ЧАСТЬ 3
Невеста шпиона

Смешные нелатинские буквы остановили свой бесконечный бег, превратились в осмысленное предложение: «Конец сеанса 126», вспыхнули на прощание розовым светом и исчезли.

Осталась абсолютная, беспросветная чернота.

Лина попыталась пошевелить рукой – не получилось.

– Всё, – произнес голос снаружи, из-за пределов тьмы. – Инсталляция завершена.

– Можно отключать? – спросил второй голос. – Упакована под завязку.

– Отключай.

– Отмаялись, – первый голос вздохнул с облегчением. – Не верится даже, ей-богу. Пусть девушка поспит еще денечек, да и сам я залягу дрыхнуть на пару суток.

– Что, прямо-таки на пару суток? Позволь не поверить.

– Да ладно, Мефодьсвятополкыч, что ж вы не верите? – вальяжно спросил первый. – Я знаете как спать люблю! Особенно после таких припашек. Достали авралы хуже некуда. Вечно так – всё бегом, все орут: давай быстрее, Петя, шевели задницей, поднажми еще, родина в опасности. И что? Проходит месяц-другой, спрашиваешь: ну как там наш клиент, пущен в дело? А тебе отвечают: нет пока, еще не время, нужно подождать. Вопрос: а на кой суетиться-то было? Дурдом!

– Ладно, молод еще критику наводить. Смотри за энцефалограммой.

Лина не чувствовала ни рук, ни ног. Не могла понять положения, в котором находилась – похоже, ее подвесили в бассейне с теплой жидкостью, придали ее телу нулевую плавучесть, завязали глаза и лишили тем всякой пространственной ориентировки. Невесомость. «Сенсорная депривация» – выплыл откуда-то из глубин памяти непонятный смысла термин.

Она открыла рот и кашлянула. Челюсти слушались ее – это несло малую, но все же значимую надежду. И язык слушался. В горле что-то булькало… Бог с ним, с горлом, попробуем объяснить так как получится.

– Hey, hey, – сказала она сиплым голосом чудовища, вынырнувшим из лох-несских глубин. – What the hell is that? I don’t like to sleep at all, enough for me. Untie me, you, pair of chickenhеads!

– Заговорила, – констатировал первый голос. – По-английски балакает. Вы чего-нибудь поняли, Мефодьсвятополкыч?

– Понял, – сказал человек, названный Мефодьсвятополкычем. – Почему ты не поставишь себе английский, Петр? Давно пора.

– Да ну, Мефодьсвятополкыч, некогда все как-то.

– Отлыниваешь? Или брезгуешь?

– Да нет, честно некогда. И некуда ставить – в голове все забито под завязку, надо что-то выгружать, а выгружать нечего, всё для дела, всё сплошь полезные программы. Английский, говорите?

– Ну да, английский. Так я и сказал.

– Чуть позже. Не хочу, чтоб крыша поехала… Что она там сказала, кстати?

– Говорит, что спать не хочет. И ругается. Отпустите меня, говорит, куриноголовые, умственно неполноценные.

– Кто куриноголовые, мы? – первый голос слегка взъярился. – Скажите ей, что сама она… Коза, да. Так и скажите, Мефодьсвятополкыч.

– Сам скажи. Я по части ругательств не мастер.

– Ладно, сам скажу. Слышь, Лина? Коза ты трехрогая, вот кто! Поняла?

– I am not a goat! – заявила Лина. – You are. I can’t make it out… Smart Guy. Where is Smart Guy?

– Понимает, – удовлетворенно произнес второй голос. – Все понимает.

– Так чего же она по-нашему не говорит?

– Подожди немного, сейчас заговорит. Притуши свет. Оставь только ту лампу.

– Готово.

– Послушайте, Лина, – второй голос раздался совсем рядом, обдал ухо горячим шепотом. – Сейчас я сниму с вас гогглы. Закройте глаза, чтоб не повредить сетчатку. Вы две недели божьего света не видели.

– Don’t even hope, – заявила Лина.

Вот так. Фиг им, мучителям. Она будет делать все по-своему.

– Напрасно, Лина. На вашем месте я бы слушался умных советов…

Чернота поползла вверх и сменилась мучительно ярким светом. Лина невольно зажмурилась. Досчитала до десяти и медленно, насколько это было возможно, размежила веки. Повернуть голову не получилось – мышцы не слушались ее. Опустила глаза вниз и посмотрела на собственные ноги – голые, бледные, облепленные присосками датчиков.

