15
– Э-эй, караульные! Эй! Эй! Оглохли?..
Колочу в дверь. Если таким манером ежедневно упражнять кулак, то через год я научусь разламывать пополам дубовые столы, валить нестарые деревья и нокаутировать быков-рекордсменов. Но эта дверь почище любой дверцы сейфа – тут нужен либо алмазный бур, либо динамит.
– Заснули вы там? Эй, вы! Конец света проспите!
С той стороны никакой реакции. На-до-е-ло! Телепортировать, что ли, сквозь дверь?.. Нет, оставим это нездоровое развлечение на крайний случай. За своеволие, может, и не подстрелят, но изобьют. Не драться же мне с караульными – тогда уж они меня подстрелят наверняка. Не насмерть, а так… продырявят мякоть, чтобы задумался. Хотя еще неясно, какие у них инструкции от Иоланты – может, и насмерть.
Не иметь никакой информации – вот что хуже всего. Информация у меня только одна: до вычисленного момента нападения чужаков на Землю осталось меньше суток. И даже существенно меньше – от силы часов пятнадцать. Я, конечно, понимаю, что главнокомандующей сейчас не до меня, – но генерал-поручик Сивоконь? Ей-то прямой резон продолжить общение со мной, вытряхивая из меня душу допросами и изнуряя медициной. В конце концов, кто в ответе за ту гипотезу, согласно которой я все тот же эксмен Тим Гаев, а не чужое послушное орудие, пятая колонна инопланетных интервентов? С кого в случае ошибки снимут стружку, если не голову?
Само собой, при условии, что будет кому снимать и с кого.
Ба-бах!..
Вместо того чтобы отпереть дверь, одна из караульных попросту телепортирует ко мне в камеру. От неожиданности я шарахаюсь в сторону.
На щекастом лице караульной ни тени презрительной ухмылки – одно раздражение:
– Без глупостей! Почему шумишь?
– Я хочу поговорить с командующей.
– Не приказано.
– Тогда с генерал-поручиком Сивоконь!
– Не приказано. – И караульная явно собирается телепортировать обратно.
– Тогда с комендантом базы. Имею важные сведения. Что, тоже нет? Ну хоть с караульным начальством. Ведь есть у тебя какое-нибудь начальство, да? Что смотришь?
Я знаю, отчего она так смотрит на меня. Решает вопрос: а не съездить ли мне по зубам за наглость? Хуком справа?
Да здравствует выдержка – решение принимается в защиту моих зубов.
– Доложу.
С громким хлопком она исчезает. А я сажусь в уголке прямо на пол и начинаю ждать. Настроение мое, прямо скажем… вот-вот. Оно самое. Очень плохое, если перевести на ту лексику, за которую полицейские не бьют резинкой по голове. Мне надоело одиночество. И предчувствия у меня скверные.
Сказал бы мне кто еще позавчера, что я устану не от допросов, а от ничегонеделанья, – я попросил бы вызвать санитаров такому шизоиду… А как за меня взялись вначале! Рьяно и бестолково, растерянно и яростно, без четкого плана, зато форсированно. Человек или не человек? То бишь, пардон, эксмен или не эксмен? Может, орудие чужаков для вскрытия лунной базы – вроде консервного ножа?
Душу вымотали. Ни поспать вволю, ни поесть всласть – обязательно помешают. Даже успел привыкнуть. И вот на тебе – никто меня не беспокоит уже вторые сутки. Я никому не нужен.
Ну никак они не ожидали заполучить одного меня! Расчет творцов «Эгиды» строился на зыбкой надежде захватить чужой корабль. Изучить технологии. Понять, кто такие чужаки и чего им надобно. Поймать за шкирку хотя бы одного паршивца и подвергнуть чудесам земной науки. Для пользы и в назидание.
Вышло – на кота широко, на собаку узко. Опасности для человечества больше не существует, в чем космофлот скоро убедится, – а дальше что? Никаких инопланетных технологий люди не получили. Даже я сам, с точки зрения земной медицины, каким был, таким и остался. Что ценного привез? Пшик. Чуть-чуть малополезной информации.
А на Земле – разруха и беспорядок. В том, правда, не моя заслуга, но какая разница? Вину полагается на кого-то свалить, а я как раз очень удобный стрелочник. Разумеется, во всем эксмены виноваты! А как же иначе!
