«Юность смотрит в телескоп…»

 

Юность смотрит в телескоп.

Ей смешон разбор детальный.

Бьёт восторженный озноб

От тотальности фатальной.

И поскольку бытиё

Постигается впервые,

То проблемы у неё

Большей частью мировые,

Так что как ни назови —

Получается в итоге

Всё о дружбе и любви,

Одиночестве и Боге.

 

 

Юность пробует парить

И от этого чумеет,

Любит много говорить,

Потому что не умеет.

 

 

Зрелость смотрит в микроскоп.

Мимо Бога, мимо чёрта,

Ибо это – между строк.

В окуляре – мелочовка:

Со стиральным порошком,

Чёрным хлебом, чёрствым бытом,

И не кистью, а мелком,

Не гуашью, а графитом.

Побеждая тяжесть век,

Приопущенных устало,

Зрелость смотрит снизу вверх,

Словно из полуподвала, —

И вмещает свой итог,

Взгляд прицельный, микроскопный, —

В беглый штрих, короткий вздох

И в хорей четырёхстопный.

 

Старость

Александр Пушкин

1799–1837

Старик

 

Уж я не тот любовник страстный,

Кому дивился прежде свет:

Моя весна и лето красно

Навек прошли, пропал и след.

Амур, бог возраста младого!

Я твой служитель верный был;

Ах, если б мог родиться снова,

Уж так ли б я тебе служил!

 

1816

«От меня вечор Леила…»

 

От меня вечор Леила

Равнодушно уходила.

Я сказал: «Постой, куда?»

А она мне возразила: «Голова твоя седа».

Я насмешнице нескромной

Отвечал: «Всему пopa!

 

 

То, что было мускус темный,

Стало нынче камфора».

Но Леила неудачным

Посмеялася речам

И сказала: «Знаешь сам:

Сладок мускус новобрачным,

Камфора годна гробам».

 

Василий Жуковский

1783–1852

Старый рыцарь

Баллада

 

Он был весной своей

В земле обетованной

И много славных дней

Провел в тревоге бранной.

 

 

Там ветку от святой

Оливы оторвал он;

На шлем железный свой

Ту ветку навязал он.

 

 

С неверным он врагом,

Нося ту ветку, бился

И с нею в отчий дом

Прославлен возвратился.

 

 

Ту ветку посадил

Сам в землю он родную

И часто приносил

Ей воду ключевую.

 

 

Он стал старик седой,

И сила мышц пропала;

Из ветки молодой

Олива древом стала.

 

 

Под нею часто он

Сидит, уединенный,

В невыразимый сон

Душою погруженный.

 

 

Над ним, как друг, стоит,

Обняв его седины,

И ветвями шумит

Олива Палестины;

 

 

И, внемля ей во сне,

Вздыхает он глубоко

О славной старине

И о земле далекой.

 

1832

Петр Вяземский

1792–1878

«Жизнь наша в старости – изношенный халат…»

 

Жизнь наша в старости – изношенный халат:

И совестно носить его, и жаль оставить;

Мы с ним давно сжились, давно как с братом брат;

Нельзя нас починить и заново исправить.

 

 

Как мы состарились, состарился и он;

В лохмотьях наша жизнь, и он в лохмотьях тоже,

Чернилами он весь расписан, окроплен,

Но эти пятна нам узоров всех дороже;

 

 

В них отпрыски пера, которому во дни

Мы светлой радости иль облачной печали

Свои все помыслы, все таинства свои,

Всю исповедь, всю быль свою передавали.

 

 

На жизни также есть минувшего следы:

Записаны на ней и жалобы, и пени,

И на нее легла тень скорби и беды,

Но прелесть грустная таится в этой тени.

 

 

В ней есть предания, в ней отзыв, нам родной,

Сердечной памятью еще живет в утрате,

И утро свежее, и полдня блеск и зной

Припоминаем мы и при дневном закате.

 

 

Еще люблю подчас жизнь старую свою

С ее ущербами и грустным поворотом,

И, как боец свой плащ, простреленный в бою,

Я холю свой халат с любовью и почетом.

 

Между 1874 и 1877

«“Такой-то умер”. Что ж? Он жил да был и умер…»

Что выехал в Ростов.

Дмитриев

 

«Такой-то умер». Что ж? Он жил да был и умер.

Да, умер! Вот и всё. Всем жребий нам таков.

Из книги бытия один был вырван нумер.

И в книгу внесено, что «выехал в Ростов».

Мы все попутчики в Ростов. Один поране,

Другой так попоздней, но всем ночлег один:

Есть подорожная у каждого в кармане,

И похороны всем – последствие крестин.

А после? Вот вопрос. Как знать, зачем пришли

мы?

Зачем уходим мы? На всем лежит покров,

И думают себе земные пилигримы:

А что-то скажет нам загадочный Ростов?

 

1876

Федор Тютчев

1803–1873

Последняя любовь

 

О, как на склоне наших лет

Нежней мы любим и суеверней…

Сияй, сияй, прощальный свет

Любви последней, зари вечерней!

 

 

Полнеба обхватила тень,

Лишь там, на западе, бродит сиянье, —

Помедли, помедли, вечерний день,

Продлись, продлись, очарованье.

 

 

Пускай скудеет в жилах кровь,

Но в сердце не скудеет нежность…

О ты, последняя любовь!

Ты и блаженство и безнадежность.

 

Алексей Кольцов

1809–1842

Песня старика

 

Оседлаю коня,

Коня быстрого,

Я помчусь, полечу

Легче сокола.

 

 

Чрез поля, за моря,

В дальню сторону —

Догоню, ворочу

Мою молодость!

 

 

Приберусь и явлюсь

Прежним молодцем,

И приглянусь опять

Красным девицам!

 

 

Но, увы, нет дорог

К невозвратному!

Никогда не взойдет

Солнце с запада!