19
Кривые линии
«МАЛКОЛЬМ „МЕДВЕДЬ“ ДЖОНСОН, уже долгое время занимающий должность телохранителя певицы Бонни Рэй Шелби, стал жертвой угонщиков машины. Это произошло вчера на заправочной станции между Сент-Луисом, штат Миссури, и Нэшвиллом, штат Теннесси. Сообщается, что Джонсон был без сознания, когда бригада скорой помощи и полиция прибыли на место преступления. Бумажник и телефон потерпевшего были украдены вместе с его машиной, что затруднило процедуру установления личности, но полиция подтвердила, что это действительно Малкольм Джонсон. В него выстрелили с небольшого расстояния, и сейчас он находится в больнице в критическом состоянии. О свидетелях и уликах, которые могли бы помочь следователям выяснить, кто совершил это жестокое нападение, пока не сообщается. Полиция не дает больше никаких комментариев.
Есть основания полагать, что примерно в это же время Бонни Рэй Шелби в сопровождении бывшего заключенного Инфинити Джеймса Клайда также находилась в Сент-Луисе. Высказываются предположения, что там же могла состояться встреча звезды с ее телохранителем, закончившаяся ссорой. В данный момент полиция все еще не может однозначно утверждать, удерживают ли мисс Шелби против ее воли. Однако сложно не заметить сходство между нападением на мистера Джонсона и другим преступлением Инфинити Джеймса Клайда. Клайд совершил вооруженное ограбление магазина в Бостоне в две тысячи шестом году и провел пять лет в тюрьме. В результате нападения один человек погиб, еще один серьезно пострадал».
∞
Одеяло, на котором они лежали, на самом деле было расстегнутым спальником, который им удалось купить утром. Еще один такой же валялся неподалеку, все еще запакованный. Холодно не было, но солнце уже клонилось к горизонту, а после заката температура понизится. Финн подумывал о том, чтобы укрыть лежавшую рядом Бонни, которая, как всегда, уткнулась в него, будто прячась от чего-то. Но он не хотел, чтобы их приняли за бродяг, а потому решил подождать.
Они остановились километрах в ста от Альбукерке, Нью-Мексико, в маленьком городке, который гордо называл себя лучшим местом на Земле, что вовсе не делало чести планете.
Отыскав городской парк, они припарковали машину Медведя таким образом, чтобы не было видно номеров. Финн сомневался, что полиция станет гоняться за ними по всему юго-западу, но в то же время не удивился бы, если бы из-за угла вдруг выскочила бригада техасских рейнджеров. От этого путешествия можно было ожидать чего угодно. Они расстелили одеяло в дальнем уголке парка под низкорослыми соснами, подальше от детской площадки и пустого бейсбольного поля, и накинулись на еду, купленную в «Волмарте».
Перекусив, Бонни свернулась в клубок, сонная и довольная, а Финн принялся гладить ее по голове. Ему физически необходимо было к ней прикасаться, пусть даже так, перебирая пальцами ее волосы. Бонни дышала все ровнее, и в какой-то момент Финн понял, что она наконец поддалась усталости, которую он увидел в ее глазах еще тогда, стоя на балках огромного моста. Казалось, с тех пор прошло полжизни. Но нет. Всего неделя.
Примерно за полчаса до этого Финн заметил мужчину с двумя маленьким детьми, девочкой и мальчиком. Они прошли мимо, и теперь отец катал детей на качелях в противоположном уголке парка. Он наверняка заметил Финна и Бонни, но не смотрел на них. Все его внимание было приковано к детям.
Неподалеку два мальчика – братья, судя по тому, как они то и дело ссорились, – бросали друг другу бейсбольный мяч. Один из них, старший и более спортивный, сопровождал каждый пас комментариями и советами. Младший же постоянно отвлекался, будто вокруг были вещи поинтереснее.
– Лови, Финн! Ну же, чувак, повнимательнее, – зазвенел в голове у него голос Фиша, сливаясь с голосами мальчишек, спорящих неподалеку. – Поберегись! – крикнул он.
