Лина сидела в небольшом уютном французском ресторанчике на Джейсон-стрит. Сидела одна за столиком. Ловила на себе взгляды посетителей – холодные женские, заинтересованные мужские. Ресторан был не из дешевых, с хорошей кухней, с элитным вином, публика здесь преобладала далеко не бедная. Лина в своих кожаных джинсах и безразмерной футболке навыпуск смотрелась на общем фоне белой вороной. Пожалуй, она и вправду была похожа на марджа. Ну и пусть, и плевать. Просто у нее появилось достаточно денег, чтобы пообедать в приличном месте, и именно это она делает, потому что именно этого ей хочется.

Лина вспомнила, как пару лет назад она пыталась объяснить одному европейцу, туристу из Италии, что такое мардж. «Ну, понимаешь, Стефано, мардж – это маргинал. Он не хочет подчиняться обычному для большинства американцев порядку. Не хочет работать легально, не хочет платить налоги. В сущности, он уже добился всего в этой жизни – потому что у нашего крутого государства до фига денег, потому что оно имеет возможность платить марджам приличное пособие всю их жизнь». «У нас тоже есть безработные, тоже есть пособия» – отвечал итальянец. «Нет, Стефано. Мардж – не просто безработный. На самом деле у него есть работа, только она нелегальная. Марджи – это как бы отдельный класс, они презирают приличных людей, хай-стэндов – тех, кто живет по высокому стандарту. Марджи говорят, что Америка зашла в тупик. Что в нашей стране все слишком хорошо организовано. Что всеобщий электронный контроль убивает свободу. Поэтому марджи не пользуются кредитными картами, не работают в государственных компаниях, у них вообще все своё – свои фирмы, нигде не зарегистрированные, свой бизнес, свои кварталы, свой образ жизни». «Однако пособие они все-таки получают». «Получают. Попробовали бы не получать. Пособие – единственный способ государства получать о марджах хоть какую-то информацию. Если б марджи отказались от пособия, был бы прямой повод обвинить их в нелегальном бизнесе, а это уже преступление четвертой степени». «Разве вашему правительству не очевидно, что марджи – нелегалы?» «Предположим, очевидно. И что из того? Заводить уголовные дела на десятки миллионов американских граждан? Это разрушило бы стабильность страны. Поэтому все сохраняется так как есть – марджи маскируются под безработных, боссы из сената делают вид, что они этому верят».

Почему Лина так много думала о марджах в последнее время? Почему отрастила марджевские патлы? Потому что в том, что она затеяла сделать, ей могли помочь только марджи.

Деньги Тутмеса, вот о чем речь. На его счету осталась куча баксов. Тутмес сам сказал Лине об этом, дал ей свою карту с идентификационным номером – чувствовал, бедняга, что жить ему осталось недолго. Увы – то, что у Лины была карта, не значило ничего. Минимальное стандартное требование при снятии с банковского счета – отпечатки пальцев и рисунок сетчатки. Где их взять?

Лина знала, что такие проблемы решаемы. Решаемы нелегально, само собой. И, значит, ей предстояла веселенькая прогулочка на марджевскую Биржу. Лина передернула плечами, представив себе Синий Квартал – до сих пор она видела его только на фотографиях. Манера поведения марджей вгоняла хай-стэндов, к коим принадлежала Лина, в брезгливое оцепенение. Многие ее друзья (бывшие) время от времени использовали хитрые приемчики, чтобы спрятать часть заработанных денег от налогов. Использовали успешно. Но никто при этом и помыслить не мог, чтобы обратиться за помощью к марджу – маргиналу, отморозку со сдвинутыми набекрень мозгами.

Безупречно вышколенный гарсон принес заказ – салат "Beaucaire", фасолевый суп с сыром, бокал недорогого Совиньона. И всё. Лина могла бы заказать в три раза больше, как в старые добрые времена – флан из телячьих мозгов, и картофель в горшочке, и, конечно, нежно любимых бургундских улиток, и сожрать всё это (полнота ее фигуре не грозила), и выпить бутылку элитного Шато Шеваль Блан, и сидеть, откинувшись на спинку, и сыто отрыгиваться, и думать о том, что жизнь по-прежнему прекрасна. Могла бы. Но не сейчас. Теперь такой заказ был ей не по карману.

Можно было сделать проще – пойти в Макдональдс и тупо слопать пару пару чизбургеров, запив их ядовито-оранжевой Фантой. Это сэкономило бы ее деньги. Тем более что в последний месяц и Макдональдс был для Лины роскошью, чаще она питалась дешевейшей полуфабрикатной дрянью, даже не удосужившись ее как следует разогреть – во-первых, разогревшись, дрянь начинала вонять еще противнее, во-вторых, желудку Лины было абсолютно безразлично, что в него пихали – детоксикация выводила из организма любые шлаки. Лина сидела в этом ресторанчике единственно из любви к хорошей кухне, из-за ностальгии о прошлой славной жизни.

Ей хотелось верить, что хорошая, беззаботная жизнь еще вернется. Но верилось с трудом.

БМВ удалось продать быстро и относительно удачно. Семнадцать процентов стоимости все-таки ухнули в карман скотине-посреднику. Но тратить несколько недель на то, чтобы пытаться продать тачку самой… Немыслимо. Лина нуждалась в деньгах – множестве наличных денег, чтобы было с чем отправиться на Биржу в Синий Квартал. Она получила их. И, значит, потеряла возможность тянуть дальше, убеждать себя, что сделает это позже, на следующий день, на следующей неделе. Деньги имеют свойство разлетаться. Откладывать больше нельзя – она сделает это сегодня.

Сегодня вечером. Биржа в Синем Квартале начинает работу в семь вечера. Марджи – существа ночные. Наверное, ночью лучше обтяпывать темные делишки.

Лина пощупала толстую пачку долларов в кармане джинсов, грустно вздохнула и принялась за салат.

Девять вечера. Лина вышла из полупустого вагона метро, изумленно оглянулась. Н-да, зрелище впечатляющее. Стены станций сабвея во всем городе были покрыты скользким пластиком, делающим бесполезной любую попытку рисовать на них – краска не держалась, стекала вниз, или, высыхая, облетала порошком. На станции «Марис парк 278» присутствовал все тот же пластик, однако изрисованный от пола до потолка. Неугомонные марджи и здесь нашли способ поглумиться над общественным порядком. Наверное, придумали специальную краску, разъедающую пластик и делающую его шероховатым. Неудивительно. Лина знала, что основу бизнеса марджей составляли новые технологии. Марджи лидировали во всех областях производства, не поощряемых официальной властью – синтетические психоделики, запрещенные генные присадки, биоклонирование, хакерские программы, новые виды личного оружия и средства защиты от нового оружия… Всё, что угодно. А еще Лина слышала, что крупным рынком сбыта этих технологий являлись многие крупные корпорации – законопослушные, платящие налоги и процветающие. Таким образом изобретения марджей выходили на свет божий. Лина не удивилась бы, узнав, что многое из современного альпинистского оборудования – того, чем торговал ее отец, – придумано именно марджами. Так уж повелось в последние двадцать лет – сообщество марджей генерировало идеи, которыми подкармливалась вся страна, а за это марджам прощалась их маргинальность и неприличный образ жизни.

Граффити всех цветов радуги – какого цвета была стена изначально, теперь уже трудно понять. Причудливые рисунки, совсем не похожие на обычную заборную роспись бедных кварталов города. Густые джунгли в фиолетовых тонах, розовые листья, черные цветы. На ветвях деревьев, на лианах – птицы, покрытые кошачьим мехом, обезьяны с головами собак – морды повернуты в зал, смотрят на посетителей – немигающе, пристально, напряженно. И везде одна лишь надпись, повторяющаяся сотню раз, разными шрифтами, буквами от мелких до гигантских: «Слушай свой лес». «Слушай свой лес». «Слушай свой лес».

Лина обнаружила, что не дышит уже минуту – задохнувшись от неожиданности, не в силах оторвать глаз от стен. Лес. «Закройте глаза и слушайте шум леса, – снова услышала она голос мертвого Тутмеса. – Рокот крон в высоте, песни лягушек, разговоры птиц, крики обезьян, шорох листвы под ногами… Это скажет вам о многом».

О Боже, почему лес покрывает эти подземные стены, почему здесь цветут безумные сюрреалистические джунгли? Что у марджей, детей технического века, обитателей бетонных коробок, общего с лесом? И причем тут Тутмес?

Про Тутмеса догадаться нетрудно – он наверняка немало времени провел в этих кварталах, недаром так хорошо разбирался в нестандартной, криминальной по сути генетике. Именно он привел сюда Лину – и странной жизнью своей, и ужасной смертью. Лина должна довести дело до конца. Должна – хотя бы в память Тутмеса, во исполнение последнего его желания.

Тутмес чувствовал бы себя здесь, в Южном Бронксе, как дома. Лина же не испытывала ничего, кроме неуверенности, дискомфорта и страха. Она, дитя американского порядка, никогда не оказывалась в столь чуждом порядку месте.

