Книга: Ночная охотница
Назад: ИНТЕРЛЮДИЯ НОМЕР ТРИ
Дальше: ИНТЕРЛЮДИЯ НОМЕР ЧЕТЫРЕ

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
МОГИЛА АЛЬФРЕДА ПРАЖСКОГО,
ИЛИ РАЗГОВОРЫ ЗА СТЕНОЙ

1

 

– Кого ты боишься?
Покровский основательно задумался, потом раскрыл рот, собираясь ответить на вопрос, но затем передумал, нагнулся и вытащил из-за кресла початую бутылку коньяку.
– Дело не в страхе, – сказал он после пары глотков. – Совсем не в страхе.
– Ага, – сказала Настя.
– Я просто устал, – Покровский облизал губы и заинтересованно посмотрел на бутылку. – И я не знал, на что подписываюсь… Не знал, куда лезу…
Настя кивнула и негромко, как бы невзначай, будто охотник, старающийся не спугнуть осторожную птицу, спросила:
– И на что же ты подписался?
– Ты знаешь, на что я подписался, – с досадой бросил ей Покровский.
– Я догадываюсь… – многозначительно сказала Настя. – Но я хочу, чтобы ты сам сказал…
Звучало это так, словно учительница уговаривает хулиганистого, но не безнадежного школьника признаться, что именно он бросил петарду в женский туалет. Иначе говоря, звучало все это совершенно по-идиотски, учитывая, что у «школьника» в одной руке был пистолет, в другой – бутылка коньяку, а у самой «учительницы» начали трястись коленки от страха. Или нет, не от страха, конечно же, нет. От усталости, блин!
– Сам? – Покровский понимающе кивнул. – Раскаяние, да? Так это называется? Я должен раскаяться?
– Да, – не слишком уверенно сказала Настя, чувствуя, что ей не удается направить разговор в нужное русло, то есть к двум важным темам: «Куда вы дели Альфреда?» и «Что ты знаешь про Дениса Андерсона?». Вообще-то была еще третья тема, и, как бы ни обижались Иннокентий вкупе со всей династией Андерсонов, эта третья тема была в сто раз важнее для Насти, это была тема на миллион долларов, это была тема «ЧТО, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ВЫ СО МНОЙ СДЕЛАЛИ?!!»
И хотя Настя в основном уже знала ответ на этот вопрос, тем не менее его нужно было задать персонально, глаза в глаза – сначала Покровскому, потом рыжей Лизе, потом доброму доктору, потом тому мужику с мохнатыми бровями, потом… Пока не кончится список. И желательно – по крайней мере, так Настя когда-то представляла себе во мстительных мечтах – сопровождать каждый вопрос ударом молотка по пальцам, чтобы…
Настя вздохнула.
– …просто в неудачном месте в неудачное время, – говорил между тем Покровский, которому почему-то казалось, что Насте есть дело до его несчастной загубленной жизни и до его пьяной исповеди, – пришла в голову неудачная мысль… С кем не бывает? – резко развел он руками и уронил бутылку. – Меня просто взяли за шкирку и притащили к Леонарду… То есть он взял меня и притащил к себе. А куда мне было деваться?
– Неудачное место, неудачное время, неудачная мысль, – повторила Настя. – Звучит знакомо.
– Я же говорю – с кем не бывает? Я раскаиваюсь, я готов искупить…
– Это я уже слышала. Давай ближе к делу.
– Как скажешь! – воскликнул Покровский и прижал пистолет к сердцу, наверное, как знак своей искренности. Настя, со своей стороны, воспринимала пистолет как знак того, что Покровский в любой момент может случайно нажать на курок и вышибить себе мозги. Это в лучшем случае.
– Ты не мог бы отложить в сторону свой…
– Нет, я лучше себя чувствую, когда… – Покровский положил пистолет себе на живот и накрыл скрещенными ладонями. «Парень, да ты больной на всю голову, – сочувственно подумала Настя. – Будем надеяться, что это из-за коньяка, потому что если ты и в трезвом виде такой же…»
– Где Альфред? – спросила она и тут же подумала, что поторопилась. По крайней мере, лицо Покровского наводило именно на такие мысли. Наверное – это пришло Насте на ум только сейчас – вытаскивание информации из людей (это еще называется «допрос») вещь довольно сложная, требующая терпения и… И еще чего-нибудь, потому что одним терпением тут было явно не обойтись. Настя сделала вывод, что допросы у нее пока получаются не очень хорошо, что потянуло за собой другую мысль – а что же ты, милая, вообще умеешь делать хорошо? Кроме того, что делаешь неправильные выборы и попадаешь в неправильные ситуации? «Я умею хорошо жарить яичницу с колбасой», – свирепо ответила сама себя Настя и отогнала несвоевременные мысли воображаемой мухобойкой, ибо что было бы сейчас совершенно неуместно, так это собственная слезливая исповедь с упоминанием неудачных мест, неудачных решений и причитаний: «Ну с кем не бывает?» С кем не бывает?! Да ни с кем такого не бывает!
– Что? – переспросил Покровский.
– Ни с кем такого не бывает! То есть я хочу сказать, что не бывает случайностей, и ты не просто так вляпался в эту историю; какие-то прошлые твои дела, поступки, слова подготовили тебя, вывели на исходную позицию, откуда тебя и взял за шкирку твой Леопольд!
– Леонард, – машинально поправил ее Покровский.
– Неважно! – Она не заметила, что уже не сидит, а стоит, воинственно уперев руки в бедра, возвышаясь над Покровским и практически крича на него.
– Как скажешь, – отреагировал тот.
– Где Альфред?! Где Денис Андерсон?! Что вы со мной сделали?!
Она выпалила эти три вопроса один за другим, три громких, яростных вопроса, и Покровский, впечатленный этой яростью, дал три честных ответа.
Лучше бы он этого не делал.

 

Есть вещи, про которые думаешь – никогда не смогу с этим смириться, никогда не перестанут меня бить разряды ненависти, никогда не забуду и не прощу…
Но прошло время, и сейчас я думаю обо всем этом спокойно, без слез, без нервной дрожи и сжатых кулаков. Время не то чтобы лечит раны, оно словно засыпает их песком. Время – это медленный могильщик.
Изрядный курган потребовалось ему насыпать, чтобы сказанные Покровским слова перестали выбираться из могилы и являться ко мне по ночам. Но сейчас это для меня – просто «история с Локстером», еще одна из случившихся со мной историй, ни больше и ни меньше. И пожалуй, не самая ужасная из них. Хотя тогда, пражской ночью, я готова была поверить, что худшее – именно это; и поэтому с моим лицом творилось что-то нехорошее, во всяком случае, Покровский как-то напрягся и ухватился обеими руками за пистолет, словно от меня исходила смертельная опасность. От меня? Смертельная? Ну что вы…
– С тобой все в порядке? – спросил меня тогда Покровский, и более идиотского вопроса он не мог задать. Впрочем, и сама я тоже была в ударе. Нашла время и место жаловаться на жизнь. Ведь этот мой вопрос «Что вы со мной сделали?!» – он не имел практического смысла, я ведь знала, что Леонард с компанией украли у меня полгода жизни, едва не убили, использовали как живую куклу, чтобы добраться до Михаила Гарджели, и так далее и так далее… Я знала, что они сделали. Правильнее было бы спросить: почему вы это сделали со мной? Что, не могли найти другую девушку, какую-нибудь дуру с заниженной самооценкой? Вот что на самом деле я хотела спросить зная, впрочем, ответ заранее, потому что сама его только что выкрикнула в лицо ошалелому майору Покровскому: «Случайностей не бывает, и ты не просто так вляпался в эту историю; какие-то прошлые твои дела, поступки, слова подготовили тебя, вывели на исходную позицию, откуда тебя и взяли за шкирку!»
Золотые слова. Вот вам еще один самопальный афоризм – что есть человек? Сумма всех его предыдущих ошибок.
В моем конкретном случае формула была немножко другой – сложите все предыдущие ошибки и умножьте на коэффициент по имени Денис Андерсон. Оцените полученный результат.
– С тобой все в порядке? – спросил Покровский.

 

