Когда настало время пришествия в мир Спасителя, слава Вифлеема, предназначенного свыше быть местом Рождества Христова, давно миновала. Этот город находился в уделе колена Иудина (см.: Суд. 17, 7, 9; 19, 1; 1 Цар. 17, 12), к югу от Иерусалима в весьма плодоносной стране, от которой заимствовал свое имя (в переводе с еврейского «Вифлеем» означает «дом хлеба»). Здесь жил отец Давида Иессей (см.: 1 Цар. 16, 1); здесь родился венчанный псалмопевец Израиля; здесь, на полях вифлеемских, он пас стада отца своего и научился выражать свои чувствования в приятных звуках пастырской свирели (см.: 1 Цар. 16, 11, 18). Здесь же, в Вифлееме, в доме отца, он был помазан на царство, так что впоследствии, по воцарении его, отечественный город его стал называться Давидовым (Лк. 2, 4). Впрочем, несмотря на то что имя Вифлеема было связано с воспоминанием о великом царе-псалмопевце, этот город, не отличаясь ни населенностью, ни богатством, не считался важным и значительным между другими городами. В судьбах Божиих предопределено было ему заимствовать отблеск славы неземной, чуждой мирского величия, от того Божественного Потомка Давидова, о Котором прорекали закон, пророки и сам венчанный предок Его по плоти — Давид.

Пророк Исаия указывал в рождении Еммануила знамение для дома и рода Давидова (см.: Ис. 7, 13–14), происходившего из Вифлеема, а пророк Михей ясно прозревал грядущее величие города Давидова: И ты, Вифлеем-Ефрафа, мал ли ты между тысячами Иудиными? Из тебя произойдет Мне Тот, Который должен быть Владыкой в Израиле и Которого происхождение из начала, от дней вечных (Мих. 5, 2). Это пророчество было так известно народу, поэтому он всегда считал Вифлеем местом рождения Спасителя.

Чудно и дивно устроение Промысла Божия, выразившееся во всех обстоятельствах, предшествовавших и сопутствовавших Рождеству Христову! «Как сделать, — спрашивает святитель Филарет Московский, — чтобы знамение, уже открывшееся в языческом почти Назарете, дано было, по предречению Исаии, дому Давидову (Ис. 7, 11, 13), чтобы Дева, Которая, по приятии во чреве от Духа Святого и после трехмесячного пребывания в доме одной родственницы, до последнего времени чревоношения оставалась в Назарете, не помышляя ни о каком путешествии, ни о каком переселении, — чтобы Она родила Вождя Израилева, по пророчеству Михея, в Вифлееме?»

Для этой цели перст Божий направил и расположил события в такой связи и последовательности, что пророческие предсказания исполнились во всей точности. «Всенародная перепись, — говорит тот же учитель Церкви, — сколько нечаянно, столько же необходимо повлекла Иосифа в отечественный ему город Вифлеем. Мария должна была следовать за Иосифом; земной род Еммануила открылся в то самое время, как приспело Его рождение, и — что немногими днями ранее казалось еще несбыточным — Он родился точно, по предсказанию пророческому, в Вифлееме. Подлинно, все сделано, чтобы исполнилось предсказание и чтобы сквозь малые и великие дела человеческие видно было единое великое знамение господствующего над ними дела Божия». Соединение народов известной тогда вселенной под верховной властью Рима было приготовлением и как бы переходом к образованию единого стада (Ин. 10, 16) в духовном Царстве Христовом, еже во веки не разсыплется (Дан. 2, 44). Путем государственного единения греко-римский мир шел к объединению нравственному, так что, по выражению Святой Церкви, «единоначалие Августа» способствовало «упразднению многобожия идолов» и «единое мирское царство» — утверждению «единого владычества Божества».

Все события, которые совершались, казалось, сами собою, без нарушения свободы действующих лиц, без видимого проявления высшей силы, расположились так, что явление тайны Божией (см.: Кол. 1, 26) в мире — вочеловечение Сына Божия — приходило в исполнение прикровенно для очей слепого иудейства и неверующего язычества. Премудрость Божия зрела, и такая прикровенность была вполне необходима для достижения спасительной цели. «Как искусный врач, видя, что болящий страшится сильного врачевства, скрывает его под иным видом, и таким образом врачевство принято, и больной бывает спасен. Так и Небесный Врач душ и телес, видя, что человечество, зараженное смертоносной болезнью греха, страшится Божественного, между тем как ничем не может быть излечено, кроме Божественного, заключает Божество Свое в образ человечества, и таким образом человеческий род, прежде нежели узнал, действительно вкусил Божественное, всецелебное врачевство благодати». Но когда пришла полнота времени (Гал. 4, 4), Сын Божий, Единосущный Отцу и Святому Духу, уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек (Флп. 2, 7). Это самоуничижение простиралось не только до восприятия всего человеческого естества — тела и души, кроме греха, — но и до соучастия во всех немощах и страданиях человеческих (см.: Евр. 4, 15). Оно началось с той минуты, когда Слово стало плотью (Ин. 1, 14), продолжаясь во всю земную жизнь Богочеловека, и ясно выразилось в вифлеемском событии.

