Мэдди

За шесть недель до этого

– Я тебе кое-что принес, птенчик! – жизнерадостно сказал Уэйн, когда я открыла дверь.

О боже, только не снова, подумала я. В прошлом году он несколько раз приносил нам приводившие меня в замешательство подарки. Чарли он преподнес пару носков и трусы с логотипом Harley-Davidson, детскую лопатку и самую большую из всех отвратительных резиновых змей, которых только знал мир. Мне Уэйн подарил два флакона духов, которые он, по его собственным словам, купил своей семидесятилетней жене, но они ей не понравились. «Красный грех» и «Полночный зной». Иэн вежливо сказал ему, что у меня духов просто завались. А затем добавил:

– Но, Уэйн, ты всегда можешь принести вместо этого что-нибудь мне!

Уэйн шутки не понял.

Теперь он стоял у меня на пороге с кастрюлей.

– Моя жена как раз говорила о том, что ты, должно быть, с ног сбилась. Все одна да одна. «Отнеси ей немного того чили, который ты приготовил, – сказала она мне. – Им с Чарли блюдо очень понравится». И тебе оно понравится, Мэдди. Обещаю. Не подумай, что я хвастаюсь, но я делаю его всего два раза в год, и все говорят, что оно – просто отпад.

Очевидно, сын Уэйна подстрелил оленя, так что Уэйн приготовил большую кастрюлю чили с олениной. Мммммм. Я отвезла рагу из Бэмби своим родителям и сказала им, чтобы они его съели.

Переложив содержимое кастрюли Уэйна в кухонный лоток, мама стала со мной болтать.

– Ты хоть готовишь для Чарли?

– Да, – ответила я. – Мы, знаешь ли, не перестаем есть, когда отец семейства уезжает.

– Я говорю не только о готовой еде от «Ланчеблз». И не только о замороженной пицце.

– Не готовлю. Только брокколи и тофу.

Мама расхохоталась, пролив на пол немного красного рагу.

– Я серьезно! Тебе нужно о себе заботиться. Ты выглядишь больной. Тебе нужно есть больше мяса.

– Больной? – переспросила я, заикаясь. – Больной?

– Да. Больной.

– Серьезно, мама? – Я изобразила руками рамку вокруг своего разбитого лица. – По-моему, ты за деревьями леса не видишь.

Взяв охапку бумажных полотенец, мама начала вытирать пол. Она избегала смотреть мне в лицо, ожидая, что я скажу ей дальше.

Я предпочла промолчать.

Мама с папой предложили мне приглядеть за Чарли, пока я буду у Кэми Джей. Вместе с ним я привезла на ферму Скопи и Софи, чтобы они смогли погонять сусликов и повыкапывать кротов.

Несмотря на то что мы ездили к моим родителям каждую неделю, сама мысль о такой поездке раз за разом приводила Чарли просто в умилительный восторг. Мама баловала его мороженым, а папа помогал ему ловить лягушек и жаб рыболовной сетью. Когда я приезжала забирать его, обувь Чарли всегда была перепачкана илом, а на его щеках играл румянец от долгого пребывания на свежем воздухе и от счастья.

Пора ехать.

Помахав Чарли и родителям из окна машины, я тронулась с места, покатившись по длинной подъездной дорожке. Чарли стоял на крыльце, а мама обнимала его сзади за плечи. Папа уже был у качелей, свисавших с росшего во дворе огромного ореха, и звал Чарли к себе.

* * *

На мне были огромные солнцезащитные очки а-ля Тиффани и сарафан. Моего шрама практически не было видно. Зайдя в паб «Местные напитки и видео» и увидев там нового продавца, не знавшего, что за последний месяц я приезжала к ним несколько раз, я преспокойно купила там две литровые бутылки водки «Столичная». Продавец и бровью не повел. Он лишь оглядел меня с ног до головы и улыбнулся так, словно хотел, чтобы я пригласила его на пьянку.

Чуть раньше Иэн написал мне в скайпе, что он, скорее всего, вернется из Нигерии домой уже в конце следующего месяца, так что настроение у меня было хорошее.

Однако оно испортилось, когда Кэми Джей, встречи с которой я теперь очень ждала, предложила мне подыскать себе другого специалиста.

– Я понимаю, что вы злитесь из-за того, что я сбежала в прошлый раз, – сказала я таким тоном, словно это я была врачом, а она – пациенткой.

В этот день Кэми Джей была одета в дырявые джинсы, майку-алкоголичку с логотипом «Роллинг Стоунз» и обвязанную вокруг талии клетчатую рубашку в стиле неогранж. Ее длинные волнистые седеющие волосы венчала привычная кепка со стразами. Поливая свои папоротники, она глядела на меня с печалью и теплотой.

– Я не злюсь на вас. Я за вас волнуюсь. И у меня для этого сразу несколько причин. Впрочем, думаю, вы и сама это понимаете.

Я проигнорировала ее замечание. Кэми Джей явно пыталась вывести меня на разговор об Иэне и той ночи, когда я получила травму, однако я не собиралась это обсуждать.