Три выкрикнутых Настей яростных вопроса; три поспешных ответа, произнесенные пьяным и потому слегка заплетающимся языком Покровского.
– Где Альфред?! Где Денис Андерсон?! Что вы со мной сделали?!
– На кладбище…
Это относилось к Альфреду.
– Живет с Горгонами, в лесу.
А это уже к Денису. И наконец…
– Честное слово, я ничего не делал, хотя Лиза предлагала, но я не стал… – Тут Покровский замямлил нечто неразличимое, но остолбеневшая Настя не попросила повторить погромче и почетче. – Клянусь. Лично я ничего с тобой не делал. Это Локстер, это он… С тобой все в порядке?
– Нет, – ответила Настя. – Не все в порядке.
– Я извиняюсь, я ведь не знал, что ты не знала…
– Стоп! – крикнула она. – Стоп, хватит. Помолчи немного.
– Ладно, – сказал Покровский.
– Мне нужно… – Слова смерзлись, как кусочки льда, и оторвать нужное было практически невозможно. – Нужно… Пить.
– На кухне, – понимающе кивнул Покровский. – В холодильнике. Эта уже пустая, – тронул он ногой бутылку из-под коньяка.
Она прошла на кухню походкой зомби, открыла холодильник и стала вытаскивать одну за другой все бутылки со спиртным.
– Намечается вечеринка?
Она вздрогнула.
– Или ты решила напоить Покровского, чтобы развязать ему язык? – спросил из темного угла кухни Иннокентий. – Тоже хорошая идея.
– Заткнись, – пробормотала Настя, глядя на выстроившуюся перед ней шеренгу бутылок.
– Так он молчит? Ничего не знает про Альфреда?
– Блин.
– Что?
Настя решительно схватилась за горлышко бутылки с водкой, не зная, о чью голову ее стоит разбить, чтобы обрести хотя бы тень душевного спокойствия. Третий ответ Покровского ударил ее словно камень из катапульты, но ведь были еще и два других ответа, и, честно говоря, они были ничуть не лучше.
Она поставила бутылку и вернулась к Покровскому, но, когда она приняла прежнюю самоуверенную позу, заготовленный вопрос соскользнул куда-то в сторону.
«Что значит – Альфред на кладбище?» – хотела спросить она. Вместо этого ее губы проговорили:
– Что еще за Локстер?
– Это помощник Леонарда… Он бывший ангел или что-то в этом роде.
– Что?! Что еще за…
– Когда-то давно он был помощником бога, но потом этот бог то ли умер, то ли куда-то делся, а Локстер остался на земле… Не надо на меня так смотреть, ты знаешь, что это не пьяный бред, ты знаешь, что такие вещи случаются…
Настя не дослушала его, резко развернулась, пошла на кухню, отвернула пробку на бутылке и налила себе полстакана водки.
– Так что там с Альфредом? – тихо поинтересовался Иннокентий.
Рука со стаканом остановилась возле рта.
– А ты ничего не слышал?
– Я слышал, что ты на него орешь, и подумал, что это хороший признак, но подробности… Я думал, ты мне расскажешь.
– Альфред на кладбище, – сказала Настя и влила в себя водку, точнее сказать, плеснула ее из стакана в горло.
– Как на кладбище?
«А вот так, на кладбище, и мне абсолютно наплевать, что это значит, потому что я только что выяснила, что полгода назад какой-то престарелый ангел с дурацким именем…»
Отдышавшись, вслух она сказала:
– Не знаю, что он имел в виду… Сейчас узнаю. Ты! – Она резко ткнула в Иннокентия пальцем. – Ты сиди тут и… В общем, сиди тут.
– Конечно.
Она вернулась к Покровскому, сжав пальцы в кулаки, повторяя про себя: «Что вы сделали с Альфредом, что сделали с Альфредом…» Она остановилась перед Покровским, мысленно еще раз повторила заготовленный вопрос, вздохнула и…
– Понимаешь, – опередил ее Покровский. – У Локстера какие-то старые счеты с Люциусом. Ты ведь знаешь Люциуса, да? Я думаю, что это зависть, потому что Люциус тоже бывший ангел, но сохранил свои способности, а этот старый хрен, то есть Локстер, он постепенно превращается в обычного человека и ничего не может с этим поделать… Ну и, может быть, какие-то еще старые дела у них были, но тут я не в курсе. Так вот, когда Лиза сцапала тебя тогда на дороге, это ведь Люциус запретил тебя трогать, потому что… Ну, потому что он так сказал. Он ведь ни перед кем не отчитывается… И Локстер узнал про это, он разозлился, он подумал, что ты имеешь какое-то отношение к Люциусу… Ну и… Короче говоря, мы за ним не уследили. Вот так. Он мне никогда не нравился, этот гад вертлявый…
Настя досчитала про себя до пяти и голосом, претендующим на звание спокойного, спросила:
– Что именно он сделал?
– Я не знаю, я прибежал, когда Лиза уже вышвырнула его из комнаты… Сахнович прибежал раньше, он видел, как ты валялась на полу, а Локстер бил тебя ногами… Он как с ума сошел, плевался, что-то кричал…
Пьяные глаза Покровского смотрели на нее с сочувствием и одновременно с ожиданием чего-то вроде благодарности; наверное, он считал, что совершил благое дело, раскрыв Насте глаза…
На то, чего бы она никогда не хотела видеть. И о чем не хотела бы слышать.
Она проглотила слюну, как проглотила только что слова Покровского, и спросила, стараясь, чтобы голос звучал ровно и уверенно:
– Это – все?
– Наверное, – промямлил Покровский, так и не дождавшись благодарности. – Лично я тебя не трогал, честное слово…
– Ясно. Тогда… – Ей все-таки понадобилась пауза, чтобы перейти от одного к другому, чтобы принять услышанное и отложить его в сторону, словно порванную и испачканную кровью одежду, к которой прилагается отстраненная мысль: «Не забыть постирать, позже, когда-нибудь…» – Что вы сделали с Альфредом?
– Альфред… – Покровскому тоже потребовалось время, чтобы переключиться с одной темы на другую. – Я же сказал, он на кладбище. На старом еврейском кладбище. Я могу вас отвести, если нужно.
– Отвести? – Настя задумалась, не является ли это предложение частью коварного плана, а пока она думала, Покровский снова заговорил:
– Уже месяц там сидит, упрямый, как черт…
– Кто сидит? – не поняла Настя.
– Альфред.
– Где сидит?
– На кладбище. В могиле.
– Сидит? Так он жив или мертв?
Покровский нервно рассмеялся:
– Альфред? Да чего с ним сделается! Сидит в могиле, сверху пара могильных плит старой работы, чтобы он не выбрался.
– Зачем вы его туда посадили?
– Леонард велел.
– Леонард – это твой начальник? – уточнила Настя.
– Да, типа того… Разве ты его не помнишь? Короче говоря, этот начальник меня сильно достал, поэтому я хочу от него уйти к вам. И поэтому я позвал тебя сюда и рассказываю тебе всякое-разное… Ты ведь не забыла, что я не просто так болтаю? Я надеюсь, что мне все это зачтется. Зачтется, да?
– Зачтется, – согласилась Настя. – Ты сказал, что хочешь уйти от Леонарда к нам… К кому – к нам?
Вопрос поставил Покровского в тупик минуты на полторы, потом он расплылся в понимающей улыбке:
– Проверка, да?
– Ага, – кивнула Настя. – Так к кому ты собираешься уходить от Леонарда?
– К вам, – уверенно сказал Покровский. – К вам, к демонам.

 

2

 

«К вам, к демонам», – сказал Покровский, при этом взгляд его, обращенный к Насте, был столь искренним, каким он только может быть у изрядно упившегося человека. Настя, из уважения к этой искренности, а еще более от нежелания начинать очередной раунд безумных разговоров, на секунду даже хотела сказать: «Отлично, добро пожаловать к нам, демонам. Грр-Аргх», потом пойти на кухню, допить бутылку водки и вырубиться окончательно, ибо эта ночь превратилась в одно большое «чересчур».
Только с утра пришлось бы все начинать сначала, да и вообще, не самая лучшая идея – засыпать в доме своего бывшего тюремщика, который то ли решил начать новую жизнь, то ли все еще колебался.
– Артем… – вздохнула Настя.
– Да? – Взгляд его теперь был не просто искренним, а еще и каким-то детским, исполненным наивного ожидания награды за правильный поступок. Кто-то должен был объяснить этому усатому ребенку с пистолетом в потном кулачке, что награды находят героев, как правило, уже после их смерти и что правильный поступок для одних одновременно является преступлением для других.
– Артем, мы – не демоны. Я – не демон…
Его лицо стало принимать удивленно-трагическое выражение, и Настя поняла, что она должна дать Покровскому какую-то надежду, предложить пьяному майору что-то вместо пригрезившихся демонов, некую новую иллюзию, причем придумать ее немедленно, здесь и сейчас, изложив ее так убедительно, чтобы Покровский не почуял вранья, не пустил ей пулю в голову и не перестал делиться информацией. Так много необходимых условий и так мало времени. Врать было некогда.
– Мы из Лионеи, – сказала она. – От короля Утера Андерсона.
– А-а… – протянул Покровский. – Тоже неплохо.
– Ты ведь слышал про Лионею? Про Андерсонов? Утер – это отец Дениса, ты ведь в курсе, да? – спросила Настя, потому что выражение лица Покровского было, скажем так, неоднозначным; можно было подумать, что свое «тоже неплохо» он проговорил исключительно из вежливости.
– Ага… – не очень уверенно ответил Покровский. Чувствовалось, что он пытается произвести какую-то умственную работу, но алкоголь и страх мешают ему. Наконец среди хаотически снующих мыслей он выцепил одну покрупнее прочих: – Они смогут меня… спрятать?
– Да, конечно. Лионея – надежное место.
– Хорошо, – сказал Покровский, подумал и добавил: – Хорошо.
– Артем, ты сказал, что знаешь, где находится Денис Андерсон. Ты сказал, что он живет с Горгонами. В лесу.
– Да, сказал, – уныло подтвердил Покровский; он, наверное, все еще переживал, что Настя отказалась признать себя полномочным представителем демонов.
– Ты знаешь, где именно? Знаешь точное место?
Покровский на несколько секунд задумался, и в эти мгновения тишины, хотя еще ничего не было сказано, Настя поняла: он знает, и молчит он не потому, что вспоминает, а потому, что решает, как выгоднее продать эту информацию, сейчас или потом, целиком или по частям…
– Нет, – сказал Покровский.
Настя кивнула. Странно, но от этого ответа у нее стало легче на душе. Хотя если подумать, то ничего странного в этом не было.
Странно, что она вообще стала спрашивать Покровского про Дениса Андерсона.
Денис Андерсон. Два ничего не значащих слова. Набор пустых звуков. Тень из прошлого. К чему, спрашивается, гоняться за тенью?
Хм, может быть, затем, чтобы тень перестала гоняться за тобой?

 

Фу, как мелодраматично. Давайте придумаем что-нибудь другое.
Может быть…

 

Затем, чтобы посмотреть Денису Андерсону в глаза и спросить: «Как ты мог так поступить со мной?! Как ты мог так врать мне и втянуть меня в такое?!»

 

Нет, этот вариант тоже отдает мыльной оперой. Но все-таки… Что-то заставило меня терзать Артема Покровского именно этим вопросом, а ведь изначальная-то идея была другая – узнать, где Альфред, забрать у него долг и разбежаться с Иннокентием в разные стороны. Дениса Андерсона в этих планах не было, что неудивительно. Я только что сбежала от его семьи, чувствуя, что катастрофически не вписываюсь в эту многовековую династию с их Традициями, Величием и Предназначением. И подозревая, что ради этих Традиций, Величия и Предназначения меня запросто отдадут Горгонам в обмен на Дениса Андерсона.
Но стоило мне оказаться на безопасном расстоянии от Лионеи, как мои мысли приняли несколько иное направление. Я стала думать о Денисе Андерсоне как об отдельном человеке, а не как о веточке на могучем генеалогическом древе Андерсонов. Я пыталась понять, как так могло выйти, что моя любовь превратилась в набор свидетельств, фотографий, фактов. Она представлялась мне как хронологическая таблица, напечатанная на серой бумаге бледными мелкими буквами; я знала, что указанные в этой таблице события верны, но ни одна из напечатанных строчек не заставляла мое сердце биться чаще, ни от одного слова не захватывало дух.
Я знала, что в моей жизни когда-то случился такой Денис Андерсон, но воспоминания о нем были всего лишь театром теней. Ни грусти, ни страсти, ни боли. Мне это казалось невероятным, невозможным. Как будто на меня навели порчу или наложили заклинание, вытравившее все до малейшего чувства к Денису. Или в самом деле наложили? Металлический червяк, живший в основании моей шеи, – это немного не похоже на заклинание, но паразит свое дело сделал на совесть, съев за компанию и Локстера со всеми его мерзостями.
И чем больше я думала о случившемся, тем чаще мне приходила в голову мысль – может быть, я лишаю себя величайшей любви своей жизни? Может быть, вытравленные червяком чувства были настолько глубокими и яркими, что с лихвой могли компенсировать и Денисов обман, и что там еще можно было поставить ему в вину. Может быть, посмотри я ему в глаза, возьми его за руку, я бы поняла, что связывало нас прошлым летом – злые чары, роман от нечего делать или же подлинное чувство. Может быть, мы действительно были предназначены судьбой друг другу – два беглеца от семьи Андерсонов, двое невезучих, столкнувшихся однажды в книжном магазине, куда каждого привело собственное невезение; а дальше это невезение было уже у них одно на двоих, а потому более гадкое, более изобретательное, со злым чувством юмора…
А может быть, мне просто некуда было идти, кроме как спасать Дениса.
А может быть, я должна была замкнуть круг – вытащить Дениса у Горгон и дать ему хорошего пинка в направлении герцогства Лионейского, чтобы они уже там сами – Утер, Амбер, Смайли – разбирались с престолонаследием и сохранением мира между двенадцатью Великими старыми расами.
А может быть, подала свой голос таившаяся во мне до поры до времени холодная ярость, что родилась в садике за рестораном «Три сестры», где я наткнулась на четырнадцать каменных статуй, четырнадцать людей, превращенных Горгонами в каменные изваяния просто так, ради украшения ландшафта. Восемь мужчин, пять женщин и один ребенок. Тогда я готова была на все, что угодно, лишь бы стереть Горгон с лица земли, ибо такие, как они, не заслуживали права на жизнь. Но – сами знаете, как это бывает, – другие заботы отвлекли меня от крестового похода против Горгон. Мне кажется, Армандо и Смайли специально отвлекали меня, и у них это получилось; молодцы, ребята. Только вот ярость не ушла, она спряталась, будто превратилась в строчку на последней странице ежедневника: «Планы на ближайшее будущее: перебить Горгон (как только будет свободное время)».
И если бы я выпустила эту ярость и она, как натасканная охотничья собака, принесла мне в пасти добычу, то эта добыча стала бы искупительной жертвой во имя моих, и не только моих, прошлых ошибок… И после этого все пришло бы в норму. То есть стало бы как раньше. Как раньше?
Никто не потрудился мне тогда сказать, что уже никогда и ничто не будет таким, как раньше. А если бы и сказали, я бы, наверное, и не поверила. Когда у тебя составлен замечательный план крестового похода, а тебе по секрету сообщают, что бога нет, ты просто пропускаешь это мимо ушей и идешь седлать коня. Когда тебе говорят, что конь издох, ты улыбаешься, прыгаешь на попутную телегу и продолжаешь путь. Когда телега сворачивает с пути, ты идешь пешком. Когда на пути встает река, ты плывешь. Когда ты стираешь ноги до кровавых мозолей, ты ползешь. Ты либо умираешь, либо достигаешь цели. Все остальные варианты тебя не интересуют.
Мой персональный крестовый поход начался из Праги.

