15. Пародия

НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО я, как обычно, встала рано, надела кроссовки, шорты и футболку и завязала волосы в хвост. Потом сунула в рот кусок шоколадного торта, запила молоком и вышла на улицу. На коврике перед дверью я обнаружила большой конверт из крафтовой бумаги, на которой ровными крупными буквами было написано: «ДЖОЗИ». Я подняла его и покрутила в руках: конверт был тяжелый. Я попыталась понять, что внутри. Мне должны были прийти кое-какие книги с нотами для новых учеников, но на этой посылке не было ни адреса, ни марок. Кто-то положил ее на коврик сегодня рано утром или даже вчера поздно вечером.

Терзаемая любопытством, я распечатала упаковку и вытащила ее содержимое. Это была стопка запечатанных стандартных белых конвертов, и на всех значилось мое имя, написанное все тем же ровным почерком, что и на крафтовой бумаге. Я села на качели и выбрала один конверт. На обратной стороне я обнаружила надпись «19 августа 1999 года». Я взяла следующий – на нем была другая дата. Я быстро перебрала конверты и увидела, что они сложены в хронологическом порядке. Внезапно я поняла, что это. Первый конверт датировался 5 июня 1999 года – то есть примерно год после того, как Сэмюэль уехал из Левана.

Мое сердце громко колотилось, а кровь в жилах похолодела. Я распечатала верхний конверт дрожащими руками. В этом письме повествование продолжалось как раз с того места, где оно оборвалось, когда послания от Сэмюэля перестали приходить. Он писал, как тяжело ему сдержаться и не ответить мне, и постоянно умолял его простить. Сэмюэль написал мне несколько десятков писем. Большинство датировались первым годом его молчания. Наверное, тогда ему было особенно одиноко. Но и в последующие годы эти послания продолжались. Одно было написано 11 сентября 2001 года. Помню, когда произошла атака на башни-близнецы, я подумала о Сэмюэле: где он сейчас? Отправят ли его воевать? Когда США вторглись в Ирак, я смотрела телевизор и думала, нет ли Сэмюэля в числе первых морпехов, оказавшихся на войне. Получается, он в те моменты тоже вспоминал обо мне.

Я прочитала несколько писем, стоя на крыльце. Сэмюэль побывал в стольких местах и так много всего сделал! Он рассказывал мне о прочитанных книгах. Я заметила, что многие из них я когда-то читала, зато о других даже не слышала. В письмах часто сквозило одиночество, но его скрашивала уверенность в себе и знание цели. В итоге я махнула рукой на пробежку и пошла обратно в комнату. Успею еще побегать. Сейчас мне нужно было наверстать упущенные годы.

Через несколько дней я в очередной раз вышла во двор ранним утром. Дверца хлопнула у меня за спиной, но я не боялась разбудить отца: он уже встал и возился с лошадьми. Я втянула воздух носом, надеясь уловить запах осени, но, увы, чувствовалось лишь запоздалое лето. Я наклонилась, перевязала шнурки кроссовок и пошевелила пальцами ног.

Я выбралась на дорогу и взглянула на родные горы, освещенные рассветными лучами. С глубоким вдохом я подняла руки над головой, потягиваясь, выгибая позвоночник и разминая тело, затекшее после сна.

– Ты прямо как Меняющаяся Женщина, которая приветствует Солнце, – раздался голос слева от меня.

Вздрогнув, я уронила руки и резко повернулась.

– Ой! Сэмюэль! – воскликнула я. – Ты меня напугал!

– Я же коварный индеец. Нападаю исподтишка. Я посмотрела ему в лицо. Такие слова он вполне мог бы сказать и в восемнадцать, но с горечью. А сейчас Сэмюэль просто улыбнулся и пожал плечами. На нем были выцветшие джинсы и ковбойские сапоги. Черная футболка с белой надписью «Semper Fi» плотно облегала его мощные плечи и грудь. Темные волосы, по-военному короткие, стоящие торчком, были влажными, как будто Сэмюэль только что вышел из душа. Он был похож на моего старого друга Сэмюэля – и в то же время нет. Много месяцев после его отъезда я каждый вечер плакала перед сном, не желая, чтобы кто-нибудь узнал, как страдает без него мое юное сердце. Я ужасно скучала. У меня, в принципе, было мало друзей, и я понимала, какая это редкость – найти поистине родственную душу. Когда он оставил меня во второй раз, я злилась и обижалась, поэтому изо всех сил старалась не думать о нем. Воспоминание об этом заставило мое сердце сжаться, и я тут же переключила внимание на Сэмюэля, который стоял передо мной в настоящем.

