Сообразно великой цели явления на земле Сына Божия, пречистое Рождение Его по плоти совершилось, как мы видели, братие, в месте самом безвестном, во время наибезмолвное; только Пресвятая Матерь и праведный Иосиф были служителями тайны и свидетелями чудесе, но происходившее в Вифлееме, по самому существу своему, было так важно, что не могло не отразиться во всей вселенной; самая тайна, требуя сокровенности, в то же время требовала и засвидетельствования: надлежало всему миру узнать, что днесь действительно родился не только ожидаемый иудеями Избавитель от их врагов, а Искупитель и Спас всего мира. Сообразно сему, мы увидим теперь движение во всех частях вселенной: мир ангельский поспешит явиться чудесно в окрестностях Вифлеема с торжественным славословием в честь Предвечного Младенца; мир языческий, в лице волхвов водимый таинственной звездой, принесет Ему дары и поклонится, яко Богу; мир иудейский разделится надвое, дабы одной, лучшей своей частью в лице пастырей возрадоваться радостью велией о рождении обетованного Избавителя, а другой, худшей, в лице Ирода и книжников потрястись страхом преступника, ищущего убежать от грядущего Судии и новым злодеянием отдалить суд и наказание.

События величественные, чудесные и поучительные! Величественные — ибо здесь действуют не одни человеки, а и существа премирные; действует Сам Всемогущий, вводя в мир Единородного Сына Своего и как бы представляя Его вниманию тех, для спасения коих Он послан. События чудесные — ибо чрезвычайное величие покрыто здесь завесой чрезвычайной простоты и смирения, притом все, что ни совершается, происходит вопреки соображениям мудрости человеческой. События поучительные — ибо пастыри, волхвы, Ирод и книжники изображают собой все человечество и его различные отношения к Спасителю мира, так что под этими лицами каждый из нас может и должен усматривать самого себя и всех прочих людей, — усматривать и научаться, что ему должно делать, да улучит благую часть волхвов и пастырей, и чего должно избегать, да не постигнет его ужасная судьба Ирода и его клевретов.

Рассматривая историю рода человеческого до пришествия в мир Сына Божия и видя, как все Божественные распоряжения на приготовление людей к принятию обетованного Искупителя ограничивались одним народом иудейским, почти невольно приходишь к мысли: что же происходило в это время с прочими народами? Ужели они в столь важном деле, каково принятие или непринятие обетованного всему миру Избавителя, предоставлены были себе самим? Если так, то где безпристрастие и милосердие небесное, в коем равно имеют нужду и все бедные сыны Адамовы! И что сделали Иудеи, чтобы заслужить право быть единственным предметом особенных попечений и любви? Неужели Бог есть Бог Иудеев только, а не и язычников? (Рим. 3, 29).

Да, и язычников! — ответствует слышанная вами евангельская история о волхвах. Ибо что мы видим в ней? Видим, что язычники не только знали об обетованном Избавителе, не только ожидали с верой Его пришествия, но, что особенно примечательно, первее многих иудеев удостоились поклониться Ему по Его пришествии и послужить для Него своими дарами, даже соделались провозвестниками Его рождения для всего Иерусалима, для самих первосвященников иудейских. Так Промысл оправдал пути Свои, когда пришло время оправдать их! Так показал Он, что у Отца Небесного никто не забыт в великом семействе Его — все призрены, препитаны, наставлены! И да не помыслит кто-либо, что волхвы составляли одно исключение в судьбе язычников — напротив, они были, как возглашается в песнопениях церковных, только «начатком Церкви от язык». И действительно, вера христианская, проповедуемая апостолами, нигде так быстро не распространялась, так прочно не утверждалась, не приносила таких обильных и зрелых плодов, как между язычниками. И все это, без сомнения, оттого, что обширная нива сия, по видимому оставленная столько времени без внимания, на самом деле никогда не была оставлена Небесным Делателем и, хотя втайне, удобрена, совершенно приготовлена для сеяния евангельского. Иудеи, напротив, при всем том, что были ограждены множеством обрядов и почивали на законе Моисеове и пророках, как теперь окажутся не так способными к приятию обетованного Мессии, так и впоследствии покажут великое невнимание и упорство и до того обуяют в предрассудках, что Спаситель мира будет вознесен ими на Крест.

А если так, подумает кто-либо, то Провидение не достигло Своей цели, употребив напрасно столько особенных попечений об иудеях. Нет, возлюбленный, достигло того, что было необходимо. Ибо что было необходимо? Не то ли, чтобы у иудеев сохранились словеса и обетования Божии, вверенные им на сохранение для блага всего рода человеческого? Но все это сохранилось как нельзя лучше. Народ иудейский в этом отношении был как малый искусственный вертоград, в коем растения в продолжение зимы блюдутся на будущую весну. Доколе зима, такой вертоград весьма полезен и необходим, но с наступлением весны и лета в нем нет более нужды — что еще остается в нем, то растет уже хуже того, что стоит на свободном воздухе.

Подобное тому произошло и с народом иудейским. Когда, вместо того чтобы по пришествии весны Нового Завета выйти из ограды сеней и обрядов, оставить средостения законов и учреждений Моисеевых и перейти на свободный воздух и солнце евангельское, народ сей захотел упорно остаться в искусственной теплице, оставленной Самим Домовладыкой, то что удивительного, если, поступая таким образом вопреки распоряжению Небесного Вертоградаря и собственного благополучия, иудеи соделались древом диким и бесплодным?

Напротив, те из иудеев, кои покорны были икономии Божественного домостроительства и дали себя вывести из теплицы зимней на солнце летнее, смотри как роскошно расцвели, какой богатый принесли плод для всего мира! Ибо откуда Иоанны, Иаковы, Павлы, Матфеи, как не из иудеев? Кто пронес Евангелие по всему миру и положил за него душу свою, как не иудеи? Даже и впоследствии, если многие из иудеев не уверовали, даже и теперь, если многие из них продолжают упорствовать, то, сожалея о сем, не должно, однако, забывать, что ослепление, как утверждает святой Павел, произошло в Израиле отчасти, то есть не навсегда, а на время. Докуда? Пока войдет полное число язычников. А потом что? А потом весь Израиль спасется (Рим. 11, 25–26). После сего куда и на кого ни смотреть, на язычников или на иудеев, — только надобно смотреть прямо, а не поверхностно, — везде найдешь причины благоговеть пред путями Премудрости Божией.

