросов:
– Знаете ли вы лейтенанта Бражкина?
– Да, знаю. Он из инженерного полка.
– А старшего лейтенанта Маковеенко?
– Нет, такого не знаю, – твердо, не опуская глаз, ответил советский разведчик.
– Вы заявляете, что сдались в плен добровольно. Если это верно, что заставило вас пойти на такой шаг?
Малышев повторил то, что уже говорил абверовцам.
Эсэсовец расспросил Малышева о положении в блокадном Ленинграде. Его интересовали цены на продукты, возможность на время снять квартиру в городе, порядок работы городского транспорта, как ездят в трамваях военнослужащие – за деньги или бесплатно.
«Зачем ему нужны эти сведения? – недоумевал Мелетий. – Может быть, для шпионов?» Разведчик был близок к истине: в Красногвардейске (Гатчине) в 1941–1942 годах дислоцировалась «Оперативная группа А» полиции безопасности и СД (айнзатц-группа), возглавляемая бригадефюрером СС и генерал-майором полиции Йостом Хайнцем. Группа, кроме контрразведывательной работы и проведения карательных операций, вела активную зафронтовую разведку. В подчинении айнзатцгруппы А находилась зондеркоманда 1А, размещавшаяся в Красногвардейске. В Гатчине, Красногвардейске и Натальевске дислоцировалась Оперативная команда 1Ц. Во главе ее был штурмбаннфюрер СС Курт Грааф. Эта команда вела усиленную подготовку к вступлению в Ленинград. Она наряду с проведением карательных операций против советских патриотов засылала в Ленинград специально подготовленных агентов из лиц, хорошо знающих город.
После опроса в СД, возвратившись в лагерный барак, Малышев облегченно вздохнул: «Наверное, это последнее испытание». Но вскоре убедился, что плохо знает своих врагов.
Проанализировав его показания, немецкие разведчики и контрразведчики, очевидно, пришли к выводу, что Малышев по доброй воле рассказал им далеко не все, что ему известно. И тогда они заговорили с ним на другом, своем языке.
На очередной допрос Малышева доставили в здание, находящееся за пределами лагеря военнопленных.
Там в отдельной комнате ждали трое – два офицера и солдат. Офицер, говоривший по-русски, развернул карту Ленинграда и начал допрос без предисловий:
– В каких местах города расположены батареи?
– Не знаю, так как часть, в которой я служил, находится не в городе.
– Где находятся пирсы, от которых военные катера отправляются из Петербурга в Ораниенбаум и Кронштадт?
– Это мне не известно.
– Может быть, ты назовешь фамилию командира дивизии, в которой служил до пленения?
– Не могу назвать, не знаю.
– Врешь! – злобно выкрикнул гитлеровец и прижал к лицу Малышева горящую сигарету. Немцы столкнули сидевшего на табурете Малышева на пол, стали его избивать. Но цели не достигли: ни по одному вопросу разведчик не изменил своих показаний.
Стремясь сломить его волю, решили подвергнуть Малышева одному, особо изощренному испытанию. Через несколько дней лагерные охранники перед рассветом грубо подняли с нар, вывели его во двор, бросили в кузов грузовой машины. Миновав окраину Красногвардейска, машина остановилась у канавы. Последовала команда:
– Раус. Выходи!
– Чудесная ночь, Негин, а? Кому в такую ночь хочется умирать? Но будем говорить начистоту. Как ни прискорбно, но вы оказались советским разведчиком. Об этом свидетельствует тщательная проверка. Мне приказано вас расстрелять. Выбора нет никакого, уже все позади. И все же я хочу предоставить вам этот выбор. Жизнь будет дарована в случае, если вы откровенно расскажете, с каким заданием прибыли к нам. Все. Думайте. Но я даю вам две минуты.
– Я все время говорил только правду. Врать сейчас мне нет смысла, – сказал Малышев.
По знаку офицера солдат завязал Мелетию глаза.
Раздались выстрелы.
Мелетий не сразу поверил, что остался жив. Пришел в себя, когда нему подошел офицер.
– Зачем же вы так? – упрекнул он капитана.
– Маленькая проверочка, – беспечным тоном объяснил офицер только что устроенную им инсценировку расстрела. – Старый, довольно затасканный прием, но действует безотказно, как «парабеллум».
Малышева отвезли обратно в лагерь.
Через полтора месяца, когда казалось, все страшное было уже позади, Малышева свалил с ног свирепствовавший в бараке сыпной тиф. Болезнь протекала тяжело. Но закаленный организм разведчика поборол и этот опасный недуг.
Двор лагеря военнопленных накрыл январский снег, когда Мелетий, одолев тиф, встал на ноги. Его переселили в жилой корпус, назначили санитаром. Весь день он находился на ногах, а вечером почти с пустым желудком в изнеможении валился на нары. Но сразу уснуть не мог. «Как видно, вопрос «Быть или не быть?» для меня уже решен, – размышлял Малышев. – Допросы, истязания, инсценировка расстрела, сыпняк – все это уже позади. Впереди – разведшкола абвера. Но как попасть в нее? Неужели не удастся?..»
Малышеву было необходимо попасть в абверовскую школу. «Но как же добиться этого, не вызывая у гитлеровцев подозрений?» – напряженно думал Мелетий. На память пришли слова подполковника Соснихина о смекалке, находчивости, разумной инициативе разведчика. «Инициатива в моем деле может его провалить или оказаться смертельной… Тот же Соснихин говорил, что действовать напрямик, открыто предлагать свои услуги абверу, разумеется, нельзя. Лучше всего идти в обход. Но как? – уже не раз спрашивал себя Малышев, однако ответа не находил. – Соснихину у себя в кабинете можно строить разные планы, рассуждать… А здесь, среди немцев, как мне быть? Терпение и терпение. Буду ждать».
Шло время, и в лагере появился некто Зорин, рослый узкоглазый брюнет в военном френче без погон. Ему на глаза и попался Малышев. Мелетий, видимо, произвел на него хорошее впечатление, потому как после беседы Зорина с Малышевым Мелетия переселили в комнату Зорина, назначили уборщиком кабинетов канцелярии лагеря. Уже через два-три дня разведчик понял: сделано это не без цели. Убирая кабинет коменданта лагеря, Мелетий неожиданно обнаруживал то «забытую» на столе денежную купюру, то недопитую бутылку шнапса, а один раз даже оставленный «по ошибке» в незапертом ящике стола пистолет с патронами. Его явно проверяли.