– Спокойно, спокойно, – тихо сказала она себе.

– Что, цыпа, вставляет живопись? – голос раздался сзади и Лина обернулась. Обладателем голоса оказался мардж лет сорока, ямайской внешности – густые косички-дреды до плеч, белая татуировка – концентрические круги на блестящей коричневой физиономии. Балахон до колен, расшитый бисером. И черные очки-гогглы, – матовые, кажущиеся непрозрачными, закрывающие треть лица.

– Да, клёво, – пробормотала Лина. – Кто это нарисовал?

– Старикан Рюбб. Веселый старикашка с железной ногой.

– Он сделал все это один?

– Ну как тебе сказать, цыпа… Во втором заходе мы ему помогли, конечно. Потому что Рюбб знал, что третьего захода не будет, торопился. Я тоже тут приложился, слегка поработал баллончиком. Схлопотал за это три месяца тюряги, ну да это мелочь.

– Тюряга? За что?

– А вот за это самое. – Человек махнул рукой. – Порча имущества и всякой там хрени, преступление четвертой степени. А вот Рюбб, сталбыть, приложился к стене во второй раз, сталбыть, рецидив, уже на третью степень потянуло. В первый раз он один пробовал все это дело расписать, шесть часов проработал, потом какой-то сволочной брейнвош стуканул в полицию, старика загребли и отправили париться за решетку. Рюбб знал, что во второй раз ему впаяют гораздо больше. Но в том, что разрисует всю станцию, не сомневался. Бзик у него такой был – хоть тресни, но чтоб был здесь вот лес, и было всем от этого счастье. Когда он вышел, то на рожон лезть не стал, подготовил все как следует. Старикан туго знал свое дело. Наварил триста фунтов краски, разлил ее по баллонам, нанял сорок пять сликов – тех, кто рисовать умеет. Каждый знал свой фрагмент, эскиз у него был, чего там рисовать и все такое. И в два ночи, когда станция закрылась и копы ушли в постельку, мы срезали замки, вошли сюда и рисовали до самого утра. А утром нас всех повязали. Сорок пять людей, и ни одним меньше. Было это два года назад. Мы все вышли очень скоро, а Рюббу выписали трояк. Только он перехитрил всех уродов – откинулся раньше времени.

– Как – откинулся?

– А так. Отбросил копыта прямо в бостонской тюряге. Две недели назад это случилось. Сталбыть, ушел старик в свой лес из этой земной хрени. Давай помянем его, цыпа.

Человек полез в складки своего пестрого балахона и выудил помятую армейскую фляжку. Отвинтил пробку, присосался к горловине толстыми губами, с трудом оторвался, занюхал рукавом. И протянул фляжку Лине.

– На, хлебни, цыпа, за упокой Рюбба. Славный был придурок.

– Нет, спасибо, – вежливо сказала Лина.

– Что значит спасибо? – набычился ямаец. – Ты не думай, тут нормальное пойло, крепкое, градусов семьдесят, спирт с канабисом. Сам делал. Вставляет по полной программе.

– Не хочу. Я пойду, у меня дела.

– Куда пойдешь?

– Не твое дело, мардж, – надменно сказала Лина.

И тут же схлопотала оглушительную пощечину. И полетела на пол.

– Сука! – Ямаец навис над ней, брызгая слюной. – Кто здесь «маргарин»? Кого ты марджем назвала? Сука, брэйнвошка поганая! Оделась как слик, думала, не узнают тебя, да? Зачем сюда приплелась? Шпионить, да? Я те пошпионю щас!

Лина отползала по полу назад, а мардж шел за ней, размахивал кулаками. Немногочисленный марджевский народ на станции уже обратил на них внимание, но никто не спешил на помощь – стояли поодаль, жлобы, ухмылялись – видать, обычное дело, честный чувак дубасит чужую бабу, что тут такого…

Вот попала… Лина готовилась тщательно, нарядилась в полноценный марджевский прикид. И вот тебе на – схлопотала от первого же попавшегося марджа по морде. Что теперь делать? В драку ввязаться? Затопчут на месте. Попытаться удрать? Вряд ли получится – пространство закрытое, кто-нибудь непременно подставит подножку.

Мардж наклонился, схватил Лину за плечи, рывком поставил на ноги, размахнулся для очередной оплеухи… Лина ударила первой – рефлексы сработали молниеносно, сделали свой выбор, решили всё за нее. Кошачий удар лапой по морде – отвертки выскочили из кончиков пальцев, прочертили на бело-коричневой щеке марджа четыре кровавых линии.

Мардж завопил так, что заложило уши, бросился в атаку разъяренным носорогом. Лина повернулась и побежала. Все-таки побежала. Что еще ей оставалось делать?

Будь станция пустой, она успела бы. Домчаться до неработающего эскалатора, пронестись по нему, Трудно, неудобно перебирать по ступенькам со пальцеглазовской скоростью, но все же возможно. А дальше улица, хрен ее там догонишь.

Как же, дали ей убежать… От стайки бездельников, стоящих на левом фланге, отделился странно одетый типчик (Лина еще не осознала, что странного в его прикиде, не было у нее на то времени), бросился наперерез. Лина вильнула в сторону, но человек, проявив прыть, успел схватить ее за руку, вцепился как клещ. Лину развернуло по инерции, она увидела, как набегает ямаец – потный, окровавленный, пыхтящий. Лина рванулась, закричала, ямаец радостно осклабился, в лапе его появился нож. И тут тип, поймавший Лину, совершил сложный акробатический трюк. Не отпуская девушку, он прыгнул и в полупируэте въехал ямайцу обеими ногами в грудь, сшиб его на полном скаку. Мардж отлетел на два метра, рухнул на пол, сложился пополам в кашле. Пленитель же Лины приземлился – аккуратно, словно тренировался в выполнении исполненной комбинации всю жизнь, полы его расстегнутого черного пиджака вернулись на положенное место. Он отпустил руку Лины, поправил галстук-бабочку, слегка скособочившуюся после умопомрачительного прыжка, и сказал:

– Стой тут, детка, не беги. Не надо бежать. Это не соответствует этическим принципам сликов.

– Что? – хрипло переспросила Лина. Удары сердца молотками бухали в ее ушах. Она не понимала ни черта.

– Ты совершила необдуманный поступок – раскровянила морду Дирсу. Слики не любят, когда брэйнвоши распускают руки на их территории, сие позволительно только копам. Поэтому у тебя, сладкая леди, есть хороший шанс поломаться и попасть в больницу. Или даже не доехать до больницы, умереть по дороге от множественных травм, несовместимых с жизнью. Слушай меня, сладкая леди: я благородно предлагаю тебе свою помощь. Не рекомендую отказываться.

Толпа уже подходила с двух сторон – не спеша, в полном понимании, что Лина и ее неожиданный защитник никуда не денутся, не удерут. Иные из марджей пощелкивали пальцами, разминая кисти, крутили головами, массировали на ходу шеи. Очень походило на подготовку к большой драке.

Лина никак не могла перевести дыхание. Мозг ее судорожно просчитывал варианты спасения: короткий разбег – большой прыжок через головы сволочной толпы – вниз, в поездную яму – не попасть на контактный рельс – мощный забег в тоннель – до следующей станции, до приличной станции – за ней не погонятся, зачем им лезть под колеса метро – дай Бог ей самой выжить, успеть прижаться к стене, когда ревущие составы будут проноситься мимо…

– Умник, – сказал человек. – Меня зовут Умник. А тебя бы я с удовольствием назвал мудилкой, потому что ты того заслуживаешь. Как тебя зовут, детка?

– Лина. Лина. И я не дура.

– Я не сказал, что ты дура. Сказал – мудилка. Это нечто иное. Это не говорит о твоих слабых интеллектуальных способностях. Мудак – означает то, что ты оказалась в чуждом тебе сообществе. Для тебя мудаки – все они, долбанутые маргарины, не умеющие себя вести прилично. Для них мудилка – ты, красивая тупая брейнвошка. Вы всегда будете мудаками друг для друга, пока научитесь слышать друг друга.

– Что мне делать?

– Заткнуться, сладкая леди. Не говори не слова. Я все скажу сам.

– Эй, Умник, – крикнул один из марджей, остановившихся полукругом на дистанции в три метра. – Что дальше? Ты ведь не дурак, Умник? Ты понимаешь, что бабок у тебя не хватит, чтоб раскрыситься? Ты отдашь нам цыпу, да?

– Не, не отдам, – лениво, спокойно сказал Умник. – Цыпа хорошая. Возьму ее себе.

– Поллимона, – крикнул мардж из толпы. – Поллимона наличкой, не меньше, ей-бо! Тебе год горбатиться за эти бабки! Подумай!

– Не хрен думать, – Умник осклабился во весь рот, блеснул зубами. – Считай, деньги уже в сундуке.

– А если я перешибу?

– Не перешибешь, Бантах, – Умник качнул головой. – Не форси, братишка. Я думаю, тебе все уже ясно. Деньги будут в сундуке. Хорошие деньги.