Святой евангелист Лука повествует, что перед временем Рождества Христова вышло от кесаря Августа повеление о всенародной переписи, которая в Иудее могла быть начата вслед за указом, а окончена лишь чрез несколько лет, в правление сирийского проконсула Квириния. Евреи издавна вели счет населения по коленам, племенам и родам (см.: Исх. 6, 14 и след., Чис. 3, 17 и след. 26 гл.), и хотя смутное время вавилонского плена прервало древние родословные записи, но по возобновлении Иерусалима и восстановлении гражданского устройства после плена в Иудее были, по возможности, восстановлены и родословные записи (см.: 1 Езд. 2, 1-63; Неем. 7, 5-66). Всякое колено, племя и род имели определенные города и праотеческие места, а посему повеление кесаря привело в движение всю страну, и пошли все записываться каждый в свой город. Сын Божий, рождающийся в мир, благоволил, чтобы сладчайшее и Божественное имя Его, пред которым, по выражению святого апостола, преклоняется всякое колено небесных, земных и преисподних (Флп. 2, 10), было не только приписано к роду Давидову по плотскому происхождению от Давида, но и причтено к числу подданных языческого властителя наряду с именами последних из сынов Израилевых. Какой глубокий нравственный урок сокрыт для нас в этом, по-видимому, случайном обстоятельстве! «Господь, носимый еще в Матерней утробе, — говорит святой Исидор Пелусиот, — включен в народную перепись, узаконяя нам быть покорными власти, когда ни мало не вредит сие благочестию».

Иосиф, происходивший из рода Давидова, должен был отправиться для записи в свой отечественный город Вифлеем. Путешествие в течение нескольких суток по гористым и неудобным дорогам для Пресвятой Девы представляло немалое затруднение, но Она решилась сопутствовать Своему обручнику, потому что, по всей вероятности, и Сама должна была внести Свое имя в запись, как единственная, по преданию, наследница Своих родителей. Такие женщины по закону уравнивались в правах с лицами другого пола.

Для временного приюта путешественников в восточных городах и селениях обыкновенно устраиваются гостиницы, состоящие из четырехугольного загона для вьючных животных, где некоторая часть вымощена камнями и служит помещением для людей. Там всякий заботится сам о себе, приготовляет пищу и приносит воду из источника или колодца. Невелики удобства такой гостиницы, но и этих удобств лишены были в Вифлееме бедные назаретские пришельцы: они не нашли места в гостинице, которая была уже вся наполнена, и расположились в недальнем расстоянии от города в одной пещере. Сюда в дождливое и ненастное время пастухи загоняли скот; здесь были устроены в скале ясли. Неудивительно, если и другие путешественники, запоздавшие в дороге или крайне бедные, пользовались подобным помещением, но в настоящем случае пещера, в которой приютились Иосиф и Мария, послужила особой цели Промысла Божия.

Пресвятая Дева не имела нужды в помощи человеческой, а между тем явлению Бога во плоти приличествовало совершиться вдали от шума народного, от любопытства, молвы и соглядатайства людей праздных. В уединенной пещере, за городом завеса таинственности, сокрывшая от очей мира колыбель Богочеловека, осталась вполне неприкосновенной. В этом «убогом», «подземном вертепе», как Святая Церковь в своих песнопениях называет пещеру Рождества Христова, Приснодева родила воплощенное Слово Божие — Господа нашего Иисуса Христа. Рождение Ее не было подобно рождению обыкновенных матерей, оно было безболезненное. «Христос, — говорит преподобный Иоанн Дамаскин, — рождается от жены по закону естественного чревоношения, но без отца, сверхъестественным рождением; рождается в обыкновенное время, по исполнении девяти месяцев в начале десятого, по обыкновенному закону естественного чревоношения, но безболезненно, превыше закона рождения». Не будучи сопряжено с болезнями, рождение Пресвятой Девы не имело нужды в посторонней помощи, так что Она, по сказанию святого евангелиста, родила Сына Своего первенца, и спеленала Его и положила Его в ясли (Лк. 2, 7), и вместе с тем, Сама же первая, без сомнения, поверглась ниц пред Тем, Кто удостоил Ее быть Матерью Своей. Вот какие слова влагает в пречистые уста Ее Святая Церковь: «Боже Вышний, Царь невидимый! Я вижу Тебя и дивлюсь таинству по причине безмерной нищеты Твоей: Тебя вмещает малый чужой вертеп. Сладчайшее чадо! Как Я буду держать Тебя на руках Моих, — Тебя, содержащего рукой Своей все творение? Какое дивное и величайшее чудо! Как Я буду носить Тебя, носящего все Своим словом? Безначальный Сын Мой! Твое рождество неизреченно!»

Несмотря на видимое убожество, вертеп Рождества Христова и ясли, в которых возлег Богомладенец, пришедший снять с падшего человека осуждение греха, преисполнились небесной славы. Ангелы окружали ясли, как Престол Херувимский, и взирая на лежащего в них Владыку, в вертепе видели небо. «Тот, кто по всей точности исполнил сокровенный Божественный Совет, — говорит святитель Григорий Неокесарийский, — возлег в вертепе, в ложеснах Матерних и в яслях; сонмы Ангелов окружали Его. Он сидел на небе одесную Отца и в то же время почивал в яслях, как бы превыше Херувимов. Но поистине здесь, в яслях, был тогда Престол Херувимский, Престол Царский, Святая святых, Престол единый славный на земле, Престол святейший, потому что на нем почивал Христос Бог наш».

Такова превосходящая разумение любовь Христова (см.: Еф. 3, 19) к падшему человеку! «Сын Божий бывает сыном человеческим, чтобы, восприяв худшее, подать нам лучшее. Адам обманулся древле и, вожделев быть Богом, не сделался, — человеком делается Бог, чтобы обожить Адама». И это самоуничижение Сына Божия в самом начале земной жизни Его простирается до вертепа и яслей! «Чрез сие, — говорит святитель Филарет Московский, — дает Он особенное знамение, что, хотя бы грех унизил тебя до скотоподобных страстей и похотей, хотя бы ты совестью принужден был сам на себя обратить пророческое обличение: человек в чести не пребудет; он уподобится животным, которые погибают (Пс. 48, 13), и тогда не должен ты отчаиваться в снисхождении Спаса твоего, Который, не возгнушавшись возлечь в яслях, не возгнушается и в яслях души твой почить Своей благодатью и Своим миром, если только ты покаянием и верой пред Ним себя повергнешь».