Сижу и рычу сквозь зубы. Нарочно злюсь на себя. Очень трудно быть реалистом и не верить в то, что Иоланта Сивоконь выполнит все условия нашего уговора. Я и не верю. Эмоции эмоциями, а элементарная логика против. Логика подсказывает, что выгоднее всего меня по-тихому устранить. Как телепортирующий эксмен я по-прежнему опасен, а главное, уже не нужен.
Меня, конечно, спишут. Вопрос первый: когда? Вопрос второй: как? Вопрос третий: что я могу возразить на это?
Попытаться опереться на Присциллу О'Нил? Но кто я для нее? Не более чем инструмент, при помощи которого сделана некоторая работа. Возможно, она предпочла бы положить инструмент в ящик до следующего случая, она бережно относится к инструменту, но если на нее надавят, она пожертвует мной без больших сожалений. Я не особенно ценный инструмент. Умею телепортировать – подумаешь редкость! При острой необходимости можно найти добровольцев иного пола и как следует их замотивировать. В моменты кризисов человеческая жизнь дешевеет. Почему бы не пожертвовать пятаком вместо гроша. Принципиальна ли разница?
Судьба немногих пилотов-эксменов, оставшихся в живых после Ананке и Цереры, в сущности, та же самая. Довольно опасных экспериментов, гроза миновала, пора вернуться к привычному порядку вещей! Эксмены-строители в космосе – это еще куда ни шло, но эксмены-пилоты? Спасибо, нет. На том стоит и стоять будет Земля, как на спинах мифических слонов. А ты, ущербный, знай свое место!..
Мое место мне покажут очень просто. Войдут и без лишних слов изрешетят меня, как дуршлаг. Одна надежда на то, что главнокомандущая захочет меня видеть. Я должен доказать ей, что еще на что-то гожусь.
Проходит час ожидания – и все зря. Никто не хочет меня выслушать. Красноречивое молчание…
Удрать из своей камеры через Вязкий мир я, конечно, могу, это не проблема. Будь я на Земле – так и поступил бы, не усомнившись ни на минуту. Рванул бы когти. По-простому: нырнуть сквозь дверь и обезвредить охранниц, их там не больше двух. Неужто не справлюсь? Они и оружие навести не успеют, у них же, несмотря на тренажеры, мышечная дистрофия от долгой службы в условиях малой тяжести, а у меня позади как-никак семь месяцев жизни при трех каждодневных «же». Мне же сидеть тошно, по стенам хочется бегать! Справлюсь.
Да, но я почти не знаю топографии базы. База – та же тюрьма, только большая и запутанная. Тьма подлунных ярусов, шахты, лазы, паутина коридоров. Найти путь к стартовым шахтам, прорваться, угнать какую-нибудь посудину, способную к посадке на земную поверхность? Вероятность удачи ноль целых ноль десятых, а сотые мы рассматривать не будем… На самом деле нет и сотых: во-первых, я умею управлять только капсулой, а во-вторых, меня двадцать раз собьют. Нет, это не выход.
Выход из мышеловки там же, где и вход, я это давно понял. Но без содействия Присциллы мне никак не обойтись.
Жду. То ли пули, то ли еще чего. И когда дверной замок громко лязгает, я наготове: могу в долю секунды уйти в Вязкий мир, заставив караульную пустить автоматную очередь в стену. Авось угодит под собственный рикошет.
– Встать. Руки за спину. Пошел.
Ага, значит, расстрел откладывается… А впрочем, меня могут просто-напросто ввести в шлюз, огреть сзади по башке, выйти и обнулить давление. Это самый простой способ, а вообще-то их великое множество. Особенно на Луне. Человек пока еще не продвинутый чужак, чтобы обходиться без атмосферы…
О! Знакомая дорога. Выходит, все-таки к Присцилле?
Так и есть, ее кабинет. И Иоланта тут как тут.
– Эксмен Гаев по вашему приказанию доставлен, мэм.
– Свободна. – Конвойная улетучивается, а Присцилла О'Нил обращает взор на меня. – Ну? Какие такие важные сведения ты имеешь?
