10. Облигато

7 июня 1997 года

Милая Джози!

Первые несколько дней прошли как в тумане. Для начала нас посадили в автобус. Было уже довольно поздно, около часа ночи, и так темно, что из окна ничего не разглядеть. Нас отвезли на так называемое «зачисление». Когда мы остановились, в автобус зашел чувак в форме и начал кричать, чтобы мы выметались на улицу и строились по желтым отметкам на асфальте. Стоял туман, трудно было понять, где твоя отметка. А этот чувак постоянно кричал: «Живее!». Один парень вдруг заплакал ни с того ни с сего. Потом, правда, справился с собой, но, по-моему, все ему сочувствовали, кроме сержанта, который подскочил к нему и велел утереть сопли.

Нам разрешили сделать пятнадцатисекундный звонок, и я позвонил маме. Трубку никто не взял. Думаю, больше я звонить не стану. Я написал ей, чтобы знала, где я, но дальше дело за ней. Не знаю, ответит ли она. Бабушка Яззи ответила бы, но она не ждет писем, потому что не умеет ни читать, ни писать. Мы договорились, что я приеду к ней, когда нас отпустят на побывку через двенадцать недель.

В первую ночь мы вообще не спали. После того как мы все позвонили, нас усадили за парты и начали забрасывать информацией. Типа, что пол – это не пол, а «палуба», а дверь – «люк». Головной убор называют «прикрытием», а беговые кроссовки – «скороходами». Когда я закончу обучение, буду говорить на трех языках: английском, навахо и морпехском. Всем дали номер взвода, который пришлось записать на левой руке черным маркером. Мой – 4044, первый батальон. Потом у нас забрали все штатское: одежду, украшения, ножи, личные вещи, сигареты, еду, жвачку – все. Один парнишка попытался быстро затолкать в рот шоколадный батончик, чтобы не сдавать. Сержант заставил его выплюнуть все прямо на свои вещи.

Нам нельзя использовать слова «я», «меня», «мое». Когда мы хотим сказать что-то о себе, надо говорить: «Этот рекрут». Пока что все то и дело ошибаются. Я теперь рекрут Йейтс – без имени. Сержант объяснил, что в морской пехоте нет личностей, есть команда. Мы должны думать в первую очередь о своем подразделении. Четыре – ноль – четыре – четыре. Кстати, число четыре для навахо священно. Земли племени окружены четырьмя священными горами. Поэтому буду считать, что эта повторяющаяся четверка принесет мне удачу.

Нас тут же отвели на так называемую «черепную ампутацию». Сержант особенно веселился, когда подошла моя очередь стричься. У меня там были самые длинные волосы, но я знал, что их отрежут, – об этом предупреждал рекрутер. Нас побрили почти налысо, осталась только коротенькая щетина. Мне постоянно хочется провести ладонью по голове, но я боюсь привлечь к себе лишнее внимание. По-моему, чем меньше тебя тут замечают, тем лучше. Но да, тяжело было смотреть, как все мои волосы осыпаются на пол. Я вспомнил Самсона из папиной Библии. Он лишился силы, когда ему отрезали волосы.

Потом нам выдали снаряжение на тринадцать недель, которые мы проведем здесь. Дали даже салфетку, на которой напечатана схема винтовки М-16, чтобы мы ничего не перепутали, когда будем собирать ее после чистки. В итоге мы закончили в четыре утра, если не позднее, – я не знаю наверняка, нам не разрешили оставить наручные часы. Я не спал с прошлого утра, когда явился в приемную лагеря, и ужасно устал. Нас отвели в казармы. На койках – так тут называют кровати – лежали матрасы без белья. Тот же парень, что пытался затолкать сникерс в рот, сразу подошел к койке и лег. Сержант накинулся на него с криками: «По линии стройсь!» – это значит, что нужно встать вдоль белой полоски, чтобы мыски касались края. Нас научили ходить строем, а потом погнали в столовую. Там запрещено разговаривать, и мне это даже нравится, вот только сержант все время на нас орет. Подносы нужно держать под определеннымуглом, и чтобы большие пальцы были наружу. Столько всего нужно запомнить. Правда, если ошибешься, тебе об этом непременно сообщат. Нам дали десять минут, чтобы поесть, и снова погнали тренироваться.