После сих размышлений, кои, надеемся, не будут излишни для многих из нас, обратимся к событиям и послушаем святого Матфея, как он, один из всех евангелистов, повествует о поклонении волхвов. Повествует один, ибо евангелисты в этом отношении подобны певцам, стоящим на противоположных сторонах, — что возгласил один лик, о том умалчивает другой; редко повторяют они то же самое, а если повторяют, то или более кратко, или поясняя и дополняя, что сказано другим. Посему-то, после того как святой Лука рассказал нам о самом рождении Предвечного Младенца и как Он возвещен пастырям и видим был от них, святой Матфей будет благовествовать теперь о других, новых поклонниках Отрочати — волхвах восточных.

Когда же Иисус родился в Вифлееме Иудейском, пришли в Иерусалим волхвы с востока (Мф. 2, 1). Прежде всего определяется у евангелиста время события, ибо волхвы, как шедшие из дальней страны, могли прийти прежде события, могли прийти и спустя долго после, но пришли именно около того времени, как родился Сын Божий, дабы сие чрезвычайное событие не оставалось надолго неизвестным для Иерусалима. Такое соответствие в пришествии волхвов со временем Рождения Спасителя показывает, что в пути их все было предопределено свыше и что он начался за немало времени до Рождения, — может быть, за столько же, за сколько начинается у нас пост перед праздником Рождества Христова, который составляет для нас также некоторого рода духовное путешествие в Вифлеем.

Но что это за люди, называемые в Евангелии волхвами? По употреблению сего слова в нашем языке можно подумать, что они занимались какими-либо тайными и непозволительными знаниями, состояли даже в союзе с темными силами. Ибо волхв у нас почти то же, что чародей. Но не было бы ничего несправедливее в настоящем случае, как иметь подобную мысль. Ибо греческое слово «маг», употребленное в Евангелии, означает вообще человека мудрого, преданного наукам, особенно исследованию природы, каковы астрономы, врачи, ботаники, физики и прочие. Подобные сим люди были и волхвы евангельские, как показывает, между прочим, и то, что они занимались наблюдением звезд. Кроме того, древнее предание свидетельствует, что мудрецы сии принадлежали к классу людей возвышенному, были вожди народа и обладатели земель, почему на святых иконах и изображаются они с венцами на главах.

Но все это не так важно для нас, как то, что вот, среди тьмы идолопоклонства, в стране неверия нашлись люди, кои так усердно чаяли Утехи Израиля, что при первом знаке с неба, оставив все, предприняли дальний и трудный путь для поклонения Тому Царю, Который лежал в яслях и, следовательно, не мог награждать за поклонение Ему ничем. Явно, что волхвами руководствовало убеждение глубокое, мысль высокая, чувство святое. Откуда все это в язычниках? Оттуда же, откуда все доброе было и в иудеях, — свыше, от Бога. Припомним, что евреи целыми коленами были отведены за Евфрат и большая часть их осталась там и по возвращении иудеев из плена вавилонского, что между находившимися в плену были и пророки, что последние не ограничивали наставлений своих одними своими соотечественниками, а возвещали и слово прощения, и словеса обетования и язычникам, что Даниил особенно, — этот муж желаний и видений, как называет его слово Божие, — был поставлен от Навуходоносора даже главой всех мудрецов вавилонских. Такая глава не могла не сообщить того, что было в ней, всему телу, то есть всему сословию мудрецов вавилонских. Особенно Даниил не мог оставить своих учеников в неведении о том великом и Божественном Лице, провозвещение Коего составляло сущность всех его пророчеств. Посему ничто не препятствует, а, напротив, все располагает думать, что настоящие волхвы суть священные останки Церкви, собранной от язык Даниилом на Востоке.

Таким предположением нимало, впрочем, не уменьшается нравственное достоинство волхвов евангельских. Ибо, во-первых, они сами не могли слышать Даниила, а если что и прияли из высшей мудрости, то от учеников его, притом из четвертых или пятых уст; во-вторых, как легко было свету истины, если какой и принят, сто раз затмиться и угаснуть среди густой тьмы идолопоклонства! Как трудно было семенам жизни не заглохнуть среди тернов всякого рода страстей, кои господствовали у язычников! Правда, что волхвы занимались науками, но много ли науки и в наше время помогают вере? Увы, несчастная доля земной мудрости — не приближать, а отводить многих от веры! Но в волхвах восточных видим совершенно другое. Они, чем были просвещеннее, тем усерднее к вере и предметам святым, что могло происходить только от мысли чистой и сердца доброго. За сию-то доброту и чистоту, без сомнения, и удостоились они быть первыми, призванными в Вифлееме на поклонение Спасителю мира. Призванными, говорю, ибо хотя они и ожидали рождения Царя Израилева, но не пошли бы, вероятно, без особенного призвания свыше, даже услышав о Его рождении. Ибо мы видели, — говорят они, — звезду Его на востоке и пришли, — значит, если б не видали, то и не пошли бы.

Почему звезда, а не другое что употреблена на призвание волхвов? Потому, без сомнения, что волхвы сами занимались наблюдением звезд, и вот, Промысл действует на них через то самое, к чему они привыкли. Впрочем, действия этой звезды так удивительны, ход ее так необыкновенен, даже противоположен ходу всех известных светил, что невольно располагает вослед за святым Златоустом видеть под сей звездой разумную силу, которая, по повелению Божию, приняла на сей раз вид небесного светила, дабы руководить восточных мудрецов в Вифлеем. В самом деле, смотрите, что делается с этой чудной звездой! Показавшись на востоке волхвам, когда они были еще дома, звезда потом сокрылась и не была видима, ибо, придя в Иерусалим, они говорят о явлении ее, как о прошедшем: Видели звезду Его на востоке. Но по выходе из Иерусалима звезда снова является и идет пред волхвами — шла перед ними, чего не бывает и не может быть со звездой вещественной. А когда волхвы приблизились к Вифлеему, то звезда остановилась над местом, где был Младенец (Мф. 2, 9). Как это может быть с обыкновенной звездой? Как она станет над местом, где был Младенец, и как укажет место Его пребывания? Это может сделать только светило небольшое, состоящее из силы разумной, или ею непосредственно управляемое. Но почему же, спросит кто-либо, умная сила, если она была и действовала в звезде, не действовала на волхвов прямо, явившись им в виде человека, и не сделалась их руководителем, как, например, Архангел путешествовал некогда с Товитом? Потому, без сомнения, что к такому явлению волхвы не были приготовлены, что в таком виде оно для них не было нужно и не оказало бы на них столь благотворного действия.

