– Появляются головы, новые головы, о которых приходится каждый день думать, – объявил мой наставник. – Обезьянник так разросся, что теперь мы уже не можем остановиться, даже если бы хотели. Вон там, Мари, твоя мастерская.

– Моя собственная мастерская?

– И с тобой будет постоянно работать Жорж Офруа.

При этих словах показался мальчуган.

– Здравствуйте, мадемуазель, – произнес он с поклоном.

Это он ко мне обратился.

– Привет, Жорж, приятно познакомиться.

Какое веселое, здоровое личико и какие кривые зубы! Он сразу мне понравился. Самый обычный тринадцатилетний мальчишечка. С каких пор мне знакомы такие создания?

– Я буду выполнять все, что вы мне поручите, – сообщил он. – Я к вашим услугам.

– Очень рада это слышать. Я и не знала, что у меня будет помощник. Раньше никогда не было.

– Я буду все хорошо делать для вас, мадемуазель.

– Не сомневаюсь.

– Я видел ваши королевские головы перед тем, как их отвезли в Пале! – воскликнул он. – Они такие знаменитые! Здоровские головы!

– Спасибо, Жорж, – вскричала я. – Так вот, значит, где они! В Пале-Рояль! Мои головы! А можно их увидеть?

– Тебе пора браться за дело, Крошка, – вмешался мой хозяин. – У тебя очень много работы!

Мастерская оказалась тесной комнатушкой, примыкающей к мастерской Куртиуса в первом этаже новой пристройки. Когда-то это был чулан с посудой, откуда все вынесли и поставили там стол и два стула. Своей двери в чулане не имелось, и туда можно было попасть, только пройдя через мастерскую моего наставника. В чулане было оконце, довольно высоко расположенное, поэтому мне пришлось приставить стул, чтобы выглянуть наружу. Но как бы там ни было, я обзавелась собственной комнатой, своей мастерской.

В первый день мои пальцы перетрогали все инструменты и банки, даже воск. Нам с Жоржем предстояло вылепить восковые руки для изваяния, для которого наставник сейчас заканчивал голову, а туловище изготавливалось в другой мастерской. Нашим первым заданием стали две лопатообразные заготовки для кистей с толстыми, как сосиски, пальцами, а потом в мою комнатку прибыло огромное туловище, с виду – типичного булочника из Шарантона, к которому предстояло приладить отлитые отдельно руки. Голова для этих пухлых рук была вся в оспинах, в пышном всклокоченном парике. Он смахивал на льва, изготовившегося к спариванию. Звали его граф Мирабо.

В тот первый день эти пухлые руки так захватили воображение, что я и думать забыла про Елизавету, идущую по коридору со своим гипсовым спутником в руках. Мысли были поглощены совершенно другими вещами. В процессе работы я обратилась к своему подмастерью:

– Прости, Жорж, не хотела совать нос, но скажи мне: тебе платят за работу?

– Конечно, мадемуазель, точно, как по часам. А иначе я бы тут не остался. Я хожу в расчетную, и мне дают мое жалованье. Хорошая работа.

– А как думаешь, Жорж, мне будут платить?

– Ну, а как же! Должны!

– Ты так считаешь? Послушай, Жорж, можешь мне показать эту расчетную? В мое время такой комнаты тут не было. Сама я ее не найду.

– Да я с радостью. Прямо сейчас? Ну, конечно, нет ничего проще.

Мы пошли по коридору, завернули за угол и сразу попали в старый дом, где я знала каждую половицу. Когда мы поднялись по лестнице во второй этаж, нас встретил манекен Анри Пико, теперь облаченный в тонкую белую сорочку и шелковый жилет в крупную полоску. В помещении, называвшемся расчетной комнатой, стоял высокий несгораемый шкаф. Холодное нутро этого железного истукана было наполнено сокровищами Кабинета доктора Куртиуса. Позже я узнала, что от него было три ключа: один у вдовы, один у Куртиуса и один у счетовода. Когда мы вошли, этот самый счетовод восседал на высоченном табурете: на вид лет двадцать пять, преждевременно поредевшие каштановые волосы, карие глаза и неприветливое мучнистое лицо.

– Вот Мари Гросхольц, – представил меня Жорж. – А это, мадемуазель, Мартен Мийо. Он ведет учет.

Мартен указал на мои очки и произнес:

– Двадцать ливров, – и помолчав, добавил: – Вы жили во дворце.

– Точно.

– Оттуда каждый месяц приходили пятьдесят ливров.

– Пятьдесят ливров! – Названная сумма меня изумила. Мне она казалась целым состоянием.

– Мы иногда столько зарабатываем за несколько часов.

– Это мои деньги? Те, что прислали из Версаля. Я могу их забрать?

– Как забрать?

– Ведь эти деньги – оплата моих услуг.

– У меня нет полномочий выдавать такие средства.

– Но деньги ведь предназначались мне, не так ли? Это мое жалованье.

– Вполне возможно, но у меня нет полномочий.

– Прошу прощения, но теперь мне будут платить? – настаивала я. – Теперь, когда я вернулась, у меня будет жалованье?

– Мне ничего не говорили, ни о том, что надо платить, ни о том, что платить не надо.

– Королевская семья за трапезой – это же я сделала головы. Это моя работа.