 

– Ты знаешь, где именно? Знаешь точное место?
– Нет, – сказал Покровский.
Настя кивнула. Странно, но от этого ответа у нее стало легче на душе. Она хотела как лучше, но по объективным причинам…
– Я не знаю, – продолжил Покровский. – Но я знаю человека, который точно знает. Он им возит продукты и все такое…
– Отведешь меня к нему?
– Ладно, – сказал Покровский. – Только мне нужны гарантии, понимаешь? Я помогаю тебе и получаю за это тихое теплое местечко в этой вашей… как там ее?
– В Лионее, – подсказала Настя.
– Да, вот именно. И чтобы никто меня там не достал, никакие…
– Я даю тебе гарантии, – торжественно сказала Настя. – От имени всей династии Андерсонов. Я ведь не просто так. – Она, возможно, и покраснела, но в темной комнате Покровский этого не заметил. – Я невеста наследника престола. Я могу давать такие гарантии. Начальник королевской службы безопасности Смайли о тебе позаботится. Ты ведь слышал про Смайли?
– Может быть, – без особого энтузиазма сказал Покровский. – А этот Смайли… Он где-то рядом? Можно мне еще и с ним переговорить?
– Э-э… – начала сочинять на ходу Настя, но ее внезапно прервали:
– Нет, мистер Смайли сейчас недоступен для контакта.
Покровский вздрогнул, вскинул пистолет, целясь на голос, и услышал властное:
– Положите оружие, господин Покровский. И бросайте пить, если хотите получить убежище в герцогстве Лионейском.
– У вас там что, сухой закон? – удивился Покровский.
– Нет. Просто нам не нужны пьяные вооруженные преступники, – сказал Иннокентий прежним ледяным тоном. – Даже если они обладают ценной информацией.
Настю стал разбирать нервный смешок. Пьяные вооруженные преступники – так могла бы называться автобиография Иннокентия; по крайней мере один из ее томов. Но сейчас Иннокентий был зловещей тенью в дверном проеме, и эта тень вполне эффективно прикидывалась помощником Смайли.
– Обладаю ценной информацией, – автоматически повторил Покровский.
– Отлично, – Иннокентий шагнул вперед и покровительственно опустил руку на плечо Покровскому. – Почему бы тогда не перестать болтать всякую ерунду и не поделиться наконец ценной информацией? Где Альфред?
Иннокентий сверлил Покровского устрашающим взглядом, и тому даже в голову не приходило, что с этим же самым человеком они несколько месяцев назад увлеченно бились на площадке за загородной штаб-квартирой Леонарда, используя все, что попадется под руку, от мечей и пистолетов до дверных ручек и еще бог знает какого инвентаря. За эти несколько месяцев лицо Иннокентия постарело лет на двадцать, волосы отросли и стали седыми, так что даже при лучшем освещении Покровский вряд ли опознал бы старого знакомого. К тому же в нынешнем своем состоянии Покровский меньше всего был настроен на опознания и тому подобные требующие умственных усилий упражнения. Он наконец увидел человека, которому можно было довериться; который олицетворял силу, способную защитить Артема Покровского от гнева Леонарда и Компании.
Тот факт, что все это Покровский разглядел в Иннокентии, говорил, во-первых, о степени опьянения Покровского и, во-вторых, о наличии у Иннокентия кое-каких лицедейских способностей, причем первое и второе соотносились в пропорции семьдесят к тридцати.
– Где Альфред? – страшным шепотом спросил Иннокентий.
– На кладбище, – ответил Покровский. – Могу показать, где именно.
– Покажешь, – констатировал Иннокентий. – Сколько он вам должен?
– Сколько?.. – не понял Покровский. – Сколько – чего?
– Сколько денег он вам должен? Вы же упрятали его в могилу, чтобы он отдал вам деньги?
– Нет, – сказал Покровский не слишком уверенно и как бы извиняясь, что ему приходится возражать Иннокентию. – Там дело не в деньгах.
– А в чем?
– В коллекции.
– Чего? – Голос Иннокентия на миг утратил устрашающий тон, но тут же зазмеился подвальным шепотом. – Какая еще колле…
Он внезапно замолчал, выпрямился и несколько секунд смотрел куда-то в пространство, поверх головы Покровского, мимо насторожившейся Насти, сквозь занавешенное окно, словно где-то очень далеко вспыхнул огонь маяка, видный лишь Иннокентию, и никому больше.
– Поехали, – негромко сказал Иннокентий своим обычным голосом.
– Куда?
– На кладбище. За Альфредом.
Потом он посмотрел на Настю, как будто хотел что-то сказать, но сдержался; вместо этого Иннокентий подошел к Покровскому, отобрал у него пистолет и сунул себе в карман.
Минут через десять приехало такси. Иннокентий затолкнул Покровского на заднее сиденье и сам сел рядом. Настя открыла переднюю дверцу и невольно бросила прощальный взгляд на уютный домик, где полагалось вести размеренную безмятежную жизнь, а не сходить с ума от страха и жутких воспоминаний. Темные окна с сожалением смотрели на Настю, а возле террасы…
Настя нахмурилась, села в такси и захлопнула за собой дверцу. Когда машина тронулась с места, она сидела прямо, не смотря в сторону террасы, где то ли туман, то ли отблески уличных фонарей, то ли Настино воображение породили полупрозрачный фантом, напоминающий человеческую фигуру, причем фигуру весьма определенную – капитана Сахновича.
Насте это видение не понравилось, но она скоро выбросила его из мыслей, ибо совершенно точно знала, что капитан Сахнович мертв, убит февральской ночью домом Михаила Гарджели. Можно сказать, в порядке самозащиты.
Какой смысл думать о мертвых негодяях, если в ночи прячется достаточно негодяев живых?

 

3

 

Ночью Прага совсем не была похожа на декорацию к сентиментальной сказке с непременным счастливым концом. Еще до того, как Настя, Иннокентий и Покровский добрались до старого еврейского кладбища, Насте стало казаться, что улицы населены призраками, которые провожают их внимательными взглядами из-под арок, из-под мостов, из-за фонарных столбов, из-за каминных труб на крышах домов. Призраки перешептывались, и этот звуковой фон стоял у Насти в ушах, давил на перепонки, заставлял кусать губы и постоянно оглядываться на Иннокентия, пытаясь найти в его бесстрастном лице гарантию от неприятных неожиданностей.
– Вон там, – Покровский ткнул пальцем куда-то в темноту. Настя поежилась. Покосившиеся надгробия наводили на мысли о мертвецах, которые периодически выбирались ради ночных прогулок и даже не потрудились хорошенько замести след своих отлучек. Здесь и земля, и воздух были холоднее; звезды смотрели враждебнее, а ветер так и норовил нашептать в ухо что-нибудь мерзкое. Последние несколько минут у Насти на языке вертелось предложение: «Давайте вы дальше как-нибудь сами, а я подожду там, снаружи…»
Но чтобы сказать это Иннокентию, нужно было его догнать, а тот быстро и уверенно шагал между могил, и вскоре предложение потеряло смысл, ибо они зашли уже слишком далеко. Кладбище, наверное, было не слишком большим, однако ночь умело спрятала его границы, и у Насти быстро возникло впечатление, что они движутся в каком-то бесконечном лабиринте между каменных плит. Дальше ощущения становились все более и более фантасмагорическими, потому что здешние высоченные деревья уходили в темное небо, протягивая ветви в черный космос, а могильные плиты как будто проваливались вниз; земля втягивала их в себя, некоторых до середины, а у некоторых оставляя на поверхности лишь верхушки. Сбившиеся в кучу, вставшие спина к спине против враждебного мира, такие полусъеденные землей плиты казались Насте чешуйками на спине мертвого дракона. И путешествие меж этих трехсотлетних окаменелостей делало ее такой маленькой и уязвимой, что Настя про себя загадала – если сегодня все закончится хорошо, если они найдут Альфреда и тот отдаст им деньги, то она немедленно, не оглядываясь, уедет домой… То есть по-настоящему домой. Она войдет в свою комнату, в свою крохотную, знакомую до последней царапины на обоях комнату, закроет за собой дверь, сядет на кровать, улыбнется скрипу пружин и…
И не будет чувствовать себя ни маленькой, ни уязвимой, ни одинокой. Где-то ведь на свете должно было быть такое место, где человек не чувствует себя уязвимым и одиноким…
Ее одиночество закончилось даже быстрее, чем она предполагала, потому что впереди раздался вскрик, а ему сопутствовали еще несколько звуков, от которых Настя вздрогнула. Хотя, если рассудить здраво, ночью на кладбище будешь вздрагивать от любых звуков, необязательно жутких.
– Что это там такое? – на всякий случай спросила Настя у спины Иннокентия. Спина промолчала, зато где-то впереди заговорил едва различимый Покровский.
– Туристы, – презрительно бросил он. – Нашли место обжиматься…
– Что ты с ними сделал?
– Я? Ничего. Они сами перепутались, сами заорали, сами убежали.
– Они своим криком не спугнут…
– Кого?
– Тех, кто сторожит Альфреда.
– Его никто не сторожит.
– Как это?
– Наверное, он лежит достаточно глубоко, – предположил Иннокентий. – Так?
– Это была не моя идея, – буркнул Покровский. – Я тут вообще человек маленький. Для Леонарда все человеки – маленькие, все у него под ногами путаются… Разве что Лиза его могла на место поставить…
– Лиза? – остановился Иннокентий.
– …ну так ведь она же не человек, – закончил Покровский.
– Лиза в этом участвует? Во всей этой истории с Альфредом она участвует?
– Нет, – сказал Покровский. – Она теперь сама по себе. Сначала мы с ней поцапались, потом она с Леонардом поцапалась. Не знаю, чего уж они там не поделили, но только шума было… И потом я ее уже не видел.
– То есть в Праге ее с вами не было?
– Нет…
– Это хорошо, – облегченно вздохнул Иннокентий.
– Ты вроде как испугался, – Настя не упустила своего шанса блеснуть «искрометным сарказмом»; когда кто-то рядом с тобой боится, на пару секунд забываешь про собственный страх.
– Я не испугался, я насторожился, – пояснил Иннокентий. – Это большая разница. Примерно такая же, как если просто идешь погулять на кладбище ночью и идешь на кладбище, где тебя поджидает Лиза… Очень большая разница. А ты… – Он догнал Покровского. – Ты говоришь, вы с ней поцапались… То есть до этого у вас с ней…
– Ага, – бесстрастно ответил Покровский. – С полгода. Сам не понимаю, как это у нас вышло…
– А я не понимаю, как ты до сих пор живой… – пробормотал Иннокентий. – Разве что только…
– Что?
– Для нее это было несерьезно.
– В смысле?
– Когда она действительно, что называется, загоралась страстью, то от мужчины мало что оставалось. Она его буквально выпивала. Всего. До дна. Не могла себя контролировать.
– Прямо Клеопатра, – не совсем к месту блеснула эрудицией Настя. – «…ценою жизни ночь мою…» и все такое прочее.
– Клеопатра – просто гимназистка по сравнению с Лизаветой, – заверил Настю Иннокентий, а Покровский запоздало возмутился:
– Что значит – несерьезно? Очень даже серьезно…
– Еще кому расскажи, – отозвался Иннокентий. – Было бы серьезно, ты был бы труп. Вот со мной было серьезно…
– Ну и что, ты разве труп?
– Было пару раз, – весело сообщил Иннокентий и получил от Насти локтем в бок, что означало: во-первых, не забывай, что ты – помощник начальника Службы королевской безопасности Р.Д. Смайли; во-вторых, не обязательно выкладывать Покровскому все подробности твоей биографии, а то человек, чего доброго, сделает вывод, что хрен (то есть династия Андерсонов) редьки (достопочтенный Леонард) никак не слаще, и даст деру…
– Я тебя умоляю, – прошептал Иннокентий, немного отстав от Покровского. – Этот парень на полном серьезе собирался поступить на службу к демонам, разве могут его смутить подробности моей биографии?
– Демоны – это еще одна Великая старая раса?
– Ага. Очень старая.
– Я в Лионее не видела никаких демонов.
– Надо было смотреть глубже…
– Как это? – удивилась Настя, а Иннокентий криво усмехнулся в ответ, даже и не думая пускаться в объяснения; и тогда в Настиной голове привычно завертелось неторопливое колесо разгадывания лионейских загадок. Настя даже не удивилась очередной порции скрытой реальности, которая вдруг невзначай вышла наружу; оказывается, она привыкла к этой ненормальной жизни, в которую ее макнул с головой Денис Андерсон шестого сентября прошлого года.
Наверное, это было не очень хорошо – привыкать к ненормальному. Хотя с другой стороны, если вокруг тебя по-прежнему творятся вещи запредельно странные, что тогда остается?
Молча идти по кладбищу и надеяться, что проводник знает свое дело.
– Стоп, – сказал Покровский и показал вправо. – Ваш Альфред – там, за деревом. Здоровый памятник, со львом наверху, и вот за ним…
За этим памятником их ждала сумрачная тень капитана Сахновича. Оказалось, что у Альфреда все-таки есть свой страж.