Еще одну проверку немцы устроили, когда в лагерь прибыли для знакомства с пленными, отобранными Зориным, два немецких обер-лейтенанта, хорошо владевшие русским языком. Эти офицеры вызвали Малышева в отдельную комнату, посадили его перед ярко горевшей лампой. Один из них сел напротив Мелетия, второй – сбоку. Они задавали ему вопросы на русском языке и, выслушав ответ, делились своими впечатлениями по-немецки. Несколько раз, не отрывая глаз от освещенного лампой лица Малышева, допрашивающий говорил своему коллеге:
– У меня нет никаких сомнений: это явный агент русской контрразведки.
Мелетий понимал все до единого слова: знание немецкого языка давало ему немалое преимущество перед противником. Сейчас же оно повернулось к нему оборотной, опасной стороной. Огромным усилием воли Малышев сумел сохранить хладнокровие, ни один мускул не дрогнул на его лице. Он, не выдав себя, с невозмутимым видом отвечал немцам. А вопросы следовали один за другим. И все-таки свершилось! Малышев был зачислен в группу военнопленных, отобранных для обучения в школе абвера. Вскоре их отвезли в Эстонию, в местечко Вана-Нурси, где располагалась диверсионная школа. Прибывшие прошли медосмотр, а через день один из приезжавших в Красногвардейск обер-лейтенантов повез их на грузовой машине дальше. «Итак, Вана-Нурси – первый объект абвера, встретившийся на моем пути. Жаль, что не удалось основательнее познакомиться с ним и с теми, кто здесь обучается», – посетовал Малышев.
Машина приехала в Валгу – небольшой городок, разделенный границей между Эстонией и Латвией, в южной латвийской части которого, как слышал Малышев еще в Вана-Нурси, располагалась разведывательная школа абвера. Размещалась она на улице Семинара.
Въехавшую во двор школы машину встретил немецкий офицер в форме капитан-лейтенанта. На чистом русском языке он объявил прибывшим, что с сего дня они – курсанты школы «Марс» и обязаны подчиняться установленным в ней порядкам. Через полчаса Малышев, переодетый в курсантскую форму – полувоенный френч с накладными карманами, предстал перед старшиной школы. Тот с немецкой пунктуальностью выполнял данное ему поручение – присваивал каждому курсанту псевдоним, сопровождая эту процедуру выразительным наставлением:
– С сего дня вы не Евгений Негин, а Евгений Лесков. О вашей настоящей фамилии никто не должен знать. Называть себя только по псевдониму. За нарушение – штрафной лагерь, а оттуда еще никто не возвращался.
Новоиспеченного курсанта Малышева, ставшего Лесковым, вызвал в свой кабинет капитан-лейтенант, он протянул Мелетию какой-то документ:
– Подпишите!
Это было «обязательство», напечатанное по-русски. В нем говорилось о добровольном сотрудничестве нижеподписавшегося с немецкой военной разведкой, неукоснительном выполнении разведывательных заданий, о наградах за геройство и суровое наказание, вплоть до расстрела, за невыполнение задания, за обман, дезертирство и предательство.
Мелетий дважды прочитал документ, четко вывел свою фамилию, псевдоним, дату. Затем с помощью капитан-лейтенанта оставил под обязательством отпечатки пальцев.
– Запомните, что в работе разведчика главное – конспирация! – сказал офицер, помещая подписанное Малышевым «обязательство» в сейф. – Вы должны держать в секрете свою фамилию, место рождения, адреса родственников.
Через несколько дней администрация собрала всех зачисленных в школу курсантов очередного набора. Наставления давали седовласый начальник школы подполковник Рудольф и его помощник капитан-лейтенант Шнеллер, с которым Малышев уже встречался. Курсанты, разумеется, не знали, что их начальники скрывали свои подлинные фамилии. Псевдонимом «Рудольф» прикрывался родившийся в России видный офицер абвера Адольф фон Ризе, а под кличкой «Шнеллер» маскировался опытный абверовец фон Шиллинг. В Первую мировую войну он находился в русском плену. Еще в довоенные годы фон Шиллинг занимался подрывной деятельностью против Советского Союза. Подполковник Рудольф на русском языке объявил курсантам, что завтра, 1 апреля 1943 года, в школе начинаются регулярные учебные занятия, и предоставил слово своему помощнику – капитан-лейтенанту. Заговорил капитан-лейтенант Шнеллер:
– Нам доложили, что все вы противники большевистского режима. Это главное условие ваших будущих успехов как разведчиков абвера. Но этого мало. Нужно умение, которое вы приобретете здесь. Мы научим вас, как переходить линию фронта и приземляться с парашютом, как вести себя в тылу противника, особенно при возникновении опасности, как собирать разведывательные сведения.
Шнеллер перечислил возлагаемые на курсантов обязанности, затем призвал их добиться осуществления на практике девиза школы: «Разведчик должен все видеть, замечать и слышать, сам оставаясь незамеченным». Шнеллер разъяснил курсантам требования установленного в школе режима.
В заключение сказал:
– Запомните: вам категорически запрещается рассказывать друг другу что-либо о своем прошлом, называть кому-либо свою настоящую фамилию, самовольно вступать в контакт с местным населением. В соблюдении этих правил заинтересованы вы сами как будущие разведчики абвера. Но, поскольку не исключены случаи их нарушения, предупреждаю: за невыполнение требований администрации последует строгое наказание.
Началась учеба курсантов. Малышев внимательно слушал лекции абверовских преподавателей, старался на практических занятиях. Очень скоро он воочию убедился, что руководящий состав, преподаватели и инструкторы «Марса» являются откровенными нацистами или их пособниками. Все они – лютые враги Советского государства. В отличие от своих наставников, курсанты школы абвера представляли собой довольно разноликую массу. Одни, согласившиеся на вербовку «в шпионы», видели в этом единственный шанс вырваться из-за колючей проволоки, чтобы перебраться затем через линию фронта к своим или присоединиться к партизанам. Другие, истощенные физически и сломленные морально, просто надеялись спасти свою жизнь.
Третьи, а таких, к счастью, было меньшинство, шли на сотрудничество хоть с СД, хоть с абвером вполне сознательно. Это были враги. Да, в школе встречались и уголовники, вынашивавшие «обиду» на советскую власть, и шкурники-приспособленцы, уверовавшие в победу гитлеровского вермахта. Но были и патриоты своей Родины, оказавшиеся в плену в силу разных обстоятельств. Малышеву предстояло найти среди них тех, кого вовлекли в агентурную сеть абвера обманным путем или они пришли сами с намерением вырваться из немецкого плена и попасть на сторону советских войск. Обезвредить предателей, помочь тем, кто остался верен своей Родине, и должен был разведчик Малышев.