Финн, не шевелясь, тупо уставился на летящий в его сторону мяч. В последнюю секунду он все же поднял руку, и мяч стукнулся о рукавицу точно в районе ладони, словно до этого Финн просто дурачил брата.
– Ну и где ты был? – проворчал Фиш.
– Задумался о параболах, – ответил Финн, все еще размышляя о кривой, по которой прошел мяч, когда Фиш подбросил его высоко в воздух. Мяч медленно взлетел, а потом с нарастающей скоростью понесся обратно к земле.
– О-о, чувак. Ты прям как отец. Мало того что у него голова забита этой ерундой, так теперь и ты туда же?
– Ничего не могу с этим поделать, Фиш, – честно признался Финн. – Они повсюду. – Он бросил мяч как можно выше, и брат приготовился принять подачу, точно определив точку приземления.
Кривые линии. Они действительно были повсюду. Финн растянулся на спальном мешке, подперев голову рукой, то погружаясь в воспоминания о брате, то вновь возвращаясь в настоящее, к девушке, которая лежала рядом. Изгиб ее бедер – тоже кривая – привлек его внимание точно так же, как когда-то полет мяча, заставляя шестеренки в мозгу закрутиться и унося его в мир математических построений. Финн вспомнил, что недавно задал Бонни примерно тот же вопрос, с которым обратился к нему брат: «Где ты был?» Наверное, Фиш чувствовал что-то похожее, когда Финн уходил в глубь себя. «Где ты? Почему мне нельзя с тобой?»
Финн провел рукой по щеке Бонни. Это тоже кривая. Плавный изгиб, квадратное уравнение, которое так легко решить.
– Кривая – это лишь совокупность бесконечно малых прямых, – прошептал он, как будто что-то прекрасное, если дать ему математическое определение, тут же утратит свою непреодолимую привлекательность. Не утратило.
Бонни манила его к себе. Финну хотелось стянуть с нее одежду и ответить на ее зов, прижаться к ней всем телом, погрузиться в нее, поглотить ее, чтобы между ними не осталось ни миллиметра пространства. Он никогда не испытывал такой отчаянной физической жажды, но секс сам по себе казался мелочью в сравнении с его бесконечной тягой к этой девушке. Финн не желал склеивать крошечные отрезки в кривую, по которой он просто скатится вниз. Ему было мало физического удовлетворения. Он хотел растянуть одно мгновение в длинную прямую, на которой будут лишь они, Бонни и Клайд, а судьба разожмет хватку и перестанет бросать их вверх и вниз, как на американских горках. Но именно это мгновение пока было недостижимым.
Финн казался себе Ахиллом, который гонится за ползущей черепахой. Стоит ему сократить расстояние, как добавляется новое. С каждым разом отрезки все меньше, но и время тает. Финн опасался, что оно закончится раньше, чем он успеет придумать решение.
Несмотря на все эти печальные раздумья, он улыбнулся при мысли об этом парадоксе и снова отыскал взглядом мальчишек, которые теперь носились по детской площадке. Старший везде был впереди.
Вместо сказок на ночь Джейсон Клайд рассказывал сыновьям о парадоксах. Греческий философ Зенон придумал кучу таких загадок, на первый взгляд простых, а на самом деле – противоречивых. Они напоминали сказки, но по сути ими не были. Фиш очень быстро их возненавидел и стал сочинять для них окончания. Философские рассуждения и математические головоломки раздражали мальчика, которому хотелось двигаться, действовать и решать все проблемы самым легким способом.
Фиш внимательно выслушал парадокс про Ахилла и черепаху, заявил, что это полная чушь, предложил Финну пробежать с ним наперегонки, дал ему фору, как Ахилл черепахе, и в итоге, как обычно, обогнал его. Фиш, как и Ахилл, бегал быстрее.
– Видите? – сказал он брату и отцу. – Полная чушь. Ахилл уделал бы эту тупую черепаху раньше, чем она успела бы переставить ногу.
– Речь не о скорости, Фиш, – возразил отец. – Парадокс бросает вызов нашим представлениям о мире, показывая, что они не совпадают с реальностью. Зенон утверждал, что изменение и движение не существуют.
