Глава тридцатая
Меня нашли
В Обезьянник приходили представители всех слоев парижского общества. Приходили аристократы и торговки рыбой, кровельщики и уличные золотари, композиторы, мастерски выстраивавшие из нот оперные партитуры, и каменщики, мастерски выстраивавшие из кирпичей стены. Так что, в конце концов, чего же удивляться, что у нас появилась и королевская особа.
Этому королевскому отпрыску – ибо с визитом к нам пожаловал лишь один представитель монархии – было четырнадцать лет от роду. Точнее ей – девочке. В те дни Париж и даже Версаль сходили с ума от Вольтера, и ее юное высочество решило, что ей надобно узнать побольше о знаменитом философе. И сия веточка королевской династии, само собой, узнала, что на бульваре дю Тампль находится зал, наполненный знаменитыми и незнаменитыми людьми из воска – как уверяли, весьма жизнеподобными, – и среди оных находился месье Вольтер, точное его подобие по форме и размеру. И ежели ее юное высочество имело желание получить представление о недавно усопших, то именно сюда ей и надлежало прийти. Так в моей жизни произошло крохотное чудо – мне чудесным образом повезло.
Она вошла в сопровождении своей свиты. О визите она не предупредила заранее, а просто пришла в компании своих придворных как-то утром, когда мы еще были закрыты. Она поступила очень правильно, потому как, если бы она предупредила о своем визите, меня бы наверняка не оказалось в большом зале, где я смахивала пыль с восковых голов, когда зазвякал старый дверной колокольчик. Я бы не отодвинула засовы и мне бы никто не сообщил, кто стоит на пороге Обезьянника.
Мадам Елизавета Филиппина Мари-Элен Бурбон, внучка Людовика XV, младшая дочь покойного дофина Людовика, сестра короля Людовика XVI, ростом была не более четырех футов одиннадцати дюймов. Она была полноватая, с выразительными серыми глазами и очень бледной кожей, но эти подробности можно пропустить. Важно, что у нее нос был довольно крупным и изогнутым, как у всех Бурбонов. А подбородок, ее подбородок был… – я не могла скрыть своего восторга! – весьма длинным и выдавался вперед. И следует ли мне и об этом упомянуть? Она была совсем не симпатичная, эта маленькая девочка. Вот так, скажу, как есть!
Я сняла очки.
Эта королевская особа выглядела в точности как я.
Я выглядела в точности как королевская особа.
Да, мне тогда было семнадцать лет. Да, без обуви росту во мне было четыре фута восемь дюймов. И я готова согласиться, что мой квадратный подбородок, славное наследство папеньки, был куда шире и выпячивался больше. И еще, признаюсь, у меня карие глаза, а не такие красивые серые, да, да. Но взгляните на оба эти носа – на хобот Вальтнеров и на клюв Бурбонов! Они же почти близнецы!
Словно мир внезапно удвоился.
Мы мгновенно прониклись друг к другу симпатией. И что поделать с этим странным, тревожным сходством? Мне сразу захотелось ее одновременно расцеловать и оттолкнуть. Заорать и зашептать. Станцевать и сбежать. Ну и лицо! Просто вылитая я – но более изысканная версия, безусловно, более дорогая, но, без сомнения, моя копия. Интересно, а она это заметила? Да, заметила-заметила, я сразу поняла. И даже стала подозревать, что она заранее про меня что-то выведала. Мне захотелось прикрыться и вместе с тем сорвать с себя всю одежду. Было такое ощущение, что я знакома с ней всю жизнь.
Мое сердце колотилось в груди радостно и боязливо.
Сходство иногда ломает преграды, а иногда их возводит. Стоя перед ней, я сделала книксен. Но не смогла держать язык за зубами. Мне хотелось рассказать ей все-все.
– Мой отец умер, – начала я. – Он стоял за пушкой, которая выстрелила назад. Мать тоже умерла. Скоропостижно.
– Ее высочество, мадам Елизавета Французская, – объявил один из свиты, когда в зал вошла вдова. Вдова побледнела и поклонилась. Но принцесса уже завязала беседу со мной.
– Мой отец умер, – проговорила она тихим голосом. – И мать тоже. Туберкулез унес их обоих. Ты покажешь мне восковых людей?
– Крошка, – прошипела вдова. – Кухня!
Но я ее не слушала и стала показывать гостье наши экспонаты. Сначала Вольтера, потом доктора Франклина и доктора Месмера. Остановившись перед доктором Месмером, мадам Елизавета обернулась и удивила меня, признавшись, что хотела бы заняться скульптурой. Может быть, я научу ее изготовлению изваяний из воска?