С первых дней пребывания в школе Малышев заметил, что в ней царит гнетущая обстановка недоверия. Курсанты опасались друг друга. Те из них, кто был патриотом, знали, что в школе немало явных или скрытых врагов нашей страны, способных выдать гитлеровцам любого из курсантов за «нежелательные» настроения или намерения. Не избежал подозрений к себе и Малышев. Он ведь кто был? Перебежчик, уголовник.
Абверовцами среди местного населения были завербованы осведомители для изучения настроения будущих лазутчиков абвера. В самой школе было достаточное количество агентов администрации для «работы» с курсантами. Проверки Малышева продолжались…
Соседом Малышева по комнате был высокого роста брюнет с мохнатыми бровями. При знакомстве назвал себя Полянским. «Ты такой же Полянский, как я папа римский», – подумал Малышев.
Полянский находился с Малышевым на всех занятиях, в столовой, «заботился» о новичке. Вечерами рассказывал ему о себе, проявлял недовольство то качеством питания, то организацией занятий в школе, поругивал начальников, в первую очередь капитан-лейтенанта Шнеллера. Все это настораживало Малышева, который хорошо помнил слова своего наставника старшего лейтенанта Маковеенко о соблюдении осторожности в общении с курсантами разведшколы противника.
Как-то перед отбоем Полянский, правда, весьма осторожно, высказал ему, курсанту Евгению Лескову, сомнение в окончательной победе Гитлера над Советским Союзом. Разведчику стало ясно, что Полянский – подсадная утка, выполняет задание шефов школы.
– А я думаю, что они в конце концов выиграют войну, – спокойно, не желая портить отношений со своим соседом, заметил Малышев. – Тогда и мы с тобой окажемся на высоте.
– Ты, пожалуй, прав, – согласился Полянский.
Через день администрация школы переселила Малышева в другую комнату. «Закончилась еще одна проверка «преданности» курсанта Лескова нынешнему начальству», – с удовлетворением отметил Малышев. Однако ошибся, подумав, что она последняя. Немцы не спешили доверять всякому перебежчику.
Малышеву предстояло решить самую трудную задачу – понять, кто из курсантов и обслуживающего персонала школы, оказавшихся в плену, в душе остался верен своей Родине. Малышев должен был помочь им найти путь активной борьбы против немецких захватчиков. Надо было склонить этих агентов спецслужбы противника к явке с повинной, когда они окажутся в тылу советских войск. «Как это сделать? С чего начать?» – напряженно размышлял Малышев. Курсанты школы не доверяли друг другу. Некоторые из них, выслуживаясь перед администрацией школы и, очевидно, по ее заданию, следили за поведением и настроением сокурсников. Здесь ни для кого не были секретом случаи репрессий по отношению к тем, кто имел неосторожность обнаружить хотя бы признаки недовольства политикой нацистов. Малышев понимал, что стоит ему сделать один неверный шаг, как последует провал.
Малышев приступил к выполнению полученного задания. Он знакомился с курсантами, внимательно присматривался к ним, старался узнать их прошлое, настоящие имена и фамилии, в каких частях Красной Армии они служили до пленения, запомнить внешние приметы каждого из будущих шпионов. Один из них, Владимир Бабицкий-Володичка, признался Малышеву:
– Я в миру Володя Рыбкин. У меня абсолютный слух – классным радистом буду.
– Радист – профессия интеллигентная, – заметил Малышев, стараясь поддержать разговор.
– Ты абсолютно прав!
Малышев заметил, что Рыбкин-Бабицкий часто к месту и не к месту употребляет слово «абсолютно». Это было его любимое словечко. «Тоже своего рода примета – может пригодиться нашим контрразведчикам», – подумал Малышев. С того дня однокашники по школе стали называть Бабицкого «абсолютный».
Малышев знал, что, несмотря на строжайшие запреты, курсанты, доставленные в школу из лагерей военнопленных, тайком делились друг с другом различными новостями. Рассказывали о себе, о предстоящих забросках агентов, окончивших обучение. Своих настоящих имен не называли. Бабицкий же признался: он – Рыбкин. Что было строго запрещено. И это подкупало. Такому, казалось бы, можно верить. «Поработаю с ним, – решил Малышев, – попытаюсь склонить его к явке с повинной на нашей стороне».
Малышев проанализировал все разговоры с Абсолютным, его слова «Мне довериться можно…» и «Разве я не понимаю: чужая тайна – могила». При этом Абсолютный проводил ребром ладони по своей шее. Приговаривал: «Я никому ни-ни…», «За предательство одна цена – смерть. Как говорится, летательный исход…» Это Малышева настораживало: «Еще не услышав от собеседника никаких откровений, рьяно клянется в верности хранить тайну. И уж слишком шустрый этот Абсолютный. Буду изучать его дальше. Может быть, он мне пригодится». Однако по школе пошел слух, что Бабицкий выдал двух начинающих курсантов, доверившихся провокатору. Они «по секрету» рассказали ему, что пошли «в шпионы», чтобы вырваться из лагерного ада, а затем, при выброске на советскую сторону с разведзаданием от немцев, явиться к своим с повинной. Оба патриота были репрессированы.
«Вот гад! Маленький, юркий, а точнее, скользкий, Володичка лисичкой пытался влезть мне в душу», – оценил Рыбкина-Бабицкого Малышев. Он заметил, что однажды Бабицкий оживленно разговаривал с курсантом Ястребовым, и решил предупредить того об опасности. Стараясь не выходить из своего амплуа уголовника, подошел к Ястребову:
– Слушай сюда, Ястреб. Володичка Абсолютный-Бабицкий, или кто он еще, – курва продажная. Поберегись!
– Я понял. Спасибо тебе! – ответил Ястребов.
Малышев внимательно приглядывался к шустрому курсанту, называвшемуся Романом из Харькова. Он часто думал о нем: «Друг это или враг?» Однажды, заметив его во дворе школы, Мелетий подошел, поздоровался, спросил:
– Говорят, скоро будем с парашютом прыгать. Не слышал?
– Нет, не слышал. А ты, я вижу, потолковать со мной надумал? И предлог подходящий подыскал? Только стоит ли? – Роман одарил Малышева холодным взглядом и ушел в сторону.
«Ясно, он не доверяет мне, – рассудил Малышев. – У меня тоже есть на примете, кого следует опасаться. В первую очередь – Мышева. А еще есть Полянский и Бабицкий – Абсолютный».
Как определить осведомителя? Например, Полянский был замечен в общении с теми двумя курсантами, которые затем исчезли из школы. Рыбкина-Бабицкого Малышев «расколол» сам. Он даже пошел на некоторый риск, решив использовать в своих интересах возможности этих провокаторов. «Я бы с превеликим удовольствием пристрелил этого гада Полянского, – рассуждал Малышев, – но сейчас он может быть мне полезен, так как пользуется доверием администрации школы и, безусловно, знает кое-какие секреты».