Величайшее событие — рождение Спасителя — совершилось в вифлеемском вертепе ночью. Глубокая тьма покрывала землю: как бы знаменуя ту нравственную тьму, которая помрачала умы иудеев, ожидавших Мессию во славе, и язычников, утопавших в пороках. Занималась радостнейшая заря спасения, предвестие светлого дня Господня: но не книжникам и фарисеям, почивавшим на законе (см.: Рим. 2, 17) и оставившим важнейшее в законе (Мф. 23, 23), и не мудрецам языческим, умствовавшим по стихиям мира (Кол. 2, 8), предоставлено было приветствовать явление в мире давно ожидаемого Солнца правды Христа (Мал. 4, 2). Они уснули сном своим (Пс. 75, 6), — нравственным сном духовной гордости и беспечности; отяжелевшие очи их неспособны и недостойны были взглянуть на восходящий свет истинный (Ин. 1, 9), свет Христов.

На полях вифлеемских, славившихся некогда своим плодородием, — там, где Руфь собирала колосья для своего дневного пропитания и Давид, предок Христа по плоти, пас стада и слагал свои вдохновенные песни, в ночь Рождества Христова бодрствовали пастыри и держали стражу у стада своего. Это были люди простые, но чистые сердцем и здравые умом; не чуждо им было также и чаяние Христа Спасителя, которое было распространено в народе. Среди уединения ночного, при блеске далеких звезд на темном небе, сколько раз они переносили свои глубокие думы к этому утешению Израилеву (Лк. 2, 25)! Вдруг слава Господня осияла их и предстал им Ангел Господень. Явление лучезарного небожителя среди полночного мрака, покрывавшего окрестности Вифлеема, привело пастырей в великий страх. Не бойтесь, — сказал им Ангел, — я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям, — я вестник не скорби и печали, а великой всемирной радости, ибо ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, Который есть Христос Господь (Лк. 2, 10–11). «Через пастырей, — говорит святитель Филарет Московский, — он смотрит на всех людей, и потому именно возвещает радость всем людям, что возвещаемый Младенец рождается им и всем людям, не семейству, не народу, но всем людям на свете, сколько есть, было и будет. Теперь рождается Спас всех людей, истинный Спаситель, Которого только слабым изображением были все знаменитые в священной древности мужи силы и спасения; всеобщий Спаситель, Которого спасение простирается на всех, кто только не захочет погибнуть сам добровольно; всегдашний Спаситель, на спасаемых Которым не придет никакая новая погибель».

Но обрадованные пастыри, внимая дивным словам, возвещавшим исполнение самых сокровенных ожиданий Израиля, могли думать: «Как найти Родившегося в городе, наполненном множеством людей?» Как бы в ответ на мысль их, Ангел продолжал: И вот вам знак: вы найдете Младенца в пеленах, лежащего в яслях (Лк. 2, 12). Пастыри, проводившие свою жизнь на пастбищах и у яслей, не могли соблазниться пещерой и яслями, в которых возлежал Спаситель, и указываемый для убеждения их знак вполне соответствовал мере разумения их. Внезапно явилось с Ангелом многочисленное воинство небесное; оно прославляло Бога и взывало: слава в вышних Богу, и на земли мир, в человеках благоволение (Лк. 2, 14). Силы небесные, приникая в тайну искупления, видели Князя мира, сошедшего на землю, чтобы примирить все (Кол. 1, 20) — примирить людей с Богом, возвратить им благоволение, утраченное преступлением заповеди Божией, примирить людей между собою. Они видели в этом снисхождении Господа до восприятия человеческого естества выражение любви Божией к падшему человеку и, сами пламенея истинной любовью к людям, радовались и спешили разделить свою радость с чистыми и простыми сердцами.

Величественное видение окончилось, и небесная песнь замолкла. Пастыри опять остались в уединении ночи, но уже не стадо и не стража ночная были у них на уме. Они сказали друг другу: Пойдем в Вифлеем и посмотрим, что там случилось, о чем возвестил нам Господь (Лк. 2, 15). Веря словам Ангела, как откровению Самого Бога, они поспешно пришли в Вифлеем и нашли все так, как слышали от Ангела, — нашли Марию и Иосифа, и Младенца, лежащего в яслях. Здесь, у колыбельных яслей Спасителя, глубоки и искренни были чувствования этих простых и в красоте своей мудрых людей. Пастыри были первыми поклонниками родившегося Христа и в радостном восторге рассказали о том, что было возвещено им о Младенце. Безыскусный рассказ о чудном событии с ними возбудил удивление и Пресвятой Девы. Богоматерь, зная тайну Божию, сохраняла, по выражению евангелиста, все слова сия, слагая в сердце Своем (Лк. 2, 19), запоминала их и сравнивала с тем, что слышала от Ангела во время Благовещения, почерпая из такого сравнения радостную уверенность, что все, совершающееся с Нею, есть дело Божие.

Пастыри, поклонившись Спасителю, возвратились опять к своим прежним занятиям, и каждый раз, вспоминая об обстоятельствах знаменательной ночи, славили и благодарили Бога за то, что удостоились видеть и слышать.