Ответ у меня заготовлен заранее:
– Виноват, госпожа, я сказал «соображения», а не «сведения». Вероятно, ваши подчиненные перепутали… – Я без зазрения совести клевещу на моих караульных, ибо ставка в этой игре для меня чересчур высока. – Чужак сказал мне, что я принят в игру. Еще он сказал, что нет нужды привлекать к игре других особей моего вида. Из его слов и еще этих… мыслеобразов я понял, что чужаки намерены оставить Землю в покое… Да что там, я голову ставлю в заклад, что так оно и есть! Но все же, если мне будет позволено высказать свое мнение, я скажу, что определенная страховка не помешает…
– Ты же голову ставишь в заклад! – раздраженно бросает Иоланта.
– Да, госпожа, – отвечаю я смиренно. – Но велика ли цена головы эксмена, госпожа?
На это ей нечего возразить.
– Ну хорошо. Что ты предлагаешь? – Это Присцилла.
Переминаюсь с ноги на ногу и делаю вид, будто страшно испуган за судьбу дела. Это дается непросто – за судьбу Земли я уже отбоялся за десятерых, больше в меня не лезет.
– Прошу разрешения принять участие в поиске цели и вступить с нею в контакт в случае… в случае нештатной ситуации.
Настолько глупо, что даже не смешно. Обнаружение чужака – уже нештатная ситуация!
Но, кажется, начальство улавливает в моих словах резон. Присцилла и Иоланта переглядываются.
– Желаешь еще послужить? Похвально.
Изображаю, будто страшно доволен. Присцилла почему-то избегает смотреть на меня. Ой, не нравится мне это…
– Рад стараться.
– Пойдешь в первой разведывательной группе. Старт через пятьдесят минут. Полетное задание получишь перед стартом. Удачи, пилот!
– Спасибо, госпожа!
Мои караульные остались без дела. Младшая адъютантесса Присциллы, затянутая в портупею, как призовая лошадь в сбрую, ведет меня куда-то, даже не оборачиваясь. Меня больше не опасаются. По крайней мере, демонстрируют, что не опасаются.
Это уже немало. Но такого рода намекам я предпочел бы возвращение на Землю и реальную гарантию безопасности.
Увы, чего нет, того нет. Наоборот. Если мне не изменяет чутье, сейчас я нахожусь в большей опасности, чем во время «Эгиды».
Лифт возносит нас на минус девятый ярус. Тут я еще не был. Ага, это так называемый шахтовая штольня – сюда выходят основания стартовых шахт, и каждая «заряжена» боевой капсулой. Все очень похоже на то, что было на Ананке, почти стандартный проект, только штольня тут подлиннее и наверняка не единственная. Еще бы – главную лунную базу строили основательно и с размахом. Надо думать, тут может укрыться весь космофлот Земли. Сейчас – точно может. Не уверен, что потери у Ананке и Цереры уже восполнены.
Гул и грохот – эксмены в серых робах, очень похожие на цепочку рабочих муравьев, катят по рельсам тележки с топливом и боеприпасами. Подвесные топливные баки столь же острорылы, как и боевые ракеты, хотя космической пустоте нет никакого дела до аэродинамики. Просто дань традиции. Спроси любую госпожу инженера, и она, если снизойдет до ответа, искренне удивится: с какой стати должно что-либо меняться? Разве это хорошо? Спроси офицера, политика, чиновницу, педагогиню, модную писательницу вроде Элеоноры Жаховой – и почти наверняка услышишь то же самое: с какой стати? Разве стабильность – не благо?
Потому-то мы проиграли бы чужакам вчистую, если бы дело дошло до генеральной баталии на ближайших подступах к Земле. Это знает каждый эксмен.
Да, но мы угробили бы свою цивилизацию еще сто лет назад без всякого содействия чужаков, если бы не избавились от неуемной страсти изменять вокруг себя мир быстрее, чем можем приспособиться к изменениям. Это известно каждому человеку.
Возможно, это правда. Камо грядеши, человечество? Постой, не торопись, посиди на скамеечке…
И жди, посиживая, что кто-нибудь, подкравшись, огреет тебя дубиной. Не найдется дубины – ну что ж, банальное вырождение тоже не за горами. Полтора века матриархата – это же так мало, это еще детство! Придет и дряхлая старость. Посиди на скамеечке, человек…
– А где же моя капсула?