Полянский знал: успех его в жизни зависит от тех, кто принимает решения. Начальник школы, его заместитель. А что может Лесков? Выполнив задание администрации школы по проверке Лескова – под этим именем находился Малышев, – Полянский потерял к нему интерес. Малышев, в свою очередь, решил для себя не сбрасывать со счетов провокатора. Получив очередную «пайку» табака, Малышев подошел к Полянскому, предложил ему половину:
– Ты же знаешь, я курю мало. Возьми. Другому бы не дал, а тебя уважаю за заботу обо мне. Не зря говорят: старый друг лучше новых двух.
Полянский с самодовольным видом принял подарок. Его подкупили слова Малышева об уважении к его особе. Расчет разведчика оправдался в полной мере: самолюбивый Полянский попытался набить себе цену хотя бы за счет своей осведомленности.
По возвращении с учебных занятий или с полигона он часто подходил к Малышеву, вполголоса заговаривал с ним. На этот раз, увидев подходившего Полянского, Малышев подумал: «Что хочет сегодня эта черная душа мне сказать?..»
Вот уж действительно в точку. Чернее личности, чем Ксенофонт Остроумов – немцы дали ему псевдоним Полянский, – было трудно сыскать. Московский инженер-строитель Остроумов люто ненавидел людей. Разумеется, свою ненависть к человечеству он тщательно скрывал. Иногда бросал фразу: «Как я люблю людей!» Оказавшись в немецком плену, Остроумов-Полянский самозабвенно служил нацистам. По мере своих возможностей пакостил людям. Осведомителем администрации школы Остроумов-Полянский стал и из-за своей патологической ненависти к людям, и от жадности. Он считал, что его тайная деятельность в школе (ранее он был осведомителем немцев в лагере советских военнопленных) принесет ему какую-то выгоду. Правда, при этом понимал – не все меряется деньгами, но если к любому делу подойти с умом, то может подфартить. Люди же глупы и доверчивы, и на его век дураков хватит. Еще Остроумов-Полянский испытывал болезненную потребность в алкоголе.
«Человек – опасное животное. В гнусных своих помыслах он изощреннее любого хищника», – втайне для окружающих считал Остроумов. Хищником же был он сам, точнее – шакалом.
– Новость слышал? – обратился Полянский к Мелетию. – Вчера поймали советскую разведчицу.
– Рассказала что-нибудь интересное?
– Пока молчит, но немцы из нее все им нужное выжмут. В том, что она разведчица, сомнений нет.
– А что, у нее это на лбу написано?
– Конечно, нет. По нательному белью определили. Они «там» всем разведчицам одинаковое белье выдают. Это точно установлено.
– Вот оно что! Надо полагать, наши здешние начальники таких ошибок не допускают. Когда придется быть на той стороне, не хотелось бы погибать из-за одинаковых портянок.
– Нет, наши хитрее. Они забрасывают в тыл к Советам большие группы ребят в красноармейской форме. При этом учитывают любую мелочь. А уж кальсоны явно советские… Иногда дают им «личные» письма, даже «семейные фотографии»…
«Ну что ж, с паршивой овцы хоть шерсти клок, – подумал Малышев о Полянском. – Услышанное от него надо бы довести до сведения чекистов… А пока займемся Мышевым».
Этого низкорослого курсанта, отличавшегося странной подпрыгивающей походкой, Мелетий знал не первый день. Они в свое время чуть ли не рядом лежали в бараке для больных красногвардейского лагеря военнопленных. Тогда Мышев высказывал свои намерения мстить большевикам за репрессированного отца. Заявлял:
– Когда абвер пошлет меня за линию фронта, а я этого добьюсь, то попрошу автомат и к нему побольше патронов. Я Советам батьки не прощу!
Теперь в школе Мышев таких разговоров с курсантами не вел. И с Малышевым не заговаривал. Но как-то вечером после лекции о положении на Восточном фронте Мышев подошел к Мелетию:
– Нам сегодня рассказывали о Шлиссельбурге, – заговорил Мышев тихо и вкрадчиво. – Но я лектора толком не понял. Что там произошло? Ты, Лесков, наверно, в этом разобрался…
– Лектор сказал: «Еще в январе войска 18-й армии начали выравнивать линию фронта», – спокойно пояснил Малышев.
– А сам-то как думаешь? – допытывался Мышев. – Может, немцам классно дали под жопу и они до сих пор еще не очухались?
– Я верю лектору. И добавить ничего не могу, – следя за каждым своим словом, ответил Мелетий.
– Все ясно. Послушай, Лесков. Ты бывалый парень, тебе известна пословица: «Повинную голову меч не сечет». Как ты думаешь, большевики придерживаются этого правила?
– Может, спросишь что-нибудь полегче? А зачем тебе это знать?
– Мало ли что может случиться в жизни, – загадочно улыбнулся Мышев. – Имей в виду: меня это очень интересует. Ну, мы с тобой об этом еще потолкуем.
На следующий день Мелетий, встретив Романа из Харькова, шепнул ему:
– Подожди. Есть серьезный разговор. Ты Мышева знаешь? Такой зайчик – прыг-скок. Так вот, он в Красногвардейске одни песни пел, а здесь заводит другие. Надо бы его понаблюдать.
Через несколько дней, на ходу бросив Малышеву: «Зайчика» засекли. Ходит к шефу. Будь осторожен», Роман пожал Мелетию руку выше локтя. Как понял Малышев, этот жест означал: «Спасибо. Провокатор раскрыт…»
Малышев пошел на некоторый риск, решив использовать провокатора Бабицкого в своих интересах. К этому времени он и другие курсанты установили еще одного провокатора – Николая Мышева.
– Слушай, ты вроде Володи похожий на Петю, – жестко обратился Малышев к Володичке Бабицкому. – Тебя грозился задушить Мышев.
– Это за что же, за какие такие коврижки? – побледнев, спросил Бабицкий.
– А то не знаешь! Мышев говорит: «Я перед своими в долгу. Ну хоть одну сволочь в школе порешу».
– Это Мышь… – растерянно произнес Абсолютный.
– Будет тебе не только мышь, но и крыса. Твою тонкую шею перегрызет.
Разговором с Малышевым Бабицкий был явно напуган. Что он там предпринял, что сказал своим кураторам, Малышев так и не узнал, но только через несколько дней Мышев из школы исчез… «Сработало. Одним провокатором стало меньше», – отметил про себя Малышев.
Забегая вперед, можно рассказать, что заброшенный на нашу территорию хитрый Бабицкий забился в такую щель, что чекисты долго не могли его найти. Володичка и не собирался выполнять задание абвера. Он любой ценой хотел сохранить свою шкуру.