«Промысл Божий, — рассуждает святой Златоуст, — в откровениях Своих людям сообразуется с их нравами, действует на них через то, что им свойственнее, как это вообще есть черта мудрости поступать таким образом». Посему волхвы, яко наблюдатели тайн и порядка природы, между прочим и светил небесных, призываются звездой.

Но как могли они узнать от звезды, что родился Царь не другой какой, а Иудейский? Ибо положим, что они ожидали рождения сего Царя, положим, что звезда была необыкновенная по величине и свету, но все же она не имела уст, чтобы сказать им это. «Это было делом не одной звезды, как мне думается, — ответствует святой Златоуст, — но и Бога, подвигшего сначала их души». Звезда, как должно думать, временем явления и положением своим (у наблюдателей звезд то и другое распределено было по народам и странам) навела мысль на то, что теперь в Иудее рождается провозвещенный пророками Мессия, а остальное, то есть твердая уверенность в этой мысли и решимость, оставив все, идти на поклонение Новорожденному, произведено благодатью, всегда присущей душам чистым. Во всем этом уже видно особенное предраспоряжение свыше, но еще большее в том, что последует.

Под руководством звезды волхвы могли прийти прямо в Вифлеем. Этим была бы устранена всякая опасность для них и для Самого Отрочати от Ирода, если бы они не заходили в Иерусалим. Но от кого же бы Иерусалим узнал тогда о Рождении Царя своего? А должно же ему было узнать так, чтобы он не мог после сказать: «Я не знаю, не слыхал, мне не возвещено», — и, однако же, так, чтобы знание сие нисколько не повредило тайне Вифлеемской. Все это сделают волхвы своим появлением в Иерусалиме; а в Иерусалим зайдут они потому, что звезда, явившись им на востоке и подняв их, так сказать, со своих мест, потом, может быть вскоре по начатии пути, сокроется из виду. А без нее куда идти? Естественно было обратиться в столицу, где обыкновенно обитают и, следовательно, рождаются цари и правители народов.

И говорят: где родившийся Царь Иудейский? ибо мы видели звезду Его на востоке и пришли поклониться Ему (Мф. 2, 1–2). Язык недоумения, извинения и ободрения самих себя! Всего этого требовали обстоятельства. Ибо волхвы должны были прийти в немалое недоумение и смущение, когда вступили в пределы Иудеи — и ничего не слышат о рождении Царя Иудейского; в еще большее — когда достигли Иерусалима, и никто ни слова о том. Ибо если бы заговорил о сем хотя один, то им можно бы и не спрашивать. Но когда все молчали, естественно, нужно было обратиться к расспросам, и вот, они вопрошают всех, кого прилучилось: «Где родившийся Царь Иудейский? Укажите нам то место, которому надлежало быть известным для всех без вопросов. Мы не напрасно спрашиваем о том, чего, по-видимому, никто из вас самих не знает, а по причинам самым важным. Нас вызвало к вам не любопытство, не какие-либо земные виды, а знамение свыше: Мы видели звезду Его на востоке. Как после сего нам было не прийти? Итак, где ваш новый Царь? Нас влечет к Нему не выгода какая-либо или политика, а глубокое душевное уважение и вера: Пришли поклониться Ему — воздать честь, которая подобает от всех лицу столь великому и священному».

Но, мудрецы востока, знаете ли вы, кто сидит теперь на престоле Иудейском? Подумали ль вы, чего могут стоить слова ваши Рожденному Отрочати, даже вам самим? Волхвы или не знают сего, или не хотят о том и думать; то и другое могло быть в них. Как иностранцы, они, во-первых, могли не знать политических отношений, в коих находилась Иудея, но если бы и знали о незаконном владычестве и жестокостях Ирода, то в них, как людях необыкновенных и совершенно преданных водительству горнему и испытавших уже на себе его действие, могло достать мужества обнаружить свои мысли, делать свое дело, несмотря ни на какие последствия, свидетельствовать истину пред цари и не стыдиться, не бояться. Промысл Божий, впрочем, давно все предустроил так, что дерзновение и проповедь волхвов, послужив ко вразумлению и постыжению Иерусалима касательно Рождения Мессии, нисколько не навлечет опасности на самих проповедников, как это увидим в следующем нашем собеседовании.

Чем же заключим настоящее? Заключим, чем начали, — размышлением о путях Премудрости Божией, но уже не в отношении только к иудеям и язычникам, а в отношении и к нам самим. Наслаждаясь непрестанно полдневным светом веры христианской, пользуясь (если только действительно пользуемся!) всеми благодатными средствами, кои предоставляет она для просвещения и освящения нашего, и видя в то же время, как еще большая часть рода человеческого остается доселе во тьме язычества или магометанства, без Евангелия и Креста, без духа и силы животворящей, некоторые содрогаются от сей разительной противоположности, приходят к мрачным мыслям касательно мироправления Божественного, унывают и думают, якобы Промысл Божий не оказывает желаемого попечения о сих братиях наших по человечеству.