– Тут кое-кому неясно, что с Дирсом. Как ты с ним разберешься? Сколько он с тебя запросит? Возмет немало, я думаю. Ты вмазал ему без предупреждения…

Ямаец Дирс между тем медленно, тяжело придавал своему телу полугоризонтальное положение. Очки слетели с его физиономии и разбились, дреды пришли в окончательную путаницу, кровь перестала течь – запеклась, покрыв левую щеку блестящей бурой коркой. Тем не менее Дирс находил в себе силы махать рукой корешам, находящимся в толпе, и складывать бублик из большого и указательного пальцев, что со всей очевидностью означало: «Щас очухаюсь и разнесу малохольного Умника и его плохую цыпу на гамбургеры».

– Остынь, Дирс, – сказал Умник. – Куплю тебе новые гогглы – лучше, чем то дерьмо, что у тебя было, но не самые продвинутые, не надейся. Плюс десять тысяч. На большее не рассчитывай. Просто не рассчитывай, понял? Если есть возражения – объявляй вендетту второй степени. Второй, не больше. Если больше – разбираемся здесь и сейчас. И ты – труп через тридцать секунд. Ты меня знаешь, Дирс.

Бублик Дирса увял и распался на отдельные фаланги. Дирс полез за фляжкой, умудрившейся не потеряться во время сокрушительного полета на пол, присосался к ней надолго – булькал, пока не опустошил до дна. После чего просипел:

– Ладно. Заметано. Ты, Умник, сталбыть, попал на вендетту второй степени. Честные слики в свидетелях. Два месяца, как положено. Ты в курсе. И гогглы за тобой, Умник. Сегодня же. Ты знаешь, я без них как без глаз.

– Заметано, – бросил Умник. – Время пошло. Очки тебе доставят через два часа, жди. Все, я пошел.

Он цапнул Лину за руку и двинулся вперед. Толпа расступалась перед ним.

– Куда? – шепнула Лина. – Куда мы идем?

– Заткнись, – прошипел Умник. – Просто заткнись, понятно?

– Сундук! – крикнул кто-то из наблюдателей. – Поллимона в сундук, мы проверим!

Умник не ответил, только саркастически хмыкнул.

Лина и Умник сидели в ста метрах от выхода из станции, на скамейке – полуразвалившейся, чудом держащейся на ржавых чугунных ногах. Лина озиралась с опаской и брезгливостью – давно она не видела столь грязного места. Унылые стены домов – когда-то действительно выкрашенные в разные оттенки синего, ныне же облупленные, покрытые лишайными пятнами старых надписей и язвами облупившейся штукатурки. Окна – иные с уцелевшими стеклами, но большей частью разбитые либо закрытые фанерными щитами. Ряд древних бензиновых машин вдоль улицы – покоробленные бесколёсые остовы, трупы автомобилей. Ветер гнал по асфальту бумажные пакеты и пластиковые пакеты. И окурки, сплошной слой окурков под ногами. Похоже, здесь не убирались последние лет двадцать.

– Мрачно тут у вас, – сказала Лина. – Да что там мрачно – страшно. В голове просто не укладывается, как вы тут живете.

– Нормально живем, – Умник дотянул сигарету в две затяжки и щелчком отправил бычок в кучу мусора. – Понимаешь, если разрешить брейнвошам убраться на наших улицах, то они потом и внутрь домов захотят заглянуть. А нам это нужно – чтоб в наши дела нос совали? Нам это не нужно.

– Почему со мной так случилось? Почему этот урод на меня напал? Я же ему ничего не сделала. Что, всех людей из приличных кварталов сразу начинают метелить, так вот, как меня?

– Ты неправильно пришла. Так нельзя. Чужие люди не приходят сюда в одиночку, особенно в первый раз. Нужен провожатый. Здесь бывает много чужих людей. Они ходят на нашу Биржу, делают с нами бизнес. Но они не знают правил – во всяком случае, всех наших правил. Поэтому если какой-нибудь чувак из хай-стэндовской братии хочет придти в Синий Квартал, он заходит на один из сликовских сайтов, находит себе гида, платит ему бабки, встречается с ним на нейтральной территории, там гид берет чувака за ручку и ведет сюда. Лично. И тогда все проходит без эксцессов, детка. Гид отвечает за приличного чувака – и головой и деньгами. Это бизнес, детка.

– А у вас есть сайты? – удивилась Лина. – Я слышала, что марджи… ой, извини, слики вообще не пользуются интернетом.

– Ты слышала чушь, детка. При сликов говорят много всякой дури. Слики пользуются сетью. Только у сликов – свои выходы в сеть, платить за это дело мы не любим. Тот же Дирс, например, из сети не вылезает – весь день шляется в своих гогглах, в экран пялится, на стены сослепу натыкается. Он, видите ли, изображает, что зарабатывает таким образом деньги. На самом же деле торчит на халявных порноресурсах и ловит тупой кайф дрочильщика.

– Вендетта. Он сказал – вендетта.

– Это я сказал. Разрешил ему объявить. Пусть Дирс потешит свое потрепанное самолюбие.

– И что, теперь он будет пытаться тебя убить?

– Теоретически такое возможно… – Умник усмехнулся, снова полез за сигаретой. – Если бедолага Дирс вдруг спьяну решит, что он достаточно крут и может поднять на меня руку, то на свете станет одним бедолагой меньше. По отношению к Дирсу – своего рода гуманный акт, санитарная миссия, одноразовая акция по уборке говна. Только он не осмелится, увы. Такие доходяги цепляются за свою вшивую жизнь до последнего. А поэтому поговорит недельку о вендетте со своими корешами, помашет кулаками, выпустит пар да и забудет. Мне в этом году вендетту уже три раза объявляли. Один раз третьей степени – то есть чувак мог охотиться на меня аж четыре месяца подряд и стрелять из укрытия. Чувак был очень зол, настроен был серьезно. Я подпортил ему бизнес, он разорился. Тупо, конечно, с его стороны было объявлять мне серьезную вендетту. Но он так решил – ему было виднее. Решил угробить меня насмерть. Думал, наверное, что после этого его бизнес наладится. Забавно люди устроены…

– Ну и что? – Лина смотрела на Умника округлившимися глазами.

– Он умер. На следующий день после объявления вендетты он сидел у окна на шестом этаже на Сто шестьдесят третьей улице с винтовкой в лапах и ждал, пока я пройду мимо. Потом он выпал из этого самого окна вместе со своей винтовкой – очень удачно, сразу сломал себе шею и совсем не мучился. Я положил на его могилку четыре синих незабудки. Даже дал немного денежек на похороны.

– Почему он упал?

– Я ему помог, – незатейливо объяснил Умник. – Он действовал как истый японец – сидел у реки и ждал, пока мимо проплывет труп его врага. Собственно говоря, япошкой он и был, звали его Мияваки. А я – не японец, некогда мне ждать, дело страдает. Пришлось решать проблему быстро и без сантиментов.

– И что, полиция тебя не забрала? Как она вообще относится к этой вашей вендетте?

– Я думаю, копы были бы счастливы, если бы все слики объявили друг дружке вендетту и перешлепали друг друга из пушек. Нет сликов – нет проблемы, да? Только так не получится, детка. Лет двадцать пять назад, говорят, здесь шла настоящая война – чуваки палили из стволов на каждом шагу. Говорят… Меня здесь тогда не было. Когда я пришел сюда, все давно устаканилось. Теперь все здесь решают деньги, леди Лина. Денежки, бумажки хрустящие и нехрустящие. В сущности – то же самое, что и у вас, хай-стэндов, приличных человечков. Мани-мани. Пусть мы не платим налогов, но зато помогаем делать большие бабки тем, кто налоги платит. За это нас терпят, леди Лина. За это нам дают жить.

– Ты говоришь, что пришел сюда. Разве ты не родился здесь?

– Здесь? – Умник осклабился. – В этих кварталах дети почти не рождаются. Здесь мало бабенок, преобладают особи мужеского пола, но и те телки, что есть, непригодны для деторождения. Все накачаны дрянью – как минимум стимуляторами, большая часть народа – геноприсадками, про наркотики вообще молчу, они здесь вместо чая на завтрак. Кого могут родить такие телки? Только разве что слоников, мутантов. – Умник помахал пальцем у носа, изображая, очевидно, хобот. – Поэтому народец в основном пришлый. Сумел выжить год – считай себя сликом. Или марджем, как принято говорить у вас, промытых. Или маргиналом. Или Альбертом Эйнштейном, скрещенным с Рафаэлем Санти – это уж насколько шизы хватит. Настоящих сликов немного, и живут они недолго, быстро загибаются, не оставив после себя потомства. Так-то вот, сладкая леди.

– А ты откуда пришел? – спросила Лина, не в силах справиться с любопытством.

– Оттуда, – Умник показал большим пальцем за спину. – Из другой страны, не Америки. Более точной информации дать не могу, извини. Еще спроси, как меня зовут на самом деле…

– Понятно. И ты тоже это… Сидишь на наркотиках?