В конце концов Абсолютный был обнаружен. Этому способствовало его любимое словечко. На нем предатель и споткнулся.
Малышев все время приглядывался к своему соседу, который поселился в их комнате после Полянского. Юрий Чистяков, так нарекли его в школе, держался независимо, строго выполнял установленные в школе порядки, добросовестно усваивал шпионские науки, лишнего не болтал. Он встречался с курсантом Константиновым, но в комнату, где проживал с Малышевым, его не приглашал.
Мелетий не раз задавал себе вопрос: кто он, его сосед? Курсант разведшколы абвера, усердно готовящийся к выполнению шпионского задания против своей страны, или?..
Малышев узнал, что товарищ соседа Константинов, выпускник разведшколы, в ближайшие дни идет по заданию немцев на советскую сторону. Мелетий тщательно проанализировал поведение Чистякова. Некоторые из курсантов школы не скрывали своей ненависти ко всему советскому и открыто выступали против строя, существующего на их Родине, нелицеприятно выражались в адрес руководителей Советского государства. Малышев ни разу не слышал от Чистякова подобных высказываний.
Однажды на лекции о положении на советско-германском фронте лектор распинался об успехах вермахта. И хотя в этой лекции чувствовалась наглая ложь, от Малышева не укрылось, что возвратившийся с лекции Чистяков находится в удрученном состоянии. Малышев решил рискнуть.
Неожиданно представился случай. Во время ночных прыжков с парашютом у одного курсанта не раскрылся купол. Он упал в центре полигона. Малышев и Чистяков оказались поблизости. Подбежали к погибшему. Следом подошел инструктор. Споткнувшись о стропы парашюта, он грубо выругался. Чистяков скрипнул зубами, зашагал в сторону. Малышев услышал из темноты: «Сволочи… Хотят, чтобы мы за них жизни не жалели, шли против своих!»
Малышев догнал Чистякова, тихо спросил:
– Ты для инструктора ругался или для меня?
Чистяков резко остановился, подступил к Малышеву, сказал зло:
– Доносить собрался? Иди докладывай, не стесняйся. Не зря ты с Полянским якшаться стал.
– Может быть, скажешь, кого я выдал?
– Пока нет.
– Шпионом быть не собираюсь.
Чистяков задумался. Наконец спросил:
– Кто ты такой?
– Такой же, как и ты.
– А может, наоборот, вражина вроде Полянского?
– Мы живем с тобой в одной комнате не один день. Разве я похож на осведомителя?
Чистяков снова замолчал, он все еще сомневался в Малышеве, через несколько минут сказал:
– Ну, хорошо. Объясни, чего ты хочешь?
– Я знаю, Константинов – твой друг. Он уходит по заданию абвера в советский тыл. Поговори с ним, убеди явиться к своим с повинной. Имей в виду, это единственный верный путь для тех, кто оказался в разведшколе абвера.
– А нам тут говорят: будешь задержан на той стороне или явишься с повинной – все равно расстрел.
– Запугивают. На самом деле явка с повинной – самый лучший выход и для Константинова, и для тебя.
И Чистяков произнес такие нужные Малышеву слова:
– Я тебе поверил, сегодня переговорю с Константиновым.
Вечером того же дня Чистяков сообщил Малышеву, что его друг согласен.
– Славно! – обрадовался Мелетий. – Повидай его еще раз и расскажи, что он должен передать армейским контрразведчикам. – Малышев перечислил все, что считал необходимым сообщить ленинградским чекистам. Чистяков выполнил и эту просьбу Малышева.
Школа в городке Стренчи имела отделение – выходной лагерь, куда направлялась агентура, окончившая обучение в других отделениях школы и предназначенная к выброске в советский тыл. Здесь заканчивалась их подготовка и производилось «спаривание» разведчиков и радистов в агентурные группы. Сюда и был переведен Константинов. Перед заброской агенты сводились в резидентуры по 2–3 разведчика и радист. Переброска происходила самолетами с Псковского, Смоленского и Рижского аэродромов и в исключительных случаях – пешим порядком.
Константинова – радиста и разведчика Красилова свели в одну группу. Старший разведывательной группы Георгий Красилов был в форме старшего лейтенанта, Константинов – лейтенанта. Их направили пешим порядком.
Для возвращения агентам дали устный пароль «Петергоф» (абверкоманду-104 возглавлял подполковник Генрих, он же Петергоф). Во время перехода линии фронта они попали в засаду СМЕРШа. В вещмешке лейтенанта Константинова была новейшая приемопередающая радиостанция, у старшего лейтенанта Красилова – деньги в сумме 100 тысяч рублей, взрывчатка. Лейтенант вел себя спокойно, даже как бы радовался тому, что его задержали, Красилов же был в крайне удрученном состоянии. После первых допросов их отправили в Ленинград. Старший лейтенант Георгий Красилов и лейтенант Николай Константинов предстали перед сотрудниками Управления контрразведки СМЕРШ Ленинградского фронта.
Капитан Маковеенко (ему присвоили очередное воинское звание) и подполковник Соснихин внимательно выслушали «лейтенанта», порадовались успехам курсанта школы абвера Лескова, разведчика военной контрразведки Малышева. СМЕРШ постепенно проникал в тайны «Марса» – абверкоманды-104.
Все попытки заставить Георгия Красилова сотрудничать с чекистами закончились неудачно. По приговору Особого совещания его расстреляли.
В тридцати километрах от Валги, в небольшом латвийском городке Стренчи, располагалась вторая школа «Марса», в ней готовили разведчиков-радистов. Когда в Валге заканчивался курс шпионских наук, туда прибыл шеф подготовки радистов. Он побеседовал с каждым выпускником, отбирая тех, кто, по его мнению, годился для изучения радиодела. Малышев подошел за хороший слух, знание латинского алфавита. Уголовник Женька Неверов, он же Евгений Негин, чью биографию чекисты использовали для легенды Малышева, нигде и никогда не учился. Мелетий же, по легенде – Евгений Негин, школьником все-таки был. Среди тех, кто поехал в Стренчи, были Роман из Харькова и Ястребов.
На новом месте Мелетий познакомился с обслуживающим персоналом и узнал, что в здании школы радистов до войны размещалась психиатрическая больница. Летом 1941 года, когда за полевыми частями вермахта в Стренчи прибыло подразделение полиции безопасности и СД, все душевнобольные были умерщвлены, а здание передано абверу.