Финн думал над парадоксом всю ночь и в итоге, опираясь на теорию схождения и расхождения форм, написал собственное решение, которое гордо вручил отцу на следующий день. Тот был ужасно горд, а Фиш недовольно вздохнул и снова предложил Финну пробежаться наперегонки. «Парадокс выявляет несоответствие между нашими представлениями о мире и реальностью», – сказал отец.
Финн давно не строил иллюзий насчет реального мира. Он слишком хорошо его узнал. Реальный мир никогда не будет на твоей стороне. Они бежали, расстояние сокращалось, но Финн боялся, что парадокс о Бонни и Клайде окажется неразрешимым.
∞
Я проснулась в темноте, чувствуя, что Финн лежит рядом, большой и теплый. Ночной воздух холодил мне щеки. Мы по-прежнему были в парке. Сквозь ветви сосен у нас над головой виднелись звезды – крохотные острые осколки стекла. Уставившись на них, я снова вспомнила песню «Нелли Грей». Там была строчка о том, как светят звезды и луна взбирается по склону горы. Мы с Минни пели ее друг другу, заменяя «Нелли Грей» на «Бонни Рэй» и «Минни Мэй» – в зависимости от того, кто исполнял песню.
Из дома увезли бедняжку Минни Мэй.
Она сказала мне: не забывай.
Сижу я у реки, где воды глубоки.
Прощай, Кентукки милый мой, прощай.
На банджо порвалась последняя струна,
И больше мне не люб родимый край.
Одна лишь Минни Мэй была мне всех нужней.
Прости, Кентукки, и навек прощай.
Сама я давно попрощалась с родимым краем. Теперь я находилась где-то посреди Нью-Мексико, не зная даже, который час. Меня долго мучила усталость, но сейчас я наконец проснулась бодрой, испытывая гораздо большее желание жить, чем несколько дней назад. Я осторожно выбралась из-под спального мешка, которым Финн укрыл нас, пока я спала. Ему нужно как следует выспаться, а вот мне пора сходить в дамскую комнату. Точнее, дамский бетонный домик, поскольку именно так выглядели туалеты в этом парке. Но, по крайней мере, там были раковины и унитазы. О большем я и не мечтала.
Подсвечивая себе телефоном, я сделала свои дела, вымыла руки и лицо и почистила зубы. Потом пригладила волосы пальцами, усмиряя хохолок, который возникал всякий раз, когда я ложилась спать. Телефон я положила на край раковины, и белый свет, направленный снизу вверх, делал мое лицо жутковатым.
Часы на дисплее показывали одиннадцать ночи. Я проспала не меньше шести часов. Это помогло мне подзарядиться энергией, и теперь я постаралась придать себе соответствующий вид. В сумочке у меня лежала новая косметика, и мне хотелось впечатлить Финна. Однако при таком свете я мало что могла сделать. Покончив с макияжем, я поднесла телефон к зеркалу и окинула свое лицо внимательным взглядом, надеясь, что не слишком накосячила. С другой стороны, если я нравлюсь Финну даже такой, значит, наши отношения чего-то стоят. Безо всяких ужинов при свечах, изысканных манер, выглаженных рубашек, походов в салон и парфюма. Сейчас были только мы. Настоящие, живые.
Я решила, что мне больше нравится быть настоящей. Я ведь говорила Финну, что пытаюсь обрести это ощущение. За последние семь лет в моей жизни было так мало чего-то естественного и основательного, что теперь я с радостью хваталась за все подряд, даже если реальность оказывалась неприглядной. Вот только оставалась одна проблема: в жизни непросто понять, что настоящее, а что нет. Наверное, поэтому некоторые люди весят триста килограммов. Потому что в то мгновение, когда еда оказывается перед тобой, когда ты подносишь ее к губам, жуешь и глотаешь, – в это мгновение жизнь прекрасна. И это удовольствие настоящее. Конечно, в какой-то момент ты начинаешь чувствовать, что переел. Но ведь и это ощущение настоящее.