Она все-таки не плавала, всего лишь сидела в кресле. Но чувствительности телу эта информация не прибавила.

– Добрый день, Лина, – сказал обладатель второго голоса. – Мы рады вас видеть. Искренне рады. Приносим извинения за временные неудобства.

Перед Линой стоял мужчина лет пятидесяти – крепкий, пожалуй, даже слегка грузный, одетый в голубой хлопчатобумажный комбинезон. На шее его висел докторский фонендоскоп. Мужик был лысым, в очках. Был… э… как это сказать… не обритым наголо, по-настоящему лысым. В настоящих очках от близорукости.

В очках. Как папа.

В Штатах считалось старомодным носить стекла на носу, но Джозеф Горны делал именно это – неизменно, неуклонно, подчеркивая свою отличность от большинства. Таким вот он был, папа.

– Where is Smart Guy? – повторила Лина.

– Смарт Гай? – переспросил лысый. – Кого вы имеете в виду?

– Ум-мник! – досадуя на спазм гортани, просипела Лина. – Где Умник? Как он? Жив?

Она без малейшего труда заговорила на новом для себя языке. На том самом, на котором говорили эти двое.

– О, глядите, Мефодьсвятополкыч, пробило-таки затыку, – к креслу подошел парень лет двадцати пяти – русый, вихрастый, веснушчатый, тощий и носатый, одетый в такой же голубой костюмчик, что и лысый. – Привет, Лина. Я Петя, будем знакомы – наскоро, безо всяких предварительных церемоний. Кстати, кто это – Умник?

– Он привез меня сюда.

– А, Юрка. Точно, я вспомнил, у него в Америке такая кличка была – Смарт Гай.

– Гай? – переспросил лысый.

– Ну да, Гай. Не гей же, в конце концов. Кто у нас здесь инглиш знает, Мефодьсвятополкыч, вы или я?

– Где Умник? – перебила их Лина. – Умник. Где?

– Его здесь нет, – сказал Петя.

– Почему? Где он?

– Да ты не волнуйся, он недалеко отсюда, – сказал Петя. – В соседнем крыле. Три дня в реанимации пролежал. Быстро очухался, крепкий мужик. Потом черепушку ему размонтировали, на это еще один день ушел. Уже неделю в реабилитационном парится, воет от тоски и бездействия, в бой рвется, хотя рано ему пока. Тебе, кстати, привет передавал. Приветы и всякие поцелуйчики.

– П-почему я ничего не чувствую?

– Релаксант, – объяснил лысый. – У вас патологические мышечные реакции, Лина. Они проявляются постоянно, в том числе и в бессознательном состоянии. Пришлось ввести расслабляющее средство. Вы ведь не хотите проснуться и обнаружить, что пара костей сломана?

– У меня и так все сломано.

– Уже нет.

– А ребра?

– Вы как новенькая. Все срослось – даже без костных мозолей. Через шесть часов действие релаксанта закончится и вы сможете двигаться как захотите.

– Понятно… Так все-таки где я нахожусь? В какой стране?

– Вы все знаете.

– Вы закачали мне в мозг программу? Установили ваш язык? Это нарушение прав… Мне нужен адвокат. Вы там, наверное, что-нибудь повредили.

– Где – там?

– В голове.

– Успокойтесь, Лина. У вас хорошая голова, нарушений в интеллектуальной сфере нет, место еще для двух десятков таких же программ осталось. И продукт, который мы установили, самого лучшего качества, адаптированный индивидуально для вас. Чего бы вы хотели? Учить наш язык по учебнику? Русский язык очень труден. У вас бы ушло на это года три, не меньше, плюс неистребимый акцент.

– Значит, все-таки Россия? – спросила Лина.

– Да, Россия. Вас что-то не устраивает?

– Все меня не устраивает, – Лина отчаянно захотелось треснуть кулаком по подлокотнику кресла, завопить в полный голос, но все, что позволял ей проклятый релаксант – шипеть, подобно гусыне. – Умник обещал: Европа. Я думала – Франция, Германия, Голландия. Ну, на худой конец, какая-нибудь Чехия или Венгрия. Но Россия… Какая это, к черту, Европа? Тоталитаризм, сплошные запреты, колючая проволока. Попала я, дурочка, как кур в ощип.