– Я? – Мне это было удивительно.
– Она делает только волосы, ваше высочество, – заметила вдова.
– Верно, – ввернула я, – но знаю гораздо больше.
– Крошка, – угрожающе произнесла вдова, – довольно! Иди на кухню! Ваше высочество, она всего лишь служанка.
– Хотите посмотреть мои работы? – обратилась я к принцессе.
– Никаких работ, Крошка! – отрезала вдова.
– Если позволите, ваше высочество, пройдите сюда, я покажу!
– Жак, – сказала вдова, – уведи ее отсюда!
– Жак, – возразила я с неслыханной дерзостью, которую мне придавали очки на носу, а еще стоящая рядом моя копия, – не делай этого!
И тут принцесса произнесла:
– Я с радостью посмотрю твои работы!
И я провела ее на кухню: гулкий стук сердца отдавался у меня в ушах. Мы с принцессой вошли в кухню, и я плотно закрыла дверь. Потом выдвинула свой рундук. Открыла крышку. Там лежали все мои головы Эдмона.
– Это я их сделала. Все до единой.
– А кто это?
– Мальчик один. Я по памяти вылепила.
– И кто он?
– Неважно. Его нет.
– Это все ты сделала? – спросила принцесса.
– Я.
– Они чудесны!
– Повторите, прошу!
– Может быть, ты научишь меня так лепить?
Я сложила головы обратно в рундук. А когда отворила дверь, все стояли и ждали. Потом я повела принцессу показать наших милых убийц, там вперед выступил Жак, и его уж было не унять:
– Виктор Жоли рубил на куски своих невест!
– О боже! – прошептала мадам Елизавета.
– Одре Верон, – продолжал Жак с присущим ему в такие моменты энтузиазмом, – копалась в мусоре на свалке, убила свою сестру Жаклин, подравшись с ней из-за находки, сломанных карманных часов. Располосовала ей горло ржавым железным прутом.
– Бедняжка, – прошептала мне принцесса, – жить в таком окружении!
– А это, – продолжал Жак, который, начав вещать, не мог остановиться, несмотря на сигналы, подаваемые ему вдовой тревожным взглядом. – Антуан-Франсуа Дерю. Он в сундуке…
– Остановитесь! Прошу вас, замолчите! – крикнул кто-то из свиты.
– Находиться каждый день среди таких монстров, – проговорила принцесса, оглядев, правда, не наших милых убийц, а моего наставника, вдову и Жака.
Она выразила мне свое сочувствие, заметив, как это, должно быть, ужасно для такой милой девушки, как я, обитать в столь жутком месте, бок о бок с убийцами. Вскоре она удалилась. Ну и визит! Для меня это событие стало праздником!
Я широко улыбнулась, и улыбалась до тех пор, пока не затворилась дверь и не были задвинуты все засовы. Но затем улыбка сошла с моих губ, потому что меня ждало возмездие. Дверь кухни снова открыли, как и мой рундук.
– Это еще что? – строго спросила вдова.
– Головы, мадам.
– Они завернуты в мой муслин!
– Признаю, я взяла немного муслина, я чистосердечно признаю это, и еще кое-что. А почему нет? В конце концов, мне еще ни разу здесь не платили за все мои труды.
Поначалу она не поняла, чьи все это головы. Да и как она могла? Она же никогда не видела Эдмона моими глазами. В ее глазах он был совершенно другой. А вот мой наставник, великий знаток человеческих лиц, тот сразу все понял.
– Неужели? Правда? Эдмон? Да, думаю, это он. Но почему так много Эдмонов, Мари?
– Кто? Кто это? – подала голос вдова и пребольно стукнула меня по голове восковым бюстиком Эдмона.
От воска я опустилась до угля. Меня отправили в угольную комнату. Я просидела там несколько долгих часов. Ко мне туда заглянул Жак.
– Чем они заняты? – спросила я у него. – Что происходит?
– Вдова все ломает. Ломает все головы.
– Она же ломает головы своего сына. Ей, полагаю, очень хочется побить меня, да?
– Вдова приказала не давать тебе еды.
– Это на нее похоже. Вполне в ее духе. И как долго?
– Не сказала. Вдова хочет тебя выгнать.
К двери угольной комнаты подошел Куртиус.
– Но я стараюсь ее отговорить.
– Благодарю вас, сударь мой.