Не осуждаем вашей чувствительности, вашего участия в судьбе человечества, вы, кои имеете подобные мысли и, может быть, страдаете от них. Но не будьте скоры в суждениях о путях Премудрости Божественной, кои отстоят от путей наших, как небо от земли, не позволяйте себе думать, чтобы нам можно быть когда-либо человеколюбивее Того, Кто не пощадил Самого Единородного Сына Своего, но за всех нас предал Его на мучение и смерть. А Сей Единородный Сын может ли забыть тех, за кого взошел на Крест? Он совершает Свое дело, то есть дело спасения нашего, и там, где мы вовсе не предполагаем того; пример и доказательство тому — волхвы. Если бы евангельская история не вывела сих язычников из мрака, их скрывавшего, и не представила пред очи наши, кто бы мог подумать, что в Персии и Аравии ожидали так прилежно пришествия Того, о Рождении Коего не знали в самом Иерусалиме? Первоверховный апостол Христов не напрасно возвестил, что во всяком народе боящийся Бога и поступающий по правде приятен Ему (Деян. 10, 35), а пример волхвов показывает, что такие люди действительно могут быть во всяком народе.

Как восполняется в сем случае естественная праведность человеческая необходимой для оправдания всякого человека пред Судом Божиим правдой Христовой, как возвещается и становится известным там Христос, как дикие ветви, без видимого нам пособия человеческого, прицепляются к сей животворящей лозе, все это — тайна Провидения! А когда тайна Провидения, то, без сомнения, и тайна милосердия. Если она сокрыта от нас, то, конечно, потому, что не могла быть открыта с пользой для нас, и сокрыта притом не навсегда, а до времени. Настанет великий и святой день откровений, в который как все наши деяния обнажатся пред лицом всего мира, так пред лицом всех людей станут явными все пути Божии о спасении рода человеческого. Теперь же вместо бесплодного сожаления об участи людей, не озаренных светом веры христианской, долг истинного христианина состоит в том, чтобы, предоставляя судьбу их милосердию и премудрости Божественной и употребляя со своей стороны для вразумления их и слово назидания, и пример благой жизни, назидать собственное спасение со страхом и трепетом. Ибо кого не приведет в ужас пример иудеев, кои, пользуясь всеми самыми чрезвычайными средствами к освящению себя, оказались, однако же, так мало способными к принятию Обетованного Искупителя? Что было с иудеями, то может быть и с нами, христианами: Царство Божие, столь близкое к каждому из нас, может, наконец, пройти мимо нас, как прошло мимо иудеев. Итак, блюдемся, чтобы, когда во второй раз приидет Господь во славе Своей, язычники и неверующие не предварили и нас, христиан, у Его Престола, как предварили иудеев у яслей. И если бы только предварили! Может постигнуть нас еще худшее. Ибо не напрасно Сам Спаситель изрек, что в сие решительное время многие придут с востока и запада и возлягут… в Царстве Небесном: а сыны царства, каковыми именуем себя теперь мы, христиане, извержены будут во тьму внешнюю (Мф. 8, 11–12). О сем-то паче всего должно подумать нам при воспоминании о святых волхвах.

У пророка Исаии в жалобной речи от лица Божия против неверия и упорства иудеев между прочим говорится так: Вол знает владетеля своего, и осел ясли господина своего; а Израиль не знает Меня, народ Мой не разумеет (Ис. 1, 3). Древнее предание утверждает, что пророческое изображение сие буквально исполнилось во время рождения по плоти Господа нашего, потому что при яслях Его вместе с Матерью и праведным Иосифом находились якобы и два животных: вол и осел, послуживших им при путешествии из Назарета в Вифлеем и теперь дыханием своим согревавших воздух в пещере Вифлеемской, слишком суровый для Новорожденного Отрочати. Трогательная картина бедности и смирения, и вместе новое, резкое обличение народа израильского! Ибо положим, что он не знал о месте и времени рождения своего Спасителя и потому не мог, хотя бы и хотел, послужить Ему при сем как должно, — но вот теперь он узнает это от волхвов, узнает так, что весь Иерусалим, начиная от царя, придет в движение. Что же произведет весть, столь радостная? Произведет по видимому многое, и вместе с тем ничего существенного. Ирод соберет первосвященников и книжников и предложит им вопрос: Где должно родиться Христу? Первосвященники и книжники пересмотрят всех пророков и скажут, что Он родится в Вифлееме Иудейском. А потом? Потом волхвы как одни пришли в Иерусалим, так одни пойдут и в Вифлеем и найдут там Божественного Младенца так же с одними Матерью и Иосифом, как нашли их прежде бывшие там пастыри. А потом? Потом Матерь и старец возьмут Отроча и будут ночью спасаться бегством в Египет от меча Иродова. Таким образом, пророк и теперь, стоя у яслей вифлеемских, еще с большей силою мог бы повторить древнюю жалобу свою: Вол знает владетеля своего, и осел ясли господина своего; а Израиль не знает Меня, народ Мой не разумеет!

Что виною сего ужасного ослепления иудеев? Недостаток света? Но волхвы издалека, из чужой страны, где господствовало идолопоклонство, пришли на поклонение Царю Иудейскому. Положим, что их побудило явление звезды; а у иудеев разве не было пророческих писаний, кои стоят всякой звезды? Притом и звезда сияла не для одних волхвов, на нее мог смотреть всякий. Самое появление восточных мудрецов в Иерусалиме было уже вместо проповеди и великого знамения для иерусалимлян, ибо показывало, что весь мир начинает приходить в движение. Как же иудеям остаться недвижимыми? Как не устремиться всем в Вифлеем? Не пойти, не узнать, не разыскать, хотя бы то было сопряжено с трудом и опасностью, ибо дело спасения стоит всякого труда и всякой опасности? Но ничего подобного не увидим в иудеях. Отчего? От преступного равнодушия и холодности, оттого, что всякий любил больше свой временный покой, нежели свое вечное спасение. Ибо ничего нет тяжелее и неподвижнее души, преданной миру, оплотяневшей и пригвожденной к утехам земным — она за малыми и ничтожными вещами гоняется, как дитя: плачет, когда у нее отнимут безделку, а на самое большое и важное не смотрит или отвращается, подобно как дети прячутся, когда им показать что-либо величественное. Так было и с иудеями. Пресправедливо выражается святой Павел, когда говорит, что они почивали на законе. Точно обряды Моисеевы были для них как мягкая подушка — исполняя их машинально, принимая обрезание, принося жертвы, давая десятину, совершая омовения, иудеи думали, что таким образом делают все, что нужно, и что им после того ничего не остается, как войти в будущее Царство Мессии, — и, думая так, засыпали в беспечности. Мысль, что для входа в сие Царство необходима истина и правда или, по крайней мере, искреннее и нераскаянное покаяние во грехах, что это славное Царствие, и придя, может обойти их, яко недостойных, и достаться язычникам, — такая мысль не приходила никому и в голову. А на деле вышло другое: презираемые язычники оказались гораздо способнее к Царствию Божию, с радостью приняли то, что по неразумию отвергнуто иудеями, и таким образом восхитили, так сказать, благодатное наследие у природных сынов и наследников.