Порядки в школе радистов были такие же, как в Валге. Объяснялось это просто: обе школы подчинялись абверкоманде-104, находились под началом подполковника Рудольфа и, по существу, являлись единым учебным комплексом шпионского центра группы армий «Норд». В школе Стренчи, кроме радиодела и других специальных дисциплин, преподавалась так называемая «История России». Читал ее белоэмигрант, носивший псевдоним Филатьев. Он люто ненавидел советскую власть и не скрывал, что готовит план создания органа террора при штабе предателя Власова и составляет списки лиц, которые, по его мнению, должны быть репрессированы в первую очередь. Со своим планом он выезжал в Ригу, где встречался с Власовым.
Малышев постоянно старался быть начеку. Понимал, несмотря на то что он изучался через внутрилагерную агентуру и уже в школе абверовцы подводили к нему своих агентов, они его в покое не оставят. Да, в абвере простаков не было. Проверку курсантов администрация школы осуществляла постоянно. Курсантам разрешалось посидеть в кабачке. Капитан-лейтенант Шнеллер говорил курсантам:
– Надо же вам напомнить, что на свете, кроме всего прочего, существуют вино и женщины.
Во время очередного посещения кабачка к Малышеву подсела длинноногая брюнетка. Она молчала, и Малышев заговорил первый, глядя на ее грубые руки:
– Однако мощные у вас ручки.
– Трудовые.
Малышев перевел взгляд на предплечье девицы, заметил:
– А кожа красивая.
– У меня вся тела такая, – изрекла брюнетка.
«Да, интеллект. Мне ее нечего опасаться, а вот Николая следует предупредить, что девицы в кабачке чересчур любопытны и, несомненно, они подсажены сюда». Малышев подозвал появившегося в кабачке подвыпившего курсанта Николая Пащенко, вежливо обратился к девице:
– Прошу великодушно извинить. Дело в том, что мы с товарищем должны поднять бокал по поводу одного, только нам одним известного события.
Пащенко закивал головой в знак согласия. Наградив Малышева презрительным взглядом, брюнетка молча встала и удалилась, Николай сел на освободившийся стул.
– Надеюсь, тебе известно, что представляют собой эти девицы? – спросил Малышев Пащенко.
– Конечно, известно, – ответил тот. – Это информаторы нашего шефа. – Помолчав, сказал: – Знаешь, Женя, сегодня у меня день скорби. И потому я пью. Давай почтим память моего отца. О судьбе его до сего дня знал только я. Сегодня исполнилось ровно два года, как гитлеровцы убили его за связь с партизанами. Я никогда не прощу им этого.
– Пусть родная земля будет ему пухом, – поднял рюмку Малышев. – Я верю: память о твоем отце не умрет.
– Благодарю тебя. Ты хороший товарищ. Скажу тебе откровенно: я выпил сегодня много, но спиртное не действует на меня. Сейчас ты узнал, что я ненавижу гитлеровцев. У тебя сразу возник вопрос: как же я в таком случае добровольно пошел в услужение к ним? Этого не скажу… Ты парень умный, догадаешься сам.
– Мне все ясно, – ответил Малышев. – А тебе желаю только одного: будь до конца честным, будь человеком.
Пащенко наклонился в сторону Малышева, шепнул ему на ухо:
– Я обнимаю тебя.
– Я тебя тоже, – в тон ему ответил Мелетий. – А сейчас пора уходить отсюда…
С первых дней пребывания в школе радистов Малышева интересовал курсант Кулешов. Серьезный, выдержанный, он нередко высказывался отрицательно по адресу немцев. «Кто он? Агент-провокатор?» – не раз мелькала у Малышева мысль, но после нескольких бесед с Борисом Кулешовым он от нее отказался.
Как-то в разговоре с Малышевым Кулешов сокрушенно произнес:
– Немцы нагло ворвались в нашу страну, а нас хотят сделать своими помощниками…
– Зачем же ты пошел в эту школу?
– Абверовцы обманули меня.
– Как это случилось?
– Очень просто. После пленения я содержался в обычном лагере. Пытался бежать. Поймали, избили, определили в штрафной лагерь. В том лагере на территории Литвы, где я оказался, погибают от истощения до тридцати человек в день. За малейшую провинность пленных убивали на месте. Из этого лагеря была одна дорога – на тот свет. Каждый из пленных мечтал вырваться из этого ада. Однажды нам объявили: германскому командованию требуются саперы. Я и записался… Нас привезли в Вана-Нурси, а затем в Стренчи. А какие здесь саперы – сам знаешь…
– Что же теперь? – поинтересовался Малышев.
– Все время думаю только о возвращении к своим, – признался Кулешов. – И боюсь… Говорят, наши агентов абвера расстреливают…
– Немцы запугивают, – Малышев положил руку на плечо Кулешова. – Еще не все потеряно. Родине можно помочь и здесь.
– Знал бы, что делать…
Малышев дал понять Кулешову, что является советским разведчиком, и предложил ему выявлять среди курсантов и обслуживающего персонала школы тех, кто патриотически настроен, склонить их к явке с повинной. Сам же Кулешов после выброски в тыл Красной Армии должен был обратиться к командованию и просить отправить его в Ленинград, в Большой дом.
Курсант Попов отличался крайней скрытностью. Малоразговорчивый, хмурый, он все время о чем-то напряженно думал. «Надо побеседовать с ним по душам», – решил Малышев. Но когда узнал, что Попов перебежчик, отложил на время свое намерение. Поинтересовался у Пащенко:
– Говорят, Попов – перебежчик. Верно это?
– Да. В начале войны он перешел на сторону немцев. Но, судя по его поведению, глубоко раскаивается, переживает. Держится независимо, начальству не прислуживает.
Однажды в кабачке во время беседы с Малышевым выпивший Попов разоткровенничался:
– В школе все знают, какой страшный грех я взял на свою душу, – перешел к немчуре. А теперь они делают меня шпионом. А я решил за свои грехи держать ответ на той стороне. Что бы мне ни угрожало…
– Что же собираешься делать?
– Рассказать своим все, что узнал о делах и замыслах абвера.
– А я попрошу тебя об одном: пока ты здесь, никому ни слова о своих намерениях. А у своих расскажи всю правду.
В один из августовских дней, после окончания занятий, к Малышеву подошел Роман. Харьковчанин был чем-то взволнован.
– Я только что слушал Москву, – сообщил он. – Наши войска освободили Харьков. Ты понимаешь! Освободили мой родной город, моих родителей, родичей.
– Поздравляю тебя от всего сердца. Но скажи честно, держишь ли ты на душе против меня что-нибудь?
– Было дело, – признался Роман. – Вначале думал, что осведомитель администрации. А теперь убежден, что ты правильно поведешь себя на советской стороне, когда тебя пошлют немцы.
– Я тоже уверен в тебе, Роман.
Малышев заметил, что Роман из Харькова поддерживает близкие отношения с Киргезовым. Уроженец Казани, крепыш Марат Киргезов отличался решительным характером. Говорили, что он пытался бежать из лагеря военнопленных, но неудачно.