– Ну уж нет, – Умник сморщился, словно его угостили незрелым лимоном. – Я не больной, понятно, детка? – Умник постучал себя по черепу, издав гулкий звук с металлическим оттенком. – Времени на дурь у меня нету. Я пришел, чтобы делать здесь бизнес – такой, какой в других частях вашей долбаной приличной Америки не сделаешь. И делаю свой бизнес. А когда заработаю денег достаточно, то вернусь в свою страну, куплю домик, заведу большую клумбу хризантем, жену и кучу сопливых белобрысых деток. Вот такая у меня мечта, не смейся. А чтобы родить нормальных деток, нельзя употреблять всякую дурь. Ты не смеешься, детка? Не вздумай смеяться, а то и в рожу схлопотать можно…

– Не смеюсь я, – сказала Лина. – Я – нормальная детка.

Пожалуй, Умник скорее нравился ей, чем не нравился. То, что он говорил, звучало неправдоподобно процентов на пятьдесят. Но с остальной полусотней процентов вполне можно было примириться – если обладать должным чувством здорового шизофренического юмора.

– Не вздумай смеяться, – повторил Умник. – Тут брались некоторые надо мной смеяться…

– Слушай, – спросила Лина, – сликам вообще можно верить? Вот тебе – можно?

– Мне – можно, – уверенно сказал Умник. – Кому ж еще верить, если не мне?

– Почему я должна тебе верить?

– Потому что я чувак высшей категории, – заявил Умник, – слик элитного разлива, типа французского вина Шато Шеваль Блан, понятно?

– Понятно.

Лина вздрогнула. Умник назвал именно то вино, о котором она думала сегодня днем, которое хотела заказать, но не могла себе позволить. Совпадение почему-то не показалось ей забавным – скорее жутковатым.

– Слики все разные, – продолжил Умник. – Хотя все здесь называют себя братьями и сестрами, считаются равными, но реально существуют люди высшего сорта, вовсю работающие мозгами и делающие дело, слики средней руки на подхвате – торгаши, дилеры, механики, биотехники и так далее, и, наконец, низший класс – всякая обдолбаная шваль, типа этих придурков Дирса и Бантаха, коя пасется по подворотням, лопает дешевый спирт с коноплей и живет только за счет сундука.

– Сундук – это что? – спросила Лина.

– Общественная касса. Кварталы сликов – большая коммуна. Многие здесь когда-то неплохо мыслили, производили качественный продукт, но со временем скурвились, сели на наркотики, пропили-прожрали все, что имели. Мы не можем выгнать их – наши правила не позволяют бросать братьев. Поэтому слики обложены внутренними налогами. Приходится платить за многое. В сущности, ничего оригинального. Всё так же, как и в большой Америке – те, кто может работать, кормят оглоедов и раздолбаев. К счастью, раздолбаи живут недолго. Однажды приходит овердоз, и их высохшие душонки отправляются в наркоманский рай.

– А чего Дирс так психанул, когда я назвала его марджем?

– Никогда не называй марджа марджем. Назовешь – снова огребешь неприятности. Мы – слики, только так. Мы – самые хитрожопые на этой планетке . Самые умные. Вам, брэйнвошам, с нами не тягаться.

– Значит, я – брэйнвош?

– Все в этой чертовой стране – брэйнвоши. Промытые . Все, кроме сликов.

– Я нормальная, – твердо сказала Лина. – Никто не промывал мне мозги, не было такого. Я делаю то, что хочу, и черта с два кто заставит сделать меня другое.

– Значит, ты явный кандидат в слики.

– Сомнительный комплимент.

– Ты кандидат в слики, леди Лина, точно тебе говорю. Ты уже пришла сюда, в Синий Квартал – полагаю, именно для того, чтобы сделать то, что тебе нужно, чтобы обойти законы, написанные высокомерными ослами – рабами, полагающими себя свободными людьми. Рабами своих электронных счетов. У тебя есть электронный счет, леди Лина?

– Есть. Но он пуст.

– У тебя есть работа, леди Лина?

– Нет.

– Ты уволилась, – уверенно заявил Умник. – Тебя не выгнали, ты уволилась сама, потому что тебе до смерти надоело вариться в общем супе, в компании, где про тебя известно всем и вся, где ты шагу не можешь сделать, не приложившись пальчиками к детектору и не поморгав голубыми глазками в сраный сканер для чтения сетчатки. И это значит, что ты вылетаешь из обоймы, из родного для тебя социума – по собственному желанию. Вылезаешь из душащих тебя плодных оболочек, чтобы родиться снова – более свободной. А также это означает, что ты становишься маргиналом, бродишь по краю своей социальной группы и размышляешь, куда прилепиться, чтоб не прогадить при том всю свою жизнь. Потому что маргиналы, несмотря на всю свою неприкаянность, тоже хотят жить. И жить, при возможности, хорошо.

– Ничего я не размышляю, – буркнула Лина.

– Размышляешь. Или не размышляешь, что в сущности, одно и то же. Я говорю о твоих подсознательных мотивациях. Это не оформлено в словесные формулы, не написано большими буквами на дорожных указателях твоего жизненного пути, но в действительности именно это правит тобой, ведет тебя туда, куда бредут твои ноги, и ничего ты с этим не поделаешь.

– Странный ты, – заметила Лина. – Слова всякие умные употребляешь – вперемешку с жутким сленгом…

– Я – Умник, – осклабился Умник. – Это много круче, чем просто особь, отягощенная интеллектом. Не думай о марджах, как о тупых отморозках. Среди нас попадаются весьма приличные экземпляры.

– Да уж, вижу, – сказала Лина.

Умник в самом деле мог бы потянуть на приличного, даже на хай-стэнда, если б не эклектика в одежде и не помятая обезьянья физиономия, давно уже требующая замены или хотя бы косметической подтяжки. Дорогущий костюм – черная двойка и белоснежная сорочка с галстуком-бабочкой – дополнялся грязно-зелеными кроссовками с носами из нержавеющей стали. На спине Умника притулился красный рюкзачок, от рюкзачка шли кабели – ныряли сквозь дыры, грубо прорезанные в пиджаке, а дальше, само собой, шли коже, присасывались к ней, пронзали ее и тянули свои отростки к межреберным нервам, к спинному мозгу. Хакерская снаряга – в приличных кварталах с такой лучше не появляться, загребут в два счета за использование запрещенной нейро– и мнемотехники, выдернут технику с корнями, с мясом, и припаяют лет пять-восемь лишения гражданских свобод. А еще у Умника были: пятнистая, цвета хаки бандана на голове, маленький блондинистый локон, падающий из-под платка на лоб, желтый хвост до середины спины сзади. И ни одной чешуйки перхоти. И бритвенно-острый гребень от затылка до лба, натягивающий ткань банданы.

– Волосы фальшивые, – уверенно сказала Лина. – Это не твой хайр. Ты лысый, да?

– Более чем лысый.

Умник сдернул бандану с головы и Лина узрела череп, сияющий хромом – металлическую сферу с гребнем вдоль срединного шва. Гребень, которым можно забодать любого с гарантированным летальным исходом. Череп, недоступный для мнемосканирования. Череп, от которого отскакивают пули.

Дорогая штука.

– Ты не просто лысый, – сказала Лина. – Ты крутой лысый.

– Я крутой, – сказал Умник. – А ты сомневалась?

Лина видела Биржу на фотографии. Единственное, наверное, здание в Синем Квартале, построенное за последние десять лет. И все равно обшарпанное, мрачное, вызывающее активное нежелание входить в него. Приземистый четырехэтажный дредноут с оконными проемами, заложенными кирпичом. У входа толпа курящих марджей – впрочем, со вкраплениями приличных людей, радующих взгляд своим цивилизованным видом.

– Подожди, покурить надо, – сказал Умник, остановившись в трехстах метрах от Биржи.

– Что, в Бирже покурить не можешь? – возмутилась Лина. – И вообще, сколько можно курить? Подумай о своих будущих детях…

– Поговорить надо, – уточнил Умник. – Здесь, а не там. Там слишком много ушей. К тому же ушей, усиленных электроникой.

– О чем поговорить?

– О деле, само собой. Ты в курсе, что я влетел из-за тебя сегодня на поллимона? Сегодня же я положу эти бабки в сундук, и у меня их больше не будет. И я тебе скажу, что буду сильно скучать по этим бабкам. Так что за тобой должок.

– Да, да, – Лина смутилась, опустила взгляд. – Извини, пока я не могу отдать тебе деньги. Поллимона – это очень много.

– Ерунда, – Умник махнул рукой. – Мелочь. Бантах продешевил. Отработаешь всю сумму за месяц. Ты того стоишь, сладкая леди.

– Что значит отработаешь? – Лина побледнела, невольно сжала кулаки.

– Как что? Сама не догадываешься?

– На панель меня пустить хочешь? – выпалила Лина. – Черта с два! Не надейся!

– На панель? – Умник глянул на Лину с недоумением. – Не говори такой херни, леди Лина, никогда больше не говори. Ты – хорошая детка, как я могу с тобой так поступить? Я тут напрягаю свои мозги, думаю, как лучше нам с тобой устроить бизнес, а ты несешь всякую херню!