– Мне не нужен другой специалист, – сказала я, сама ужаснувшись обиженным ноткам в своем голосе.

Мои слова звучали так, словно я уговаривала отвергнувшего меня любовника.

– Мэдди, я не хочу прекращать с вами работать. Но, если я права и то, что случилось с вами в конце нашего предыдущего сеанса, было припадком…

– Припадком! – Я почти кричала. – Вы сказали: «У вас был небольшой приступ, моя хорошая».

– Ладно. Понимаю. Не сомневаюсь, это звучит пугающе, но вполне возможно, что беспокоиться не о чем. Но если все же что-то в этом есть, то вы должны об этом знать! Вам нужно сделать электроэнцефалограмму.

– Язык сломать можно. Это еще что такое?

– ЭЭГ – это процедура, позволяющая измерить электрическую активность мозга.

– Зачем?

– Чтобы выяснить, все ли у вас в голове в порядке. Нет ли в мозгу патологий, способных вызывать внезапные приступы невыносимой тревоги. У вас может быть ушиб или кровотечение. Черепно-мозговая травма – это одна из причин припадков, причем самых разных типов, Мэдди. Один из этих типов называется психолепсией, и он способен приводить к ощущению дезориентации и страха. Но я не могу ставить подобные диагнозы, милая. Да, я психолог. Сертифицированный специалист в сфере эпистолярной терапии. Но… Но для подобных вещей вам нужен невролог.

– Мне сказали, что у меня была черепно-мозговая травма средней силы. Сотрясение. Мне никто ничего не говорил о том, чтобы пойти к неврологу.

– А никто и не мог предположить, что у вас будет припадок. Даже я не уверена, что он у вас был. Но в тот день, когда вы повторяли «мне нужно забрать Чарли, мне нужно забрать Чарли», это заставило меня вспомнить, как во время нашего первого сеанса вы все время сжимали и разжимали руки.

– И что это значит?

– Я не знаю! Это я и пытаюсь вам сказать! Я не знаю. Вам нужно сходить к неврологу. Нужно проверить свою голову.

– Поверить не могу, что вы только что сказали, что мне надо проверить голову. – Я расхохоталась. Насмеявшись, я произнесла: – Ладно. Если я найду невролога и сделаю эту самую ЭЭГ, я смогу продолжать ходить к вам на эпистолярную терапию?

– Разумеется, сможете, Мэдди. Разумеется.

– Хорошо. – Какую-то секунду я сидела переваривая произошедшее. Но затем я вспомнила: – О! Я принесла свое домашнее задание и фотографии для того упражнения. Они нам все еще нужны?

– Безусловно.

В мою задачу входило выбрать три фотографии и принести их на занятие. Они не обязательно должны были быть лучшими фотографиями в мире. Не имело значения, кто или что были на них запечатлены. Это могли быть и люди, и места. По словам Кэми Джей, важно было лишь то, чтобы эти фотографии, когда я смотрела на них, вызывали у меня «эмоциональный отклик и заставляли меня чувствовать по-настоящему».

Первая фотография, которую я дала ей, вызвала у Кэми Джей улыбку. Коснувшись блестящим ногтем лица Чарли, она произнесла:

– Милый ребенок.

Это был черно-белый снимок, вставленный в красную рамку, в центре которого были изображены мы вдвоем с Чарли в детской пиццерии «Чак-и-Чиз». Фотография обошлась нам в два доллара. Лучшие два доллара, которые я потратила в своей жизни. Чарли сидел у меня на коленях, широко распахнув глаза и открыв рот так, словно я только что рассказала ему самую смешную шутку на свете. Сама я улыбалась так широко, что у меня в уголках рта виднелись ямочки.

Протянув мне мой блокнот с котенком и ручку, Кэми Джей спросила:

– Что заставило вас выбрать эту фотографию?

Я выбрала эту фотографию потому, что на ней запечатлен первый из множества невероятных моментов с Чарли. Я правда хотела ребенка. Очень. Но…

Чарли оказался непростым младенцем. Он был шумным, сердитым и совсем не таким милым, как я себе представляла. Мы с Иэном часто из-за него ругались. Я постоянно уставала, а Иэн не особо мне с ним помогал – если вообще помогал. Чарли не был жизнерадостным. Он плакал, если я клала его в кроватку. Плакал, если я переставала ему петь. Плакал, если я переставала укачивать его или, не дай бог, закрывала глаза хотя бы на секунду. Он плакал и плакал. Хотя знаете, правильнее это было бы назвать ором. Он орал! Мне не казалось, что он меня по-настоящему любит. Он относился ко мне потребительски. Когда Чарли был маленьким, Иэн никуда не хотел ходить. В те несколько раз, когда мы с ним гуляли, Чарли закатывал истерики, и Иэн, поднимаясь на ноги, говорил: «Давай просто пойдем домой. Не знаю, зачем мы вообще это делаем».