 

4

 

– Застрели его, – нетерпеливо посоветовал Иннокентий. – Или лучше сверни шею по-тихому. Если брезгуешь, я сам ему шею сверну, потому что всякий, кто стоит между мной и моими деньгами…
– Он умер, – сказала Настя. – Он уже давно умер… Ой.
Давно умерший Сахнович зевнул.
– Умер? – не особенно удивился Иннокентий. – Но это не повод, чтобы торчать ночью на кладбище, тем более на таком кладбище…
– Мне кажется, он ждет нас, – предположила Настя и, попятившись, неосознанно потянула Иннокентия за рукав. – Или меня. Это же я…
– Ты его убила?
– Нет, его убил дом Гарджели в ту ночь, когда я вытаскивала тебя оттуда… Ты не помнишь? Ты ведь был там, когда он умер…
– Мало ли где я был…. Стараюсь не забивать голову такими пустяками, – пробормотал Иннокентий. – Но если ты его не убивала и я его вроде не убивал, то чего он тут делает? Бродил бы себе вокруг дома Гарджели, предъявлял претензии к архитектору…
– Это я его убил, – тихо сказал Покровский.
– А-а, – облегченно вздохнул Иннокентий. – То есть это он по твою душу… Тогда бери своего призрака и выясняй с ним отношения, а мы займемся Альфредом…
Настя осторожно выглянула из-за Иннокентия: Сахнович прислонился к одной из могильных плит и молча смотрел в их сторону. Фигура Сахновича сейчас не была прозрачной, хотя, возможно, это объяснялось отсутствием источников света вблизи покойного капитана.
– Я его убил, – продолжал говорить Покровский, и Настя заметила выступивший на его висках пот. – И он стал призраком, вечным рабом одного цыгана. А потом я попросил Леонарда, чтобы Эдику вернули нормальную жизнь…
Иннокентий недовольно поморщился, давая понять, что не просил Покровского исповедоваться и все эти ненужные воспоминания – лишь пустая трата времени. Однако Покровский не обращал внимания на его гримасы и продолжал говорить:
– …Леонард сделал, как я просил. Но потом, зимой, когда мы пошли в дом к одному грузину… Лиза велела ему идти первым, а там стояло что-то типа защиты от посторонних, а он не знал про это, и как только Эдик переступил границу… Его снова убило. А я знал. То есть не наверняка, но я слышал, что там есть что-то такое… И я не остановил его, я не стал спорить с Лизой…
– Ты не нам слезы лей, – сказал Иннокентий. – Ты иди ему, что называется, обнажи душу. Голая душа – страшное зрелище. Может, он испугается и убежит.
– Это был мой друг, – сказал Покровский. – И я убил его. Два раза.
– Бывает, – равнодушно сказал Иннокентий.
– Ты… Ты, наверное, не человек, – вдруг вырвалось у Покровского.
– Приехали! – Иннокентий раздраженно сплюнул под ноги. – Раз я не бросился вытирать тебе сопли, значит, уже и не человек. А сам-то ты настоящий человек? Сначала убиваешь друга, предаешь его, потом спохватываешься и начинаешь страдать. Очень по-человечески! – Он обернулся к Насте, которая снова принялась пихать его локтем, и добавил шепотом: – А еще он только что назвал меня уродом!
Настя едва не сказала, что в каком-то смысле Покровский был прав и все они тут были моральные уроды (кроме нее, разумеется) и еще трусы (как ни печально, включая саму Настю), потому что уже минут пять они стояли как вкопанные и не решались сделать и шага навстречу призраку капитана Эдуарда Сахновича.
Призрак в конце концов решил пойти им навстречу.
– Макс, – сказал он, и Настя поежилась: голос у мертвого Сахновича звучал столь же гадко, как и у живого. Или наоборот? Она бы предпочла не загружать голову этими загадками, она бы предпочла, чтобы Сахнович и Покровский поскорее удалились выяснять свои отношения в самые темные уголки кладбища…
Или чтобы по крайней мере капитан Сахнович ее не узнал.
Черта с два.
– Анастасия! – сказал Сахнович и развел руки словно для объятий. – Надо же… Помнишь меня? Мы общались недолго, но у нас были свои яркие моменты. Кто-то кого-то хотел убить, да? Вот, твоя мечта сбылась…
– Я хотела, чтобы вас всех посадили в сумасшедший дом! – не выдержала Настя. – Потому что вы были психом даже когда были живым, а уж теперь-то и подавно…
Сахнович рассмеялся неприятным сухим смехом.
– Когда мы с тобой познакомились, я уже не был живым. Артем прострелил мне голову года два назад, и с тех пор я почему-то не чувствую себя живым. Наверное, простреленная башка и вправду как-то влияет на психику.
– Я выпросил у Леонарда, чтобы тебя вернули, – вмешался наконец Покровский.
– Да, – согласился Сахнович. – Только не знаю зачем – чтобы ты сам спокойнее спал по ночам? Чтобы совесть не грызла?
– Я вернул тебе жизнь, – повторил Покровский.
– Не ты, – уточнил Сахнович. – Леонард. А ты… – Капитан снова сухо рассмеялся, будто пересыпал камешки из одной жестяной банки в другую. – А ты меня убил еще раз. Ты и твоя рыжая подруга. Отправили проделывать тропинку в минном поле, да? Как это по-дружески.
– Я не хотел, честное слово… Сам знаешь, я плохо разбираюсь в этих магических штуках. Я не знал, что там, в этом доме…
– Ребята, – вмешался Иннокентий. – Я понимаю, вам есть о чем поговорить, так, может быть, вы отойдете в сторонку…
Сахнович заинтересованно посмотрел в его сторону.
– Какая-то у вас странная компания подобралась, – сказал он затем. – Ладно Артем, ему судьбой положено шататься по стремным местам, но ты, Анастасия…. Разве приличной девушке в это время не положено спать в собственной постели? А ты гуляешь по кладбищу под ручку со своим мучителем с одной стороны и с чем-то совершенно нечеловеческим с другой стороны…
«Что-то совершенно нечеловеческое», вероятно, обиделось или просто устало ждать; Иннокентий хлопнул Покровского по плечу и скомандовал:
– Показывай, где лежит Альфред, и на этом закончим комедию…
Покровский еще колебался, а Иннокентий уже решительно направился к Сахновичу, сжимая кулаки, как будто собираясь набить надоедливому привидению морду. Сахнович тоже двинулся ему навстречу, и около отмеченного Покровским дерева они столкнулись грудь в грудь.
Настя думала, что Иннокентий пройдет Сахновича насквозь, как это бывает с призраками в фильмах; но на этот раз все вышло по-другому, Сахнович и Иннокентий отлетели друг от друга, словно два туго надутых мяча. Иннокентий едва не потерял равновесие, но все же удержался на ногах и, пытаясь изобразить, что все так и должно быть, крикнул в сторону Сахновича:
– Получил, пугало?!
– Ты имеешь в виду – удовольствие? Еще нет. Но У нас до фига времени, хотя… Хотя кто знает, сколько времени вам понадобится, чтобы понять одну простую мысль…
– Что там еще за мысль?
– Я тут не затем, чтобы высказывать претензии к старым приятелям…
– Тогда…
– Все имеет цену, Артем, ты-то должен это знать. Когда Леонард забрал меня у цыган, он сделал это не из благотворительности. Условия были такие же.
– То есть?..
– Вечность, Тема, вечность. Как это там написано в контракте – физическая смерть не освобождает, да? Там правильно написано. Она ни от чего не освобождает.
– Ты здесь по приказу Леонарда, – догадался наконец Иннокентий. – Ты охраняешь Альфреда, так?
– И не только я, – злорадно уточнил Сахнович.