– Ладно, извини…

– Я говорю о твоем деле, и больше ни о чем. О деле, с которым ты пришла сюда, на Биржу. Надо ж, какие ныне детки пошли… На панель, сказала она… Слова какие знают… Давай, выкладывай, леди Лина, и не серди Умника. Умник хороший, только не надо его сердить.

– Мне нужен хороший специалист по… – Лина замялась. – Ну, как это сказать…

– Говори как есть.

– Спец по снятию денег с банковского счета.

– У тебя чужая карточка? – Умник уловил суть с полуслова. – И ты хочешь обналичить чужие бабки?

– Да. Только это не чужие деньги. Мои. Один человек мне их подарил.

– Так в чем проблема? Пусть он их и снимет. И подарит окончательно.

– Он умер.

– Может, остались документы о наследстве?

– Какие, к черту, документы? Его убили.

– А карта – у тебя?

– Да.

– Покажи.

– Ее здесь нет, – торопливо сказала Лина. – Я, что, дурочка – тащить карту в Синий Квартал?

– Значит, дурочка, – заявил Умник. – Потому что карта у тебя с собой. И лежит она здесь, во внутреннем кармане комбеза. – Умник ткнул пальцем в грудь девушки. – Я это вижу. И даже вижу, чья это карта. На ней написано – Тутмес Афати. Так что давай карту, не бойся. Если бы я захотел отнять ее у тебя, сделал бы это давно. Только это не мой стиль – отнимать чужие карты у сладких приличных девочек. Совсем не мой.

– Как ты ее увидел? – глаза Лины полезли на лоб.

– Очень просто, – Умник не спеша развязал узел банданы, стащил ее с головы. – Любуйся, детка. Все поняла?

В блестящем черепе Умника, еще недавно цельном, появились два отверстия, в них светились любопытные красные глазки лазера.

– Сканер, – сказала Лина. – И что это значит? Ты меня сквозь одежду видишь? Я для тебя как голая? И как я тебе?

– Ты красотулька, – сказал Умник. – Просто супердевочка. Только вот грудная клетка вся в рубцах – похоже, тебя подстрелили из пистолета, а потом не заштопали как следует. Кто это тебя так?

– Так… Одна сволочь.

– Та же, что шлепнула Тутмеса?

– Она самая.

– Значит, старина Тутмес все-таки отбросил копыта… – Умник задумчиво покачал головой. – Три раза отбрасывал их, но не до конца, а теперь все же помер насмерть. Жаль. Забавный был чувак. Один из лучших биотехников. Свалил отсюда больше двух лет назад. Где его пришили?

– Извини, этого не скажу. Ты хорошо знал Тутмеса?

– Было у меня с ним несколько делишек… Было. Ладно, хватит пока об этом. Давай карту.

– Ты обещаешь, что не случится ничего плохого?

– Такого и господь Бог не пообещает, – ухмыльнулся Умник. – А что касается меня – не бойся, свинью не подложу. Никогда. Даю слово самого честного слика во вселенной.

– Тогда держи.

Лина расстегнула молнию комбинезона, достала твердый прямоугольник карты и протянула Умнику – почему-то сощурив глаза, едва не зажмурившись.

Как в омут прыгнула – бездонный, заполненный ледяной водой.

Похоже, она в самом деле начала путь в маргиналы. Сорвалась с горнего уступа, на котором так уютно обитала всю свою жизнь, отправилась в свободное падение в пропасть. И ни один мудрец на свете не мог предсказать, чем это закончится.

– Молодец, детка, – сказал Умник. – Молодец, леди Лина. Слушайся меня, и будет тебе за то счастье.

– Быстрее, быстрее, – бормотал Умник на бегу. – Ушастый, кажется, линяет – решил, что набрал работы достаточно. Мы должны перехватить его. Иначе не найдем потом две недели. Он такой, этот Ушастый, любит слинять надолго…

Умник несся по коридорам Биржи, бесцеремонно расталкивая людей. Лина ныряла в пустое пространство, образовавшееся за ним, и толпа тут же смыкалась за ее спиной. Сколько их здесь было – марджей и приличных? Не сосчитать. Море людей, разговаривающих одновременно – гул голосов, закладывающий уши, пестрые пятна вычурных одежд, физиономии, мелькающие мимо – чуднее не придумаешь. Спертый воздух закрытого безоконного пространства, табачно-марихуановый дым, висящий плотной удушливой завесой. Бетонные лестницы с общарпанными ступенями, балконы и антресоли, сваренные из ржавой железной арматуры, толстые трубы с огромными вентилями под высоким потолком, тонущим во мраке. Похоже, когда-то здесь был завод. Типичный антураж фантастического боевика.

Лина попала в фантастический боевик – с потрохами. И все, что оставалось ей делать сейчас – бежать за железноголовым сликом.

– Эй, – крикнула Лина, пытаясь не отстать от Умника. – Откуда ты знаешь, где сейчас этот твой Ушастый?

– Слышу его, – не поворачиваясь, крикнул Умник. – Сейчас идет по третьему этажу, в пятом блоке, базарит с каким-то чуваком. Уходят с Биржи. Я пытался связаться с ним – не получается, отключил связь, гад. Сейчас выйдем на него, еще немножко. Держись, детка, не отставай!

Ага-ага. Понятно. Лина уже обратила внимание, что ни у кого здесь не имелось ни видеоконнекторов, ни даже простых мобильных телефонов. Тем не менее марджи уверенно двигались в человеческой мешанине, находя нужных людей. И причина тому была проста – они слышали друг друга. Большая часть марджей была оснащена мнемоснарягой, официально запрещенной в Соединенных Штатах – блоки-рюкзачки за спиной, биокабели, идущие к нейроразъемам в коже, очки-гогглы и ушастые шлемы с антеннами. Лина подумала, что если бы вдруг сюда нагрянула полиция, то ей пришлось бы арестовать не меньше тысячи людей. Отправить их за решетку.

Почему-то Лина не сомневалась, что полиция здесь не появится.

Умник нырнул в узкий боковой туннель, свободный от людей, развил наконец-то приличную скорость и понесся вперед, пыхтя как паровоз. Лина бежала за ним – без малейших усилий, само собой. Чего-чего, а бегать она умела. А также умела дышать воздухом, бедным кислородом и насыщенным вонючими токсинами. Пожалуй, марджевскую Биржу можно было использовать как тренировочный полигон перед высадкой на другую планету.

– Ушастый! – рявкнул Умник, вырываясь на очередной лестничный пролет. – Стой, брат! Дело есть.

Лина разогналась не на шутку. С торможением дело по-прежнему обстояло не лучшим образом, в результате она налетела на спину резко остановившегося Умника, Умник толкнул Ушастого, миниатюрный Ушастый спикировал на своего собеседника – марджа, оставшегося в данной истории безымянным, – огромнейшего чувака бегемотоподобной комплекции. Ушастый врезался в живот большого чувака, амортизировал свой полет его толстым пузом, отскочил как резиновый мяч и приземлился на пол, приняв более или менее вертикальное положение.

– Эй, эй, – крикнул Ушастый, – что за спешка, люди? Я не понял!

– Прости, брат, – тяжело отдыхиваясь, проговорил Умник. – Мы тут гонимся за тобой по всей долбаной Бирже, а ты отключил связь и активно линяешь. Я ж тебе говорю – дело есть.

– Леди Лина, это Ушастый – сказал Умник. – Лучший биотехник в Синем Квартале. Или один из лучших. Или, во всяком случае, не самый плохой.

Ушастый вежливо кивнул головой и лопухастые его уши мотнулись вверх-вниз, как у маленького слоника.

Лина не выдержала, прыснула коротким смешком. Сапожник без сапог – вспомнила она чью-то, кажется русскую поговорку. Ушастый был биотехником, и стало быть, мог изготовить себе приличную физиономию или хотя бы заработать на косметическую операцию. Однако он предпочитал обходиться собственным, данным природой обличьем. А природа при создании Ушастого не поскупилась на выдумку, проявила богатство воображения и даже чувство юмора. Ушастый демонстрировал собой вырождающийся человеческий генофонд, о котором говорил Лине Виктор. Рост Ушастого не дотягивал до полутора метров. Редкие белые волосики покрывали розовый череп, формой напоминающий средних размеров дыню. Крючковатый нос, огромный рот, прорезающий лицо поперек тонкой, почти безгубой щелью. И, конечно, уши, выдающееся украшение, каждое размером в ладонь, морщинистое, с бахромой по нижнему краю.

– Никаких дел, – нервно сказал Ушастый. – Я занят на всю неделю. На весь месяц. Навсегда занят. У меня работы на сто лет вперед, а потом я сразу возьму отпуск. Я уже в отпуске, люди. Имею я право отдохнуть, а?

– Поехали к тебе, там все обсудим, – заявил Умник, игнорируя длинную, полную внутренних противоречий тираду Ушастого. – Поехали быстренько, время не ждет.

– Я же сказал – занят!