Спать нас отпустили только в восемь вечера, а до этого учили маршировать, правильно поднимать ноги, стоять в шеренге и все в таком духе. Потом привели в казарму и показали, как морпех должен заправлять кровать. Посреди ночи сержант разбудил нас криками: «По линии стройсь!». Один парнишка продолжил спать. Сержант сдернул с него одеяло и заорал ему на ухо, так что бедняга скатился прямо на пол. Повезло еще, что койка была нижняя. Другой чувак в этот момент засмеялся, и сержант тут же переключился на него: «Дай мне час, рекрут, и обещаю: веселиться тебе живо перехочется!» Надевать форму нужно в определенном порядке, по одной вещи за раз. Когда нам говорят попить, нужно осушить фляжку и перевернуть над собой, чтобы доказать, что в ней не осталось воды.

Одна хорошая новость: я сдал физическую подготовку на триста – максимальный балл. Это значит, что я сделал сто подъемов туловища, двадцать чистых подтягиваний и пробежал три мили за семнадцать минут пятьдесят восемь секунд. Я много тренировался, чтобы быть лучшим. Только трудно понять, впечатлил ли я экзаменаторов или просто привлек к себе лишнее внимание. Наверное, время покажет. Один инструктор ухмыльнулся и сказал, мол, раз так, меня будут гонять больше остальных.

На четвертый день нас перевели в другую казарму и представили инструкторам, которые отныне прикреплены к нашему взводу. Штаб-сержант Медоуз – наш старший инструктор, еще есть сержант Блад и сержант Эджел. Сержант Блад постоянно горланит (я узнал это слово от тебя). Ни разу не слышал, чтобы он разговаривал спокойно. Он появляется из ниоткуда, кричит, опять куда-то бежит. Нам нельзя смотреть инструкторам в глаза, и это, пожалуй, к лучшему, а то быу меня голова закружилась, так быстро они перемещаются. Смотреть надо прямо перед собой. Мы постоянно орем: «Да, сэр!». Меня это бесит. В самих словах меня все устраивает, только вот драть глотку надоедает. Но сержант Блад однажды подскочил ко мне, брызгая слюной и крича, что не слышит меня. Как же хотелось оттолкнуть его!

Некоторых ребят уже довели до слез. Но я, что бы со мной ни делали, плакать не стану. Я бы перестал уважать себя после такого. Я не сдамся, буду везде лучшим и не позволю себе ныть, как эти парни. Это стыдно. Один парнишка расплакался, когда нас заставили кричать: «Убей, убей! Морская пехота!». Мы часто так делаем. Пацан просто испугался. Старший инструктор Медоуз отвел его в сторонку и долго с ним говорил. Не знаю, дотянет ли парень до конца лагеря. Это он пытался затолкать шоколадку в рот и лег на незаправленную кровать без разрешения. Его зовут рекрут Лакс, но некоторые уже стали называть его «рекрут Плакс».

Мой сосед по койке – белый здоровяк по имени Тайлер Янг. Он из Техаса, но разговаривает так, будто вообразил себя чернокожим. Настоящих чернокожих это раздражает. А мне он, в принципе, нравится – дружелюбный и все время улыбается. Говорит, правда, многовато, но то же я могу сказать о большинстве людей. Он меня спросил, не мексиканец ли я, на что я ответил, что нет. Другой чувак, как раз латинос, тут же влез и спросил, кто же я тогда. Я сказал, что рекрут. Сержант Блад услышал этот разговор, и ему, кажется, понравился мой ответ, но ребята теперь смотрят на меня с подозрением, как будто я что-то скрываю. Не то чтобы я стеснялся своего происхождения, просто надоело, что все сводится к этому. Здесь я не стану распространяться о своей этнической принадлежности.

Сержант Блад говорит, что я шепчу, а нужно кричать. Он подошел ко мне вплотную и рявкнул: «Что ты там шепчешь, рекрут?!». Сказал, мол, ты трус, раз боишься говорить громко. Но храбрость выражается не криком. Пусть за меня говорят дела. Я буду драться, бегать и стрелять лучше всех. Это я пообещать могу, но вот самым громкоголосым морпехом точно не стану. Так вот, за то, что я тихо говорил, инструктор Блад заставил меня сделать двадцать лишних отжиманий, сто приседаний, потом выпрыгивания и «альпиниста», так что под конец у меня ноги затряслись. Когда одного рекрута отводят в сторону и заставляют делатьупражнения в наказание, это называется «раскатать по шканцам». Кроме меня раскатывали только нытиков и тех, кто отстает или все запарывает. Не такого внимания я бы хотел к своей персоне.