 

5

 

Настя подумала: «Ловушка!», и то же самое было написано на лице Иннокентия. На лице Покровского было написано что-то более сложное, что-то имеющее отношение к признанию собственной вины и готовности понести заслуженное наказание… Проще говоря, от Покровского в этот момент не было никакого толку.
Сначала ловушка была лишь ударившим в мозг словом, лишь вступившим под колени парализующим страхом, но не более – никого, кроме Сахновича, на кладбище не было видно, и Настя даже подумала, что это блеф, обман со стороны озлобленного призрака. Наверное, нечто похожее пришло в голову Иннокентию – он несколько секунд напряженно оглядывался по сторонам, прижавшись спиной к дереву, а потом отлепился от ствола и шагнул в сторону Сахновича.
Здесь его и достал снайпер.
То есть Настя подумала, что это могла быть работа снайпера – настолько четко и равномерно простучали эти выстрелы, словно какая-то машина забивала гвозди. Забив достаточное их количество, машина замолчала. Сахнович стоял на прежнем месте и ухмылялся, Иннокентия же видно не было; как ни колотилось Настино сердце, она все же напомнила себе, что переживать за словившего пять или шесть пуль Иннокентия – дело абсолютное бестолковое, он отряхнется и дальше пойдет. А вот ей самой хватит и одной пули, причем этой пуле, наверное, даже не потребуется пробивать Настино сердце, достаточно будет пронестись с путающим свистом где-то поблизости, и все, прощай, жестокий мир…
А вот тебе и облом, жестокий мир не торопился ее отпускать, и в данную минуту он принял облик майора Покровского, который лежал на пузе у соседней могилы и безостановочно повторял что-то вроде:
– Звый свих! Звый свих!
Настя решила, что Покровский с перепугу перешел на чешский, но затем все-таки сообразила, что Артем пытается произнести фразу «Вызывай своих!», однако алкоголь и страх совместными усилиями оставили от дикции Покровского рожки да ножки.
– Вызывай своих, – бормотал Покровский, выставив пистолет куда-то вверх, словно собирался сбить международную космическую станцию. – А то нас сейчас покрошат в куски, как пить дать… Один, я видел, в окне синагоги, справа, другие… – При мысли о других у него перехватило дух.
Если бы Настя сейчас ему сообщила, что никаких своих она вызвать не может, Покровский, наверное, пустил бы себе пулю в лоб. Или схватил Настю за шиворот и потащил в качестве трофея Сахновичу, выторговывать себе прощение. Оба варианта, на Настин вкус, были так себе. К тому же у Насти имелся скрытый козырь в лице Иннокентия, и хотя сейчас этот козырь валялся где-то между могил, она не сомневалась – понадобится куда больше пуль и прочего вооружения, чтобы остановить Иннокентия, который рвется взыскать старый долг.
– Артем. – Голос Сахновича звучал пугающе близко. – Ладно тебе прохлаждаться, вставай. Пошли. Хозяин ждет.
Покровский издал такой звук, будто угодил в медвежий капкан, челюсти которого медленно и неотвратимо дробят его кости.
– Артем? – голос стал еще ближе. – Пошли, расскажешь Леонарду, чем ты ему отплатил за все хорошее.
Покровский, вероятно не совсем соображая, что делает, выстрелил не глядя, перекатился за другую плиту и выкрикнул оттуда:
– Хорошее?! Это от Леонарда – хорошее?! Физическая смерть не освобождает от исполнения контракта… Это – хорошее?! Я сыт по горло вашим цирком уродов, я уйду к нормальным людям…
– А ты им нужен? – поинтересовался Сахнович.
Настя слушала этот диалог, прижавшись к холодной могильной плите, и надеялась, что за столь интересным разговором Сахнович и его невидимые приятели позабудут про нее, не вспомнят, что Покровский пришел на кладбище не один… Наверное, самое время было молиться, только Настя не знала ни одной молитвы, а и знала бы – сработали бы они на старом еврейском кладбище? Может, тут и молитвы срабатывали исключительно старые и еврейские? Прав был Смайли, когда говорил, что люди только и занимаются, что делят собственную единую расу по цвету кожи, религиозной принадлежности, политическим взглядам, спортивным привязанностям, стандартам телефонной связи…
– …по крайней мере, останусь человеком! – продолжал орать Покровский. – А не таким уродом, каких делает Леонард и каких…
Это была странная фраза, и Настя чуть вытянула шею, чтобы увидеть Покровского. Она его увидела.
Покровский молчал. К его затылку был приставлен пистолет, а пистолет держал в руке какой-то светловолосый мужчина. Он почувствовал на себе Настин взгляд и, прежде чем та успела юркнуть за плиту, посмотрел на Настю в ответ и подмигнул; не игриво, не весело, но холодно и бесстрастно.
– Анастасия, подъем, – сказал Сахнович. Оказалось, он подошел к ней вплотную. Настя резко вскочила, хотела как-нибудь обозвать серого капитана или сразу вцепиться ему в горло, но боковым зрением заметила слева от себя еще одного светловолосого мужчину. И у этого тоже был пистолет, уставившийся на Настю недружелюбным черным глазом.
– Вы это зря… – внезапно охрипшим голосом произнесла Настя. – Это вам не деревня Кукуево, это центр Европы. Сейчас сюда понаедет полиция, так что…
– Полиция? – оборвал ее Сахнович. – И что с того? Не надо бояться полиции, Настя. Лично я не боюсь полиции. Это вообще большой плюс в смерти – перестаешь бояться. Хочешь попробовать, Настя? Хочешь?
Он надвигался как темное облако, несущее с собой отраву, и Насте подумалось, что все это уже было – ненависть к Сахновичу и отчаянное желание что-то сделать с этой отвратительной серой фигурой, погрузить ее по горло в такую же липкую смесь страха и беспомощности, в какой стояла она сама… И ведь тогда, раньше, она что-то сделала, она не стала просто стоять и смотреть, при том что тогда она была моложе, глупее и вообще… Тем не менее она выкрутилась. Выкрутилась?
– Хочешь? – Его полупрозрачные губы почти не шевелились, но звук тем не менее достигал Настиных ушей, а его полупрозрачные руки тянулись, тянулись…
Она прыгнула вперед и попала как будто бы в вату, но не мягкую, а колючую; Настя изо всех сил заработала руками и ногами, чтобы прорвать ватную пелену, и какое-то время спустя – ей казалось, что прошло не меньше минуты, – ее ноги снова коснулись твердой кладбищенской земли. Сахнович был у нее за спиной, и она поняла это не сразу, ей не дали времени на понимание… Впрочем, как обычно.
Уже в следующую секунду что-то быстрое и тяжелое ударило ее в живот и сбило с ног, Настя завопила изо всех сил, пытаясь сбросить с себя непрошеную ношу, но та оказалась слишком тяжела и закрыла для Насти ночное небо Праги, что было не так уж и плохо, учитывая, что в этом небе грохотали громы, летали высокие яростные крики, кто-то признавался в своей боли, а кто-то в желании убивать; металл бил в живое, металл бил в мертвое, и эхо исторгаемой злобы расходилось во все стороны, как взрывная волна, проникая в почву и заставляя мертвецов раздраженно ворочаться, сетуя, что долгожданного покоя они не обрели и здесь…
Затем она очнулась и почувствовала, что пахнет яблоками. И табаком. И еще чем-то, похожим на свежеструганое дерево. Кладбищем не пахло, хотя вокруг было темно, и на мгновение Насте показалось, что она лежит все там же, под ночным пражским небом, в котором так мало звезд, а те, что есть, прикидываются незнакомцами. Ей показалось, что запахи яблок и табака – это обман, а крохотное колышущееся пламя – свет в окне на верхнем этаже синагоги. Но когда Настя протерла глаза и оторвала лопатки от земли, оказалось, что лежит она вовсе не на земле и вовсе не на кладбище. Она находилась в комнате с маленьким занавешенным окошком, а лежала на широкой деревянной лавке, куда для пущего удобства была брошена старая шуба.
У соседней стены стояла такая же лавка, и на ней сидел толстый бородатый старик в шерстяной жилетке, широких штанах и кожаных тапочках с загнутыми носами. Заметив, что Настя очнулась, он вынул изо рта незажженную трубку, улыбнулся половиной рта и сказал:
– Вше будет хорошо.
Более бессовестной лжи Настя давно не слышала.

 

6

 