Но посмотрим на самые события. Услышав это, Ирод царь встревожился, и весь Иерусалим с ним (Мф. 2, 3). Ирод вдруг узнал о пришествии волхвов, ибо подозрительный характер, по свидетельству иудейского историка, заставлял его стеречь все входы и исходы своего царства. Не смущаться же ему от вопроса волхвов о рождении Царя Иудейского было невозможно. Ибо Ирод, хотя назывался царем Иудейским, но был царь незаконный, иноплеменник, воцаренный римлянами и ничем не искупивший своего самозванства, кроме крайних жестокостей, простиравшихся до того, что он по одному подозрению предавал смерти даже собственных детей своих. Такому тирану без трепета нельзя было и помыслить о появлении на свет великого Потомка Давидова, Коего будущее владычество он, без сомнения, представлял себе не иначе, как в чувственном виде, то есть что Мессия свергнет его с престола и потребует от него отчета во всех жестокостях и безумии.

«Но почему, — вопрошает святой Златоуст, — смутился Иерусалим?» Действительно, если бы иерусалимляне имели здравое понятие о Мессии и вместе с тем любовь к Нему, то весть о рождении Мессии должна бы их крайне обрадовать, как исполнение давних, вековых ожиданий, как начало благодатного Царства Божия на земле и славы народа израильского. Но сего не было в иерусалимлянах, а между тем каждый по случаю вести о рождении Мессии тотчас представлял себе новые гонения от того же Ирода и смущался духом. Смущались многие и тем, что имели совесть нечистую, жизнь не израильскую, нравы языческие, а с такими качествами как предстать Мессии? Как явиться в Его Царство? Но как бы то ни было, только Провидение, очевидно, достигло в сем случае своей цели, дав знать через волхвов всему Иерусалиму и, следовательно, всей Иудее, что час сбытия пророчеств настал, что давно ожидаемый Избавитель пришел, что Ветхий Завет оканчивается и начинается Новый.

У смущенного таким образом Ирода, вероятно, первая мысль была для истребления ужасной вести истребить самих вестников. Но когда бесчеловечие внушало такую мысль, привычная хитрость и лукавство (ибо Ирод столько же был лукав, как и жесток) удерживали и внушали другое. «Что пользы, — думал тиран, — если я убью теперь волхвов? Весть, от них разнесшаяся, этим не уничтожится, а скорее усилится. А что всего важнее — Новорожденный Младенец таким образом уцелеет, ибо теперь еще неизвестно, где Он и кто. Лучше воспользоваться этим случаем другим образом: велеть собрать первосвященников и книжников, узнать от них, где, по мнению этих суеверных иудеев, должно родиться их Христу, потом отправить волхвов к Нему и через них узнать, где находится мой будущий соперник, — тогда ничто не спасет Его от моей мести, тогда, если окажется нужным, и волхвы заплатят мне за свои вести и опасное волнение, произведенное приходом их в народе». Все это казалось Ироду, без сомнения, верхом мудрости и умения действовать сообразно обстоятельствам, а между тем все это послужит не к чему другому, как только к исполнению намерений Провидения привести в известность у всего народа иудейского рождение Царя его.

И, собрав всех первосвященников и книжников народных, спрашивал у них: где должно родиться Христу? (Мф. 2, 4). Лучше не мог в настоящем случае поступить Ирод, если б был на самом деле усердным чтителем Бога Израилева и обетованного Мессии, ибо, во-первых, уже то весьма много служит к чести Новорожденного, что вот, целое сословие людей, первых в государстве, самых освященных и самых ученых, вместе с царем занимается не только лицом Его — даже местом рождения, а во-вторых, немалая важность и в том, что все первосвященники и книжники, по прилежном сличении пророчеств, скажут громко и твердо именно то самое, что сбылось теперь на деле, то есть что Христос как должен был родиться, так и действительно родился в Вифлееме Иудейском. Лучшего и полнейшего засвидетельствования истины в этом случае нельзя и представить, и мы обязаны им тому же самому Ироду, то есть коварству его или, лучше сказать, Промыслу, запявшему его в сем коварстве.

Но что первосвященники и книжники? Они же сказали ему: в Вифлееме Иудейском (Мф. 2, 5). «Смотри, — замечает при этом один учитель Церкви, — как первосвященники иудейские, несмотря на свою худость нравственную, соответствуют цели знания своего, указывая народу, что находится в законе и пророках». Теперь первосвященники укажут путь в Вифлеем, а сами останутся в Иерусалиме, подобно тем бездушным знакам, стоящим на больших путях, кои всем и всегда указывают дорогу, а сами — ни с места.

Первосвященникам и нельзя, впрочем, было не знать или не сказать теперь истины, потому что она давно изображена была в Писании преясно (см.: Мих. 5, 2).

Услышав о решении синедриона иудейского, волхвы немало должны были удивиться, как сии люди, имея в руках такие пророчества, позволяющие все определять по ним, не знали доселе, что Христос действительно родился. Но их могло удивить теперь и многое другое в Иерусалиме, если б у них была охота и время судить поступки других, а не заниматься своим делом. Одно из двух могли подумать волхвы, смотря на иерусалимлян: или что Провидение имеет особенную причину скрывать от евреев рождение Божественного Отрочати, или что евреи крайне небрежны в сем важном деле, а вероятно, подумали они и то и другое, ибо то и другое было на самом деле. Один Ирод до времени мог представляться волхвам в самом благоприятном свете. Ибо что, казалось, может быть чище и благороднее его поступков? Будучи царем над евреями, он не только не гневается по видимому за весть о рождении Царя Иудейского, не только не скрывает сей вести, а еще собрал целый совет народный для беспристрастного исследования о месте Его рождения. Уже это служило ему к похвале в глазах волхвов, а еще более то, как он поступил с ними далее. Ибо что делает Ирод?