Знаю, письмо вышло длинным, но мне нужно было кому-то рассказать, в каком сумасшедшем месте я оказался. Надеюсь, ты в порядке, играешь на пианино, сочиняешь что-нибудь новое. Учеба закончилась, так что у тебя теперь, наверное, намного больше времени на музыку и книги. Мне разрешили оставить словарь и папину Библию. Попытаюсь прочитать ее, пока я здесь. Можно будет смотреть в словаре незнакомые слова… которых примерно половина. Нам дают час свободного времени в день. Музыку слушать нельзя, так что придется держать Рахманинова в голове.

Надеюсь, ты мне напишешь.

Сэмюэль

Дорогой Сэмюэль!

Я была так рада твоему письму! Каждый день ходила на почту проверять и, когда оно пришло, готова была расплакаться. Что, собственно, и сделала. Ты же знаешь, какая я чувствительная. В вашем лагере я бы, наверное, не выжила. Терпеть не могу, когда на меня кричат. И потом, я такая неуклюжая. Я бы то и дело спотыкалась и путалась у всех под ногами. Кошмар! Хорошо, что Господь дал всем разные таланты. Мир не пережил бы такого морпеха, как я.

Я добавила небольшой бридж в твою песню. Может, однажды мне удастся записать новую версию и отправить тебе. Я не совсем поняла, насовсем ли вам запретили слушать музыку. Видимо, придется подождать окончания твоей учебы. С тех пор как нас отпустили на каникулы, я не отхожу от инструмента. Соня начала заниматься со мной композицией, и я теперь должна записывать все на бумаге. До сих пор я только читала ноты с листа, но никогда их не писала. Такое ощущение, что я на школьном уроке, но я не против. Соня говорит, я могу стать профессиональным музыкантом и зарабатывать этим на жизнь. Например, играть с оркестром, может, даже ездить с гастролями в Европу. Вот было бы здорово, правда? Только не знаю, как бы я оставила отца.

Я подумала над тем, что ты сказал о Самсоне и остриженных волосах. Даже перечитала эту притчу. Мне кажется, сила Самсона была вовсе не в волосах. Я всегда думала: как же глупо он поступил, когда доверил свою тайну Далиле! Она оказалась недостойна этого доверия и использовала услышанное против него. А потом, когда я перечитала притчу, мне пришло в голову: Самсон ей не доверял! Он просто не думал, что действительно лишится силы, если отрежет волосы. Считал, что сила принадлежит ему самому, а не Господу, который наделил его этим даром не просто так, а с определенными условиями, как и говорили Самсону родители. Он не сдержал обещание, данное Богу. Длинные волосы были только символом этого обещания, а вовсе не источником силы. Раскрыв символ своей клятвы Далиле, Самсон отверг Господа и тем самым лишил себя источника силы. Говоря простым языком, совсем не длина волос определяет человека, Сэмюэль. Важны верность слову и твердость характера. Конечно, мне легко рассуждать. Я-то сижу в своей комнате и слушаю Моцарта. Но мне все же кажется, что я права.

Помнишь отрывок из «Джейн Эйр», который я тебе однажды зачитала? Джейн всегда была принципиальна и тверда, и это вызывает восхищение. Пожалуй, мы сами не знаем, какой у нас характер, пока не столкнемся с испытаниями. Думаю, в ближайшее время ты поймешь, что характер у тебя что надо. Я в тебя верю. Тебя очень смутит, если я скажу, что скучаю по тебе? Потому что это правда.

Я слушаю так много музыки, что нам бы хватило на двоих. Попытаюсь передать ее тебе телепатически. Вот было бы здорово – передавать мысли, как радиоволны! Думаю, должен быть какой-то способ.

Береги себя и будь счастлив.

Джози

1 июля 1997 года

Милая Джози!

Вчера нашему взводу выдавали почту, и я получил твое письмо. Я читал его медленно, по частям, смакуя каждую строчку. Бабушка Нетти постоянно шлет мне посылки, набитые добром, котороеу нас все равно изымают. Ей проще выражать свою любовь через еду, чем в письмах, хотя небольшую записку она все же приложила. Большое спасибо, что пишешь мне. Некоторые ребята показывают остальным полученные письма, особенно если они от девушек. И иногда эти девушки ведут себя совершенно недостойно. Ты и они – просто небо и земля. Они тебе в подметки не годятся. Здоровенный чернокожий парень из Лос-Анджелеса – зовут его Энтуон Карлтон – всем показывал какую-то грязную пошлость, и все смеялись. Я не захотел читать и отказался брать письмо, когда Тайлер передал его мне. Карлтон взбесился и начал кричать: «А ты типа весь такой беленький и правильный? Или тебе вообще девушки не нравятся?» Я ответил, что меня не интересует эта гадость. Думаю, я его раздражаю. Впрочем, это взаимно.

