Тем вечером мы действительно вернулись в дом Сенейры. Последовали долгие объяснения и ужин, который закончился тем, что Рейчис срыгивал мне на ухо разные комплименты повару, которые я должен был немедленно ему передать, а затем дом погрузился в усталую тишину. Сенейра с отцом, кажется, старались держаться молодцом ради нас с Фериус, но в каждом взгляде, которыми они обменивались, читалась тоска по Тайну.

— Ну, — сказала Фериус, встретившись со мной глазами, — уже поздно, и малышу просто позарез нужно баиньки, так что нам лучше всего будет…

— Вообще-то, — прервал ее Берен, положив руки на стол, — я хотел бы поговорить с Келленом у себя в кабинете.

Я не мог придумать причину для отказа. Сенейра как-то упомянула, что никто не заходит в кабинет ее отца, так что я понял, что такая приватная беседа была в некотором роде честью для меня. А может, утешительным призом.

— Неплохие здесь штучки, — негромко протрещал Рейчис, осматривая фигурки и артефакты, стоявшие на темных дубовых полках. — О-очень неплохие.

Я говорил ему не входить, но Рейчис не особо слушается приказов.

— Перестань пускать на них слюни, — сказал я, мягко пнув его. Берен уселся в одно из мягких кресел и жестом указал мне такое же.

— Ты — весьма замечательный юноша, Келлен из джен-теп.

— Келлен Аргос, — поправил я его, хотя и это имя прозвучало как-то неправильно, но я не хотел, чтобы меня принимали за одного из тех, чьи жестокие интриги едва не уничтожили Семь Песков. Берен кивнул.

— Конечно, конечно, — он потянулся к стоявшей на столике хрустальной бутылке, разлил ее темно-янтарное содержимое в два бокала и протянул один мне. — Это пацьоне, — произнес он, будто, услышав название напитка, я должен был испытать священный трепет.

Я сделал глоток. Конечно, я уже пробовал алкоголь, но, возможно, ничего более замечательного, чем пацьоне, я в жизни не пил. На вкус напиток был как смесь персика и какой-то пряности и сначала обжигал, потом холодил и снова обжигал кончик языка, постепенно обволакивая и согревая горло.

Рейчис, заглянув мне через плечо со спинки кресла, принюхался.

— Дай, — безапелляционно заявил белкокот.

Одна только мысль, что белкокот будет пить из моего бокала, показалась мне некультурной — не говоря уже о негигиеничности, — но, демоны преисподней, маленького засранца едва не съел крокодил всего несколько часов назад. Поэтому я неохотно поднес к нему стакан. Он окунул туда лапу и облизнул ее.

— Ах, хорошо, — промурлыкал он, и его мех стал коричневато-янтарного оттенка, почти под цвет напитка. Белкокот окунул лапу еще три раза, а потом я забрал у него бокал. Пьяный Рейчис — не лучшая идея для приличного общества.

Пить после того, как в мой пацьоне совал лапу белкокот, было противно, но я сделал второй глоток. Он был еще лучше первого.

Берен наверняка заметил изменившееся выражение моего лица.

— Из моих личных запасов, — сказал он, щедро отхлебнул и поставил бокал на подлокотник своего кресла. — Пожалуй, самая дорогая вещь, которую я покупал. После Академии, разумеется.

— А что будет с Академией? — спросил я.

Он устало вздохнул.

— Я не уверен, Келлен. Ты и представить себе не можешь, сколько денег нужно, чтобы ее содержать. Чтобы уговорить лучших учителей и мастеров жить в приграничье, чтобы снаряжать посольства, которые мы отправляем к влиятельным семьям из Дарома, Берабеска, Гитабрии, иногда даже к некоторым джен-теп… это все очень нелегко, — он обмяк в кресле, и внезапно вид у него стал совсем измученный. — А главное, нужны время и силы, чтобы Академия не костенела и не умирала, чтобы мой собственный народ поверил, что от нее не исходит никакой угрозы. Чтобы все были в безопасности, — он поймал мой взгляд. — Знаешь, Келлен, ты мог бы с этим помочь.

— Я?

— Не надо так удивляться. Ты умен и находчив. Ты куда крепче, чем выглядишь и, по-моему, чем сам о себе думаешь. Мне было бы гораздо спокойнее снова открывать Академию, если бы я знал, что ты, Келлен, — тоже ее часть.

Почему-то я никак не мог понять его слова. Я не был пьян, в пацьоне вряд ли была подмешана отрава, но то, что он мне предлагал, не укладывалось в голове.

— Ты стал бы студентом, — объяснил он, увидев ошеломленное выражение моего лица. Он поднял руку. — Без платы за обучение. Все за счет Академии. Ты мог бы стать военным стратегом, или механиком, или даже философом, если хочешь. Я был бы благодарен тебе за помощь.

У меня в голове одна за другой возникали картины, как я уверенно шагаю по мраморным коридорам Академии. Я представлял себе, как вбегаю в позолоченные комнаты и тихо сажусь среди гениальных студентов, которые съехались со всего континента. Уважаемые ученые будут стоять перед нами и делиться своей мудростью и замечательными знаниями, а потом отходить в сторону и весело наблюдать, как мы, завтрашние лидеры, обсуждаем и спорим по поводу глубоких философских материй. Мне казалось, что изобретение устройств и приборов давались бы мне легко, но философия притягивала меня больше всего. Среди моего народа иностранных философов уважали, даже если они не владели магией. Волшебство раньше называли натурфилософией.