– Меняющаяся Женщина и Солнце… это народная сказка?

Я продолжила тянуться, изображая беспечность, до которой мне было далеко.

– Это легенда навахо. Меняющуюся Женщину считают дочерью Земли и Неба. Она связана с круговоротом природы, сменой времен года, порядком вещей во Вселенной. Меняющаяся Женщина родилась, когда Первый Мужчина потряс целебной сумкой возле священной горы. Через несколько дней на вершине нашли Меняющуюся Женщину. Первый Мужчина и Первая Женщина взяли ее к себе и воспитали.

Однажды Меняющаяся Женщина вышла на прогулку и встретила странного юношу, чье сияние ослепляло, так что ей пришлось отвести взгляд. Когда она снова повернулась к нему, он уже исчез. То же самое повторилось еще дважды. Она вернулась домой и рассказала Первому Мужчине и Первой Женщине о случившемся. Они велели ей лечь этой ночью на улице лицом на восток. Пока она спала, тот самый незнакомец пришел и лег рядом с ней. Женщина проснулась и спросила, кто он такой. Тот ответил: «Разве ты сама не знаешь? Ты видишь меня каждый день. Я всегда рядом. При мне ты была сотворена». И она поняла, что перед ней сокровенная сущность Солнца. Чтобы видеться с ним каждый день, она поселилась на берегу Тихого океана. И после того как Солнце садилось в воду, он приходил к ней.

Мы немного помолчали. Птицы постепенно начинали щебетать, но я бы предпочла, чтобы они помолчали. Без них тишина была бы осязаемой, шелковой на ощупь.

– Наверное, ей было очень одиноко, пока она ждала его.

Я не планировала говорить это вслух. Откуда вообще взялась эта мысль?

– Да. – Сэмюэль озадаченно взглянул на меня. – Если верить легенде, ей было настолько одиноко, что она создала племя навахо из чешуек собственной кожи.

Это история показалась мне удивительно чувственной: молодая красивая женщина каждый день ждет, пока к ней придет Солнце. Я повернулась к восходящему светилу и закрыла глаза, подставляя лицо теплым лучам.

– Что ты слушаешь, когда бегаешь? – Сэмюэль кивком указал на айпод, закрепленный у меня на руке.

Мне тут же вспомнились наши поездки на стареньком автобусе, во время которых я делилась с Сэмюэлем своими драгоценными симфониями. В памяти всплыли наши искренние и глубокие разговоры о «музыке Бога», и я отвернулась от Сэмюэля, осознав, что не хочу говорить ему, какую музыку я теперь слушаю. Я потянулась назад и подняла правую ногу, растягивая квадрицепс и делая вид, что не расслышала вопрос. Сэмюэль протянул руку, снял с меня наушники, вставил один себе в ухо и нажал «воспроизвести» на айподе. Через несколько секунд он скривился.

– Это электронщина. Такую включают в клубах и на аэробике. Бум, бум, бум, бум, – возмутился Сэмюэль, притопывая ногой для убедительности. – Одни и те же фразы повторяются без конца. И синтезаторы! – в притворном ужасе добавил он.

– Такие мелодии помогают мне держать темп, – попыталась оправдаться я, вырвав у него наушник.

Сэмюэль внимательно вгляделся в мое лицо, наклонив голову набок.

– Такие мелодии мешают тебе думать, – заявил он.

Я бросила на него гневный взгляд. Меня задело, что он так легко угадал правду – пусть и не совсем точно. Я слушала электронную музыку, потому что она не давала мне чувствовать. Мне не хотелось пускаться в объяснения, поэтому я просто зашагала вперед.

Сэмюэль быстро догнал меня. Я прибавила шагу и перешла на бег. Сэмюэль тоже сменил шаг на трусцу. Его ковбойские сапоги громко стучали по дороге. Я ускорилась. Он тоже. Так я пробежала целую милю, как следует разминая ноги и зная, что Сэмюэлю непросто гнаться за мной в сапогах. Но он не жаловался, а просто бежал рядом, не отставая ни на шаг. Я пробежала еще милю. И еще две. Легкие горели – я никогда так быстро не бегала. Но Сэмюэль как будто даже не запыхался.

– Что тебе нужно, Сэмюэль? – Я резко остановилась и повернулась к нему. – В этих сапогах ты только натрешь ноги!

Он тоже остановился и посмотрел сверху вниз на мое раскрасневшееся лицо. Сэмюэль уперся руками в бока, и я с удовольствием отметила, что его грудь часто приподнимается и опускается. Все-таки он немного устал.