Тогда Ирод, тайно призвав волхвов, выведал от них время появления звезды (Мф. 2, 7). Что Ирод призывает волхвов тайно и что с таким прилежанием выпытывает время явления чудесной звезды, это могло родить подозрение насчет его искренности и намерения, но, чтобы проникнуть в эту бездну коварства, надлежало иметь не такой простой и добрый взгляд, какой был у волхвов. С другой стороны, все это легко было толковать в сторону самую добрую, почесть следствием благоразумия Ирода, не хотящего до времени волновать народа своим открытым сношением с чужестранцами, желающего точнее узнать все обстоятельства события, для него по видимому столь вожделенного. Тем паче волхвам легко было утвердиться в этих последних мыслях, когда Ирод, отобрав от них нужные сведения, не только не возвратил их назад, не только не удержал в Иерусалиме и не лишил свободы, не только не показал никакого вида неудовольствия, а обласкал по-царски и сам послал их в Вифлеем и, послав, сказал: Пойдите, тщательно разведайте о Младенце, и когда найдете, известите меня, чтобы и мне пойти поклониться Ему (Мф. 2, 8). Слова хитрые: род извинения и тайного неприметного наказа. «Видите сами, — как бы так говорил Ирод волхвам, — что это дело чрезвычайно необыкновенное, что на всем этом событии лежит печать тайны. Вам, на Востоке, сказано, а мы все, в Иерусалиме, ничего доселе не знали. Из пророков видно, что Мессия должен родиться в Вифлееме, но где именно и как? Это не указано. Да, может быть, и не угодно Промыслу, чтобы кто-либо до времени знал это. Вы воззваны к Рожденному самим небом — итак, идите пока одни, дабы не произвести безвременно молвы и шума, но, узнав все точнее, возвратитесь и скажите нам. Тогда, если это окажется согласным с положением Рожденного, я первый — явно или тайно, как будет для Него лучше, — поспешу явиться для воздания чести, Ему подобающей, отвергнув всякую пышность, без колесниц и телохранителей, без всякой свиты, в виде простого странника и богомольца».

Так, казалось, все обдумано было хитростью Ирода. Но сие-то самое коварство и послужит к запятию его жестокости. Волхвы безбедно, даже с честью выйдут теперь из Иерусалима. Им известно уже, где Христос должен родиться; остается только поспешить к цели своих желаний. И вот они на пути. Но когда одни недоумения кончились, другие должны были явиться. В Вифлееме не один дом — куда обратиться? Надобно опять искать и спрашивать, подобно тому как спрашивали в Иерусалиме. Но для Иерусалима вопрос о рождении Царя Иудейского был нужен, ибо служил провозвестием о Мессии, для Вифлеема — не нужен. Самое время было крайне дорого: притаившаяся на время жестокость Ирода могла вдруг пробудиться и пасть бедой над Вифлеемом преждевременно, когда в нем еще заключено было Спасение всего мира. Притом терпение волхвов уже довольно испытано, время вознаградить их за веру и беспокойства. Все это исчислено, взвешено Промыслом, и — перед волхвами опять небесный вождь. И се, звезда, которую видели они на востоке, шла перед ними (Мф. 2, 9). Можете судить о радости при этом святых путешественников, когда они паки увидели первого своего руководителя, который притом предстал им теперь уже не в прежнем, неопределенном своем виде, только являясь на востоке, а взявшись, так сказать, прямо и непосредственно вести их. И возрадовались радостью весьма великою, ибо увидели, что путь их не напрасен; возрадовались, потому что из рук человеческих опять видимо перешли в руки Божии, паки вступили в непосредственное сношение с самим небом. В Иерусалиме, как ни льстили им, как ни хитрили пред ними, но доброе, исполненное истинной любви к Рожденному сердце волхвов не могло не тяготиться внутренне, не чувствовать, что они не на своем месте, не могло не желать прежней свободы, прежнего указания свыше. И вот, чудная звезда паки пред ними! Краткий путь до Вифлеема теперь по тому самому пройден еще скорее, что Ирод не мог собраться с новыми мыслями, а волхвы, следуя за звездой, уже были у конца своего пути и своих желаний. Пришла звезда и остановилась над местом, где был Младенец (Мф. 2, 9), то есть, вероятно, так опустилась с высоты, что можно было по падающим вниз лучам ее без труда узнать искомое место.

И, вошедши в дом, увидели Младенца с Мариею, Матерью Его (Мф. 2, 11). Вот вся свита Великого Царя, предвозвещенного пророками и звездою! Даже Иосифа, по-видимому, теперь не было за отсутствием, конечно, ради необходимых вещей и, может быть, по тайному распоряжению Промысла, дабы не представилось волхвам, что он есть отец Отрочати. Впрочем, о волхвах можно сказать, что они были выше всего видимого, ибо, несмотря на бедность, окружающую Отроча и Матерь, они, как только увидели Его, падши поклонились Ему, то есть оказали такой знак почтения, какой приличен лицу Божественному. Почему оказали такое почтение? По ясному ли прозрению в тайну Его Божества? Но такого прозрения не вдруг достигли самые апостолы, такого прозрения не обнаружено ясно в Писаниях даже некоторых пророков. Что же повергло волхвов к подножию Младенца? Повергло чистое сердце, коему обещано зрение Бога и которое теперь, предваряя ясное убеждение ума, невольно преклонялось пред Словом, ставшим плотью, подобно тому как Иоанн, еще во чреве матери, взыгрался радостью от одного приближения к Сему Божественному Отрочати, находившемуся также во чреве Матернем.