– Ты занят? – Умник вытаращился на Ушастого, как бы не веря своим глазам. – Ах ты занят… А я-то думаю – в чем дело? Что ж ты сразу не сказал, что занят? Если б я знал, что ты занят, тогда, конечно, не стал отвлекать тебя, великого, своими ничтожными проблемами. Пойдем, леди Лина, – Умник повернулся, собираясь уходить. – Пойдем, обратимся к Мидянусу. Он, конечно, не такой выдающийся биотехнарь, как маэстро Ушастый, но зато никогда не говорит старине Умнику, что занят. Для Умника у него всегда найдется время.

– Эй, подожди, – буркнул Ушастый, – ты что, к Мидянусу идешь?

– Как это ты догадался? Подслушивал, да? Пойдем, леди Лина. Мы идем к Мидянусу.

– Не ходи к Мидянусу, – сказал Ушастый. – Он мутант и придурок.

– В отличие от тебя? – осклабился Умник. – Пойдем, леди Лина. Здесь нас не любят. Бизнес нужно делать с людьми, которые нас любят. Мидянус меня любит, да. Любит как брата. Он сделает нам работу и получит кучу бабок. А маэстро Ушастый пусть идет в отпуск и отдыхает там, в этом своем отпуске.

– Ладно, сделаю я твою работу, – недовольно произнес Ушастый. – Сделаю. Только не ходи к Мидянусу.

– А ты нас любишь?

– Обожаю! – буркнул Ушастый. – Жить без вас не могу.

– Эй, как же так? – в разговор встрял толстый безымянный мардж. – Ты же обещал мне начать прямо сегодня, Ушастый…

– Сегодня не получится, – сказал Ушастый.

– А когда получится?

– Откуда я знаю когда? – взвизгнул Ушастый. – Ты видишь вообще, что творится? Глаза разуй! У меня запарка и все такое! Меня вообще нет, умер я. Иди к Мидянусу, он тебе все сделает. Все, что попросишь!

– А Мидянус сейчас, случаем, не в запое? – осторожно поинтересовался толстый.

– Мидянус-то? Да он всегда в запое! Какая разница? Иди еще к кому-нибудь. Только свали побыстрее, добром прошу, пока я совсем не разозлился.

Толстый грустно вздохнул и ретировался быстрым шагом, вихляя на ходу объемистым задом. Из чего Лина сделала вывод, что Ушастый тоже крут.

Везло ей сегодня на крутых марджей.

Дом, в котором обитал Ушастый, внешне не отличался от прочих полуразвалин Синего Квартала. Однако внутри оказался неожиданно чистым и даже, пожалуй, ухоженным. Лифт, правда, не работал, поэтому на второй этаж пришлось идти пешком. Вход на этаж был забронирован массивной металлической дверью. У звонка висела латунная табличка с выгравированной надписью: «Не звонить. Звонок не работает. Дома никого нет. Все спят, не будить». Ушастый оправдывал свое реноме противоречивого, но поистине занятого человека.

За дверью обнаружился длинный коридор – его зеленые стены несли на себе множество кабелей толщиной в человеческую руку, а также разноцветных проводов, проводков и проводищ. Ушастый угрюмо прошествовал к одной из дальних комнат, пинком открыл дверь и сказал:

– Проходите, дорогие гости. Располагайтесь с удобствами.

Располагаться было совершенно не на чем. Вся лаборатория площадью не менее тридцати квадратов была заставлена биотехническим оборудованием. Инкубаторы, заполненные полупрозрачным гелем – в них плавало нечто неопределенных форм, беззвучно бултыхалось, дышало, жило. Лина вздрогнула, на миг ей показалось, что она снова на астероиде Виктора Дельгадо, в одном из экспериментальных блоков. Посреди зала находился стол, облепленный порослью плоских мониторов. Ушастый немедленно занял кресло за столом – единственное в лаборатории, скинул туфли, положил ноги на стол, отчего мониторы, сидящие на толстых упругих стеблях, разом покачнулись.

– Уф-ф, это надо ж, как я сегодня устал, – сказал Ушастый. – Все ноги себе оттоптал.

Носков Ушастый не носил. Поэтому невооруженным глазом было заметно, что на правой ноге у него четыре пальца, а на левой – шесть.

– Не один ты ухайдакался, – заметил Умник. – Куда сесть-то можно?

– А, это… Сейчас сделаю. – Ушастый ткнул пальцем в клавиатуру и из коридора донеслось приближающееся гудение. Через несколько секунд в комнату резво вкатились два кресла на колесиках – гуськом, друг за другом. Одно из них тюкнуло Лину под колени и она свалилась в мягкие мебельные объятия, пахнущие свежедубленой кожей.

– Клево, – сказала Лина. – Сколько такие самокаты стоят?

– Нисколько. Все по бартеру, – сказал Ушастый. – Если наше дело выгорит, подарю тебе одно – то, в котором ты сидишь. Кстати, ты охренительно красива, детка. Никто тебе такого еще говорил?

– Пару раз говорили, – Лина вежливо улыбнулась.

– У тебя что-то странное с лицом. Нестандартная модель. Новый каталог, да? Кто делал тебе эту мордочку, киса?

– Никто. Сама такая выросла.

– Быть того не может. Иди-ка сюда, – Ушастый поманил рукой и кресло Лины шустро покатилось к нему. Лина не успела моргнуть глазом, как ушлый мардж протянул короткие кривые пальцы и начал ощупывать ее лицо.

– Невероятно, – бормотал он. – Натуральное личико, в самом деле. В Америке таких почти не осталось. Все – выродки, в генах сплошной мусор. Ты не русская, случаем, девочка?

– Почему русская?

– У русских запрещены геноприсадки. Напрочь запрещены. Такой вот у них недемократический тоталитарный режим. Зато они вырождаются не с такой ужасной скоростью как мы в чертовой стране Америке.

– Я полька, – сказала Лина. – Мой отец родился в Польше. И мама, кстати, тоже.

– Тогда понятно. У славян хорошая кровь. А как у тебя фамилия?

– Так я тебе и сказала, – Лина отпрянула от неприятно-холодных пальцев Ушастого. – Чего ты вообще привязался к моему лицу?

– У тебя, должно быть, неиспорченный набор генов. Интересные генчики… Слушай, детка Лина, можно я возьму у тебя капельку крови? Всего одну капельку.

– Нет! – Лина едва сдержалась от крика. Призрак Виктора снова замаячил перед ней во всей своей красе. Чертовы биотехники начинают сходить с ума, едва увидят ее. Всем нужны ее гены. Уже изрядно подпорченные, кстати.

– Я заплачу тебе, – азартно сказал Ушастый. – Заплачу бабки. Две штуки баксов – и всего за одну каплю крови. Можно даже без крови обойтись. Можно слюну. Просто плюнешь мне в пробирку, детка, и две штуки твои. Наличкой, само собой.

– Я же сказала – нет! – Лина оттолкнулась ногой от пола, и кресло ее покатилось назад. – Скажи ему, Умник, чего он пристал?

– Отстань от девушки, Ушастый, – сказал Умник. – Девушка у нас – благородная леди, чистых хай-стэндовских кровей, к тому же европейских, меньше чем за поллимона не плюется. Клади пятьсот штук на стол, и она все тебе здесь обхаркает. Понял?

– Жмоты вы, – заявил Ушастый. – За поллимона я тут отымею любую самую шикарную телку, хоть польку, хоть итальянку, хоть марсианку. Отымею прямо на полу. Подавитесь своей слюной.

– Слушай, Ушастый, – спросила Лина, – а почему ты такой… э… как это сказать…

– Почему я такой урод? – Ушастый ухмыльнулся, продемонстрировав кривые желтые зубы.

– Ага. Почему ты себе нормальное лицо не сделаешь? Ты же можешь.

– Да потому что я слик, сладкая леди. У нас особый стиль. У нас мутанты не правят себе морды. Ты прекрасно знаешь, что у вас, хай-стэндов, рождается полным-полно выродков – считай, каждый второй. Просто вам проводят биокоррекцию с раннего детства, и потому все вы выглядите как Барби и Стэны – загорелые, гладкие, с идеальными фигурами. Только все это ложь, милая леди. Ты берешь за руку двадцатипятилетнего красавчика с Беверли-Хиллз, и затеваешь с ним амуры, и не подозреваешь, что на самом деле ему давно за семьдесят, и рука у него искусственная, и держится старикан только за счет стероидов и геноприсадок. А потом он трахает тебя, и ты беременеешь, и рожаешь очередного выродка, и вкладываешь кучу бабок в то, чтобы он выжил, а потом еще кучу бабок в то, чтобы он выглядел как человек, а не как утконос. Это что, нормально, по твоему? Мы, слики, живем по правде, не штукатурим действительность, и потому видим ее такой, какая она есть. И потому – мы нормальные люди, а вы – промытые, брейнвоши…

– Все, хватит! – Лина махнула рукой. Надо же, задала обычный вопрос, а нарвалась на пламенную речь. – Ты не забыл, что у нас дело?

– Ну давай про дело, – нехотя произнес Ушастый. – Давай, чего у вас там?