В силу Завета Божия с Авраамом (см.: Быт. 17, 10–11) обрезание было отличительным знаком всех потомков его, дававшим право на участие в обетованиях Божиих отцу верующих (см.: Рим. 4, 11–12). При Моисее этот обряд, получив силу закона, сделался обязательным для всего иудейского народа (см.: Лев. 12, 3). Обрезание, выделяя избранный народ из среды других народов, глубоко уважалось евреями как свидетельство единства и превосходства их. Как действие образное, обрезание имело высший нравственный смысл, указывая Израилю на духовную чистоту и святость, которые должны отличать его от язычников (см.: Втор. 10, 16; Иер. 4, 4). В этом соединении образа с образуемым, в обрезании не только плоти, но и чувств, и сердца, обязывавшем к исполнению закона не по букве, но и по духу (см.: Рим. 2, 25), состояло действительное значение ветхозаветного обряда. Обрезание совершаемо было в восьмой день по рождении младенца, преимущественно главой семейства, в случае нужды даже женщиной, и в древние времена посредством острого камня или каменного ножа. С обрезанием обыкновенно соединяли и наречение имени новорожденному (см.: Лк. 1, 59).

Происходя по плоти от племени Авраама и народа израильского, Господь наш Иисус Христос благоволил принять на Себя и видимый знак земного сродства для того, чтобы, будучи причастен плоти и крови, во всем уподобиться братиям (Евр. 2, 17). Он обрезывается, как выражаются церковные песни, «нас ради человеков» во исполнение закона: «Писание законное якоже повелевает, плотию обрезается и исполнитель закона является», подавая Себя Самого «образ и начертание всем ко спасению». «В обрезании, — замечает святитель Дмитрий Ростовский, — Господь явил большее смирение, нежели в рождестве Своем: в рождестве Он принял человека, а в обрезании — образ грешника, претерпевая язву, за грех уставленную, и предначиная страдать за нас». Но прикрыв Себя сенью закона, Он «возсиявает свет новыя благодати», так что «обрезание преста; отнележе Христос волею обрезася». Эту мысль еще яснее развивает святитель Амфилохий, епископ Иконийский: «Иисус по закону, Им Самим установленному, обрезывается в восьмой день не для того, чтобы утвердить обрезание, но чтобы положить ему конец. Он обрезывается, дабы показать недействительность обрезания плотского при духовном и совершеннейшем, и открыть важность и силу нового и спасительного Таинства Крещения. Ибо Христос пришел не разорить закон, как нечто чуждое, но исполнить (см.: Мф. 5, 17), как собственное учение и заповедь Божественную, — пришел исполнить письмена закона, а вместе возвестить закон духа».

Имя Богомладенца — Иисус — было предречено Ангелом Богоматери во время Благовещения (см.: Лк. 1, 31) и праведному Иосифу в сновидении (см.: Мф. 1, 21). По изъяснению Ангела оно означало, что Родившийся спасет людей от грехов, и, как потом свидетельствовал святой апостол Петр, ибо нет другого имени под небом, данного человекам, которым надлежало бы нам спастись (Деян. 4, 12). Обетование Самого Господа (см.: Мк. 16, 17), пример апостолов, совершавших этим именем знамения и чудеса (см.: Деян. 4, 30), показывают, какая животворная сила сокрыта в имени Иисуса.

По закону Моисея (см.: Лев. 12, 2–8), мать, родившая младенца мужского пола, считалась нечистой в продолжение семи дней, и потом тридцать три дня не могла приходить в храм и участвовать в общественном богослужении и прикасаться к чему-либо священному. По истечении же сорока дней, называвшихся «днями очищения», она являлась в храм и приносила очистительную жертву, в случае достатка — однолетнего агнца и голубя или горлицу, а в случае бедности — двух горлиц или молодых голубей. Если младенец был перворожденный, то, кроме обряда очищения матери, совершался еще другой знаменательный обряд посвящения младенца Господу Богу, обращавший мысли народа израильского к первым временам самостоятельной жизни его. В воспоминание чудесного события, когда в ночь перед выходом израильтян из Египта Ангел-истребитель избил первенцев египетских, оставив еврейских невредимыми, закон Моисеев определил посвящать Богу всех первородных в Израиле. Посвященные становились как бы собственностью Божьей и могли быть употреблены на служение в скинии и храме. Но так как для служения при скинии и храме впоследствии, вместо первенцев, было избрано одно колено Левино, то, при представлении первенцев в храм, был вносим за них выкуп, состоявший из пяти священных сиклей серебра (см.: Чис. 3, 47; 18, 16; Исх. 13, 13; 34, 20).

Пречистая Дева, без истления Бога Слово рождшая, не подлежала закону очищения, также и Богомладенец — Творец закона — был превыше закона; но как Сам Господь наш, приняв обрезание, восхотел исполнить весь закон (см.: Мф. 5, 17; Гал. 5, 3), так и неискусобрачная Матерь Его, сохраняя тайну, открываемую лишь Самим Богом, с постепенностью благоволила подчиниться всем требованиям закона. Иосиф и Мария, по истечении определенного времени очищения, пошли в Иерусалим, чтобы исполнить в храме все, что повелевал закон. И когда они шли туда, мог ли кто думать, что это, по выражению церковных песней, «Ветхий денми, младенчествуя плотию, приносится в церковь Матерью-Девою, исполняя обещание Своего закона», что это — «Древле Моисею в Синае закон давый повинуется законным велениям», что это — «Чистый Бог, яко отроча свято, приносится Себе Самому, законныя клятвы свобождая»?

Во дворе храма было определенное место, где собирались все требующие очищения. Здесь священник, приняв от них жертвы, закалал и возносил эти жертвы на жертвенник; после всесожжения, ежедневно совершавшегося в храме, и по окроплении жертвенной кровью родильниц, объявлял их чистыми и отпускал домой. Выкуп первенца совершался через уплату установленного количества денег, которое для бедных могло быть уменьшаемо.