И, открыв сокровища свои, принесли Ему дары: злато, ладан и смирну (Мф. 2, 11). Три дара, как бы во знамение Божества триипостасного и для обозначения трех видов ходатайственного служения Богочеловека: злато — яко Царю и Главе рода человеческого, ливан — яко Первосвященнику и Учителю, смирну — яко Человеку и Ходатаю, имеющему смертью Своей разрушить державу смерти. Принесены злато, ливан и смирна, яко лучшее из всего, что было на Востоке, чем славилось отечество волхвов. Впрочем, и здесь, по замечанию святого Златоуста, видно возвышенное направление их мыслей: они не приносят ни одной из тех чувственных жертв, коими выражалось у самих евреев почтение Богу Истинному, а дары бескровные, прознаменуя сим и как бы предначиная богослужение Нового Завета и наши жертвы духовные. Посему тот же святой Златоуст называет волхвов первенцами Церковными. Явиться пред нового Царя с дарами требовало и усердие, и обыкновение тогдашнего времени, а между тем дары никогда не были так нужны и вовремя, как теперь. Ибо положение Святой Девы и Иосифа было самое стесненное. Даже из того, что имели в Назарете, не могли они взять многого, надеясь скоро возвратиться, а теперь предстояло, как увидим, бегство в Египет. С чем бы они отправились в эту чуждую страну без помощи, полученной от волхвов? Таким образом, дары их, можно сказать, были даром свыше — на путь. Кому? Тому, Кто пришел обогатить нас всех Своей бесприкладной нищетой! Тому, Кто Сам дает всем жизнь, дыхание и вся! Когда подумаешь о сем, братие, то теряешься мыслью в бездне снисхождения Божественного и тех уничижений, кои претерпел за нас Спаситель наш. А мы все еще не можем бросить самолюбия и гордости житейской, не научимся любить, подобно Ему, простоты и смирения, все еще преданы роскоши безумной и преступным утехам чувственности!

Теперь оставалось одно затруднение: как и куда возвратиться волхвам? По естественному ходу дел, они, без сомнения, пошли бы теперь паки в Иерусалим к Ироду, чтобы сдержать свое обещание и поделиться с ним и со всем Иерусалимом той радостью и святым восторгом, коими исполнена была душа их. Но это было бы сопряжено с крайней опасностью для Отрочати и для них самих. Кто же вразумит святых странников? Звезда уже не могла сделать сего; употреблено другое средство: Получив во сне откровение не возвращаться к Ироду, иным путем отошли в страну свою (Мф. 2, 12). Откровение во сне — значит, в Вифлееме проведено ими не несколько только часов, а день или два. Можно ли было скоро оставить то место, куда шли так долго и с таким усердием, не насладиться многократным лицезрением Божественного Отрочати, не расспросить обо всем Его Матерь, не узнать всех обстоятельств Рождения, столь чудного? Не сказано, однако же, что в этом сне говорил волхвам Ангел: могло быть довольно вразумления безличного, тайного озарения мысли, но такого, что волхвы не могли не почесть его за глас Божий, коему надобно последовать неуклонно.

Хотите ли знать, что потом было с волхвами дома? Евангелие не сказывает сего, ибо изводит их на среду и занимается ими не более того, сколько им дано было участвовать в великом событии Вифлеемском. Но Святое Предание как в других случаях, так и в сем дополняя сказание евангельское, говорит, что волхвы не удовольствовались тем, что совершили путешествие в Иудею; во всю жизнь продолжали они следовать за звездой, возвещали всем то, что сами сподобились видеть, и таким образом подвизавшись подвигом добрым на земле, удостоились вечной славы на небеси. Нетленные телеса их перенесены впоследствии с Востока в Константинополь и соделались сами предметом благоговейного поклонения для верующих.

Все это, без сомнения, поучительно, но для нас поучительнее всего в волхвах их святое путешествие как пример веры, любви, преданности и терпения. Таким образом, у яслей Христовых — два рода людей, пастыри и волхвы, то есть люди самые простые и люди самые образованные.

Для чего так? Да разумеем, что Господь и Спаситель наш приемлет всех и каждого: приятна Ему и простота безкнижная, когда она соединена с верным исполнением своего звания, с чистотой совести и жизни, не отриновенна у Него и мудрость человеческая, когда она умеет подчинять себя озарению свыше и употреблять свои познания во славу Божию и на пользу ближних. Так было теперь, в самом начале, так будет и после — в сан апостольский изберутся большей частью рыбари; взят будет и Павел, наставленный во всей мудрости иудейской. Посему, пастырь ли кто вифлеемский, то есть человек простой и некнижный, да не скучает своей простотой: у Спасителя достанет света и премудрости, дабы Евангелием и озарением от Духа заменить для него все пособия наук и искусств человеческих, вразумить его во всем, что нужно для его спасения. Волхв ли кто восточный, то есть человек, знакомый с науками, обладающий многими познаниями, — да не полагается на свою мудрость, да ищет света горнего, да последует ему со смирением волхвов, будучи уверен, что если он захочет принести рожденному Отрочати дары своих способностей и познаний, то они и ныне будут приняты Им с той же благосклонностью, хотя Сам по Себе Он и не имеет в них нужды.

Не без причины, братие мои, три дара у яслей Христовых. Могло быть более, могло быть менее, но явилось три. В знамение ли это Пресвятой Троицы в Существе Божием, или в символ будущего тройственного служения Христова — пророческого, священнического и царского, или, наконец, яко выражение трех частей существа человеческого, то есть духа, души и тела? Исследование о сем предоставляется вашей вере и вашему разумению. Наша же мысль всецело останавливается при этом на дароносящих волхвах. Сии странники Востока представляли собой у яслей Христовых, можно сказать, все человечество, и дары их изображают символически все, что может быть приносимо Спасителю нашему от нас, Его последователей. Златом в этом отношении означаются дары вещественные, ливаном — дары духовные, невещественные, а смирна выражает дары, так сказать, духовно-вещественные.