– Неужели? И что с того?

– Разве мне за них не заплатят?

– Что вы от меня хотите, мадемуазель? Мне об этом никто и слова не сказал, ни да, ни нет. А без указания деньги не переходят из рук в руки. У вас такой несчастный вид. Не огорчайтесь вы так, я тут ни при чем. Я складываю, я вычитаю. Я понятия не имею, что вы за птица. И я прошу вас: успокойтесь!

– Давайте вернемся к работе, мадемуазель, – произнес Жорж.

– Полагаю, так будет лучше, Жорж, – ответила я.

– Не печальтесь, мадемуазель.

– Нет, Жорж, я просто надеялась.

А когда наступил вечер, по зданию прокатилась волна нарастающего гудения, после чего все предметы в мастерской затряслись.

– Это публика, – пояснил Жорж. – Двери раскрылись, и вошла толпа посетителей. Тут у нас обычно все трясется и даже падает, пока они не уйдут. Как говорит вдова, это хороший шум! Она называет это процветанием.

Все здание, оживленное людьми с улицы, сотрясалось. Чуть позже мой хозяин набросил пальто и вышел.

– Он часто выходит вечерами, – рассказал Жорж, – с Жаком и Эмилем.

– И куда они ходят?

– Точно не знаю. По каким-то притонам и питейным заведениям, где драки и поножовщина дело обычное. Опасные, в общем, местечки. Теперь, когда он ушел, хотите увидеть их всех? Там есть щелочка.

Жорж, взяв меня за руку, повел по черной лестнице и потом по темному коридору. Мимо нас прошел человек – еще одно новое лицо.

– Ты что делаешь, Жорж? – поинтересовался он.

– Да показываю мадемуазель Гросхольц, где тут что.

Неужто я нуждалась в том, чтобы мне показывали, где тут что? Увы, да.

– Чего это ты тут шатаешься? – Из полумрака выплыло лицо паренька, почти утонувшее в огромном воротнике. Он свирепо щурился, а его глаза были расставлены так широко, что казались размещенными на разных сторонах головы. – Тебе тут нельзя.

– Я Мари Гросхольц.

– Да ну! Ну и что?

– Я сделала королевскую семью.

– А я-то думал, это Бог их сделал! – Парень вперил в нас сощуренный взгляд так, что каждый глаз по отдельности смотрел на меня и на Жоржа, после чего, ухмыльнувшись, он исчез во тьме.

– Это Андре Валентен. Билетер. Вообще-то у нас с ним никаких общих дел нет.

– Хорошо, что так.

– Ну вот мы и пришли.

И он показал мне дырочку, проверченную в стене. В нее можно было увидеть заставленный множеством восковых людей просторный зал, по которому расхаживала толпа живых людей, рассматривающих восковые статуи. Сколько же их тут было!

– Думаю, здесь собрался весь Париж, – заметила я.

– Думаю, так и есть.

Старый театральный реквизит исчез. Скудно освещенный зал купался в полумраке. Стены выглядели так, словно сквозь них сочилась вода. По залу ползали большие черные тени. Убийцы и убитые мрачно застыли в характерных позах. Это был «Салон великих воров». Здесь расположились самые отъявленные субъекты. Повсюду стояли фигуры негодяев, нагло кичащихся своими проделками. А живые люди двигались вокруг мертвых душ и вскрикивали или похохатывали при виде их застывших лиц. Там и сям были расставлены скамейки, где любой посетитель мог присесть и передохнуть подальше от этой нечисти.

– Видите господина, спящего на скамейке? – спросил Жорж.

Я увидела на скамейке мужчину средних лет, свесившего голову на плечо. К нему приблизились двое или трое посетителей, тыча в него пальцами и посмеиваясь. Один из них подошел и постучал мужчину по коленке. Когда тот не шевельнулся, посетитель стукнул его посильнее. А затем все трое разом вскрикнули, и я услыхала чье-то восклицание:

– Да он же восковой!

– Восковой человек притворился посетителем! – ахнула я.

– Этот спящий господин, – со смехом сказал Жорж, – восковая копия Сиприена Бушара, мастера росписи по фарфору. Он выиграл в лотерею.

А лотерея, как объяснил мне Жорж, разыгрывалась каждые полгода. Это было шумное публичное событие: в мешок складывались бумажки с именами, и тот, чье имя вытаскивали, становился новым экспонатом музея восковых фигур. До сих пор было три победителя лотерей: судомойка, парикмахер и мастер по росписи фарфора. Их расставили в зале среди знаменитых и одиозных персонажей. Судомойка рядом с убийцей, парикмахер рядом с вором, художник по фарфору рядом с невестой-утопленницей.

– Ну и задумка! – покачала я головой.

Все шумы расширенного Обезьянника, его трескотня и перестуки, его беспорядочные голоса и отголоски были мне в новинку. Той ночью после того, как посетители покинули здание, я примостилась на лежанке в своей мастерской и вслушивалась в дыхание здания, которое производило массу странных звуков – так дом разговаривал, и так бывало всегда раньше, но теперь звуки были совершенно иные, в них слышались новые жалобы, поэтому как только я собиралась наконец уплыть по волнам сна, так меня будил новый звук. И вскочив и вслушиваясь, я не сомневалась, что услышала чьи-то шаги неподалеку.