– Или найти тебе другой дом, куда бы тебя взяли.
– Нет! Я должна остаться с вами!
– Я боюсь подумать, что может сделать вдова, если ты останешься здесь. Она разошлась не на шутку. По правде говоря, боюсь, она может тебя покалечить. Ей особенно не нравится, что ты так часто думаешь о ее сыне. Боюсь, что она тебя накажет за это.
– Прошу вас, сударь, поверьте, я не могу не думать о нем.
– О, Мари, я стараюсь все сделать правильно. У меня возникла одна идея, я даже письмо написал.
– Мне нужно здесь остаться. Здесь мой дом.
– Еще ничего не решено, Мари. Но может так случиться, вполне может.
Все разрешилось довольно быстро.
К нам с официальным предписанием прибыл человек.
Я узнала об этом, когда Жак сказал, что мне нужно быстро привести себя в порядок и поспешить в мастерскую. Куртиус и вдова сидели рядом у одного конца верстака, а у другого конца сидел незнакомец.
– Вы, – обратился ко мне незнакомец, – Анна-Мария Гросхольц, воспитанница этого дома?
– Воспитанница, месье?
– Да, Мари, – заметила вдова, – скажи: «Да».
– Мари? – переспросила я. Вдова еще ни разу не называла меня по имени. И обратилась к месье: – Я здесь служанка. Я занимаюсь волосами.
– Я хочу предложить вам место, в порядке пробы, учителя скульптуры Ее высочества Елизаветы Французской. Вы принимаете предложение?
Я ничего не ответила. Все слова застряли у меня в глотке.
– Вас не устраивает это предложение? – спросил гость.
Я не могла дышать. Я смогла, лишь по истечении нескольких секунд, кивнуть.
– Так я и думал, по правде сказать, – продолжал гость. – Вашим опекунам каждый месяц будет выплачиваться ваше жалованье.
– Да, месье. Но деньги будут мои?
– Вы должны это обговорить с вашими опекунами.
– Думаю, эти деньги нужно выплатить мне. Дело в том, месье, что мне здесь еще никогда не платили.
– Это не мое дело, мадемуазель. Прошу вас, давайте закончим беседу: на том, что мы назначим дату вашего приезда, через неделю, начиная с сегодняшнего дня. Полагаю, для вас это также приемлемо?
– Да, месье.
– Вы будете, разумеется, обеспечены жильем и пропитанием.
– Прошу прощения, месье, – проговорила я, начиная что-то понимать. – Мне придется там жить, не так ли?
– Разумеется. Это предусматривается условиями вашего найма. Но это все только в порядке пробы, поймите, – уточнил посланник, обращаясь к моему хозяину и к вдове. – Ваша воспитанница может отсутствовать всего только неделю, а может быть, и один день. Но если ее пребывание окажется благотворным, она сможет остаться на столь долгий срок, как это решат при дворе мадам Елизаветы и с вашего согласия как ее опекунов.
– Хорошо, месье, благодарю, месье.
– Ваши документы останутся здесь, – сообщил он мне, – по просьбе ваших опекунов.
– Она же наша! – проворковала вдова, чарующе улыбаясь.
– С самого Берна, – уточнил мой хозяин.
– Договорились, – заключил посланник. – Вам все ясно?
– Да, месье.
После его ухода вдова притихла, сидя с кислым выражением лица. Раз-другой я перехватила ее пристальный взгляд. Жак держался в стороне, но из кухни доносились его завывания, и было слышно, как он царапает пол ногтями.
– Я не хочу уезжать, – сказала я Куртиусу.
– Так будет к лучшему. Пока тут все не успокоится.
– Это вы написали во дворец?
– Маленькая принцесса очень этого хотела. Поэтому человек от нее приехал так быстро!
Но он чуть кивнул. Без очков я бы этого кивка даже не заметила.
– Сударь, как же я уеду?!
– Мари, будь умницей.
Вечером на кухню пожаловала вдова.
– Там люди сплошь королевских кровей, – заговорила она, – во дворце. Королева, к примеру, она там живет, и все ее обожают!
– Думаю так, мадам!
– Ты время от время сможешь встречаться с ними, с такими людьми!
– Да, мадам.
– Ты должна хорошо себя вести в любых ситуациях. Ты не должна заставлять нас краснеть за тебя! Ты должна только наилучшим образом отзываться о нашей работе.
– Да, мадам.