– Я морпех, Джози, и к тому же из навахо, «ходящих по земле». Я Сэмюэль из племени Горькой воды. – Он ухмыльнулся, изогнув брови, наклонился поближе ко мне и насмешливо произнес: – Следовательно, тебе меня не обогнать, даже когда я в говнодавах.

Он использовал сленговое слово, которым называли эти сапоги, и я невольно рассмеялась. Похоже, Сэмюэлю моя реакция понравилась.

– Куда делась ода «К радости», Джози? – мягко произнес он.

Я испуганно взглянула в его глаза. Сэмюэль вспомнил о музыке, которая некогда так сильно волновала меня, что я и дня не могла без нее прожить. И снова я не нашлась, что ответить.

В нашу последнюю встречу семь лет назад я была еще совсем девочкой, а он уже стал мужчиной и откровенно отверг меня. С тех пор я перестала писать ему письма. Иногда я спрашивала о нем у Нетти, желая узнать, что у него нового и как идут дела. Но никто ведь понятия не имел, как крепко мы сдружились когда-то. Наша связь осталась в воспоминаниях о ежедневных поездках по гряде до Нефи и обратно. Вокруг шумели другие дети: болтали, смеялись, спорили. Никто не знал о наших разговорах и маленьких открытиях, о чудесных мгновениях, разделенных на двоих. Бабушка Сэмюэля передавала мне лишь самые общие новости, не зная, как отчаянно я хотела знать больше. Ну, а я не хотела, да и не смогла бы объяснить ей свой интерес. Учитывая присущие Сэмюэлю скрытность и осторожность, я была уверена, что он обо мне не спрашивал. Вчера он сказал, что бабушка сообщала ему новости, но ведь Нетти знала только то, что лежало на поверхности, незначительные детали.

– Дело в том, Сэмюэль, что теперь мы с тобой совсем не знаем друг друга. – Я не ожидала, что эти слова прозвучат с такой горечью. Они обожгли мне губы.

С минуту он молча смотрел на меня, а потом без лишних слов зашагал по направлению к нашим домам. Мы успели сделать большой крюк и остановились не так уж далеко от дома. Я шла рядом с Сэмюэлем, чувствуя, что совсем вымоталась. Я была как выжатый лимон.

Между нами повисло напряженное молчание, и мне хотелось поскорее сбежать. Возле своего дома Сэмюэль снова заговорил:

– Ты бежала не в том направлении.

– Что?

– Сегодня утром ты побежала на запад, от солнца. Навахо всегда бежит на восток, приветствуя солнце. Подставь лицо лучам, позволь Небесному Отцу осветить тебя благословением и беги ему навстречу.

Я не знала, что ответить. Раньше я всегда по крупицам вытягивала из Сэмюэля рассказы о традициях навахо. Теперь же он без малейшего стеснения делился со мной сказками и легендами. Он изменился.

Взгляд Сэмюэля стал серьезным.

– Меняющаяся Женщина носит такое имя, потому что она очень быстро выросла. По легенде, она превратилась во взрослую женщину за двенадцать дней. Недолго ей довелось побыть ребенком. Пожалуй, в этом вы с ней похожи. Твое детство тоже закончилось быстро. В тринадцать лет ты была намного мудрее и взрослее всех, кого я знаю, кроме бабушки Яззи. – Сэмюэль сделал паузу, внимательно всматриваясь в мои глаза. – А еще Меняющуюся Женщину так зовут, потому что она отвечает за смену жизненных циклов. Но в глубине души она столь же надежна и постоянна, как Солнце, ее возлюбленный.

Я озадаченно покачала головой.

– Дело в том, Джози, – повторил мои недавние слова Сэмюэль, – что ты стала совсем взрослой. Но мне кажется, что вот здесь ничего не изменилось. – Он коснулся моей кожи, открывавшейся в вырезе футболки, и провел костяшками пальцев над сердцем. – Мне кажется, ты – это все равно ты. А я – все тот же Сэмюэль, которого ты знала.

Его пальцы излучали тепло, и мне захотелось накрыть их своей ладонью, но я сдержалась. Потом он убрал руку и зашагал прочь.