Тайлер вступился за меня, сказав, что я не белый, но Меркадо, латинос, возразил: «Ну, он ведь и не мексиканец, верно?» Все уставились на меня. Я продолжил чистить винтовку, и тогда Тайлер снова влез: «Да он просто зеленый!» Так называют себя морпехи. Раньше я думал, как было бы хорошо, если бы все люди были одного цвета. Но теперь я так не считаю, ведь тогда ты не была бы такой, какая есть: ни светлых золотистых волос, ни этих голубых глаз. Но здесь нас стремятся сделать одинаковыми… зелеными. Как ни странно, мне так проще. Я столько лет провел, стремясь сблизиться с наследием отца и боясь предать мамино. Но здесь совсем другая, новая культура.

Так и знал, что ты найдешь, как меня утешить насчет остриженных волос. Интересный взгляд на историю Самсона… Ты сама это придумала? Зная тебя, полагаю, что сама. Вчера в свободное время я нашел эту притчу и прочитал. Самсон был великим воином. Наверное, ты права. Его сила заключалась не в волосах. Пожалуй, для здешних ребят это был бы хороший урок. Самсон лишился всей своей невероятной силы, когда решил, что способен справиться один.

В лагере много внимания уделяют истории. Мы проводим на уроках по несколько часов. Все это очень интересно. Начинаешь гордиться своей историей, как будто сам стал частью чего-то важного. Мы заучиваем даты великих сражений – Инчхон, Белло Вуд, Сайпан (там был мой дед), Пелелиу, Окинава, Чосинское водохранилище и другие. Морская пехота США особенно хорошо себя показала в битве за Иводзиму во время Второй мировой.

Еще мы учим биографии Воинов, как называют их инструктора. Это морпехи, совершившие великие подвиги. Сегодня я узнал, что коренной американец по имени Джим Кроу был морпехом. Я уже слышал о нем раньше. У него интересная судьба. Еще нам велели выучить четырнадцать качеств лидера, в числе которых цельность, эрудиция, альтруизм, храбрость и другие (я подумал, тебе будет интересно – ты много рассуждаешь о характере), восемь принципов маскировки, шесть боевых дисциплин и так далее. Все это называется «теория», на знание которой нас постоянно проверяют.

Рассуждать и спорить обо всем нет никакой возможности. Однажды, когда нас гоняли по теории, я вспомнил о тебе и чуть не рассмеялся (за что здорово получил бы), подумав, как тебя возмутил бы такой подход. Ты так любишь все анализировать, стремишься во всем разобраться. Тебе бы не понравилось тупо заучивать все, что велено. А в остальном, по-моему, из тебя вышел бы отличный морской пехотинец. Ты сказала, что мир бы этого не пережил. Не смей даже думать так! Тело можно натренировать, даже если тебе это дается хуже, чем другим. Зато ты не эгоистка, ты верная и храбрая. У тебя есть все необходимые черты. Мир стал бы намного лучше, если бы в нем было больше таких людей, как ты.

На этой неделе мы начали работать с тренировочными палками. В длину они метр с небольшим, с плотными подушечками на концах. Рекруты надевают шлемы и защитные жилеты. Мы дрались с ребятами из 404-го и 4045-го взводов. Нас выстроили на дощатом помосте, и мы стали драться один на один. Нужно попасть в голову или в грудь, тогда считается, что тыубил врага. Кто первым нанесет два смертельных удара – тот победил. Когда подошла моя очередь, я побежал по настилу с криком, как учила бабушка, когда объясняла, как отгонять койотов от стада. Я попал противнику прямо в грудь и сшиб его с помоста. Инструктор Медоуз громко выразил свое одобрение, а сержант Блад сказал: «Это что такое? Индейский боевой клич?». Но ему, кажется, понравилось. По крайней мере, на этот раз он не стал придираться к громкости моего голоса. Кажется, мой леденящий душу вопль напугал противника гораздо больше, чем сам удар. Я начинаю понимать, зачем тут все орут. Наш взвод уступил сорок третьему, так что флаг достался им. Мне это показалось позорным. Да, надо отдать должное Карлтону. Типичный уличный громила, но драться умеет. Мне он, кстати, сказал то же самое, только без уличного громилы. Сегодня Карлтон почти вызвал у меня симпатию. Некоторые из здешних ребят ни разу в жизни не ввязывались в кулачную драку. А я всю жизнь дерусь. Кто бы мог подумать, что в лагере это даст мне преимущество. Но, так или иначе, поскольку мы проиграли, нас заставили делать дополнительные упражнения.