Пресвятая Дева и праведный Иосиф, приготовляя свою бедную жертву — двух птенцов голубиных, — не ожидали, что с этим пришествием их в храм для исполнения ветхозаветных обрядов просияет в храме новозаветная слава носимого ими Господа храма, давно уже обещавшего через пророков прийти в церковь Свою (см.: Мал. 3, 1) и исполнить ее большей славой, чем была слава храма Соломонова.

В Иерусалиме жил праведный и благочестивый старец Симеон, чаявший утешения Израилева — пришествия Спасителя. Среди бедствий своего времени, при общем упадке веры и нравственности, он жил будущим, перенося свой потухающий взор от печальной действительности к тому отрадному времени, когда придет Мессия-Спаситель и восстановит истинную славу Израиля. Окончание Данииловых седмин исполняло сердце его сладостной надеждой, что явление Мессии приближается, а откровение Духа Божия удостоверяло его, что он не узрит смерти, доколе не увидит Христа Господня. Евангелие не говорит, к какому званию принадлежал Симеон, в песнопениях же Святой Церкви он называется «священником», «святителем», «священнодетелем», «приносившим законные жертвы» и «очищавшим кровными жертвами люди Израилевы». По всей вероятности, он был из числа священников Иерусалимского храма, и с таким предположением вполне согласны действия его при сретении Господа (см.: Лк. 2, 28, 34).

Многие пророки и праведники Ветхого Завета желали видеть пришествие Христово на землю (см.: Мф. 13, 17), но все они умерли в вере, не получив обетований, а только издали видели оные и радовались (Евр. 11, 13). Авраам, отец Израиля, также издали видел день Христов и возрадовался (см.: Ин. 8, 56). Но то, что было сокрыто до предопределенного времени от людей, что составляло предмет сладостнейших надежд и ожиданий, Промыслом Божиим суждено было праведному Симеону не только узреть старческими очами, но и осязать бренными руками. Отягченный годами, убеленный сединами старец был в сем случае как бы представителем всего Ветхого Завета и вместе с тем, как воспевает Святая Церковь, «тайным проповедником новыя благодати».

Старцу Симеону было обещано Духом Божиим, что он не умрет, пока не увидит Христа Господня. Древние историки о получении Симеоном этого извещения повествуют так. Египетский царь Птоломей II Филадельф (285–247 годы до Р. Х.) пожелал иметь в своей библиотеке еврейские книги на греческом языке. Для этого по его просьбе из Иерусалима в Александрию были присланы из всех колен Израилевых семьдесят (точнее семьдесят два) самых опытных в знании законов старцев. В числе их был и Симеон, как человек мудрый и хорошо знающий Священное Писание. Переводя книгу пророка Исаии, он дошел до слов: Се, Дева во чреве приимет и родит Сына (Ис. 7, 14). Старец усомнился, что дева, не познавшая мужа, может родить, и, взяв нож, хотел вычистить место и вывести слово «жена». Но явился Ангел Господень, удержал руку, посягнувшую на священные слова, и сказал: «Поверь написанному; ты сам убедишься, что пророчество исполнится; ты не вкусишь смерти, пока не увидишь Господа, рожденного от Чистой и Пренепорочной Девы». Прошло около 270 лет.

По вдохновению Божию Симеон приходит в храм, и когда Иосиф и Мария приблизились с Младенцем Иисусом, то, по особенному озарению Святого Духа, он тотчас узнает, что это давно ожидаемый Христос-Спаситель. В священном восторге старец воссылает хвалу и благодарение Богу, исполнившему чаяние сердца его, и, проникнутый чувством неземного блаженства, берет в свои объятия Младенца и на закате дней своих произносит чудные слова, которые Святая Церковь ежедневно повторяет в вечерней песни при закате дня: Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему, с миром, яко видеста очи мои спасение Твое, еже еси уготовал пред лицем всех людей, свет во откровение языком и славу людей Твоих Израиля. Святой старец, прославляя Младенца Иисуса, указывает в Нем спасение для всего мира, тот свет, который, по пророчеству Исаии (см.: Ис. 9, 2), озарит покрытых тьмой заблуждения язычников и, распространяясь из Иудеи, составит истинную славу избранного народа. В таких же чертах, заимствованных у древнего пророка, изображал пришествие Спасителя и другой вдохновенный старец — Захария, отец Предтечи Господня (см.: Лк. 1, 78–79). Теперь, видя исполнение своих ожиданий, Симеон как бы порывает всякую связь с землей: желание расстаться с миром заглушает в нем все другие мысли, чувствования и стремления, и он готов оставить здешнюю жизнь с радостью, вполне успокоенный и за судьбу своего народа, к которому пришел давно ожидаемый Мессия, и за судьбу всего человечества, для которого пришедший Мессия послужит светом и спасением, и, наконец, за свою собственную судьбу, в блаженной надежде вечного соединения с Богом там, в другом, лучшем мире. «Так, Владыко, — как бы говорил старец, — я вижу и осязаю жизнь и свет всего мира, славу Израиля и чаяние язычников. Для меня нет более цели в жизни сей, потому что совершилось все, что Ты обещал и чего я ожидал; отпусти меня теперь в другую, новую и бесконечную жизнь, где потомки падшего праотца еще томятся ожиданием Спасителя: я пойду известить Адама, в аду пребывающего, и Еве принесу благовестие» (из церковной службы).