– Карту обналичить, – сказал Умник, достал карту и кинул Ушастому. Ушастый поймал карту на лету, близоруко уставился на нее.

– Ух ты, – проскрипел он, – а ведь карта-то Тутмесова! Откуда она у вас?

– Леди Лина принесла. Говорит, что умер Тутмес, убили его. А карту он ей подарил.

– Что, правда убили? – Ушастый уставился на Лину.

– Правда.

– Смотри, чтоб без фуфла было, а то мы карту отмоем, а потом сам Тутмес появится – где, мол, мое бабло, где мои любимые баксики? А он чувак неслабый был, этот Тутмес, до того, как стать биотехником, знаешь кем он был?

– Федаином.

– Во-во. Именно.

– Тутмеса убили, – сказала Лина, на глаза ее навернулись слезы, она невольно всхлипнула, вытерла глаза рукавом. – Очень жаль, что убили, потому что Тут был очень хороший, очень. Очень добрый. Если б не он, я бы тоже не выжила.

– Ладно, не плачь, детка, – сказал Ушастый, – а то я тоже сейчас разрыдаюсь, такой вот я сентиментальный, чувствительный. Верим мы тебе, верим. Или делаем вид, что верим. Давай прогоним твою карту через тестер и узнаем, что она из себя представляет.

Он колдовал над компом минут пятнадцать. Лина извелась от ожидания, Умник же застыл, откинувшись на спинку кресла – ну да, чего ему скучать, с таким-то комплектом аппаратуры, встроенным в голову – хочешь, музыку слушай, хочешь, кино смотри – проекция видео прямо на сетчатку, никаких гогглов не надо. И рюкзак этот за спиной – считай, переносной бизнес-центр со всеми… Стоит такая снаряга миллиона три, не меньше. Интересно, а это больно, когда нейроразъемы устанавливают?

– Есть, – наконец-то сказал Ушастый. – Схвачено. Карта эта из банковской сети NBNY, стало быть наша, американская. Это вроде бы хорошо – ни в какие там Цюрихи и Амстердамы обращаться не надо. Именной счет на Тутмеса Афати действительно существует, и снять бабки можно именно по этой карте. Это тоже вроде бы хорошая новость, сами понимаете. Но вот, ребятки, новость совсем охренительная: сколько бабок на этом счету, точно сказать я не могу, но судя по ступени допуска, не меньше двухсот миллионов. Во всяком случае, начиная с этой суммы.

– Вау! – крикнула Лина.

– Чего вау? – расстроенно просипел Умник. – Лучше бы там лежала пара лимонов – и достаточно, и проблем бы не было. А так мы в полном пролете. Твоя карта годится только для того, чтоб раскладывать на ней дорожки из кокса.

– Какие еще проблемы?

– Ты что, не поняла про степень допуска? Объясни ей, Ушастик.

– Обычный счет, на котором лежит до пятидесяти миллионов, имеет первую ступень допуска и обслуживается достаточно просто, – сказал Ушастый. – Да что тебе говорить – сама знаешь, как это делается. Приходишь в банк, предъявляешь охраннику карту, он кивает тебе башкой – ага, мол, леди, снимай свои бабки. Вставляешь в банкомат карту, прикладываешься пальчиками к дигитосенсору, потом смотришь прекрасными глазками в сканер сетчатки. Охранник наблюдает, все ли нормально. Поскольку все нормально, получаешь свои денежки и сваливаешь. Вариант другой: карта чужая, но с такой же первой ступенью допуска. Ты приходишь к Ушастому, приносишь ему какой-нибудь биоматериал владельца этой карты. Например, его носовой платок с высохшими соплями, или грязные носки, или вообще что угодно, на чем есть клетки его организма. Кстати, биоматериал Тутмеса можно и не приносить – он есть в моей генотеке, хобби у меня такое – коллекционировать чужие генчики. Дальше происходит вот что: Ушастый берет клетки, и начинает клонирование. Со сто пятидесятой, предположим, попытки у него это получается. Занимает это, предположим, две недели. И теперь у Ушастого есть маленький эмбриончик – точная копия Тутмеса. Эмбрион растет в инкубаторе, причем растет очень быстро, потому что Ушастый – хороший биотехник, он знает, как заставить ткани расти с хорошей скоростью, к тому же он не любит ждать долго. И через месяц у нас есть такой вот плод, – Ушастый раздвинул ладони сантиметров на двадцать, – а больше нам и не нужно. Мы берем этого уродца, снимаем у него отпечатки пальцев и сканируем рисунок сетчатки. Конечно, они не совсем такие, как у взрослого Тутмеса, но это не проблема. Потому что мы закладываем эти рисуночки в комп, и несложная программа тут же выдает их нам такими, какими они будут у взрослого – в любом указанном нами биологическом возрасте. И вся эта процедура называется «подготовка к геновзлому». Слышала когда-нибудь такое словечко?

– Нет, – сказала Лина.

– И вряд ли могла услышать. Геновзлом – преступление второй степени, приличные люди такими делами не балуются.

– А что будет с этим… с ребеночком? – спросила Лина.

– Это не ребеночек, – сурово заявил Ушастый. – Это всего лишь биообразец. Его, естественно, утилизируют после использования. Чтоб не оставалось улик.

– А если его не убивать, а продолжать выращивать? Можно получить настоящего Тутмеса?

– Да легко, – усмехнулся Ушастый. – Если будем инкубировать клон в течение целого года, то получим копию Тутмеса – подростка с биологическим возрастом лет пятнадцать, абсолютного идиота, с кучей генетических дефектов и внутренними органами, неспособными к функционированию. Если вынуть его из инкубатора, он откинет копыта через пять минут. И обойдется такое удовольствие миллионов в шесть. Тебе это надо?

– Бр-р… – Лина зябко повела плечами. – Ты лучше про взлом расскажи – чего там дальше-то?

– Дальше просто. Мы изготавливаем, детка, виниловые отпечатки и приклеиваем их на твои красивые пальчики. А также делаем специальные контактные линзы, и ты вставляешь их в глазки. И можешь считать себя Тутмесом. Идешь к подходящему банкомату, мило улыбаешься охраннику, инициируешь карту, прикладываешься пальцами, смотришь в сканер. Когда луч сканера дотрагивается до линз, они проецируют в ответ рисунок сетчатки Тутмеса – так вот они правильно устроены. И в карман твой сыпется большая куча баксов. Только на этот раз так не получится.

– Почему?

– Потому что на счету Тутмеса валяется не меньше двухсот лимонов. И это значит – вторая ступень допуска. Ежели не третья, хотя в нашем случае это уже не имеет значения. Потому что отпечатки пальцев вместе с сетчаткой при таком допуске – детский лепет на лужайке. При второй ступени тебе действительно нужно быть Тутмесом – биологически. Ты думаешь, в банках дураки сидят? Вот, смотри, – Ушастый поднял вверх карту Тутмеса. – Что это такое? Просто кусок пластика с магнитной дорожкой. Если каждая хитрая белая девочка будет приходить с такой, и пытаться снять со счета больше двухсот лимонов, и выдавать себя при этом за сорокалетнего чернокожего, то банки быстро останутся с голой задницей, не так ли? Поэтому с тобой там даже разговаривать не будут – загребут в каталажку и вызывай адвоката.

– А если найти кого-нибудь, похожего на Тутмеса? Переделать ему лицо. Это ведь не так сложно. Ну я, конечно, теоретически говорю…

– Теоретически… – хмыкнул Ушастый. – Видали мы таких теоретиков. Я тебе еще раз говорю – клиент проходит биологическую идентификацию. Когда Тутмес открывал счет, то ему вежливо предложили сдать десять кубиков кровушки и пройти простенькую, неглубокую мнемозапись. И он выполнил все это, конечно, иначе хрен бы ему открыли счет. И даже если наш фальшивый африканец будет иметь стопроцентную рожу Тутмеса, то биотест ему не пройти. Так что забудь все это, детка. Может, у тебя есть другая карта старины Тутмеса, попроще, не такая навороченная?

– Другой нет, – сказала Лина убитым тоном.

– А бабки, небось, нужны?

– Нужны…

– Тогда повторяю свое предложение. Плюнь мне в пробирку. Четыре тысячи дам. Ладно, пять тысяч – так и быть. Пойдет?

– Нет, – сказала Лина, – Нет.

Ушастый поднялся и вразвалку поковылял к девушке. Лине показалось, что она услышала, как заскрежетали его подагрические суставы.

– А ведь ты что-то темнишь, детка, – проскрипел Ушастый. – Почему не хочешь оставить мне свои клеточки? Ты не из копов, случаем? Это, знаешь ли, как-то подозрительно. Очень подозрительно…

– Она не коп, – бросил Умник, тоже поднимаясь из кресла. – Я прозвонил ее. Если б не прозвонил – не привел бы сюда, сам знаешь. Поэтому не говори чушь и не обижай мою клиентку.

– Кто она на самом деле? Ты знаешь?

– Знаю. Но тебе не скажу.