За последние несколько лет я подняла цены и заработала известность, обучая детей игре на фортепиано. Летом я вообще ничем другим не занималась и очень неплохо зарабатывала. Мне не приходилось даже ездить по домам. В окрýге больше не было пианистов моего уровня, к тому же у меня не было ни детей, ни мужа, ни других занятий, которые отнимали бы мое время. У меня были ученики к северу от Левана, в Прово, и к югу, в Филлморе, то есть на расстоянии часа езды, и все сами ездили ко мне. Дома у меня по-прежнему стояло фортепиано – то самое, которое я когда-то купила по объявлению в «Скряге», но, когда отец поправился и вернулся на работу, я продолжала проводить занятия в церкви. У меня даже появился собственный ключ. В конце концов, нам с папой нужно было где-то отдыхать от работы в тишине, которая невозможна, если в дом постоянно стекается бесконечный поток учеников, создающих шум своими занятиями.

Когда наступала осень и начиналась школа, расписание менялось и мои уроки шли после занятий, то есть с трех до шести. С сентября по май я проводила каждое утро в салоне у Луизы, слушая сплетни и делая стрижки. Клиентов у тети всегда хватало, поскольку ее парикмахерская была единственной в городе уже двадцать лет. В последние годы Луиза с удовольствием поручала мне часть посетителей, хотя дам предпочитала стричь сама. Как часто бывает с женщинами, они были очень привязаны к своему постоянному парикмахеру. Я же в основном работала с детьми и мужчинами, а однажды мне даже пришлось стричь Вивви, миниатюрного пуделя Айрис Петерсон.

Сентябрь на Западе – один из самых прекрасных месяцев. Свет становится мягче, жара спадает, небо невероятно голубое, а осень потихоньку начинает заигрывать с листвой деревьев. Август покинул Леван, хлопнув дверью, оставив нам шлейф из жарких дней. Я уже ждала, когда им на смену придет спокойная сентябрьская погода. Из всех времен года я больше всего любила осень, поэтому мне не терпелось наконец уловить ее аромат, почувствовать ее прохладное прикосновение. Увы, в то утро, направляясь в Луизин салон, я не увидела ни малейшего намека на осень. Я надела желтый сарафан, потому что он напоминал мне об осенних листьях, однако теперь получилось, что моя одежда подражала яркости летного солнца. Я прибавила шагу, чтобы поскорее скрыться от его лучей.

Я ворвалась в салон и выдохнула с облегчением. Дверь захлопнулась у меня за спиной под звон колокольчика, закрепленного над входом. Я с наслаждением окунулась в прохладу, прикрыв глаза, и приподняла взмокшие кудри, подставляя шею потоку воздуха, который шел от вентилятора возле двери.

– Доброе утро, солнышко, – протянула Луиза. В ее голосе слышалась улыбка.

– Доброе утро, Луиза.

Я снова вздохнула, не открывая глаз, благоговейно склонив голову перед вентилятором.

– Когда закончишь молиться, не забудь поздороваться с Нетти и Сэмюэлем.

Услышав имя Сэмюэля, я резко вскинула голову и открыла глаза. Нетти сидела в розовом вращающемся кресле и терпеливо листала журнал с Джулией Робертс на обложке, а Луиза тем временем накручивала ее волосы на папильотки.

– Доброе утро, Нетти, – непринужденно произнесла я, а потом перевела взгляд на Сэмюэля, стоявшего у стены возле дверей, которые вели в универмаг. – Доброе утро, Сэмюэль.

Я попыталась еще раз изобразить непринужденность, однако мой голос надломился. Луиза посмотрела на меня в недоумении. Сэмюэль кивнул, а Нетти, не отрывая глаз от глянцевых страниц, обратилась ко мне:

– Сэмюэль хотел бы подстричься, Джози, если ты сейчас не занята.

– Не занята, – тут же объявила Луиза, и они с Нетти выжидающе посмотрели на меня.

– Конечно, Сэмюэль, – выдавила я. – Проходи.

Я быстро подошла к своему рабочему месту, надела черный фартук поверх платья и торопливо завязала пояс, пытаясь справиться с жаром волнения, обжигавшим меня изнутри.

Я не понимала, почему присутствие Сэмюэля так легко выбивает меня из колеи. Мы не виделись после совместной пробежки прошлым утром. Я разрывалась на части: одна половина хотела куда-нибудь спрятаться, другая же была ужасно рада Сэмюэлю.

Я оглянулась, ожидая увидеть его у себя за спиной, и поймала его взгляд с другого конца зала. Он все еще не сдвинулся с места и смотрел на меня с непроницаемым выражением лица. Наконец Сэмюэль плавно оттолкнулся от стены и подошел ко мне. У меня в животе заплясали бабочки, и я пожалела, что позавтракала.