– И вот еще что. Тебе нужно добиться аудиенции у королевы для месье Куртиуса, чтобы он снял слепок с ее лица! Нам нужно иметь прижизненную статую королевы! И других придворных. Но главное – королева, самая модная дама страны!
– Да, мадам, я постараюсь. Мадам, могу я задать вопрос?
– Можешь.
– Как поживает Эдмон?
Белая масса ее лица побагровела – гора грозно зарокотала, подбородок сотрясся, но вулкан не извергся, а быстро стих, когда она коротко ответила:
– Мой сын со своей женой.
– Мадам, – продолжала я, вдруг задохнувшись, – я хотела выйти за него замуж. Почему вы ничего мне не сказали?
– Ты? Ты?
– Я очень этого хотела!
– Да не все ли равно, чего ты хотела? Твои желания – это чепуха! Эдмон не хотел тебя! Да и как он бы мог? И кто бы вообще захотел? Как мог мой сын быть с иноземной служанкой? Ты понятия не имеешь, как устроен наш мир!
– Я еду во дворец, – заявила я. – Меня пригласили.
– Тебе суждено всегда быть нашей кухонной крысой, Мари!
Как же я ее ненавидела – тогда и всегда, безмерно! Могу ли я описать свою ненависть к ней? Не стоит, она отравит эти страницы. Так что лучше я промолчу.
Вечером накануне моего отъезда Жак, как когда-то старые обезьяны, принялся громить Обезьянник. Он колотил кулаками в стены и, двигаясь по залу сначала в одном направлении, потом в другом, крушил псевдодеревянную мебель, пинал ее ногами и вопил от боли. При этом он еще истошно визжал; его необузданную пляску было не остановить. Он выл точно раненый зверь. С моим отъездом его хрупкий мир рушился. И ничто не могло его переубедить в том, что его не бросают на произвол судьбы. Куртиус нервно дожидался, пока этот взрыв протеста сам собой выдохнется, вдова поднялась наверх подсчитывать убытки. Когда гнев Жака наконец утих, мы навели порядок в доме. Я подмела осколки.
– Жак, – говорила я, поглаживая его большую голову, – это совсем ненадолго. Но я очень-очень благодарна тебе за твои слезы.
На следующее утро я отправилась в путь в компании Мерсье (его одежда к тому времени сильно поизносилась), Куртиуса и Жака, ковылявшего позади и волочившего мой рундук, где лежали платья, Марта, папенькина серебряная челюсть и уцелевшие рисунки, которые в ящике кухонного шкафа пережили учиненную вдовой бурю. Прохожие на бульваре, завидев моего наставника, останавливались, снимали шляпы и кланялись, как было тогда принято:
– Доброе утро, доктор Куртиус! Какая чудесная погода, доктор Куртиус!
Так мы добрались до пляс Луи ле Гран, где некогда работал доктор Месмер, – площадь была такая широкая, что мне даже стало страшновато и захотелось держаться с краешку, но Мерсье ласково потянул меня за собой на противоположную сторону. Мне был куплен билет на караба – версальский омнибус, запряженный восьмеркой лошадей, который простонародье называло «ночным горшком». Подсадив меня в омнибус, Жак прошептал сквозь сжатые зубы:
– Не позволяй никому обижать тебя. А если будут обижать, скажи Жаку!
– В Версале нет ничего особенного, просто колоссальный зал с армией слуг, – поморщился Мерсье. – Не застревай там надолго, Крошка. Тем, кто там застревал, это не принесло ничего хорошего. Впрочем, даже я вынужден признать: тебя ждет отменное приключение.
– Дорогая моя Крошка, – сказал мой наставник, – милая моя девочка, я буду по тебе очень скучать. Я буду звать тебя сегодня Мари. Мари, кто же теперь станет изготавливать волосы для моих голов? Кто будет сидеть рядом со мной, пока я работаю? Кому я стану рассказывать о своих успехах?
– Прощайте, сударь, – ответила я. – Благодарю вас за все.
И «ночной горшок» тронулся в путь.
Держа Марту на коленях, я наблюдала, как Париж беспечно занимается своими делами. Омнибус отъехал довольно далеко от бульвара дю Тампль и от Обезьянника, от типографии Тикра, миновал Версальские ворота и покатил по полям, и все, что я видела в окно, было мне в новинку, и теперь я осталась совсем одна. Мне предстояло стать учительницей принцессы Елизаветы. Версаль манил меня.
Я покинула Париж.
Назад: Глава двадцать девятая
Дальше: Книга четвертая 1778–1789 Буфет в Версале