Я отвернулась от зеркала, убрала все в сумочку и, выйдя из туалета, пробралась через заросший травой парк назад к Финну. Тот уже скручивал наши спальные мешки, сидя на корточках. Заметив меня, он замер и поднял на меня глаза.
– Я проснулся, а тебя нет. Подумал, что ты ушла с братьями, которые играли в мяч. Я заснул, слушая, как они ссорятся. Они напомнили мне нас с Фишем.
– Братья? В одиннадцать вечера?
– Нет, это было несколько часов назад. Готова продолжить путь? Нам нужно ехать дальше, если хотим завтра быть в Вегасе.
Я посмотрела на него сверху вниз и заправила ему за ухо выбившиеся пряди, пытаясь разглядеть в темноте выражение его лица. Он распустил волосы, и они рассыпались по его плечам. Пряди, которых я коснулась, были влажными, а от Финна пахло мылом и зубной пастой. Видимо, он проснулся вскоре после меня.
– Где мы? – Я спрашивала о расстоянии до Вегаса, но, пока произносила эти слова, подняла голову. Звезды сияли, ночь была такой тихой и прохладной, что каждая блестящая точка приковывала внимание. Мне хотелось перевернуть мир вверх ногами и упасть в небо, ловя звезды. Проклятая гравитация. Почему эта планета меня держит?
Песня, которую я сочиняла вчера, всплыла в памяти и пополнилась еще одной строчкой, которой мне как раз не хватало. «Я привязана к этой планете своей человечностью». Идеально. Я почти слышала мелодию, чувствовала, как мои пальцы перебирают струны, аккомпанируя словам.
– Мы в центре Вселенной. – Финн тоже встал и запрокинул голову к небу.
– Центр Вселенной находится в Нью-Мексико? – Пожалуй, этот слоган будет покруче, чем «Лучшее место на Земле». Ребятам пора сменить вывеску.
– Куда бы ты ни отправилась из этого места, пространство никогда не закончится. – Финн сказал это, не поворачиваясь ко мне, но я отвела взгляд от звезд, чтобы посмотреть на него. – В любой точке Земли ты все равно находишься в центре Вселенной, потому что нас окружает бесконечный космос.
– Глядя на все это пространство, мне хочется улететь и никогда не возвращаться. – Я не подумала о том, как прозвучат мои слова. На самом деле открывшееся нам зрелище умиротворяло, и мне нравилась мысль, что меня окружает бесконечность.
Я поспешила сказать об этом Финну, обнимая его, окружая кольцом своих рук. Но он явно продолжал думать о том, что я хочу улететь. Вечно я умудряюсь ляпнуть что-то не то. Всю дорогу до машины Финн молчал.
Мы летели сквозь темноту легко и свободно – дороги были пустыми в этот поздний час, а приближающаяся весна очистила небо от облаков. Мне казалось, что я действительно нахожусь в центре Вселенной, на оси вращения, как сказал Финн. Он включил музыку так громко, что динамик сотрясал приборную панель. Из колонок зазвучал мой голос, повествуя о том, как я «рассыпаюсь на осколки». Это был заглавный трек последнего альбома.
Потерялись туфли,
Пуговицы тоже.
Бродит стылый ветер
По открытой коже.
Платье развалилось,
И душа, и тело.
Но никто не смотрит,
Никому нет дела,
Что я рассыпаюсь.
Финн резко выключил музыку, словно вдруг решил, что терпеть не может эту песню. Потом посмотрел на меня. Слабый свет приборной панели делал его лицо угловатым.
– Ты сама это написала? – спросил он.
– Я все песни пииту сама. Правда, в первом полноценном альбоме, выпущенном после песен с «Нэшвилла», мне не доверили эту работу. Большинство треков выбрали продюсеры, а мне разрешили написать всего пару песен, но именно они завоевали наибольшую популярность и оказались успешнее остальных. В следующем альбоме треков моего авторства было уже больше. Потом все повторилось. Для четвертого и пятого альбомов я писала все песни сама или в соавторстве.
Финн кивнул, но я видела, что он думает вовсе не о моих хитах.