Сэмюэль поместил свое длинное тело в розовое кресло. Я отрегулировала высоту, чтобы он мог опустить голову в раковину. Стараясь не смотреть ему в лицо, я проверила температуру воды и подложила полотенце ему под шею, чтобы вода не потекла на рубашку, когда Сэмюэль поднимет голову. Я сосредоточилась на его густых черных волосах, на их обманчивой шелковой мягкости. Теплая вода заструилась между моими пальцами. Я аккуратно помассировала пряди, вспенивая шампунь. Мне кажется, когда моешь чужие волосы, невольно проявляешь особую заботу. Поскольку я любила заботиться о других, мне нравился этот незатейливый процесс. Я радовалась, когда видела, как люди расслабляются под прикосновениями моих нежных рук. Почти все закрывали глаза.

Но Сэмюэль не сводил глаз с моего лица. Я отчаянно пыталась отвести взгляд. Зрительный контакт придавал моим простым действиям интимность, и мне хотелось самой закрыть глаза, чтобы разрядить возникшее напряжение. Я попыталась отвлечься на мысли о Кейси. Мы с ним никогда не целовались с открытыми глазами… Мне даже в голову такое не приходило. Я всегда опускала веки и наслаждалась прикосновениями его губ. Интересно, а Сэмюэль предпочел бы поцеловать меня, глядя мне в глаза? Я едва не поморщилась и обругала себя, устыдившись собственных мыслей. Я не хотела, чтобы он меня целовал! Он бесил меня, доставал вопросами и утомлял! Лучше бы он поскорее уехал!

Я тщательно ополоснула его волосы и отключила воду, раздраженно дернув рукоятку душа. Потом я злобно подергала рычаг, поднимая кресло, и резкими движениями обсушила волосы Сэмюэля полотенцем.

– Ты как будто злишься, – как ни в чем не бывало заметил он.

Мне захотелось его ударить. Я и впрямь злилась. Нелепо и отчаянно злилась. Зачем он вернулся? Зачем мне эти давно забытые чувства, которые приносят новую боль? Мне надоело любить людей, которые меня бросают. Я гневно посмотрела в зеркало и поймала взгляд Сэмюэля. Он смотрел на меня с состраданием. Злость спала с меня, будто запачканное шелковое платье с плеч. Мои руки замерли, глаза же продолжали смотреть в лицо старого друга.

– Прости меня, Сэмюэль. С тех пор как ты вернулся, я вела себя ужасно, – шепотом призналась я. – Все никак не могу поймать равновесие и понятия не имею почему. – Я смолкла, пытаясь взять себя в руки. – Ты меня простишь?

Он, как всегда, несколько секунд смотрел на меня молча, прежде чем ответить:

– Леди Джозефина, вам не за что извиняться.

Я тихо рассмеялась, вспомнив свою детскую мечту.

– Благодарю, сэр Сэмюэль.

Я сделала реверанс, держа ножницы в руках, после чего продолжила стричь его молча. Когда я закончила, Сэмюэль оставил мне большие чаевые, взял бабушку под руку и ушел, не сказав больше ни слова.

В тот вечер я устало возвращалась домой из церкви после уроков с особенно упрямыми детьми, которых музыка не интересовала. Занятия с равнодушными учениками – сплошная пытка. Я шла и думала о том, что дома меня ждет лишь тишина. Отец на этой неделе работал в позднюю смену, так что впереди у меня был вечер в одиночестве. По этому поводу меня охватила странная меланхолия. Однако мысль об остатках шоколадного торта с воскресной вечеринки немного утешала. Да уж, мне всего-то двадцать три, а рассуждаю как пятидесятилетняя.

Когда я подошла к дому, то увидела, что на крыльце под навесом сидит Сэмюэль. Он слегка покачивался на больших деревянных качелях, которые много лет назад папа сделал для мамы. Мое сердце на мгновение замерло, когда я заметила Сэмюэля. Но сейчас у меня совсем не было сил для общения с ним. Я чувствовала себя настолько истощенной, что подумала, не притвориться ли больной. Но, памятуя о нашем утреннем разговоре, я боялась показаться враждебной. Я села рядом с ним на качели и поприветствовала его вымученной улыбкой.

– Почему ты работаешь парикмахером, Джози? – спросил Сэмюэль безо всякого вступления.

– А почему нет?

Я тут же смутилась. Неужели нельзя просто поздороваться, как делают обычные люди?

– Когда я повез бабушку в салон, то не ожидал увидеть тебя там. Представь, как я удивился, когда ты появилась на пороге. А потом бабушка говорит тебе: «Сэмюэль хотел бы подстричься», как будто ты там работаешь. Я был просто в шоке. Ты пошла и спокойно надела фартук. Я уже подумал было, что вы все решили меня разыграть. А потом ты оглянулась, и я понял, что это не шутка.