Чудны были слова старца, указывавшие неземное величие Богомладенца и обращенные к Нему как Владыке живота и смерти: Иосиф и Мария с удивлением заметили, что тайна Божия уже открыта праведному Симеону. Но, возвращая Иисуса в руки Матери, прозорливый старец еще яснее и подробнее предсказал Ей, чем будет Божественный Сын Ее для чад Израиля; не скрыл и того, какие постигнут Ее тяжкие скорби и страдания. По изображению Священного Писания, Иисус Христос есть краеугольный камень, на котором зиждется Святая Церковь: для одних, верующих в Него и утверждающихся на Нем, это — камень многоценный, избранный и честный (Ис. 28, 16; 1 Пет. 2, 6–7), а для других, пренебрегающих Им и претыкающихся, камень претыкания, падения и соблазна (Ис. 8, 14; 1 Пет. 2, 7; Рим. 9, 33), о который они и разбиваются (см.: Мф. 21, 44). Говоря, что Христос лежит на падение многим в Израиле (Лк. 2, 34), Симеон не то разумеет, будто Он будет виновником падения их и увлечет их в бездну погибели: по своему неверию, крайнему ослеплению и ожесточению удаляясь от света и истины (см.: Ин. 3, 18–20), они сами будут виной своей погибели. Но для тех, которым Христос лежит на возстание (Лк. 2, 34), Он всегда истинный и единственный Виновник спасения (см.: Деян. 4, 12), потому что Его заслугами и благодатью совершается наше оправдание (см.: Тит. 3, 4–7). Желания, намерения и мысли людей так различны, что, по предречению Симеона, Христос постоянно будет в предмет пререканий (Лк. 2, 34). В самом деле, сколько противоречий Господь испытал Своим действиям и чудесам, которые старались перетолковывать, Своим словам, в которых искали предлога к обвинению Его! Противоречий и со стороны книжников и фарисеев, завидовавших Ему, и со стороны народа, предавшего Его злобе врагов, и со стороны самых учеников Его, мечтавших о земном царстве. Тогда как одни говорили о Нем: добр, другие пререкали: нет, но обольщает народ (Ин. 7, 12); одни утверждали: разве от Галилеи Христос придет? (Ин. 7, 41), другие спрашивали: Когда придет Христос, неужели сотворит больше знамений, нежели сколько Сей сотворил? (Ин. 7, 31). Одни говорили: Он изгоняет бесов не иначе, как силою веельзевула, князя бесовского (Мф. 12, 24), другие веровали и взывали: Господь мой и Бог мой (Ин. 20, 28). Так было во время земной жизни Его и во все последующие века, и доныне Он не перестает быть предметом пререканий. До сего времени противоречит Ему неверие, не признающее Его, вольнодумство, отвергающее Его, ереси и расколы, извращающие учение Его, все злые и порочные люди, оскорбляющие Его своими грехами.

И Тебе Самой оружие пройдет душу (Лк. 2, 35), — продолжал Симеон, обращаясь к Пресвятой Деве. Оружием или мечом, проходящим душу, по изъяснению святителя Амфилохия Иконийского, названы здесь бесчисленные и безотрадные помышления, рассекающие и поражающие душу и сердце, и пременившиеся в радость и веселие только после воскресения. Как глубоко проникло впоследствии это оружие в сердце Богоматери! Всякий раз, когда святые писатели желают изобразить горькую печаль, они представляют мать, скорбящую о детях своих. Но можно ли сравнивать обыкновенных матерей с Божией Матерью? Она любила Сына Своего и Бога так, как может любить Она одна, и там, в тайнике чистого сердца Своего, слагала все, касающееся Его (см.: Лк. 2, 19, 51). С благоговейной радостью Она видела торжество учения и чудес Сына Своего, но по свойству материнской любви особенно живо и глубоко сочувствовала страданиям Его. Разнообразны, продолжительны и велики были скорби Ее о Божественном Сыне, облекшемся в человеческие немощи, когда Она видела Его то в изнурении от подвигов, то в пререкании у народа, то в опасности от врагов. Хотя и во время земной жизни Господа Богоматерь неоднократно уязвлялась сердцем при виде страданий Сына Своего, но окончательно разрешил загадку пророчества Симеона тот день плачевный, и ужасный, и вместе спасительный, когда Она стояла на Голгофе у Креста Христова (см.: Ин. 19, 25). Не было Ее ни на горе Фаворской, при преображении Господа, не было при славном входе в Иерусалим, но здесь — у Креста — Она была, и какое сердце может прочувствовать всю глубину скорби Ее сердца? Терние венца Иисуса, гвозди распятия Его, копие прободения Его, Его раны, Его болезненный вопль, Его умирающий взор, вот, по выражению святителя Филарета Московского, те оружия, которыми Матернее сердце Ее пронзено было столь же беспримерно глубоко, сколь совершенна была любовь Ее и беспримерна непорочность. Все, что претерпел на Кресте Спаситель, все это видела у подножия Креста Матерь Его и болезненно перечувствовала в сердце Своем. Но там же, где особенно сильно будет поражено сердце Богоматери, то есть у Креста Христова, по вещанию Симеона, откроются помышления многих сердец, потому что крест, воздвигнутый на Голгофе, послужит для одних соблазном, для других безумием, для самих же призванных несомнительным явлением Божией силы и премудрости (ср.: 1 Кор. 1, 23–24).