Лина недоуменно хлопала глазами – что ей еще оставалось делать? Прозвонил? Это еще что такое?

– Пойдем, Лина, – сказал Умник, в первый раз назвав ее просто по имени, безо всяких «леди» и «детка». – Пойдем. Не бойся Ушастого, он хороший чувак, но нам здесь нечего делать.

– Забавные дела происходят, – сказал Ушастый. – Забавные, брат.

– Извини, что зря побеспокоили, брат. Сколько с меня?

– Двести.

– Ладно, что там две сотни? Возьми пятьсот.

– Ну давай…

Умник отсчитал Ушастому пять бумажек. Потом молча пошел к выходу. Лина поплелась за ним.

Голова ее гудела от переизбытка информации. И очень хотелось есть.

– Лина, уже поздно, – сказал Умник. – Три часа ночи. Останься у меня, а завтра поедешь домой.

– У тебя в постели? – усмехнулась Лина.

– Нет. У тебя будет своя комната. Приличная комната. Не хуже, чем у вас, хай-стэндов. Даже лучше.

– Я поеду, – сказала Лина. – Я дико устала. Но еще дичее хочу домой.

– Как ты доберешься? Сабвей уже не работает.

– Поймаю такси.

– Такси? – Мардж покачал головой. – Забавная ты, Лина. Я никак не пойму – тебе надоело жить или ты вправду ничего не боишься?

– Очень хочу жить и боюсь всего на свете.

– Я отвезу тебя.

– На чем?

– На мотоцикле. У меня хороший байк.

– Не надо. Не хочу, чтобы ты знал, где я живу.

– Боишься меня?

– Боюсь. Наверное, ты хороший, Умник. Но все равно все вы, слики, ненормальные.

– Я и так уже знаю, где ты живешь.

– Знаешь?

– Вудсайд, Тридцатая улица, строение сто восемнадцать, – сказал Умник. – Приличное местечко, ничего не скажешь. А еще я знаю, что зовут тебя Хелена Горны, что твой отец – Джозеф Горны, польский эмигрант, в отрочестве звался Юзефом Горным, и что он генеральный директор «Маунтин скиллз». Знаю, что ты скип-пилот и работала в «Скайкроссе»…

– Ты сволочь, – бросила Лина, повернулась и пошла прочь.

– Подожди! – Умник бросился за ней, схватил за руку. – Зря обижаешься, Лина. Так положено. Ты пришла в Синий Квартал, я твой гид, ты мой клиент. Гиды – слики высшего сорта, Лина, у них свой кодекс. Гиды никогда не спрашивают сведений о клиента, это невежливо, непрофессионально. Гиды узнают все сами. Я отвечаю за тебя всем, Лина, – своими деньгами, своей репутацией. Отвечаю перед сликами за тебя, отвечаю за сликов перед тобой, гарантирую твою неприкосновенность. Как я мог не проверить тебя? Я что, псих, самоубийца?

– Откуда ты все узнал обо мне?

– Как откуда? Из сети. Знаешь, почему мы называем вас промытыми? Потому что вся ваша жизнь на виду, она прозрачна как вода. Все, что вы делаете, учитывается и записывается в архивы. Вам наплевать на это, вы знаете, что ничего плохого в этом нет, что это способствует предотвращению преступлений, что государство гарантирует конфиденциальность полученных сведений и так далее…

– Оно действительно гарантирует конфиденциальность, – зло сказала Лина. – И если ты узнал все это, значит, ты взломщик, хакер, преступник. Знаешь, как я себя чувствую? Как будто ты в белье моем покопался. Понравились тебе мои трусы, да?

– Извини, Лина. – Умник смотрел на Лину грустно, просяще – так, словно ему действительно нужно было ее прощение. – Извини, солнышко. По-другому здесь нельзя. Можно было сделать проще – после того, как я выкупил тебя у сабвеевских уродцев, объяснить, что нечего тебе здесь делать, выставить счет на полмиллиона баксов и отправить домой. Но я пытался сделать для тебя хоть что-то. Я сделал все, что мог.

– Ладно, – со вздохом сказала Лина, – прощаю. Где твой байк?

Мотоцикл несся по шоссе, с ревом объезжая тихоходные водородники. Настоящий русский «Урал», последняя модель – крутейший в мире байк, переплюнувший «Сузуки» и «Хонду», затмивший в последние годы даже «Харлей-Дэвидсон». Лина сидела сзади, встречный ветер бил в стекло ее шлема, со свистом растекался в стороны. Она могла бы держаться за ручку, но бросила ее, обняла Умника, обхватила его сзади руками, прижалась к его черно-кожаной спине.

Умник сменил костюм на проклепанную куртку и джинсы. Хакерскую снарягу, естественно, оставил дома. Нацепил на голову длиннопатлый парик, прикрыл им металлический череп, не поленился даже приклеить к физиономии байкерские усы и бороду. Лина не задавала вопросов – прекрасно понимала, что в обычном марджевском виде Умник становился в приличной части города персоной нон-грата.

В наушниках звучал древний, развеселый, никогда не увядающий ритм-энд-блюз. Лина не слышала такой музыки лет сто. «You gonna tinny mama», – пел Джулиан Сас, годящийся Лине в прапрапрадедушки – давно уже покойный, и все равно живой, бессмертный в своей клевой музыке. Лина прижималась щекой к спине Умника, думала о том, что все славно, что давно ей не было так хорошо, что Умник, конечно, сволочь, как и все марджи-слики, но все равно хороший, думала о том, что Умник не такой как все… Настоящий мужик, по сравнению с которым большая часть знакомых Лине мужиков казались фальшивыми неженками.

Ни черта сегодня не получилось. Обидно, конечно. И все равно стоило появиться в Синем Квартале, и даже получить по морде от урода Дирса. Стоило только затем, чтоб познакомиться с Умником и узнать, что существует другая жизнь. Странная жизнь.

«Ты – прямой кандидат в слики», – вспомнила Лина.

– Черта с два, – пробормотала она. – Не так быстро, Умник.

Умник и Лина стояли на двадцать третьей авеню, у дома номер восемнадцать. Лина моргала глазами, из последних сил борясь со сном. Умник молчал.

– Я пойду, – сказала Лина. – Спасибо, что довез. И вообще, спасибо за все.

– Спасибо – это мало, – сказал Умник. – Мне нужно еще кое-что.

– Деньги? Знаешь, я только что продала тачку, так что у меня есть пятьсот тысяч. Правда, это все, что у меня есть, но… Неважно. Я отдам тебе их. Завтра. Сегодня уже поздно. Хорошо?

– Деньги – муть, – тихо сказал Умник. – Деньги меня не интересуют. Я хочу, чтобы ты меня поцеловала.

– Что?

– Вот три тысячи, – в руке марджа появились три банкноты, он засунул их в нагрудный карман Лины так быстро, что она и моргнуть не успела. – Это тебе на мелкие расходы, сладкая леди. Надо будет, еще дам. И те пятьсот штук я тебе простил, фигня это, пятьсот штук, мелочь. И не расстраивайся, что сегодня мы в пролете – через пару дней что-нибудь придумаем, я с тобой свяжусь. Но вот сейчас ты должна меня поцеловать. По-хорошему поцеловать, не по-детски. Иначе мне будет не по себе. Иначе день прошел совсем зря.

– Ты думаешь, нужно? – спросила Лина.

– Очень нужно. Ты же не хочешь меня расстроить?

– Ну ладно, – Лина пожала плечами. – Если ты так настаиваешь…

Она обвила руками шею Умника, дотронулась губами до его губ и приоткрыла рот.

Они целовались минут пять – взасос, самозабвенно, как удравшие с уроков старшеклассники. От Умника пахло сигарным табаком, апельсиновой жевательной резинкой, сыромятной кожей. Лина чувствовала, как уходит сон, как горячая волна бежит по телу снизу вверх, кружит голову. Она облизывала губы Умника, ощущала его язык в своем рту, и никак не могла оторваться.

– Все, все! – Лина оттолкнула Умника, провела рукой по вспотевшему лбу. – Хватит. Спокойной ночи.

Умник молча кивнул. Вид у него был весьма обалдевший.

– Я иду спать, – сказала Лина. – Ничего мне не хочешь сказать?

– Ы-ы, – промычал мардж.

– Ты что, язык проглотил?

– Угум.

– Ладно, я пошла.

Лина повернулась, вошла в подъезд и побрела по ступенькам вверх.

Дверь за Линой закрылась. Умник расстегнул куртку, достал из кармана пустую стеклянную пробирку, выдернул резиновую пробку. Открыл рот, наклонил голову, слюна потекла в пробирку тонкой струйкой. Потом достал из другого кармана бутылку минеральной воды, прополоскал рот и сплюнул на мостовую. Закрыл пробирку, убрал ее, пробежался пальцами по кнопкам часов-телефона, поднес запястье к губам и сказал:

– Эй, Ушастик, я все сделал. Сейчас привезу. Не дрыхни, откроешь мне дверь.

После чего оседлал байк, газанул, выпустив в воздух сизое облако выхлопов, и исчез в ночи.