– Ого, – тощий парень восторженно показал большой палец. – Уже поговорки наши употребляет. Молодца! А ненормативную лексику вы ей закачали, Мефодьсвятополкыч?

– Инсталляция в полном объеме, со всеми словарями. И сленг, и эта… обсценная, мягко выражаясь, лексика.

– А ну-ка, Лина, заверни пару матюков покруче! – пожелал Петя.

– Обойдешься, – огрызнулась Лина. – Я приличная девушка, хай-стэнд. Вы здесь, в дикой России, имеете хоть малейшее понятие о том, кто такие приличные люди?

– Имеем, – сказал Петя. – Hi-stand persone, «человек высокого стандарта» – фундаментальный термин американской концепции социальной стратификации, ориентирующейся на использование второстепенных, внеклассовых критериев общественной дифференциации. – Парень шпарил без запинки беззастенчиво скачивал информацию со внутреннего носителя, расположенного в голове, в левом (ежели он правша) полушарии. – Хай-стэнды – граждане Соединенных Штатов Америки, Канады и Мексики, принадлежащие к так называемым «decent people», «приличным людям», искусственно выделяемой совокупности среднего и высшего социальных классов. Характерные особенности – высокие доходы, стабилизированное потребление, высокий специальный и низкий общеобразовательный уровень, социально-групповой изоляционизм, интенсивное и практически бесконтрольное использование генных технологий, ведущее к вырождению популяции. Численность хай-стэндов в настоящее время – менее 35 процентов населения Северной Америки…

– Что за чушь? – возмутилась Лина. – Да у нас почти все приличные. Кроме сликов и этих, желтых. Китайцев. У нас даже черные почти сплошь приличные, ну, если не читать уродов из гетто – они сами жить прилично не хотят.

– Во-во, – кивнул головой парень. – Я же говорю – низкий образовательный уровень. Вы, хай-стэнды, сами про себя ничего толком не знаете и знать не хотите.

– Врешь ты все, – уверенно заявила Лина. – Думаешь, я про Россию не знаю? Все знаю! Границы у вас закрыты, хождение доллара запрещено, телевидение контролируется государством, полстраны сидит в лагерях. Свобода слова запрещена, эмиграция запрещена… все запрещено, даже лекарства.

– Не лекарства запрещены, а геноприсадки, – уточнил парень. – Это разные вещи, американская девушка Лина. А все остальное, что ты сказала, фуфло. Полное фуфло. Бред американской пропаганды.

– Нет у нас никакой пропаганды! Это у вас, русских – пропаганда. Вы отгородились от цивилизованного мира, начали вторую холодную войну…

– Все-таки надо было прочистить ей мозги, – сказал парень. – Стереть всю лажу.

– Как это стереть? – лысый покачал головой. – Нельзя так, Петр, ты же знаешь, это отражается на интеллекте. Мы ведь не BSOM, мы ценим свободу личности…

– Ну да, нельзя. А все равно стоило. Она сама бы нам потом спасибо сказала. Как она жить-то у нас дальше будет, с извилинами набекрень?

– Ничего, приспособится, – улыбнулся лысый. – Увидит все своими глазами. Думаю, сама поймет что к чему.

– Я? Жить в России? – Лина поперхнулась. – Да ни за что! Заманили меня сюда, в эту задницу… Да я лучше… не знаю, что сделаю. Отравлюсь!

– Вы? Отравитесь? – лысый удивленно поднял брови. – Сие вряд ли возможно, милая девушка. Яды на вас не действуют. С таким же успехом Буратино мог бы попробовать утопиться.

– Буратино? Это что такое?

– Пиноккио, – поправился лысый. – Буратино – это как Пиноккио, только русский по происхождению. Мальчик с плохим характером и длинным носом. Вода и пуля его не берут, как и вас. В общем, этакий супермен в полосатом колпаке и бумажной курточке, исполненный из ценных пород дерева.

– Кто вы такие? – спросила Лина. – Вы марджи, да?

– Марджи? – лысый недоуменно почесал блестящую маковку. – Нет, мы не марджи, это точно. В России марджей нет и быть не может.

– Шутки у вас стремные. И выглядите вы как марджи. Вы вот, к примеру, лысый и в очках. Это зачем? У вас что, денег на волосы и глаза не хватает? Вам денег не платят, да?