Когда Иэн получил по-настоящему серьезное задание и его надолго отправили в Афганистан, Чарли было два года. Тогда мне начало казаться, что мы остались совсем одни. И тогда мы с Чарли стали гулять везде, где только можно. Мы ходили на игровую площадку «Макдональдса». Ездили в торговый центр «Оук-Парк» в Оверленд-Парке и катались там на карусели. Я брала его во все места, куда только мама могла взять ребенка. Водила на всевозможные аттракционы. В парк. На детские площадки. В детский сырный ресторан «Чак-и-Чиз». И в тот день, когда мы сделали эту фотографию, я поняла, что мы по-настоящему друг друга полюбили. Это был самый важный день в моей жизни. День, когда я осознала, что мы с моим ребенком – родственные души. На это ушло почти три года, но в тот момент все наконец стало идеально и я официально превратилась в ту маму, которой всегда хотела быть. Мы с Чарли любили друг друга, улыбались и были счастливы тому, что он есть у меня, а я – у него. Этот день преобразил всю мою жизнь, потому что именно тогда я почувствовала, что мы были в безопасности. Что у нас все было в порядке и что отныне жизнь будет становиться только лучше.

– У вас есть еще две минуты, если вы хотите продолжить, – сказала Кэми Джей.

– Нет. Этого хватит.

Просмотрев написанное мной, она сказала:

– Очень мило. Это особенная связь. Мы обсудим это подробнее на следующей неделе, когда я хорошенько во все вчитаюсь.

Я кивнула.

Сделав ксерокопию на своем принтере, Кэми Джей отдала ее мне.

– Ладно, – произнесла она. – Могу я увидеть следующую фотографию?

Это была одна из моих любимых. Черно-белая, восемь на десять. На ней мы с Джо стояли на фоне потрясающей православной церкви Святой Недели. Без ложной скромности скажу, что выглядели мы просто великолепно. Ни одну из нас нельзя было назвать обладательницей модельной внешности, однако на этой фотографии мы казались красивыми до невозможности. В те дни мы обе одевались дешево и одновременно претенциозно, в молодежную одежду восточноевропейского стиля; на фотографии на нас были широкие вельветовые брюки, едва скрывавшие грудь маечки, всевозможная копеечная бижутерия и высокие черные сапожки. Даже наши волнистые каштановые волосы выглядели одинаково, небрежно спадая нам на плечи. Нас вполне могли бы назвать сестрами. Мои губы были полнее, а скулы – выразительнее (спасибо маме с ее четвертью команчской крови), однако Джо была выше и очень тоненькой, а ее широко посаженные глаза казались просто неземными. На снимке волосы сбивались нам на лица так, словно мы специально включили ветродув. К тому же мы были юны, безрассудны и готовы ко всему, а перед подобным бесстрашием всегда трудно устоять.

Взяв ручку, я спросила:

– Вы хотите, чтобы я написала, почему выбрала ее?

– Давайте в этот раз поступим по-другому, – ответила Кэми Джей. – Я хочу, чтобы вы написали мне о девушке, стоящей рядом с вами на фотографии.

Это – Джоанна. Она – та самая старая подруга, которой я написала письмо во время нашей последней сессии эпистолярной терапии. Когда я смотрю на нее, я чувствую себя потерянной. Мне горько оттого, что я вернулась домой, а она осталась там одна-одинешенька. Я ощущаю стыд. И вину.

А еще – злость. Она была не права. Я была настоящей. Причиной был не только он. Причиной были мы сами. Она всегда была лучше меня, и в тот единственный раз, когда ей показалось, что я выиграла, она на меня набросилась. Джоанна не была способна сделать шаг назад и увидеть, что это она была и успешной, и веселой. Она была умнее и интереснее меня, а благодаря ее идеальной фигуре внимание в первую очередь всегда обращали именно на нее. У нее была классная работа, и ей всегда без усилий давались языки. У нее было все. Зачем ненавидеть меня из-за одного небольшого триумфа?

Не знаю, почему Иэн на нее не запал. Я не могу этого объяснить. На Джоанну западали все парни. Между мной и Иэном произошло что-то необычное. Если бы она просто позволила мне оставить эту победу за собой, вместо того чтобы кидаться на меня, мы до сих пор были бы подругами. Если бы она поступила правильно, а не бросила в слезах трубку, когда я сказала ей, что у меня будет ребенок и я хочу, чтобы она ко мне приехала.

Но я вызывала у нее слишком сильную ярость.

Я отложила блокнот.

– Вы писали не слишком долго.

– Я закончила.

– Вы сможете писать еще минуту? – спросила Кэми Джей.

Я отрицательно покачала головой.

– Вы в порядке, Мэдди?

– Да. В порядке. Но я чувствую…

В моей голове роились мысли и образы. Летучие мыши, кровь, озеро и ложь.

– Что? Что вы чувствуете?

– Что я хочу закончить и уехать домой.

– Ладно, – с теплотой сказала Кэми Джей. – Если у вас будет настроение, напишите о своей последней фотографии и отправьте это мне по электронной почте. Ладно?

– Хорошо, – ответила я, вставая. – Простите.

– Вам не за что извиняться, Мэдди. Не нужно ни о чем жалеть.

Я пообещала, что постараюсь.