Среди курсантов он пользовался доверием, нелестно отзывался о нацистах. И когда подошло время для заброски курсантов абвера Романа из Харькова и Киргезова в советский тыл, Малышев посоветовал ему:
– Слушай, Роман, при отправке на задание постарайся взять себе в напарники отъявленного мерзавца вроде Яковлева и сдать его на нашей стороне кому следует.
– Яковлева?
– Его. В прошлом – уголовник. В начале войны был призван в армию, но дезертировал, скрывался дома, пока не дождался прихода немцев. Он об этом сам раззвонил. Верно служит абверу.
– Ну-у, Лесков, – изумился Роман, покачал головой. – Сам-то я до этого, пожалуй, и не додумался бы.
В лагере, а тем более в школе абвера, подлый человек, предатель, рано или поздно проявлял свое вражеское нутро. Малышев, по мере своих возможностей, выявил нескольких из них.
– Это еще не все, – продолжил он разговор с харьковчанином Романом. – А Киргезову – взять себе в напарники Буряка Аркадия, или Петросяна. Он и не Петросян вовсе, а чеченец Юнусов – бандит. Вот Геворкян – тот действительно армянин, и еще есть один армянин – предатель Григорян… Таких хватает. Сапрыкин – непонятной национальности… Отъявленные предатели. Гады! Таких подонков в школе достаточно.
Среди курсантов школы абвера встречались и нерусские. Немцы к этому относились с присущим им рационализмом. Ведь в Красной Армии воюют грузины, армяне, казахи, туркмены, узбеки. В школах абвера не было евреев. Как правило, их при пленении немцы расстреливали сразу.
Убедившись, что курсанту Башилову можно довериться, Малышев обратился к нему:
– Надо сделать так, чтобы у тебя в напарниках оказался явный враг. И на той стороне его быстренько обезвредить.
– Удастся ли такое? – высказал сомнение курсант.
– Время покажет.
Как-то обмениваясь впечатлением об обязательной для курсантов лекции о государственном устройстве, экономике Советского Союза, в которой лектор уж слишком начал восхвалять Вооруженные силы «великой Германии» – вермахта, Ястребов заметил:
– Голова пухнет от этой б… (он хотел сказать брехни, но поправился) трескотни.
– Похоже, лектор самого доктора Геббельса переплюнул, – согласился с ним Малышев.
– И это он пел нам, тем, кого посылают на ту сторону, – возмутился Ястребов.
Приучая курсантов к обстановке в советском тылу, где им предстояло действовать, администрация школы разрешила курсантам при обращении друг к другу употреблять слово «товарищ», а также разучивать и петь советские песни. На специально изготовленных макетах советских городов курсантов обучали правилам ориентировки и маскировки. Словом, дело было поставлено солидно. Во время занятий в школе разведчиков-радистов курсанты усиленно практиковались в работе на аппаратуре. Пользуясь ею, некоторые втайне от инструкторов настраивались на волну Москвы, слушали сообщения Совинформбюро. Абверовцы, предполагая о такой возможности курсантов, разрешили им слушать передачи из Москвы. При этом они считали полезными для своих агентов знания истинной обстановки в Советском Союзе.
– Да, не в ту степь заехал лектор, – сказал Малышев.
– Это когда наши чистят немчуру в хвост и гриву, – произнес Ястребов и осекся, испугавшись своих слов.
– Правильно оцениваешь обстановку, – подбодрил курсанта Мелетий, добавил: – Когда окажешься на нашей стороне, надеюсь, знаешь как поступить.
– Знаю, – тихо произнес Ястребов.
– Через три дня мы выпускаем ваш курс, – сказал Малышеву заместитель начальника школы. – А еще через три дня переправим вас к русским. О деталях проинструктируем. До выброски в тыл противника будете жить в другом корпусе вместе со старшим вашей группы.
Старший оказался мрачноватым неразговорчивым человеком. Лишь буркнул:
– Ресин.
И больше ни слова не произнес. Малышев назвал себя. Ресин не докучал Мелетия никакими вопросами. За день до выхода на задание Ресин заболел. Ночью он бредил, называл кого-то «товарищ майор», рассказывал о разведывательной школе, администрации и выпускниках школы. Утром Ресин сказал:
– Ночью мне пришлось туго, был жар. Надо сходить к врачу. Не слышал, я тут… не бредил, часом?
– Не знаю. Я сразу же заснул.
Ресин пошел умываться. Малышев обшарил карманы его куртки. В записной книжке оказалась фотография молодой женщины. На обороте – имя, написанное латинскими буквами – «Инга». «Еще одна проверка», – решил Мелетий.
Через полчаса он уже докладывал начальнику школы о том, что говорил «в бреду» заболевший Ресин. Выслушав его, шеф школы заметил:
– Вам, Лесков, повезло. Если бы не эта случайность, все могло кончиться для вас печально. Мы, разумеется, примем надлежащие меры.
На следующий день начальник разведшколы вызвал Малышева. В кабинете были и другие офицеры. Они поинтересовались, готов ли Малышев к выполнению ответственного задания в тылу русских войск. Получив утвердительный ответ, шеф школы объявил:
– Старшим вашей группы будет разведчик Иван Гладких.
Когда их свели вместе, Мелетий попытался установить с напарником, интеллигентного вида блондином, близкие отношения, но успеха не имел. Правда, Гладких признался ему, что пошел в школу абвера, чтобы вырваться из лагерного ада, но до конца раскрыть душу не пожелал.
В середине января 1944 года находившиеся в Валге агенты абвера узнали, что войска Ленинградского и Волховского фронтов перешли в решительное наступление. Подполковник Рудольф отдал приказ: пяти разведывательным группам срочно подготовиться к выходу на задание. Администрацией был устроен прощальный ужин, и агенты в сопровождении офицеров абвера выехали в Изборск, где находился один из переправочных пунктов абверкоманды-104. Две группы остались в этом пункте, а три, включая группу Гладких – Малышева, под командой капитана из «Марса» направили в Псков, а затем в поселок Козево близ станции Сиверская. Там располагалась абвергруппа-12, приданная 18-й немецкой армии. Ее возглавлял капитан Гопп. Малышев намеревался познакомиться с отдельными сотрудниками абвергруппы, а если представится возможность, то и с агентами, подготовленными к заброске в тыл советских войск. Однако абверовцам было не до него. Они торопливо паковали свое имущество. Готовились к отступлению. Вскоре абвергруппа-112 в спешном порядке перебазировалась из Кезево в район Луги. Вместе с ними в деревню Ситенку прибыли и Гладких с Малышевым. Не успели они расположиться на новом месте, как их вызвали в штаб абвергруппы-112.