Я с тревогой ждал начала тренировок в бассейне. После нескольких занятий и инструктажа мы надели жилеты, шлемы, ранцы и ботинки, и во всем этом снаряжении нужно было прыгнуть в воду. Нам объяснили, как удержаться на плаву, но я все равно сразу почувствовал, как накатывает паника. Лицо оказалось под водой, но, если откинуться назад и запрокинуть голову, оно будет как раз над поверхностью. Нас заставили несколько раз переплыть бассейн, а потом мы должны были прыгнуть с вышки и проплыть пятнадцать метров. Все оказалось не так уж страшно. Но боюсь даже представить, какой это был бы кошмар, если бы я не умел плавать. Я показал не лучший результат, но особых нареканий не вызвал. А вот несколько парней вообще не умели плавать. Если бы не ты, я бы оказался в их числе.

У меня появилась кличка. Некоторые заметили, что в свободное время я читаю Библию. Так что теперь я Проповедник. По-моему, не очень подходит. Разве проповедник не должен говорить речи и учить всех праведной жизни? Впрочем, могло быть и хуже. Еще недавно зашел разговор о любимой музыке. Классическую никто не назвал. Меня это не удивило, а о своих предпочтениях я промолчал. Потом я разговаривал с Тайлером Янгом, и он поинтересовался, что я слушаю. Я рассказал про Бетховена. Тайлер спросил, есть ли у меня любимая песня. Я ответил, что особенно люблю «Арию на струне соль», или, если коротко, «G-стринг», – это я зря! Он решил, что я говорю о женском белье, и стал называть меня Джи. «Проповедник» и то лучше. У Тайлера очень длинный язык, особенно когда он стремится всех насмешить. Я и глазом не успел моргнуть, а про «G-стринг» уже узнал весь взвод. Теперь я Проповедник Джи.

А вообще мне здесь неплохо. Вся суть лагеря в совершенствовании. Мне нравится эта идея – стать лучше, чем был раньше. Уже прошло четыре недели, и я уверен, что справлюсь. Кстати, как поживает Яззи? Я тоже по тебе скучаю.

Не меняйся.

Сэмюэль

31 июля 1997 года

Милая Джози!

Я даже во сне слышу, как сержанты кричат: «Развернуться, равнение направо! В колонну становись! Держать дистанцию, не торопиться!» Нас гоняют часами. Иногда мне кажется, что я даже во сне марширую. Кстати, Энтуон Карлтон сделал это в прямом смысле. Позапрошлой ночью Тайлер стоял на брандвахте и вдруг увидел, как мимо него с закрытыми глазами шагает Карлтон. Тайлер не растерялся и крикнул: «Развернуться! Марш в койку, рекрут!» Это сработало. Здоровенный детина Карлтон промаршировал обратно и лег спать. Тайлер, конечно, всем растрепал – он не может иначе. Весь взвод смеялся. Карлтон разозлился, но другие чернокожие ребята сказали ему, чтобы расслабился. Им тоже показалось, что это очень смешно.

Парни постепенно осознаю́т, что, если не держаться вместе, пострадает весь взвод. Однажды командира нашего отделения Трэвиса Фитца – он из Юты, такой суровый рыжеволосый парень, – наказывали дополнительными упражнениями каждый раз, когда кто-то из нас поднимал руку, чтобы отогнать муху, или пропускал приказ. Его заставили расплачиваться за наши проступки. Для всех это стало уроком. Где-то посередине тренировки я попросил разрешения занять место Трэвиса. Мне было не по себе от того, что парня гоняют за всех нас. Сержант Блад ответил, что это долг командира – брать на себя ответственность за ошибки всей команды. Правда, в итоге он разрешил мне подменить Фитца, но главную мысль мы усвоили.