Свет исходил не из окна синагоги, а от свечи; вокруг свечи по столу были рассыпаны яблоки, чеснок, пара зеленых помидоров, рядом лежал нож с деревянной рукоятью – словно кто-то собирался резать овощи для салата, впрочем, это вышел бы довольно странный салат.
– Наштя, – сказал старик и ткнул в нее пальцем. Потом показал на себя. – Альфред. Так меня жовут.
Настя кивком обозначила свое согласие, хотя услышать свое имя с «ш» посередине было для нее внове. Позже этому нашлось объяснение – Альфред потерял несколько зубов после общения с людьми Леонарда. Людьми? С этим словом приходилось быть все более осторожной. Короче говоря, те, кто засунул Альфреда в могилу на старом еврейском кладбище, иногда приходили с ним поговорить и, когда разговор не задавался, злились и старались сделать Альфреду больно. Значит, они все-таки были людьми?
– Не жнаю, – сказал Альфред. – Я об этом не думал. Думал о другом.
Это был странный старик. Его похитили, его пытали, его несколько недель продержали в могиле, и что же? Вот он сидит напротив, мягко улыбается половиной рта, стругает какую-то деревяшку и говорит, что во время всех этих злоключений у него появилось время подумать.
– Это бывает полежно, – говорит Альфред. – Отойти в шторону, поштоять, подумать. Ешли вше время заниматша бижнешом, деньгами, можно жабыть про оштальное. Это плохо. Когда меня кинули в эту яму, мне уже не надо было заниматьша бижнешом, я шмог подумать про другие вещи. Это хорошо.
Настя слушала его, вертя в руках яблоко; старик переживал, что она не очень хорошо выглядит, и совал Насте всякие фрукты-овощи. Настя подозревала, что такие вещи яблоками не лечатся, но обижать Альфреда не стала.
– Вы хотите сказать, что во всем есть положительная сторона? – спросила она.
Альфред задумался и решительно сказал:
– Нет. Я хотел шкажать то, что шкажал.
– Ладно, – пожала плечами Настя и надкусила яблоко.
Альфред, кряхтя, поднялся с лавки, задул свечу и отдернул занавески. Оказывается, наступило утро.
– Я ведь не проспала целые сутки? – пробормотала Настя. Не то чтобы она куда-то торопилась, просто всегда неприятно, когда теряешь всякий контроль над течением времени. Контроль над течением времени. Ха.
– Нет, – утешил ее Альфред. – На шамом деле ты шпала вшего пару чашов.
– Пару часов?
– Ага. Это хорошо. Надо было отдохнуть. И еще подкрепитша. Шкажу, чтобы нам принешли жавтрак, – Альфред многозначительно подмигнул и вышел из комнаты. Настя воспользовалась этим моментом, чтобы вытащить из-под лавки свою сумку, найти там косметичку и посмотреть себе самой в глаза. Зрелище было не то чтобы душераздирающее, тем не менее Насте захотелось ощупать себя, проверить, на месте ли руки и ноги и вообще тот ли она самый человек, которым была до прошлой ночи, ибо взгляд в зеркало наводил на мысли тревожные…
А вообще тот факт, что сумка была с ней, мирно лежала под лавкой и содержала в себе все вещи, которые в нее и были положены хозяйкой, – это обнадеживало. Это доказывало, что кто бы и как бы ни вытаскивал Настю с кладбища, делалось это спокойно, безо всякой спешки. Сумок на поле боя не бросали.
Потом вернулся Альфред, а вместе с ним пришел Карл, и тогда до Насти наконец дошло, что она находится не где-нибудь, а в пивном подвале «Альфред», то есть не в самом подвале, а в комнате самого Альфреда, которая находилась на уровне второго этажа. Карл приветливо улыбнулся, ничуть не удивляясь Настиному присутствию в этой комнате, как будто все так и должно было быть. Альфред что-то говорил ему по-чешски, Карл согласно кивал и раскладывал на столе тарелки, которые принес на большом круглом подносе.
– Жавтрак, – торжественно Альфред.
– Это? – уточнила Настя.
– Ага.
– Это не завтрак. Это…
Когда Настя подрабатывала в бутике женской одежды и однажды нежданно-негаданно нарвалась на премию от хозяйки, то вместе с девчонками из соседних бутиков закатила, что называется, «пир на весь мир». И на большую часть этой самой премии. Так вот, этот пир был бледной тенью того, что Альфред именовал завтраком.
– Ешли это не жавтрак, то что тогда жавтрак?
Вопрос звучал несколько философски, однако Настя постаралась ответить в меру своих возможностей:
– Завтрак – это йогурт… Или хлопья. Или…
Альфред схватился за голову, укоризненно посмотрел на Настю и сказал:
– Ну и как ты пошле такого жавтрака шобираешься править миром? Хлопья… – Он дернул головой, как будто находился с хлопьями в состоянии многолетнего вооруженного конфликта.
– Я не собираюсь править миром, – сказала Настя. – Вы обознались.
– Невешта Дениша Андершона, – Альфред ткнул в нее пальцем с твердокаменной уверенностью.
– Не совсем так. Не совсем невеста, и вообще, мы… Мы потеряли друг друга…
– Найдете, – так же уверенно сказал Альфред и подвинул Насте табурет. Чтобы не продолжать разговоры о своих отношениях с Денисом и о своем нежелании править этим миром, Настя торопливо уселась за стол, обвела обреченным взглядом плотно составленные блюда и принялась за дело. Это было именно дело, работа, потому что назвать это завтраком язык у Насти не поворачивался. В то давнее-давнее беззаботное время, когда она была всего лишь студенткой и не имела никаких отношений с династией Андерсонов, завтрак обычно имел форму пакета с чипсами, которые Настя успевала купить у троллейбусной остановки и съесть по пути в университет. Второй завтрак обычно состоял из кофе в пластиковом стакане и маленькой булочки, причем и то и другое надо было употребить в течение десятиминутного перерыва между парами, так что второй завтрак имел побочные эффекты в виде обожженного языка, а вкус булки Настя так ни разу и не сумела прочувствовать.
Имея такой опыт, довольно сложно справиться с завтраком, который состоит из нескольких жареных шпикачек, яичницы-глазуньи, карлсбадского рулета, вареной картошки под сметаной, кислой капусты, белого поджаренного хлеба, желтого сыра с крупными дырками, булочек с мармеладной начинкой, миндальных печений и еще нескольких блюд, до которых Настя просто не дотянулась.
Ее аппетит был утолен за первые две минуты так называемого завтрака, а все, что было потом, делалось в знак уважения к гостеприимному хозяину; но при этом Настя посчитала, что у всего есть разумные пределы и что дань уважения и самоубийство посредством обжорства – далеко не одно и то же.
– У короля Утера так не кормят? – довольно спросил Альфред.
– Нет, – замотала головой Настя, подумав, что, если бы в Лионее так издевались над людьми, она бы сбежала на второй день. Если смогла бы унести ноги.
– Это хорошо, – сделал вывод Альфред и закашлялся. Несмотря на его философские рассуждения о пользе пребывания в холодной земляной яме, на здоровье Альфреда последние недели сказались не лучшим образом. Впрочем, наверное, могло быть и хуже; во всяком случае, пока Альфред кашлял, пил какие-то травяные чаи и носил много теплых вещей, хотя в доме было не холодно.
Отделавшись от очередного приступа кашля, Альфред посмотрел на Настю:
– Король Утер любит тебя.
– Нет, он… Он хорошо относится. Хорошо относился… – поправилась она, и к этой поправке следовало еще добавить: «Пока я не сбежала».
– А этого балбеша не любит, – сказал Альфред.
– Какого балбеса?
– Того шамого, – с хитрой полуулыбкой произнес Альфред. – Ка-Щи. Который теперь нажывает шебя Иннокентием. Этого балбеша Андершоны никогда не любили. Как это говоритша? Жаножа в жаднице.
Настя неопределенно покачала головой, как бы говоря, что отчасти она разделяет такое мнение насчет Иннокентия, но в то же время…
Тут она вспомнила прошлую ночь. Вспомнила, как машина, забивающая гвозди, прибила Иннокентия к земле.
– А он?.. С ним все в порядке?
– Наверное.
– То есть как – наверное? А где он? Можно мне с ним переговорить? – Сквозь сытую тяжесть разума Настя все-таки вытащила эти вопросы, а вместе с ним главный – а что, собственно говоря, случилось на кладбище, после того как она грохнулась наземь и потеряла сознание? Кто победил, кто проиграл? Кто вытащил Альфреда из могилы? Куда делись Сахнович и его блондинистые компаньоны? И что это за вопли слышались Насте, когда она, придавленная какой-то тушей, валялась на земле? Или это уже были ее ночные кошмары?
– Он уехал, – сказал Альфред. – Шкажал, что у него важные дела.
– Уехал? – Настя удивилась и даже не сразу поверила услышанному. За последние несколько недель она привыкла, что Иннокентий все время рядом; она воспринимала его присутствие как гарантию того, что рано или поздно все наладится и она попадет домой… Теперь ей пришлось вспомнить, что у Иннокентия была тысячелетняя жизнь до нее и будет тысячелетняя жизнь после нее, так что история маленького путешествия из Лионеи в Прагу в компании с какой-то там Настей… Эта история очень скоро будет забыта Иннокентием, вероятно, он уже стал забывать ее, отправившись по каким-то своим делам и сбросив Настю на руки Альфреду как лишнюю обузу.
А ей почему-то стало обидно и грустно.
Альфред, вероятно, почувствовал смену в Настином настроении и попытался – не слишком изящно – его исправить. Он сделал значительное лицо, запустил руку в карман своего шерстяного жилета и извлек оттуда пачку денег.
– Это тебе, – сказал Альфред. – Иннокентий передал.
Настя промычала что-то невнятное и быстро взяла деньги, потому что теперь, по отбытии Иннокентия, деньги оставались ее единственным союзником, как ни грустно это звучало.
Грусть, вероятно, отразилась и на ее лице, так что Альфреду пришлось нагнуться и вытащить откуда-то пыльную бутылку без этикетки.
– Жа то, чтобы вше хорошо кончилош, – сказал он, плеснув немного в Настану кружку и значительно больше – в свою.
– Хорошо кончилось? – переспросила она. – Разве такое бывает?
И, не дожидаясь ответа, выпила из кружки что-то несомненно алкогольное, пахнущее сладкими яблоками, мягко просочившееся в кровь и деликатно постучавшееся в Настино сердце с утешительной вестью, что все и вправду кончилось хорошо; по крайней мере, для нее, Насти; по крайней мере, по состоянию на сегодняшнее утро.
Альфред тоже осушил свою кружку, закусил хрустящей корочкой белого хлеба и стал неторопливо объяснять, почему он считает, будто все закончилось настолько хорошо, что за это стоит непременно выпить даже в столь ранний час. Настя поначалу слушала его внимательно, а потом ей стало жарко, и она стала думать о достоинствах в меру прохладного душа, а потом ей стало еще и лениво, и она стала думать о преимуществах долгого беззаботного сна, после которого прохладный душ будет даже еще более уместен…
Но все-таки кое-что из слов Альфреда она поняла. Прошлой ночью Альфред сидел в могиле на старом еврейском кладбище, и это была уже не первая и даже не двадцать первая ночь, которую он проводил таким образом. В могиле было довольно мерзко, так что Альфред очень обрадовался, когда кто-то сдвинул плиту и сбросил вниз веревку. Без веревки выбраться было невозможно, ибо могила почему-то была очень глубокой, метров десять или около того. Альфред вылез наружу и обнаружил, что другой конец веревки привязан к дереву, а неподалеку от дерева сидит Иннокентий и выковыривает из себя пули. Альфред очень обрадовался, что старый знакомый решил прийти ему на помощь, и даже когда Иннокентий напомнил про долг, Альфред все равно был рад, потому что лучше отдать долг старому знакомому, чем сидеть в яме по милости совсем незнакомых типов, которые к тому же бьют тебя ногами по лицу и требуют отдать вещи, на которые совершенно не имеют права.
Потом Альфред вместе с Иннокентием прогулялись по кладбищу, и Альфред был несколько удивлен, что помимо тел, захороненных по всем канонам иудейской веры, здесь еще находились несколько тел непогребенных, причем достаточно свежих и скорее всего неиудейского происхождения. Иннокентий не стал вдаваться в объяснения, упомянув лишь, что это «плохие люди». Он поспешно вывел Альфреда с кладбища и усадил его в машину, где на заднем сиденье сидела какая-то девушка.
– Это была ты, – пояснил Альфред. – Ты шпала.
Настя согласно кивнула. Шпала так шпала. Приходилось привыкать к тому, что твои тело и сознание, словно утомленные браком супруги, иногда решают попутешествовать отдельно друг от друга.
Иннокентий сел на переднее сиденье, а вел машину какой-то нервный мужчина. Альфред неодобрительно высказался о его стиле вождения – если бы дело происходило не на пустынных ночных улицах, добром бы это не кончилось. К тому же машина оказалась угнанной, и по этой причине им пришлось бросить транспортное средство за квартал до Альфредова заведения. Иннокентий и нервничающий мужчина о чем-то переговорили, после чего этот усатый тип с криминальными наклонностями поспешно скрылся в ночи. Девушку Иннокентий нес на руках до самого пивного подвальчика, где их уже поджидал Карл.
– Потом я отдал ему деньги, и он ушел, – сказал Альфред, разводя руками, что, наверное, означало – финал истории не идеален, но другого у меня нет. Тем не менее Настя спросила:
– И все?
– И вше, – Альфред задумался и добавил: – Мы немного пошпорили. О деньгах.
– Мхм, – сказала Настя, не зная, как относиться у услышанному.
– Шложно было пошчитать, школько я ему должен, – пояснил Альфред. – Теперь в ходу евро, тогда были гульдены. Или талеры. Или еще что-то.
– Тогда?
– Давно.
– А-а…
Настю к этому моменту интересовали совсем не обменные курсы валют, а то, как бы, не обижая хозяина, выползти из-за стола, добраться до лавки, рухнуть на нее и погрузиться в глубокий сон.
Между тем Альфред обеспокоенно стиснул зубами свою трубку – его, кажется, интересовали вещи посерьезнее.
– Наштя, – сказал он. – Иннокентий говорил тебе про меня? Что он говорил?
Настя с трудом отвела взгляд от желанной лавки, посмотрела на Альфреда, вспомнила, кто это такой, и нехотя проговорила, будто отделываясь от назойливого ухажера:
– Да так, всякое…
– Например?
– Что денег ты ему должен, – сказала Настя и зевнула. – И что…
– Да?
– Много денег.
– И вше?
– Деньги, – решительно сказала Настя и встала из-за стола. – Вот все, что ему было нужно. А мне…
Она легла на лавку, свернулась калачиком, закрыла глаза и тихо-тихо – как ей казалось – заурчала от удовольствия. Альфред смотрел, как девушка засыпает, и думал о чем-то своем.
Судя по выражению его лица, это были не самые приятные мысли.