Вместе с праведным Симеоном удостоилась сретить Иисуса Христа в храме и пророчица Анна. Она происходила из колена Асирова и была дочь Фануила, человека известного, иначе он не был бы назван в Евангелии. Лишившись мужа после семилетнего супружества, она не отходила от храма и вела строговоздержную жизнь: пост и молитва были денно-нощным занятием ее. В ней представляется высокий пример истинной вдовицы, служительницы Божией, достойной всякого уважения, по заповеди святого апостола (см.: 1 Тим. 5, 3, 5). Дожив до глубокой старости, Анна, подобно Симеону, чаяла утешения Израилева, а посему, внимательная к явлениям мира духовного, присоединила свой старческий голос к славословию Богоприимца и, подошедши, прославляла Господа. Благовестие свое она не ограничила стенами храма: проникнутая радостным восторгом, она, по выражению святого евангелиста, говорила о Христе всем, чаявшим избавления в Иерусалиме, то есть всем благочестивым людям, ожидавшим скорого пришествия Спасителя. Замечание святого евангелиста показывает, с какой осторожностью передавала весть о Христе эта старица, умудренная опытом благочестивой жизни. Сам Бог открывал великую тайну благочестия (1 Тим. 3, 16) с великой постепенностью, потому что преждевременное распространение молвы о рождении Спасителя могло угрожать опасностью как Матери, так и Младенцу. Люди, до сего времени знавшие тайну, были лица или вовсе неизвестные, например вифлеемские пастыри, или же совершенно известные, отличавшиеся особенным благочестием. В устах первых молва не могла возбудить общего внимания, а последние умели действовать с осторожностью, передавая далее необычайную весть тогда только, когда были уверены, что она будет принята с верой и не послужит во вред.

Совершив в храме все, что постановлено было законом Моисеевым для очищения матери, представления Господу и выкупа первенца, Иосиф и Мария решились возвратиться опять в Галилею, в малоизвестный и тихий Назарет.

Родившемуся Христу поклонились не пастыри только вифлеемские, верные чада Израиля, среди которого по обетованиям и пророчествам вочеловечился Сын Божий, но и «начаток языков», по выражению Святой Церкви, волхвы, в предзнаменование того, что и язычники также будут призваны в благодатное Царство Христово.

В повествовании святого евангелиста Матфея сказано, что волхвы пришли с востока, но из какой страны, на это нет прямого указания. Посему мнения об отечестве их разделились: производили их из Аравии, Халдеи, Эфиопии и Персии. Последнее мнение принято знаменитейшими отцами Церкви, как например, святителями Иоанном Златоустом и Василием Великим. Оно вошло и в богослужебные книги, в которых волхвы называются не только «восточными царями», «звездо-блюстителями», «звездосмотрителями», «звездословцами», но и пришедшими «от Персиды», «персидскими царями». В Персии еще со времен Даниила было известно под именем волхвов особое ученое сословие. Этот пророк, снискавший уважение персидского царя своей мудростью и прозорливостью, был поставлен правителем всего царства и князем волхвов. Он также получил от Бога откровение, определявшее время пришествия Мессии семидесятью седминами лет, начиная от указа царского о восстановлении Иерусалима. Без сомнения, волхвы немало слышали как от старейшины своего, так и от прочих пленных иудеев, об ожидаемом Мессии. He оставалось им не известным и еще более древнее пророчество Валаама о звезде, имевшей воссиять от Иакова (Чис. 24, 17).

Это ожидание Спасителя, и именно из Иудеи, переходило между восточными мудрецами из рода в род и сделалось особенно сильным около времени Рождества Христова, указанного в седминах Даниила. Увидев появление чудной звезды, волхвы, естественно, могли себе представить, что она означает рождение того необыкновенного Царя, Которого ожидают иудеи. Но это простое гадание их получило ясность и определенность от непосредственного внушения и откровения Божия, как и замечает святитель Иоанн Златоуст: «Достойно исследования то, откуда волхвам пришла мысль идти и кто их побудил к тому? Мне кажется, что это было делом не одной звезды, но Сам Бог подвиг их сердце. Но скажешь, — продолжает святой отец, — почему не всем волхвам открыл это? Потому что не все поверили бы, а сии были готовее других». Древнее предание, называя трех волхвов, поклонившихся Христу, именами Мельхиора, Гаспара и Валтасара, говорит, что они были люди знатные и богатые.

Необычайное небесное явление, приведшее волхвов к родившемуся Христу, составляло предмет разных предположений. Святитель Иоанн Златоуст говорит, что это была какая-то невидимая сила, принявшая вид звезды, и эта мысль разделяется блаженным Феофилактом. Но другие святые отцы, как то: святители Игнатий Богоносец, Григорий Богослов, считали звезду Рождества Христова звездой в собственном смысле, превосходившей своим блеском все прочие звезды. Эта звезда, как считает святитель Игнатий Богоносец, воссияла на небе ярче всех звезд, и свет ее был неизреченный, а новость ее произвела во всех изумление; все прочие звезды вместе с солнцем и луной составляли как бы хор около этой звезды, и она разливала свет свой на все другие светила. И было недоумение в народе, откуда это новое, столь необычайное явление. Она имела течение прерывистое, так что, указав волхвам рождение Спасителя, исчезла, а потом опять появилась на пути их к Вифлеему и здесь остановилась над самым вертепом Рождества.

Волхвы знали, где должно искать родившегося необыкновенного Мужа, а посему, прибыв в Иерусалим, стали расспрашивать о Нем, называя Его Царем Иудейским и прибавляя: мы видели звезду Его на востоке и пришли поклониться Ему (Мф. 2, 2). Казалось бы, что весть о рождении давно ожидаемого Мессии произведет всеобщую радость в столице того народа, который много веков приготовлялся к сретению Его и видел в Нем завершение заветных своих надежд и лучших чаяний. Но Иерусалим не узнал времени посещения своего (Лк. 19, 44); он не знал, что Христос родился, и даже, получив эту весть от людей, пришедших из дальней страны, не спешил исправить свое нерадение и беспечность, и вслед за своим царем встревожился. Кто же был причиной этой тревоги? Младенец, Который только лишь родился в крайней бедности, о Котором никто из окружающих царя ничего еще не знает.