Но в приграничье быстро учишься одной вещи: за все нужно платить.

— Вы говорили что-то про обеспечение безопасности. Вы хотите, чтобы я был кем-то вроде охранника?

— Ничего такого официального. Но я думал, что, если ты просто будешь здесь, уже будет безопаснее, — он печально улыбнулся Рейчису. — Ты и твой замечательный белкокот, если, конечно, ты сможешь удержать его от пьянства.

Я повернул голову и заметил, что Рейчис тайком окунает лапу в мой бокал.

— Ты все равно не пьешь, — пробормотал он, глядя на меня остекленевшими глазами.

Берен вежливо кашлянул, чтобы привлечь мое внимание.

— Келлен, я хотел бы иметь возможность обратиться к тебе, время от времени, если мне покажется, что в Академии происходит что-то противоестественное — что-то, в чем ты с твоей сообразительностью сможешь разобраться лучше меня.

— А Фериус? — спросил я.

На лице Берена появилось странно сочувственное выражение.

— Аргоси — странники, Келлен. Они никогда не задерживаются подолгу на одном месте. Я думаю, ты и сам это знаешь, а еще я думаю, что ты вскоре поймешь, что в жизни может быть что-то большее, чем идти по той дороге, которая перед тобой открывается.

Я снова сделал глоток янтарного пацьоне. И снова замечательный каскад ощущений обрушился на меня, завершившись спокойным, теплым чувством — полной противоположностью сна на холодной, твердой земле, сна, прерываемого мыслями о том, когда на тебя в очередной раз нападут маги-ищейки.

Предложение Берена было даже более соблазнительным, чем он думал. Безопасность, дом, жизнь без страха того, что может поджидать за углом. По правде говоря, маг вне закона из меня был никудышный, мне нравились комфорт и безопасность, мне нравилось изучать осмысленные вещи.

— Но мне от тебя тоже кое-что понадобится, — сказал Берен, чувствуя, что я склоняюсь к тому, чтобы принять его предложение.

— Что именно?

— Сенейра.

Я оторопел.

— Я не понимаю.

— Думаю, понимаешь, Келлен, — он выпрямился в кресле, и вид у него стал такой, словно он готовился к бою.

— Она… Сенейра всегда верна до последнего. Как только она примет решение… — он то и дело умолкал, и это было странно, потому что я не сомневался, что он заранее распланировал этот разговор. — Она, знаешь ли, любила Ревиана, любила страстно с самого детства. Свадьба должна была состояться на следующий год, и даже когда оказалось, что он… в общем, он тоже ее любил, я думаю, это помешало бы…

— Он пытается сказать, что Ревиану нравились мальчики, — сказал Рейчис, снова окуная лапу в мое пацьоне.

— Я догадался, спасибо.

Берен, наверно, подумал, что я отвечаю ему.

— Ревиан был исключительным юношей. Я был бы горд иметь такого сына, хотя и не такого зятя. Это была бы только половинка брака. Мы с матерью Сенейры до ее смерти… когда ты испытал настоящую любовь, такую, которая меняет всю твою жизнь, тебе трудно даже представить, чтобы твои дети не испытали того же.

Я не знал, что на это ответить, но Берен продолжал:

— Но у моей дочери слово крепче стали. Она все равно стала бы его женой, — он встретился со мной взглядом. — И она осталась бы с тобой, хотя у нее нет Черной Тени, а у тебя есть, хотя это значило бы, что ты отнял у нее будущее, которое ее ждет, — он наклонился вперед и посмотрел мне прямо в глаза. — Келлен, здесь, в Академии, ты будешь в безопасности. Мы бы защитили тебя, а ты помог бы защитить нас. Я предлагаю тебе хорошую жизнь, сынок. Но тебе нужно будет позволить Сенейре найти ее предназначение.

Рейчис заворчал. На короткое мгновение я не понял почему, но потом осознал, что он уловил мои эмоции. Мне хотелось запустить в Берена бокалом, накричать на него и сказать ему, куда он может засунуть свое предложение. Я бы так и сделал, но в его глазах не было и следа подлости, ни грамма осуждения.

Он встал с кресла. Я тоже.

— Подумай об этом сегодня. Местные шишки намерены утром устроить парад в твою честь, в благодарность за все, что ты для нас сделал, — он пожал мне руку. — Какое бы решение ты ни принял, Келлен, наше знакомство было для меня большой честью.

И тогда я сделал что-то очень глупое, такое позорное, что, наверно, это получилось только из глубокого отчаяния, кипевшего внутри меня, о котором я даже не подозревал: я обнял его.

Не моргнув глазом Берен тоже обнял меня, словно это было совершенно нормально, словно мы были знакомы всю жизнь. И от этого мне почему-то стало еще хуже. Берен не был властолюбивым самодержцем. Он был просто отцом, который потерял сына всего несколько дней назад. Он не пытался лишить свою дочь свободы, он просто хотел, чтобы она могла выбрать любой путь к счастью. Я хотел бы, чтобы у меня был такой отец.