– Платят, – лысый усмехнулся. – Хорошо платят. Только знаете ли, мне больше нравятся стеклышки, вставленные в оправу, чем искусственные глаза, выращенные неизвестно из чего.

– Почему неизвестно? Из ваших же собственных клеток!

– Знаете, кто я такой? – лысый склонился над Линой. – Я Мефодий Святополкович Иконников, доктор медицинских наук, специалист по прикладной генетике. Поверьте мне, Лина, о пересадке органов я знаю много больше, чем вы. И о хороших аспектах сей сферы деятельности, и о плохих. И еще поверьте: минус три диоптрии – совсем не повод для того, чтоб отправлять собственные, данные вам природой глаза на помойку, и вживлять вместо них биоимплантаты, и подсаживаться из-за этого на ежемесячную инъекцию стансовских полимераз, препятствующих отторжению, и все равно менять старые глаза на новые каждые восемь лет, потому что искусственный хрусталик со временем мутнеет и дает микротрещины.

– Это у вас мутнеет, в России, – заявила Лина, стараясь не терять апломба. – А у нас не мутнеет! У меня куча знакомых, которая живет с имплантатами, и все у них отлично. Ничего они не меняют – такие штуки ставят один раз и на всю жизнь.

– Меняют, меняют, – сказал Иконников. – Только не говорят об этом. Не принято у вас об этом говорить.

– У нас обо всем говорят открыто!

– Вы знаете, кто такие джинны? – спросил Иконников. – Что такое СГБ, Служба Генетической Безопасности США?

– Знаю.

– Теперь знаете – после того, как они едва не отправили вас в могилу. А до этого знали?

– Нет, – буркнула Лина. Хотела сказать «да», но противно было лгать.

А о том, что в вашей стране в каждом электронном устройстве стоит жучок, который шпионит за вами везде, даже в туалете – знаете?

– Не знаю. И знать не хочу. Враки это все. Такое просто невозможно.

– Возможно. Кроме СГБ, в США есть еще три спецслужбы – все вместе они носят условное название BSOM, Back Side Of Mirror, «обратная сторона зеркала». Так вот, Лина, когда вы смотрите в зеркало, с той стороны на вас смотрят сразу четыре глаза.

– Неправда. Зачем им на меня смотреть?

– Они смотрят на всех вас – хай-стэндов США, Канады и Мексики. Смотрят, чтобы знать все, что вы делаете. Они контролируют вас.

– Я не чувствовала никакого контроля. Жила как хотела.

– Жили. Пока не выпали из обоймы. Помните, что с вами стало потом? Какую охоту на вас развернули?

– А марджи? У марджей нет никакой прослушки, я знаю точно. Они в своем Синем Квартале такое вытворяют…

– Марджи – особое дело, – сказал Иконников. – И отдельная тема разговора. Думаю, на сегодня достаточно, Лина.

– Я хочу встретиться с Умником. Могу я увидеть его сейчас?

– Не сегодня.

– Мне надо Умника! Я имею на это право.

– Сейчас вы немножко поспите.

– Не буду спать! – засипела Лина, слезы навернулись на глаза. – Пожалуйста, позовите Умника!

Умник, сволочь такая, затащил ее в чужую страну – нецивилизованную, варварскую Россию, отдал ее на растерзание бездушным генетикам, отравленным лживой русской пропагандой. И все же единственный человек, которого Лина хотела бы сейчас увидеть – Умник. Увидеть его живым, посмотреть в его лукавые глаза, улыбнуться в ответ на его кривую улыбку. Прижаться гладкой щекой к его вечной наждачной небритости…

– Умник… Почему вы его не позовете? Он умер, да?

Лина не выдержала, заплакала. Слезы выкатились из ее глаз горячими горошинами. Ей стало очень плохо, горше не бывает.

Умник. Где ее Умник?

– Мефодьсвятополкыч, – крикнул парень, – у нее тут пики пошли в бета-ритме, дисбаланс пошел, нужно загружать ее, а то вся работа насмарку полетит, программа еще не адаптировалась.

– Загружай, – сказал лысый. – Четыре кубика дормидина.

– Четыре? Ей и двух хватит – по массе.

– Двух не хватит, девушка у нас переделанная. Давай четыре.

Манжет на предплечье издал негромкий хлопок, в вену вошла инъекция снотворного, голова Лины медленно опустилась подбородком на грудь.

Лина заснула.