– Неужели так трудно в это поверить?

Я скинула сандалии и начала разминать стопы, шевеля пальцами.

– Да, – коротко, не приукрашивая, ответил он.

– Почему?

Я с трудом сдержала смех, заметив его серьезный взгляд и угрюмо сжатые губы.

– Разве об этом ты мечтала? Работать в «Баллу на углу»?

Его насмешливый тон задел меня, и я не стала отвечать. Сэмюэль покачал головой и досадливо вздохнул.

– Помнишь «Павану на смерть инфанты» Равеля?

Я не сдержала изумленный смешок.

– Я за тобой не поспеваю, Сэмюэль! – воскликнула я. – Секунду назад ты издевался над моей работой, а теперь вдруг задаешь вопросы о классической музыке!

– Так ты помнишь? – не отставал он.

– Да! Но я не ожидала, что ее помнишь ты! – Я решила, что теперь моя очередь ехидничать, однако лишь почувствовала себя глупым мстительным ребенком. – Это была одна из моих любимых пьес, – добавила я примирительным тоном.

Сэмюэль уставился на меня недовольным взглядом.

– Пойдем. – Он крепко сжал мою руку и заставил подняться, а потом зашагал по траве, увлекая меня за собой.

– Сэмюэль! Я босиком! – закричала я, пытаясь не отставать.

Когда мы дошли до усыпанной гравием дорожки, он взял меня на руки и спокойно прошел по острым камням. Я возмущенно взвизгнула и покрепче обхватила его за шею. Пикап Сэмюэля стоял возле дома его бабушки и дедушки. Он был на другой стороне улицы, на расстоянии полуквартала. Я почувствовала себя ужасно нелепо от того, что Сэмюэль со мной на руках идет прямо по проезжей части. Он открыл свой черный «шевроле» с пассажирской стороны, бесцеремонно сгрузил меня на сиденье и захлопнул дверь.

Сэмюэль сел в машину и вырулил на дорогу. Гравий разлетался из-под колес. Мотор взревел, и мы понеслись по улице в направлении горы, чья вершина пронзала небо примерно в миле от города. Я ошеломленно уставилась на Сэмюэля:

– А можно узнать, куда ты меня везешь без обуви?

В кои-то веки он смотрел не на меня, а прямо перед собой. Машина начала подъем к каньону с непривлекательным названием Куриный лог.

Сэмюэль не ответил и продолжал ехать вперед, пока не свернул к уступу, откуда открывался вид на город. Местные подростки часто ходили сюда на свидания. Уступ находился не так уж высоко, а внизу, как на ладони, лежал весь Леван, окруженный лоскутным одеялом фермерских полей. Приближающиеся сумерки окутывали этот вид сиянием, проникавшим в долину из-за западных гор. Поливальные машины с большими колесами ползли по золотым и зеленым полям рядами. В лучах заходящего солнца под струями воды возникали маленькие радуги. Сэмюэль остановил машину лицом к обрыву, и в салоне воцарилась тишина. Какое-то время он молчал, глядя на открывшийся перед нами потрясающий вид. Потом Сэмюэль протянул руку, нажал несколько кнопок на панели управления, и зазвучала музыка. Я тут же узнала «Павану на смерть инфанты». Этого следовало ожидать. Мелодия полилась из колонок и мурашками пробежала по коже, заставляя крохотные волоски встать дыбом. Такая прекрасная, меланхоличная… и настойчивая. Я крепко обхватила себя руками и была очень рада, когда Сэмюэль наконец заговорил.

– По-моему, я тебе рассказывал, что мой дед-навахо служил морпехом во Вторую мировую войну. Он был шифровальщиком. Когда в резервацию прибыл рекрутер, дедушка соврал про свой возраст, чтобы попасть в армию. Он услышал про экспериментальную программу по внедрению языка навахо в качестве кода, который не смогут расшифровать ни японцы, ни немцы. Деду было всего шестнадцать, но он неплохо говорил по-английски, поэтому его сразу взяли. Наши шифровальщики создали код, где для описания военных операций использовались слова из языка навахо. Например, бомбы – это «айежи». На навахо это слово значит «яйца». США – «не-хе-мах», что означает «наша мать». А еще был составлен шифровальный алфавит: брали английскую букву, выбирали слово, которое начинается на нее, а потом переводили на навахо. Например, для буквы «А» выбрали слово «муравей». На навахо оно звучит как «волачии». Вот это и произносили вместо «А». Вместо «B» – «шаш». В переводе с навахо это «медведь». Наш язык настолько уникален, что для дешифровщиков он звучал как бессмысленный набор звуков.

