Книга: Телега жизни
Назад: Молодость
Дальше: Андрей Вознесенский. 1933–2010

«Когда-то в юности надменной…»

 

Когда-то в юности надменной

Пытался я, решив рискнуть,

Враз над вселенной

Объятья слабые сомкнуть.

 

 

И надорвался я, чудила,

От сверхъестественных потуг:

Маня, как призрак, уходила

Моя вселенная из рук.

 

 

И загрустил я, оробело и вяло голову клоня…

…А жизнь сверкала и звенела

И танцевала вкруг меня.

 

1968

Давид Самойлов

1920–1990

Сороковые

 

Сороковые, роковые,

Военные и фронтовые,

Где извещенья похоронные

И перестуки эшелонные.

 

 

Гудят накатанные рельсы.

Просторно. Холодно. Высоко.

И погорельцы, погорельцы

Кочуют с запада к востоку…

 

 

А это я на полустанке,

В своей замурзанной ушанке,

Где звездочка не уставная,

А вырезанная из банки.

 

 

Да, это я на белом свете,

Худой, веселый и задорный.

И у меня табак в кисете,

И у меня мундштук наборный.

 

 

И я с девчонкой балагурю,

И больше нужного хромаю.

И пайку надвое ломаю,

И все на свете понимаю.

 

 

Как это было! Как совпало —

Война, беда, мечта и юность!

И это все в меня запало

И лишь потом во мне очнулось!..

 

 

Сороковые, роковые,

Свинцовые, пороховые!..

Война гуляет по России,

А мы такие молодые!

 

«Тогда я был наивен…»

 

Тогда я был наивен,

Не ведал, в чем есть толк.

Купите за пять гривен,

А если надо – в долг.

 

 

Тогда я был возвышен,

Как всадник на коне.

Не знал, что десять пишем

И держим два в уме.

 

 

Тогда я был не этим —

Я был совсем другим.

Не знал, зачем мы светим

И почему горим.

 

 

Тогда я был прекрасен,

Бездельник молодой.

Тогда не падал наземь

Перед любой бедой.

 

Александр Межиров

1923–2009

«Как я молод – и страх мне неведом…»

 

Как я молод – и страх мне неведом,

Как я зол – и сам черт мне не брат,

Пораженьям своим и победам

В одинаковой степени рад.

В драке бью без промашки под ребра,

Хохочу окровавленным ртом,

Все недобро во мне, все недобро.

…Я опомнюсь, опомнюсь потом.

 

Евгений Евтушенко

1932–2017

«В пальто незимнем, в кепке рыжей…»

 

В пальто незимнем, в кепке рыжей

выходит парень из ворот.

Сосульку, пахнущую крышей,

он в зубы зябкие берет.

 

 

Он перешагивает лужи,

он улыбается заре.

Кого он любит? С кем он дружит?

Чего он хочет на земле?

 

 

Его умело отводили

от наболевших «почему».

Усердно критики твердили

о бесконфликтности ему.

 

 

Он был заверен кем-то веско

в предельной гладкости пути,

но череда несоответствий

могла к безверью привести.

 

 

Он устоял. Он глаз не прятал.

Он не забудет ничего.

Заклятый враг его – неправда,

и ей не скрыться от него.

 

 

Втираясь к людям, как родная,

она украдкой гнет свое,

большую правду подменяя

игрой постыдною в нее.

 

 

Клеймит людей судом суровым.

Вздувает, глядя на листок,

перенасыщенный сиропом

свой газированный восторг.

 

 

Но все уловки и улыбки,

ее искательность и прыть

для парня этого – улики,

чтобы лицо ее открыть.

 

 

В большое пенное кипенье

выходит парень из ворот.

Он в кепке, мокрой от капели,

по громким улицам идет.

 

 

И рядом – с болью и весельем

о том же думают, грустят

и тем же льдом хрустят весенним,

того же самого хотят.

 

«Я шатаюсь в толкучке столичной…»

 

Я шатаюсь в толкучке столичной

над веселой апрельской водой,

возмутительно нелогичный,

непростительно молодой.

 

 

Занимаю трамваи с бою,

увлеченно кому-то лгу,

и бегу я сам за собою,

и догнать себя не могу.

 

 

Удивляюсь баржам бокастым,

самолетам, стихам своим…

Наделили меня богатством,

Не сказали, что делать с ним.

 

«О, нашей молодости споры…»

 

О, нашей молодости споры,

о, эти взбалмошные сборы,

о, эти наши вечера!

О, наше комнатное пекло,

на чайных блюдцах горки пепла,

и сидра пузырьки, и пена,

и баклажанная икра!

 

 

Здесь разговоров нет окольных.

Здесь исполнитель арий сольных

и скульптор в кедах баскетбольных

кричат, махая колбасой.

Высокомерно и судебно

здесь разглагольствует студентка

с тяжелокованой косой.

 

 

Здесь песни под рояль поются,

и пол трещит, и блюдца бьются,

здесь безнаказанно смеются

над платьем голых королей.

Здесь столько мнений, столько прений

и о путях России прежней,

и о сегодняшней о ней.

 

 

Все дышат радостно и грозно.

И расходиться уже поздно.

Пусть это кажется игрой:

не зря мы в спорах этих сипнем,

не зря насмешками мы сыплем,

не зря стаканы с бледным сидром

стоят в соседстве с хлебом ситным

и баклажанною икрой!

 

1 сентября 1957

Геннадий Шпаликов

1937–1974

«На меня надвигается…»

 

На меня надвигается

По реке битый лед.

На реке навигация,

На реке пароход.

 

 

Пароход белый-беленький,

Дым над красной трубой.

Мы по палубе бегали —

Целовались с тобой.

 

 

Пахнет палуба клевером,

Хорошо, как в лесу.

И бумажка наклеена

У тебя на носу.

 

 

Ах ты, палуба, палуба,

Ты меня раскачай,

Ты печаль мою, палуба,

Расколи о причал.

 

Назад: Молодость
Дальше: Андрей Вознесенский. 1933–2010