Последние недели мы провели на стрельбище. Меня научила стрелять бабушка. Когда мы выгоняли стадо на дальние пастбища, я отходил подальше от овец и тренировался. Бабушка называла такие часы «свободным временем»: когда овцы наедались, они дремали, и мы оставались на одном месте и просто следили за стадом. Когда бабушка была маленькой, ей приходилось отгонять койотов, стреляя из лука. Понимаю, звучит допотопно. Многие, наверное, даже не поверят в это. Бабушке впервые поручили стадо, когда ей было всего восемь. Если у нее гибло хоть одно животное, ее секли, потому что это означало потерю пищи и средств к существованию. Со мной она не была так сурова, но забота об овцах оставалась для нее очень важным делом. Я не раз видел, как бабушка галопом неслась на койота с громким криком, стреляя прямо из седла. Наверное, из нее тоже получился бы отличный морпех. Надо будет сказать ей об этом, когда мы увидимся. Вот она посмеется!

Благодаря ей у меня не было проблем со стрельбой. А некоторые из рекрутов ни разу не держали в руках пушку. Мне трудно такое представить. Даже у леванских мальчишек есть пневматические пистолеты и охотничьи ружья! До чего докатилась Америка! Наше поколение слишком мягкотелое. Боже, я начал рассуждать, как здешние сержанты. Ну, так вот, в контрольный день я набрал 280 очков, а это уже ближе к верхней отметке экспертной категории. Сержант Медоуз посоветовал мне пойти в снайперскую школу после того, как закончу боевую и пехотную подготовку. Я пока не знаю, что буду делать дальше. Раньше я планировал просто уйти в запас, но теперь думаю, что неплохо бы попасть в действующие войска.

Прошла половина срока обучения, и нас сфотографировали в синей парадной форме. Я чуть не прослезился. Так странно: когда на нас кричали, когда я валился с ног от боли и усталости, мне совсем не хотелось плакать. Но только я надел форму – и тут же к горлу подступил комок. Невероятно. Впервые в жизни я почувствовал, что нашел свое место.

Знаешь, рано или поздно я сдамся и прочитаю «Джейн Эйр». Но только не в лагере, так что не пытайся, пожалуйста, мне ее прислать. Иначе мне вечно будут это припоминать. Только представь: откроет мой инструктор посылку, а там «Джейн Эйр»! Меня до конца года будут раскатывать по шканцам.

Кажется, у меня ломка от нехватки Бетховена. Что ты со мной сделала? Попытайся все же научиться телепатии, ладно?

И не меняйся.

Сэмюэль

Дорогой Сэмюэль!

Сегодня я слушала Джона Филипа Сузу и представляла, как ты маршируешь в своей парадной синей форме. Пришлешь мне фотографию, когда закончишь обучение? Не терпится увидеть, как ты, весь такой серьезный, стоишь на фоне флага. Хотя ты ведь всегда серьезный, так что я, наверное, даже не замечу никаких перемен.

Я совсем не удивлена, что ты так хорошо справляешься. Люблю твои рассказы о бабушке. Я бы очень хотела однажды с ней познакомиться.

У меня такое ощущение, что ты бежишь вперед, а я тем временем не двигаюсь с места. От этого мне немного тревожно. Пожалуй, я даже завидую, что ты занят тем, о чем мечтал. Наверное, когда-нибудь и у меня будет такой шанс.

Сегодня я ходила помогать твоей бабушке Нетти в саду. Она упомянула, что ты прислал ей письмо, и рассказала все, что я и так знаю. Но я ей об этом, конечно, говорить не стала. Она тобой очень гордится и тоже ждет твою парадную фотографию. Даже показала мне, куда ее повесит: рядом с фотографией Дона в военной форме. Он, оказывается, служил в национальной гвардии. Ты, разумеется, понял, о каком снимке я говорю. А в коридоре я увидела еще одну фотографию, которую раньше не замечала.

Я часто у них бывала, но в основном в кухне или гостиной. А на том фото тебе года четыре, и ты стоишь с мамой и папой. Знаю, фотографии бывают обманчивы, но вы там выглядите счастливыми. По-моему, ты похож на обоих родителей. Твой отец был очень красивым мужчиной, и мама тоже очаровательная.

Иногда жизнь жестока. Порой я думаю о своей маме, о твоем папе – о близких, которых больше нет с нами. Хотелось бы мне лучше понимать Божий замысел. Пожалуй, из-за маминой смерти я выросла самостоятельной и умелой. Это горе сделало меня сильнее, может, даже лучше. Но я все равно по ней скучаю. И по тебе тоже.

С любовью, Джози

Отправить