– Неужели никто не задумался о твоем состоянии… услышав такой текст? Медведь, бабуля, хоть кто-нибудь?
– Это грустная песня. Люди любят печальные истории. Все были в восторге. Многим легко ассоциировать себя с героиней, поющей о разбитом сердце. Как там писала Бонни Паркер? – Я легко запоминала стихотворный текст, поэтому строки поэмы мгновенно всплыли у меня в голове, и я процитировала их, не задумываясь:
Кто страдает от ран, кто без просыху пьян,
Кто свалился от пули в притоне.
Но условимся так:
Наши беды – пустяк
По сравнению с Клайдом и Бонни.
– «По сравнению с Клайдом и Бонни»? – переспросил Финн. Его голос звучал как-то странно, будто эта строчка встревожила его.
Я посмотрела на Финна, не понимая, на что он намекает, и ожидая разъяснений. Несколько минут он молчал, словно о чем-то задумавшись.
– Неужели и правда дошло до этого? Мы действительно превратились в подобие Бонни и Клайда? Отчаянные, убегающие от погони по темной дороге, которая лишь ведет к новым неприятностям?
– Очень на это надеюсь, – полушутливо ответила я.
Финн уставился на меня, качая головой.
– Надеешься? Это еще почему?
– Они были вместе. Вдвоем переносили все невзгоды. – Теперь я говорила серьезно.
Он тут же отвел глаза и уставился на дорогу. Вдали уже мерцали огни Альбукерке. Когда Финн снова посмотрел на меня, его глаза ярко сверкали – ярче, чем огни города, – приковывая мой взгляд. Я пожала плечами, не понимая, почему он так на меня смотрит.
– Они были обречены, их с самого начала ждала смерть, – категорично заявил Финн.
– Не смерть. Бессмертие, – возразила я, не задумываясь, и сама удивилась собственным словам.
– Такое бессмертие меня не интересует, Бонни Рэй. Я предпочел бы умереть в старости и забвении, чем погибнуть молодым вместе с тобой, вдохновляя людей на книги и фильмы о моей короткой и печальной жизни. Я не хочу, чтобы мы превращались в Бонни и Клайда!
Я ахнула при мысли, что он отверг меня – будто отвесил пощечину. Теперь уже я уставилась на дорогу, смаргивая слезы и стараясь взять себя в руки.
– Не беспокойся, мистер Бесконечность. Ты ведь говорил, что бесконечность плюс один – все равно бесконечность? А без меня ты так и так останешься собой, – ответила я наконец.
Финн выругался и стукнул кулаком по клаксону. Гневный сигнал автомобиля улетел в пустоту.
– Я не хочу без тебя, Бонни! Как ты не понимаешь? Я люблю тебя! Мы всего неделю знакомы, но я уже люблю тебя! Я с ума по тебе схожу. Если попросишь, хоть в колодец за тобой прыгну! Вот только я не хочу в колодец. Я хочу жить. Жить с тобой! А ты этого хочешь? Или ты мечтаешь о том, чтобы прыгнуть с моста или погибнуть под градом пуль?
Финн снова ударил по клаксону, потом еще и еще, ругаясь сквозь зубы. Я почувствовала, как по щекам катятся слезы. Лицо Финна отражало смесь противоречивых чувств, словно превратилось в поле битвы между яростью и отчаянием. Я была настолько поражена, что замерла на несколько минут, не в силах произнести ни слова.
– Финн! – прошептала я, наконец, протягивая к нему руку, но он оттолкнул меня, будто мои прикосновения были ему невыносимы.
Он опустил стекло, и в салон ворвался холодный воздух. Ветер ревел, заглушая все попытки начать разговор, но я все равно закричала. Закричала, что тоже люблю его, но ветер унес мои слова прочь. Я не сводила глаз с лица Финна, а он сжал зубы и продолжил вести машину, не глядя на меня, не позволяя к себе прикоснуться.
Я перестала кричать и молча откинулась на спинку сиденья, пытаясь понять, что случилось. Я знала, что произошло нечто важное. Очередной мост остался позади, вот только я не была уверена, что мы по-прежнему на одной стороне.