 

Я провела у Альфреда три дня, и больше всего это напоминалолетние каникулы у дедушки, которого у меня никогда не было. Альфред чрезвычайно заботился омоем питании, так что на третий день мои испытанные джинсы вероломно стали жать в талии. Альфред вел со мной долгие рассудительные беседы, точнее, он пытался вести со мной беседы. Я же была неважным собеседником, ибо понимала примерно процентов шестьдесят из сказанного им; причем не из-за дефектов Альфредовой дикции, а из-за того, что Альфред слегка переоценивал мои умственные способности.
Мы сидели на небольшом балкончике и смотрели на Прагу, попивая то кофе, а то и более крепкие напитки, в зависимости от времени суток. Поначалу я немного нервничала, потому что не представляла, как буду добираться домой – с деньгами, но без документов, да еще подозревая в каждом встречном то ли людей Смайли, то ли нелюдей, с которыми был связан Покровский.
Оказалось, что все эти мои треволнения решаются чрезвычайно просто – нужно было просто высказать их вслух в присутствии Альфреда.
– Вше будет хорошо, – уверенно сказал он и пододвинул мне тарелку с пирожными.
И действительно, все вышло хорошо – то есть не вообще, не в глобальном масштабе, а в тех пределах, за которые Альфред взял на себя ответственность. К сожалению, Альфред брался контролировать ход вещей в очень узких рамках: билеты, визы, документы, машина в аэропорт, мобильный телефон с забитым в память номером «на вшакий шлучай».
Когда я стала благодарить его, он отмахнулся, хотя где-то в зарослях его седой бороды появилась довольная улыбка.
– Должен был что-то шделать для тебя, – пояснил он, грызя свою трубку. – Потому что Иннокентий попрошил. Потому что ты шбежала из Лионеи.
С Иннокентием все было понятно, а вот насчет Лионеи…
– Именно потому что сбежала?
Альфред молча кивнул.
– Так вы не любите Андерсонов?
Альфред задумался.
– Их было шлишком много, – сказал он наконец. – Чтобы можно было их вшех шкопом любить. Или не любить. Нынешний… Утер, так? Он вроде ничего, но были и другие… Хуже.
Это была достаточно длинная фраза, так что он отхлебнул яблочного сидра, подумал и только потом выдал продолжение:
– Тем более что рядом ш Андершонами хватает вшяких-ражных… Вше хотят быть поближе к королю. А ешли вдруг кто-то не хочет… – кивок в мою сторону. – Это уже кое-что. Это хорошо.
– Иногда я думаю, что сглупила. Поддалась панике, – призналась я.
– Или пришлушалашь к интуиции. Что тебе не понравилошь в Лионее?
– То, что для меня там уже было заготовлено место, будто я кирпичик в стене. И никто меня не спросил, нравится мне это место или нет. А еще… Там было слишком много всякого странного. Двенадцать Великих старых рас – это слишком много для меня, потому что в школе нам рассказывали про обезьян и про дельфинов как про самые разумные существа после человека, а вот двенадцати Великих старых рас в школьной программе не было. И ладно, если просто слышишь или читаешь про это, но когда видишь их вот так, как вас… Когда они говорят с тобой или трогают тебя… – Я поежилась. – Это не то чтобы противно, но…
– Непривычно, – предложил свое слово Альфред.
– Да. Слишком много новых впечатлений. Оборотни, вампиры, великаны, гномы…
– Четыре.
– Что? – не поняла я.
– Ты нажвала четыре рашы.
– Да, и что?
– Двенадцать Великих штарых раш, – произнес Альфред, и я уловила чуть заметную иронию в его словах; осталось непонятным, в чей огород брошен камушек – мой, семьи Андерсонов или кого-то еще, так что я предпочла пропустить эту реплику мимо ушей.
Я же говорю, Альфред слегка переоценивал мои умственные способности.

 

Настя готовилась ехать в аэропорт, складывала вещи в новую дорожную сумку, когда в комнату без стука вошел Карл. Это настолько расходилось с его обычными деликатными манерами, что Настя на миг потеряла дар речи. Карл жестом показал, что в таком состоянии ей и надлежит оставаться; он быстро сгреб все Настины вещи и бросил их на лавку, потом велел и Насте улечься на лавку, причем лицо его в этот момент было настолько встревоженным и умоляющим одновременно, что Настя не стала пререкаться. Едва она вытянулась на лавке, как помощник Альфреда нажал на какую-то половицу, лавка вздрогнула и въехала в открывшуюся нишу; затем стена опустилась, и Настя оказалась в полной темноте.
«Наверное, именно это и называется застенок, – подумала Настя, обнаружив, что не может выпрямиться из-за низко нависающего потолка. Вторая мысль была не менее оптимистичной: «Если меня засунули в этот застенок до конца жизни, тогда… Тогда зря я послушалась Карла».
Однако тут ее размышления о собственной горькой судьбе закончились, потому что открылась дверь, и в комнату вошли двое. Даже не слыша голоса, по шаркающей походке, Настя опознала в одном из вошедших Альфреда.
Второго она идентифицировала по первым же словам.
– По штаканчику? – предложил Альфред.
– Молока, если не сложно, – ответил Смайли.

 

7

 