Есть посему люди, кои приносят Господу злато, есть, кои приносят ливан, есть, кои приносят смирну, есть, наконец, кои приносят по нескольку даров вместе. Кто сии люди? Размышление о сем откроет нам, чем и каждый из нас может послужить, подобно волхвам, Господу и Спасителю своему. Кто убо приносит Господу злато? Приносят те, кои жертвуют во славу Божию и на пользу ближних чем-либо от трудов и стяжаний своих. Тобой, например, создан, обновлен или украшен храм Божий — ты принес этим Господу своему злато. Дар твой приятен Ему, ибо, хотя Он теперь на Престоле славы, но, вместе с тем, для спасения нашего продолжает доселе являться и в яслях. Ясли сии на жертвеннике церковном, где Он, можно сказать, при каждой литургии как бы снова рождается, дабы снова же принести Себя за грехи наши в жертву правде Божией. И как часто Он терпит в сих яслях нужду! Тут потребны для Него и одеяние, и покров, и свет, и теплота. Посему, если ты делаешь что-либо на пользу Церкви, то приношение твое так же благоприятно Господу, как и дар волхвов, принесших Ему злато.

Подобным образом тобой оказана помощь бедствующему человечеству, устроено что-либо на пользу больных, сирых, странных, беспомощных — ты принес тем Господу злато, ибо Он столько любвеобилен, что нужды и страдания верующих во имя Его почитает Собственными Своими нуждами и страданиями, посему и за помощь им воздаст, как за помощь Себе Самому. Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне (Мф. 25, 40) — так скажет Он на Страшном Суде Своем тем, кои были милостивы к бедным.

Много ли приносится такового злата Господу? Ах, если сравнить приносимое с тем, что иждивается по требованию страстей, на удовлетворение не столько нужд, сколько самых прихотей наших, с тем даже, что явно отдается в жертву плоти и миру, то окажется малейшая часть. Храм Божий, например, стоит день и ночь перед очами нашими в развалинах и просит себе помощи — мы скорее выстроим для себя великолепный приют для наших коней и колесниц, нежели обратим на него внимание. Бедняк дрожит перед нами от стужи, глада и недуга — мы или откажем ему с суровостью, или дадим ничтожную лепту, и в тот же день пол-имения готовы погубить в безумной игре или показать расточительную щедрость на каком-либо зрелище.

Такова наша благодарность Тому, Кто, будучи богат, для нашего спасения ныне обнищал, дабы мы обогатились Его нищетою (2 Кор. 8, 9)!

Кто приносит Господу ливан? Те, кои употребляют во славу Его и на пользу ближних свои способности, познания и искусства, очевидно, составляющие собой нечто такое, чего нельзя купить никаким златом. Все это — дар Божий человеку, но это же все может и должно быть и даром Богу от человека, даром невещественным, высшим злата и сребра.

Этот драгоценный ливан приносит Господу градоправитель, когда управление его одушевлено духом Христовым, направлено не к одной только справедливости гражданской и спокойствию внешнему, но и к поддержанию и усилению в народе благих нравов и добродетелей христианских. Такое градоуправление — как благоуханный ливан пред Господом и человеки. Приносит Господу ливан пастырь Церкви, когда бодрственно стоит на страже душ и сердец против заблуждений и соблазнов века, неленостно возвещает пути Господни, наставляет заблудших, утешает отчаянных, назидает всех. Приносит Господу ливан мать семейства, когда, не полагаясь на приставников наемных, не увлекаясь рассеянием и забавами, сама посвящает время и способности свои на воспитание в страхе Божием своих детей, на приучение их к воздержанию, кротости, молитве и человеколюбию. Благоухание сего ливана, наполняя собой весь дом, разносится потом всюду с теми, кои воспитаны в нем в благочестии. Приносит Господу ливан художник, когда вместо того, чтобы, следуя духу времени, поблажать своим художественным страстям человеческим и доставлять им новую пищу нечистыми вымыслами, старается все произведения и изобретения свои обратить в орудие здравого вкуса христианского, в средство к распространению, с изящным и прекрасным, истинного и доброго. И сей ливан облагоухает собою многих. Вообще, поскольку нет человека, который бы не имел на что-либо способности, то нет человека, который бы не мог принести Господу ливана употреблением своей способности во славу Божию и истинное благо ближних.

Третьим даром Господу от волхвов была смирна — дар последний, а потому высший не только злата, но и ливана. Что это за дар и почему он так важен? Смирна, так же как и ливан, издает благовоние, но отличительное свойство ее в том, что она весьма горька, посему и выражает собой наши бедствия и горести, слезы и страдания. Теперь понятно, кто приносит Господу в дар смирну. Приносит тот, кто терпит бедствия в жизни и страдает невинно, не позволяет себе ни уныния безотрадного, ни ропота малодушного, ни воплей бесполезных; кто при перенесении бедствий одушевляется не гордым презрением к людям, не отчаянным подавлением в себе всякого чувства человеческого, но живым упованием на Бога Жива и мыслью, что он через свои страдания очищается от грехов, усовершается в добродетели и, что еще отраднее, уподобляется Спасителю своему, за него на Кресте умершему. Таковое в духе веры и любви перенесение напастей и скорбей века есть также дар Господу, и притом драгоценнее злата, благоуханнее ливана!

Да услышат сие все злостраждущие, да уразумеют преимущество своего, по видимому горького, но на самом деле, если употребим в дело веру и Крест Христов, не несладкого положения, и да поспешат принести Господу в дар свою смирну! Счастливцы века сего не могут этого сделать: у них нет горькой нужды и недостатков — нет смирны. Многие из обладающих ливаном, то есть отличными дарованиями, также не могут сделать сего: у них нет тяжких искушений — нет смирны. Она у вас, безкровные страстотерпцы Божии! Вы, кои без всякой вины своей — одни по жребию рождения, другие по превратности обстоятельств, третьи по злобе человеческой, иные по бренности телесного состава нашего — едва не каждый день встречаете и оканчиваете воздыханиями и кои, может быть, и нынешнее утро встретили праздник Христов слезами! Зрящие на вас окаивают ваше тяжкое положение, вы сами, может быть, падаете иногда под тяжестью земного испытания — а мы именем Спасителя нашего приветствуем вас с сим драгоценным подобием Креста Его! Блюдите драгоценную смирну, доставшуюся в удел вам; не меняйте ее ни на какой ливан, тем паче ни на какое злато, и не отнимайте у нее благоухания жалобами и ропотом малодушным. Что жаловаться? Господь и без того все видит — каждая слеза ваша у Него изочтена, каждый вздох взвешен, и в свое время за все примется сторицей. Аминь.