– Я ничего об этом не знала! – восхищенно произнесла я. Мне никогда не доводилось слышать о шифровальщиках навахо.

– Шифровальщикам велели держать код в тайне на случай, если он пригодится в других войнах. Поэтому в послевоенной Америке почти ничего не знали об их роли в операциях на Тихоокеанском фронте.

– Это невероятно! Ваш язык помог спасти нашу страну! Какая огромная честь!

Я совсем забыла о боли, которую причиняла мне музыка. «Павана на смерть инфанты» сменилась «Грезами» Шумана. Уголки губ Сэмюэля слегка приподнялись при виде моей восторженной реакции.

– Да, это честь… но когда я был озлобленным юным полукровкой, я так не думал. Я считал, что белегаана, белые люди, просто использовали моего деда и его соплеменников. Использовали, а потом выбросили, как ненужную вещь, и забыли. Я спросил у деда, почему он так гордится своей службой. Дед ответил, что эта страна – земля его предков. Навахо жили здесь задолго до прихода белого человека, поэтому у нас не меньше прав на эту страну, чем у других. А наш долг – защищать ее. И еще дедушка говорил, что у него было много друзей из числа морпехов. У него был телохранитель-белегаана… специальный боец, который обязан был защищать его, поскольку шифровальщик очень важен, нельзя допускать, чтобы его убили или взяли в плен. Без шифровальщика невозможно безопасно передать информацию, а враги очень старались поймать хотя бы одного из них, чтобы выпытать код. Дед рассказывал, что телохранитель много раз спасал ему жизнь, рискуя собственной. Именно поэтому мне дали имя Сэмюэль. В честь морпеха из Бронкса по имени Сэмюэль Фрэнсис Суториус. Мой отец всегда вспоминал о нем со слезами на глазах.

Мы снова помолчали, тронутые этой историей, убаюканные музыкой.

– Стало быть, тебя зовут Сэмюэль Фрэнсис? – хихикнула я, ласково ущипнув его.

– Да, Джози Джо Дженсен, именно так.

– О-о, – драматично застонала я, – за что ты так со мной, с бедной провинциальной девушкой, которая мечтает о красивом имени!

Сэмюэль мягко улыбнулся, однако ответил серьезно:

– Ты никогда не была типичной провинциалкой, Джози. – Он покачал головой, словно подкрепляя свои слова. – В тебе всегда был какой-то царственный свет… такой ум, такая красота и скромность. Каждый день мы с тобой ездили на этом старом вонючем автобусе, и всякий раз у меня перехватывало дыхание, когда ты садилась рядом.

У меня в горле встал ком, и я не смогла ничего ответить, лишь сморгнула подступившие слезы. Сэмюэль продолжил:

– Когда мы встретились в грозу и ты поняла, что это я, твои огромные голубые глаза засияли, и мне захотелось рассмеяться и закружить тебя. Я с нетерпением ждал возможности поговорить с тобой, узнать, что нового ты успела прочитать, снова услышать твою игру.

Сэмюэль сделал паузу и поймал мой взгляд.

– Но ты была такая грустная… а потом ты обняла меня, и я ощутил всю глубину твоего одиночества, этого промозглого, как дождь, чувства. И тогда я понял, что ты изменилась. Стала другой. Я разозлился, когда услышал эту дурацкую музыку, под которую ты бегаешь. Меня возмутило твое безразличие к тому, что когда-то приносило тебе счастье. А сегодня! Ты только посмотри на себя! Работаешь в салончике, стрижешь волосы и зарываешь свой талант в землю. Прячешься в этом маленьком незаметном городке… Ты принцесса, а притворяешься нищенкой, только вот не пойму зачем.

Я покраснела. Мне будто отвесили пощечину.

– Так вот зачем все это! «Павана на смерть инфанты»! А я, стало быть, мертвая принцесса? Значит, я для тебя уже не гожусь? И куда же я, по-твоему, должна пойти? Чего ты от меня хочешь, Сэмюэль? – с обидой и возмущением воскликнула я. – Мне нравились книги и музыка – во многом потому, что мне хотелось сбежать из этого городка туда, где меня ждет нечто большее и лучшее. Но я не могу просто уйти за музыкой и бросить все, что люблю. Все, что у меня осталось!