– Сегодня – на задание! – распорядился капитан из абверкоманды-104 и приказал срочно получить необходимое снаряжение.
Абверовские снабженцы подошли к делу ответственно и скрупулезно, не забыли ни одной мелочи. Кроме автомата ППШ и двух наганов, Гладких и Малышев получили финские и перочинные ножи, компасы, электрические фонарики и даже свечи, продукты, табак и водку. На текущие расходы им выдали более двадцати тысяч рублей. Малышев как радист получил портативную приемопередающую радиостанцию типа «Север» и необходимую документацию для приема и передачи в радиоцентр кодированных радиограмм.
Старший разведывательной группы Иван Гладких предстал перед своим напарником в форме старшего лейтенанта Красной Армии. Согласно выданному удостоверению личности, он значился командиром роты 130-го отдельного мостостроительного батальона. Мелетий Малышев стал лейтенантом – командиром взвода этого же батальона.
Капитан из абвера развернул крупномасштабную карту Ленинградской области и достал оформленные по всем правилам командировочные предписания, согласно которым старший лейтенант Гладких и лейтенант Лесков (Малышев) по приказу командира 130-го ОМБ направляются в район Ящера – Дивенская – Мшинская «для проверки состояния мостов через водные преграды». Затем он обрисовал обстановку и поставил перед агентами задачу:
– Вам надо вести непрерывное наблюдение за передвижением частей Красной Армии по железной и шоссейным дорогам в направлении Красногвардейск – Луга, выяснять номера частей, фамилии командиров. Особое внимание обращайте на танковые и артиллерийские подразделения. Радиосвязь с центром – согласно графику. Вопросы есть?
– Нас не может не интересовать время возвращения в абверкоманду, – отозвался Гладких.
– Судя по обстановке, войска группы армий «Норд» остановятся на линии русско-эстонской границы от Пскова до Нарвы. Следовательно, вы можете оказаться в глубоком тылу.
– Что нам тогда делать? – спрашивал Гладких.
– Я уверен, что после выполнения задания вы сумеете добраться до линии фронта. У вас для этого с собой достаточно бланков командировочных предписаний, – ответил капитан. Добавил: – В любом случае победа будет за нами, не забывайте этого!
Капитан протянул руку Гладких, затем Малышеву.
– С богом, как говорят ваши соотечественники, – улыбнулся он. – До встречи в более благоприятной обстановке.
Офицер абвера и солдаты скрылись в чаще леса, а Гладких повернулся к Малышеву:
– Думаю, пришло время поговорить по душам.
«Не провоцирует ли меня Гладких? – мелькнула у Мелетия тревожная мысль. – Ведь абверовцы еще могут возвратиться. Ну, чему быть, тому не миновать». Малышев приготовился слушать.
– Так вот, запомни, – глядя в глаза Мелетию, жестко произнес Гладких. – Если ты попытаешься работать на абвер, я тут же на месте застрелю тебя. Понял?
– Вот как! – усмехнулся Малышев. – Не думал, что ты опередишь меня. Но раз уж так случилось, то скажу тебе прямо: если бы ты приступил к выполнению задания немецкой разведки, я сделал бы все, чтобы сдать тебя нашим.
– Вот и обменялись любезностями, – улыбнулся Гладких и протянул руку Малышеву. Мелетий крепко пожал ее.
– А теперь, – сказал Малышев, – я раскрою тебе секрет. Перед тем как оказаться в стане врага, мне было присвоено звание лейтенанта Красной Армии.
– Вот как! – с удивлением воскликнул Гладких. – Понимаю. Значит, и в абвере ты находился по заданию… Отличная работа, товарищ лейтенант. Поздравляю! Выходит, отныне наши роли меняются. Ты на законном основании становишься моим командиром.
– Выходит, так. Первый мой приказ: следовать навстречу нашим войскам.
Гладких и Малышев двинулись в сторону шоссе Красногвардейск – Луга. На другой день около замерзшей речки увидели группу советских войсковых разведчиков, подали им сигнал. При встрече Малышев сообщил старшему разведгруппы:
– Мы возвращаемся из глубокого тыла. Просим доставить нас в штаб войскового соединения.
Этот день, 3 февраля 1944 года, Мелетий Малышев запомнил на всю жизнь: он находился на своей родной стороне после почти 19 нелегких месяцев пребывания в логове врага. Вскоре Малышев и Гладких уже находились в отделе контрразведки СМЕРШ 123-й стрелковой дивизии, с упорными боями продвигавшейся к Луге. Они сдали чекистам фиктивные абверовские документы, оружие, радиостанцию, топографическую карту, деньги, продукты питания. Утром следующего дня Малышев и Гладких выехали в Ленинград. Здесь отважного разведчика встретил его наставник – капитан Владимир Никитич Маковеенко.
– С благополучным возвращением, дорогой Мелетий, – обнял он своего ученика. – Ты выдержал труднейший экзамен.
– Дойти до «Марса» оказалось нелегко, – признался Малышев.
– Мы это знаем. Кое-что о твоей работе в школе становилось известно от агентов абвера, которые учились вместе с тобой и после выброски на нашу территорию приходили к нам с повинной. Как видно, это решение они принимали не без твоего участия.
– Я старался по мере своих сил и возможностей.
– Молодец.
– Некоторые из них оказали командованию Ленинградского фронта и нам, чекистам, большую помощь в борьбе против немецких захватчиков и их разведки.
Капитан Маковеенко записал со слов Малышева и Гладких данные о вражеских агентах, заброшенных одновременно с ними, затем доложил это подполковнику Соснихину. Незамедлительно начался поиск вражеских агентов.
На следующее утро Маковеенко беседовал с Малышевым о выполнении полученного им задания. Беседа стенографировалась. Лейтенант Мелетий Малышев принес СМЕРШу ценнейшие сведения об интенсивной подготовке агентов абвера в разведывательных школах абверкоманды-104 «Марс», об известных ему официальных сотрудниках и агентах вражеской разведки, заброшенных или подготовленных к заброске на территорию нашей страны с подрывными заданиями. На основе этих данных сотрудники СМЕРШа разыскали и обезвредили немало вражеских шпионов и диверсантов. Находясь в разведшколе абвера, Малышев сумел найти нескольких лиц, оставшихся верными своей Родине, и привлечь их к активной борьбе против немецких захватчиков.
Через некоторое время Малышева принял генерал.
– Поздравляю вас с успешным выполнением задания и благодарю за самоотверженную работу в логове врага! – торжественно произнес он и объявил Малышеву приказ о присвоении ему звания старший лейтенант. От имени советского командования вручил награды Родины – орден Красного Знамени и медаль «За оборону Ленинграда».