Вот Кто тревожит и страшит мощного властителя, смущает и приводит в замешательство приверженцев его! Об этом Младенце сказано, что Он — Царь Иудейский, и Ирод видит в Нем своего соперника, Который впоследствии вооружится против него правами Своего рождения и, поддерживаемый народной любовью к роду Давидову, может низвергнуть его с престола. Одной этой мысли было достаточно для того, чтобы наполнить душу властолюбца мрачными подозрениями и ужасом. Ирод опасался, по замечанию святителя Иоанна Златоуста, за себя и за детей, или, по словам блаженного Феофилакта, боялся потерять царство, ибо, как иноплеменник, знал, что оно не принадлежит ему. Жители Иерусалима имели свои причины для тревоги: большинство опасалось, что жестокий Ирод, по этому слуху, прибегнет к насильственным мерам, а приверженцы его не желали расстаться с теми выгодами, какими пользовались.

Вопрос, предложенный волхвами, как говорит святитель Иоанн Златоуст, послужил к яснейшему и точнейшему познанию истины как для них самих, так и для иудеев. Иноплеменники и иудеи взаимно научаются друг от друга и наставляют друг друга чему-то великому. Иудеи слышали от волхвов, что и в Персидской стране звезда проповедала Христа, а волхвы узнают от иудеев, что о Том, Кого проповедала звезда, пророки задолго предвозвестили. Ирод, собрав всех первосвященников и книжников народных, спрашивал у них: Где должно родиться Христу? (Мф. 2, 4). И что же? Враги истины против воли принуждены были прочесть слова Писания и изъяснить пророчество как бы для того, чтобы быть безответными пред судом Божиим. На основании слов пророка Михея: И ты, Вифлеем-Ефрафа, мал ли ты между тысячами Иудиными? Из тебя произойдет Мне Тот, Который должен быть Владыкою в Израиле и Которого происхождение из начала, от дней вечных (5, 2), члены синедриона указали место рождения Мессии в Вифлееме. Тогда в мрачной душе Ирода зарождается намерение, которое, в случае исполнения, могло бы превзойти все злодеяния, совершенные им. Этот властитель, принесший уже много жертв своему ненасытному честолюбию, запятнавший себя кровью друзей самых искренних, родственников самых близких, замышляет еще ужаснейшее преступление: он готовится быть убийцей Богомладенца, соединяя с жестокостью крайнее лицемериe. Тайно, во избежание огласки, призвав волхвов, Ирод выведывал от них время появления звезды. После сего, послав их в Вифлеем, сказал: Пойдите, тщательно разведайте о Младенце и, когда найдете, известите меня, чтобы и мне пойти поклониться Ему (Мф. 2, 8).

Чужеземцы не догадывались, что Ирод лицемерил и желал воспользоваться от них ближайшими сведениями о Младенце с той затаенной мыслью, чтобы вернее погубить Его. Не имея злонамеренности, они думали, что и он говорил незлонамеренно; благочестивые и добрые души их не могли проникнуть всю глубину коварства подозрительного, жестокого и властолюбивого правителя.

Следуя указанию, полученному в Иерусалиме, волхвы направили свой путь в Вифлеем. Только лишь они вышли за город, увидели тот небесный свет, который явился им еще на Востоке — в родной стране. Они узнали свою звезду и возрадовались радостью весьма великой в той уверенности, что теперь, под руководством ее, скоро и безошибочно найдут место Рождества и Самого Младенца. Звезда-благовестница, по изъяснению преподобного Исидора Пелусиота, совершала течение не как обычно звездам, потому что дальнее отстояние звезд в высоте не со-делало бы удобным обретение искомого, но течение ее было иное и новое, и необычайным своим шествием, как перстом, указывала она и святую пещеру, и в ней досточтимые ясли, вмещавшие в себе Господа. Звезда остановилась над местом, где был Младенец. Что же увидели волхвы, достигнув цели своего дальнего путешествия? Евангелист говорит, что они вошли в дом, — вероятно, вблизи пещеры и яслей Рождества, куда переселилось Святое Семейство после того, как уменьшилось в Вифлееме стечение народа. Но волхвы и пришли не за тем, чтобы видеть пышность и славу, — они хотели поклониться будущему Великому Царю, Которого указала им чудная звезда. Не обращая внимания на бедность и убожество, окружавшие Христа, не соблазняясь ничем видимым и внешним, они приступили к Нему, по выражению святителя Иоанна Златоуста, «не как к простому человеку, но как к Богу и Благодетелю». Не расспрашивая ни о чем, не разведывая, вполне послушные небесному водительству, восточные мудрецы благоговейно поклонились Богомладенцу и по обычаю Востока принесли Ему дары из драгоценнейших произведений страны своей. Эти дары знаменательны и по значению своему были приличны одному Богочеловеку. По толкованию святителей Церкви, волхвы принесли Христу золото — как Царю веков, ладан — как Богу всех, смирну — как тридневному Мертвецу бессмертному, проявляя смирной — смерть, златом — царскую державу, ладаном — преимущество Божества.

Удовлетворив благочестивому чувству своему, поклонившись Христу на месте Рождества Его, волхвы намерены были предпринять обратный путь в Иерусалим, чтобы известить царя о своем открытии. Но, получив наставление от Бога во сне, они изменили намерение и отошли в свою сторону другой дорогой, пролегавшей к югу от Мертвого моря по каменистой пустыне, более трудной, но и более безопасной на случай преследования со стороны жестокого и мстительного властителя. Лукаво и, по-видимому, искусно задумано покушение Ирода, мечтавшего воспрепятствовать делу Божию, но все хитросплетение его рушилось от одного мановения Промысла, подобно тому, как тонкая паутина исчезает от простого дуновения ветра.

Предание сообщает, что впоследствии апостол Фома крестил волхвов и они проповедовали Евангелие.