– А что изменилось, Джози?! – столь же эмоционально возразил Сэмюэль. – Ты просто выключила музыку? Раньше ты говорила, что, слушая Бетховена, чувствуешь себя живой, постигаешь Бога и его чудеса. Ты утверждала, что музыка помогает тебе ощутить присутствие мамы, поверить, что она продолжает жить где-то в ином мире. Теперь это не так? Или ты больше не хочешь чувствовать, что мама рядом?

– Теперь я вспоминаю не только о маме, когда слушаю музыку! Она вызывает у меня и другие чувства! – простонала я, прижимая ладони к горящим щекам.

– Я тебя не понимаю!

Сэмюэль убрал мои руки от лица, взял меня за подбородок и развернул к себе. Его глаза блестели.

– Почему ты считаешь, что это плохо?

– Потому что музыка вызывает у меня слишком сильные чувства! Я тоскую по тому, что для меня недостижимо! Как ты не понимаешь? Музыка мешает мне забыть!

Сэмюэль уронил руку, и в его глазах отразилось осознание.

– Недостижимо? Скажи мне, что для тебя недостижимо.

Мне не хотелось больше ничего говорить. Сэмюэль загнал меня в угол. Зачем он лезет не в свое дело? Меня вдруг охватила усталость, и я закрыла глаза, отказываясь отвечать.

Сэмюэль снова заставил меня приподнять подбородок и дождался, пока я переведу взгляд на него.

– Значит, все? В двадцать три ты готова опустить руки? А как же учеба? Помнится, когда-то у тебя были грандиозные планы: стать пианисткой, путешествовать по миру.

Я вырвалась из его хватки и отвернулась. Как же он бесит! Сэмюэль, которого я помнила, таким не был. Я постаралась говорить непринужденно:

– У меня все было готово к отъезду. Я получила грант на обучение по музыкальной специальности в Университете Бригама Янга. – Я выиграла стипендию за выдающиеся успехи в изучении музыки, которую выдают только одному выпускнику школы во всем штате Юта. Помню, как я радовалась победе, как представляла свою карьеру пианистки и планировала сочинять музыку в свободное время. У меня все было впереди. Но я давно уже похоронила эти мечты под грузом ответственности.

– А дальше? – спросил Сэмюэль.

– А дальше погиб Кейси, потом у отца случился инсульт. – Я начала перечислять свои беды с нарастающей досадой: почему я должна перед кем-то оправдываться?! – Потом Соне поставили диагноз «болезнь Альцгеймера», и я была нужна здесь! Понятно? – Я раздраженно вскинула руки. – Я была нужна здесь, поэтому осталась.

– Я видел, как ты ведешь себя в кругу семьи, Джози. Ты обо всех заботишься. Быть нужной ты умеешь, это точно.

– Что ты хочешь этим сказать?!

Теперь я не на шутку разозлилась. Да как он смеет?!

– У отца случился инсульт за неделю до моего отъезда в университет, и я отложила учебу, чтобы заботиться о нем. Папа не мог работать, поэтому мне пришлось взять это на себя. Выбора не было. Потом отец начал поправляться, но счета за лечение успели накопиться, а он пока не мог работать в полную силу, так что я решила, что еще немного подожду с учебой. Потом Соне поставили диагноз, а вскоре после ее переезда в дом престарелых умер док Гримальди, и я не могла ее бросить. Больше никому не было до нее дела, Сэмюэль. Да и грант я к тому моменту уже потеряла.

Я поняла, что несу какую-то чушь, и замолчала. Я тяжело дышала, а горло горело от рвущихся наружу эмоций. Сэмюэль все это время смотрел в окно и молча слушал, как никогда напоминая того самого мальчика, с которым я когда-то дружила.

Добавить было нечего. Сэмюэль, похоже, не нашелся с ответом, а я чувствовала себя опустошенной. Через несколько секунд он завел машину. Мы повернули на дорогу, оставив за спиной красоту вечерних сумерек.

Когда мы плавно остановились у посыпанной гравием подъездной дорожки моего дома, Сэмюэль вышел из машины и направился к моей двери. Я уже открыла ее и поставила одну босую ногу на гравий, инстинктивно подгибая пальцы, чтобы острые камни не поранили свод стопы. Сэмюэль снова взял меня на руки, нежно, будто хрупкую драгоценность. Он дошел до газона, осторожно опустил меня на траву и обхватил мое лицо руками, ласково погладив скулы подушечками больших пальцев. Я невольно вздрогнула. Сэмюэль всмотрелся в мое лицо.

– Еще не поздно, Джози, – тихо сказал он, а потом убрал руки и ушел.

Я еще долго стояла на траве босиком, погруженная в раздумья, пока в потемневшем небе не засверкали звезды.