– Вкусное молоко, – сказал Смайли.
– Моя яблочная наштойка лучше, – ответил Альфред.
– Я на работе. Неподходящее время для дегустации самогона.
– Вшегда можно найти время, – начал Альфред, но Смайли оборвал его:
– Тебе не холодно? Еще не лето, а окно – настежь…
Насколько Настя помнила, окно в комнате не было распахнутым настежь, оно было закрытым; значит, кто-то его открыл уже после того, как Настя переместилась в застенок, и значит, для этого были какие-то основания…
– Мне нормально, – сказал Альфред. – Шпашибо жа жаботу.
– Я все-таки прикрою окно. Вот так…. Хм. Странно.
– Что?
– Пахнет духами. И вообще… Пахнет женщиной.
– Хороший жапах, – ничуть не смутился Альфред. – Бывают хуже. У меня работает пять женщин: Анна, Хелена, Клара… Иногда они бывают ждеш.
– Разумеется, – вздохнул Смайли. – Имеешь право на маленькие радости. Особенно после твоих недавних больших неприятностей.
– Было, – согласился Альфред. – И прошло.
– Такие вещи сами собой не проходят. Я слышал, тебе помогли.
– Мир не беж добрых людей.
– Я слышал, там была девушка.
– Может быть.
– Я волнуюсь за нее, Альфред. И не только я. Король Утер волнуется за нее.
– Король Утер не в том вожраште, чтобы переживать иж-жа девушек.
– Это невеста его сына, Альфред, хотя, сдается мне, ты это и без меня знаешь…
– Роберт! – Альфред неожиданно рявкнул, и Настя в своем темном застенке вздрогнула. Как отреагировал Смайли, ей не было видно. – Роберт, – повторил Альфред уже спокойнее и даже немного виновато, словно стыдясь прорвавшихся эмоций. – Что я точно жнаю, так это то, что ты шлишком долго крутишься при королевшком дворе. Ты жабыл, как жадают вопрошы напрямик.
– Нет, не забыл, – голос Смайли звучал совершенно невозмутимо. – И я обязательно задам тебе вопрос напрямик.
– Шпрашивай! – раздраженно бросил Альфред.
– Альфред, может быть, ты слишком долго наслаждаешься покоем и уютом в этом милом доме, в этом милом городе, с пятью милыми помощницами? Может быть, ты забыл, кто помог тебе так хорошо устроиться?
– Это был не ты.
– Нет, не я. Король Утер Андерсон. Я прав?
– И это шовшем не жначит…
– Я прав?
– Нет.
– Как это? – удивился Смайли.
– Вот так! – Судя по голосу, Альфред снова закипал, и Насте почему-то представился старый ржавый котел, в котором варится похлебка; как этот котел начинает дрожать, трястись все больше и больше, а потом трескается, и похлебка выливается на пол, разлетается вокруг горячими жирными брызгами…
– Ешли ты думаешь, что король Утер купил меня вмеште ш тапочками…
– Никто не претендует на твои тапочки, Альфред. Я говорю про небольшое одолжение. Король Утер помог тебе в трудные времена. Сейчас трудные времена у Андерсонов, так почему бы…
– Трудные времена? Ха! – Альфред заговорил с саркастическими интонациями, причем это был настоящий, выдержанный и настоянный на травах сарказм, шедший от всего сердца. – Что вы нажываете трудными временами?! У королевшкой шобачки жаболел живот?! Почитай Черную книгу Иерихона, Роберт, и ты ужнаешь, что такое трудные времена.
– Я читал Черную книгу, Альфред.
– Жначит, плохо читал!
– Король потерял сына, Альфред.
– Это штарая иштория, Роберт, у короля было время вытереть шлежы…
– Второго сына. Дэнниса.
– Хм, – сказал Альфред, как бы раздумывая, умерить ему свой сарказм или же поддать жару. – Ну что же, у него оштались дочери. Тоже хорошо.
– Он попал к Горгонам, – продолжал размеренно говорить Смайли. – И теперь они ставят королю Утеру условия. Причем свои послания они передают через Люциуса.
– Люшиуш! – не выдержал Альфред. – Куда уж беж него!
– И, как ты понимаешь, все это очень нехарактерно для Горгон. Предел их мечтаний – забиться в какой-нибудь темный уголок и нападать на одиноких туристов. Когда они начинают писать ультиматумы королю, поневоле задумаешься – может быть, дело не в Горгонах? Может быть, кто-то управляет ими? Может быть, это часть какого-то большого плана?
– Меня шпрашиваешь?
– А разве тут есть еще кто-то? – бесстрастно осведомился Смайли.
– Нет, никого тут нет, – поспешно ответил Альфред. – И мой ответ: нет, это не чашть большого плана. Это прошто Горгоны.
– Я так не думаю.
– Правильно, потому что ты цепной пес Андершонов. Ты лаешь на вше подряд. Ты вежде видишь угрожу королю Утеру. Шибирский оборотень завоет на луну – ты уже бьешь тревогу, африканский кровошощ грохнетша ш пальмы – и ты уже жовешь к оружию! Как будто ваша Лионея – крепошть, держащая оборону против вшеленшкого зла, будто вы – центр мирождания!
– Разве нет?
Альфред рассмеялся, хрипло, громко и зло.
– Нет, Роберт, и об этом все жнают, кроме короля Утера. Ему прошто забыли шказать. Мир ценит шилу, Роберт, а где она у Андершонов? Где ядерные боеголовки? Где шпутники шо вшякими лазерами-шмазерами? Нет, у Андершонов только пара шотен королевшких гвардейцев, у которых на жнамени штоит напитать «Курам на шмех!». И это удержит мир от каташтрофы?
– Помимо гвардейцев, Альфред, у Андерсонов есть репутация. И знаешь, до сих пор это удерживало мир от катастрофы.
– Ражве? – спросил Альфред, и наступила тишина. Настя вслушивалась в нее, пытаясь понять, что происходит за стеной, но из вентиляционного отверстия лилось лишь черное безмолвие, в котором растворились и Смайли, и Альфред. Тем не менее в комнате что-то случилось, Настя чувствовала это кожей, как будто бы сквозь щели в стене проникало нечто вроде излучения, рожденного столкновением слов или взглядов Смайли и Альфреда.
– Еще молока?
– Сам налью.
По крайней мере, они не придушили друг друга. Смайли, вероятно, пил молоко, когда Альфред снова заговорил:
– Ваша шхема работала двешти лет нажад, тришта лет нажад… Но теперь? Ешли вдруг жавтра Лионея ишчежнет или династия прерветша, кто это жаметит, кроме тебя и двухшот бежработных гвардейцев?
– Все заметят, Альфред, потому что некому будет удерживать земные расы от взаимного смертоубийства.
– Нет, Роберт, их удержит от шмертоубийштва одна проштая мышль. Только у одной рашы, у людей, ешть ядерное оружие. И они – шамая многочишленная раша. Если кто-то другой вшерьеж жаикнетшя о переделе Жемли и даже перештупит череж труп короля Лионеи, это ничего не ижменит. Люди нажмут кнопку, и на Жемле прошто штанет на одну-две раши меньше. Жапомни, ваша Лионея – это мужей, это анахронижм, она никому не нужна, ее никто не боитшя и никто не ненавидит, ражве что…
– Договаривай.
– Единштвенное из живущих шущештв, которое могло бы мечтать о превращении Лионеи в руины, об ишпепелении ее небешным огнем… – Альфред закашлялся. – Вот оно, Роберт, прямо перед тобой. А пошмотри мне в глажа – ты видишь там пылающий огонь мщения? Нет? Жначит, ты можешь ушпокоитьшя, ехать в швою Лионею, выпить там теплого молока и лечь шпать.
Снова наступила тишина, а потом Настя услышала, как пустой стакан встал донышком на стол.
– Да, – невозмутимо проговорил затем Смайли. – Хорошая штука, эта твоя яблочная настойка. С одной кружки тебя развело на целую речь в день святого Криспина.
– Во-первых, это не первая моя кружка жа сегодня. Во-вторых, ты хотел мне жадать прямой вопрош, – напомнил Альфред, прокашлявшись.
– Ах да… Можно мне вон то печенье?
– Это и ешть твой прямой вопрош?
– Не совсем. Вопрос у меня вот какой – кто были те существа, что похитили тебя?
– Люди. Прошто люди. Потомки Томаша Андершона. И шамки оборотня, как мне иногда кажетша.
– И чего они хотели?
– Мою коллекцию.
– И ты…
– Даже не жадумывалшя.
– А потом тебя вытащили. И там была девушка.
– Не волнуйша нашчет девушки. Ш ней вше будет хорошо.
– Ка-Щи не самая подходящая компания…
– Они больше не вмеште.
Настя закусила ладонь, чтобы удержаться от возмущенного выкрика: «Что это значит – больше не вместе? Мы никогда и не были вместе, он просто помог мне добраться до Праги, и все! Как кому-то в голову могла прийти мысль, что я и этот престарелый бабник… То есть женоненавистник… То есть…»
С Иннокентием все всегда было так сложно. Между тем за стеной продолжался разговор.
– Роберт, почему бы тебе не оштавить девушку в покое? Не вше девушки шожданы для больших королевских дел…
– Я могу оставить ее в покое. Но есть другие, гораздо хуже. Они не оставят ее в покое.
– То ешть ты ее ангел-хранитель?
– Не надо про ангелов…
– Ха! – Альфред закашлялся, а потом с плохо скрываемым удовлетворением сказал: – Ты говоришь прямо как я в молодые годы…
– Есть причины, – вздохнул Смайли.
– У него опять… – последовала многозначительная пауза. – Грандиожный план?
– Может быть. Я ведь не могу залезть к нему в голову и подсмотреть, это он может залезть в мою… Знаешь, пожалуй, я перечитаю Черную книгу Иерихона. На всякий случай.
– Хуже от этого не будет, но, Роберт, это вшего лишь книга. Мир меняетша так быштро, что никакие книги не ушпевают за ним.
– И не только книги, – сказал Смайли. – Что ж, спасибо за молоко. Рад был увидеть тебя живым и здоровым. Более или менее здоровым.
– Для моих лет я ждоров более или более, Роберт.
Настя ждала, что хлопнет дверь, сигнализируя об отбытии начальника королевской службы безопасности, но этого не происходило. Настя напряженно слушала тишину, и наконец в этой тишине Альфред хрипло спросил:
– Что-то еще?
– Вообще-то у меня был к тебе другой вопрос. Не тот, который я задал.
Альфред молчал.
– Я не знаю, кому еще я могу его задать, Альфред.
– Королю? – предположил Альфред.
– Нет, для него это будет… слишком.
– Фишеру?
– Я не настолько ему доверяю…
– Это плохо.
– Я знаю.
– Твой вопрош?
– Альфред, ты сказал, что даже если Андерсонов не будет, то одна простая мысль удержит двенадцать Великих рас от нарушения договора и от смертоубийства. У людей есть такое оружие, какого нет у остальных.
– Штрах работает лучше, чем верношть традициям.
– А если у какой-то расы появится оружие, с которым…
– Ты имеешь в виду, ешли водяные украдут ядерную боеголовку?
– Нет, я имею в виду другое оружие. Совсем другое.
– И откуда оно возьметша?
– Из старых запасов, Альфред.
– Таблетки от паранойи, Роберт, три ража в день пошле еды. Лионея ведь штоит на меште, так?
– Стоит.
– Тогда какие еще штарые запашы?
– Твоя коллекция, Альфред. Зачем кому-то охотиться за твоей коллекцией?
– Потому что она штоит много денег. Для людей это очень вешкая причина.
– Или потому что, поработав с твоей коллекцией, можно получить кое-какую информацию.
– Шерьежно?
– Были и другие случаи. Кто-то собирает артефакты Темных времен, препарирует трупы мутантов, охотится на всяких странных тварей типа Горгон…
– И что в этом нового? Кто-то пытаетшя понять, как был шождан мир. Ученые, так, по-моему, называются шущества, жанимающиеся подобными делами.
– Ученые выбили тебе зубы?
– Значит, это были бежумные ученые. Шерьежно, Роберт, чтобы иж моей коллекции нацедить информацию для вошшождания того оружия… На это не хватит жижни.
– А если это продолжается уже больше одной жизни? А мы спохватились только сейчас?
– Ох, Роберт, Роберт, – вздохнул Альфред. – Ты хочешь, чтобы я утешил тебя, как отец утешает ребенка? Чтобы я шказал, что штрахи твои бешпочвенны? Что это только плохой шон? Или ты хочешь ушлышать, что я дейштвительно думаю?
Смайли молчал.
– Это не будет ни одна из великих штарых раш. Они шидят за одним штолом ш королем Утером, и нет такой причины, которая бы жаштавила их пилить шук, на которым вше вы шидите. Ешли у них ешть голова на плечах, они понимают, что вше могло быть и хуже, так что они не будут рашкачивать лодку… Это будет кто-то, кого нет за штолом Большого Шовета.
– Полукровки. Мутанты.
– Кто-то из них. Чишлом побольше, чем Горгоны, поумнее, чем водяные твари… Но жубы мне, между прочим, выбили вше-таки люди.
– Им за это досталось.
– Да, только хотел бы я жнать, кто именно поотрывал им головы. Кому пошлать бутылочку яблочной наштойки.
– Разве не Ка-Щи…
– Ка-Щи был как решето, когда я выбралшя наверх. Живой, но шлабый. Он был не в шоштоянии воевать ш моими «бежумными учеными». Я даже думаю, что и шнять плиту ш моей могилы ему было не по шилам. Кто-то другой там был, Роберт.
– Другой?
– Да, – вздохнул Альфред. – Штранные вещи творятша не только в Лионее.

 

Странные вещи творились повсюду; но прикол в том, что вещи воспринимаются как странные, только если они непривычны и редки. Когда те же самые вещи происходят сплошь и рядом каждый день, они уже больше не являются странными. Они становятся обычными. Они становятся новой реальностью, которая обвивается вокруг вас как питон, чтобы накрепко стиснуть и таким образом довести до вашего сведения простую истину: теперь все будет иначе.
А нравится вам новый расклад вещей или нет – кому какое дело? Когда строят многополосное шоссе, никто не спрашивает мнения муравьев, при том что целью строительства шоссе вовсе не является уничтожение муравьев как вида.
Но у нас тут немножко другая ситуация.

 

Альфред сидел, прислонившись к стене, выставив вперед ноги в экстравагантных тапочках с загнутыми носами и напевая какую-то зануывную мелодию.
– Нежданный гошть, – сказал он Насте. – Хуже шамки оборотня. Но таких гоштей, как Шмайли, не прогоняют.
– Ага, – сказала Настя. Она уже опаздывала в аэропорт, но это обстоятельство почему-то совершенно ее не заботило. Как будто существовали дела и поважнее.
– Ты ведь ничего не шлышала? – спросил Альфред.
– Я все слышала.
– Ты ведь ничего не поняла?
– М-м-м…
– Не опождай в аэропорт.
Она кивнула, затолкала в сумку остатки вещей, проверила документы, застегнула замки…
– Что? – спросил Альфред.
– Иннокентий кое-что сказал мне про вас.
– Что?
– Он сказал, что вы постепенно превратились из человека в швейцарского гнома.
– Шукин шын, – беззлобно отреагировал Альфред. – Оторвать бы ему голову за такие шлова, да только какой от этого прок…
– Но я думаю, что на самом деле вы не человек и не швейцарский гном.
– А ты видела когда-нибудь швейцаршкого гнома?
– Нет.
– Тогда откуда тебе жнать?
– Я догадываюсь.
– Умная девочка.
– Нет, – вздохнула Настя. – К сожалению, нет.
Она подхватила сумку и застыла, не зная, как прощаться с Альфредом – пожать руку, поцеловать в лоб, просто помахать рукой…
– Ешли что, – сказал Альфред, – ты знаешь, где меня найти. Я всегда ждешь. Ешли только не на кладбище. – Он улыбнулся, Настя тоже улыбнулась, протянула руку, но не для того чтобы коснуться Альфреда, а всего лишь чтобы помахать. Пока так.
Он тоже махнул широкой морщинистой ладонью, а потом почесал в затылке и медленно стянул шерстяную шапочку, которая обычно пряталась на затылке, среди седых всклокоченных волос.
– Не человек, – сказал он гордо. – Но уж и не швейцаршкий гном.
Назад: ИНТЕРЛЮДИЯ НОМЕР ТРИ
Дальше: ИНТЕРЛЮДИЯ НОМЕР ЧЕТЫРЕ