– Здесь нет ничего твоего. – Меня сейчас же ставят на место. – Та капсула, на которой ты вернулся, списана по выработке ресурса. Тебя ждет новейшая «Жанна д'Арк».
– Что? Я этой «Жанной» управлять не умею!
– Тот же принцип. Справишься. Ты ведь этого хотел?
Очень хочется облегчить душу ругательством. Но что толку?
– А полетный комбинезон?
– И так хорош. Все равно некогда искать и подгонять – взлет через тридцать минут. Полезай.
Здесь нет папиллярного замка – адъютантесса набирает код на крохотном пульте, и сегмент обшивки шахтового ствола отъезжает в сторону. Вот она, «Жанна д'Арк», боевая капсула нового поколения, о которой мне пока ничего не известно. Ну что ж, за оставшееся время постараюсь разобраться, что к чему…
Беглый наружный осмотр. Размеры капсулы внушительны, но по сути это тот же цилиндр плазменно-двигательной установки, только сверху на него надет не шар, а усеченный конус. Восемь ракет на внешней подвеске. Неплохо!.. Дюзы двигателей ориентации. Еще какие-то дюзы. Что-то новенькое… Ага, это двигатели бокового смещения. Полезная вещь, одобряю. Так… дополнительные топливные баки… а это что? Странные какие-то захваты непонятно для каких целей. Ну ладно, они мне вряд ли пригодятся…
Так, а это что – шлюз? Точно, не просто люк, а настоящий маленький шлюз. Выходит, одна капсула данного типа может состыковаться с другой? Запомним…
Как ни странно, в рубке два ложемента – уступом. Правый выдвинут чуть вперед. Выходит, капсула двухместная? Один – пилот, другой… штурман, что ли? Быть того не может при мощном компьютере. Оружейник? Бортинженер? Или мне досталась учебная «спарка»?
Возможно. Но спросить не у кого – приведшей меня сюда адъютантессы уже и след простыл. Нет, наверное, у меня не «спарка»… Мне почему-то так кажется. Наверное, меня решено выпустить в полет одного… Почему, спрашивается?
А я ведь догадываюсь почему…
Валюсь в ложемент и начинаю тестировать системы. Двигатели – норма. Топливоподача… так… задействована резервная система, а основная остановлена из-за возможной неисправности. Навигация – норма. Вооружение… невозможность пуска первой и четвертой ракет. Вот зараза! Ну и зачем они висят, если их нельзя выпустить?!!
Дальше, дальше… Управление – норма. Радары – норма. Жизнеобеспечение – норма. Связь – норма, но это стоит проверить прямо сейчас.
Дужка с наушниками и зернышком микрофона не претерпела никаких эволюционных изменений. Даже захват для нее в углу приборной панели точно такой же, как в моей старой капсуле. А как включиться в общую трансляцию?.. Ага, вот как.
Шумы, шорохи – и голоса. Грубые, эксменские, родные. Первоматерь моя Люси, сколько же времени я вас не слышал!
– «Жанна-14», отзовись. «Жанна-14», отзовись. «Жанна-14»…
– Швейк вызывает Присыпкина. У меня проблемы с тепловым режимом. В рубке очень жарко.
– Здесь Присыпкин. Сейчас прямо все брошу и побегу к тебе устранять. Потерпишь.
– «Жанна-14», отзовись…
– Ага, тебе бы такое! Тут у меня жара, как в сауне. А компьютер говорит, что все в норме…
– Ну и правильно говорит. Сауна для здоровья полезна. Считаешь, что не вытерпишь – зови техников, а мне не мешай. Надоел.
– «Жанна-14», отзовись. «Жанна-14», отзовись…
Вроде голос какой-то знакомый… Нет, не могу распознать чей.
– Эй, Батлер, слышишь меня? Это Фердыщенко. Твоя колымага в порядке?
– Тьфу-тьфу-тьфу! Даже удивительно.
– Не радуйся, это плохой признак. Будь начеку и чуть что – докладывай.
– Слушаюсь, мэм. Непременно, мэм.
Смешки.
– А в морду за «мэм» не хочешь? Сделай только милость, вернись живым…
– Докладывает Дымов. К старту готов.
– Докладывает Полайтис. К старту готов.
– «Жанна-14», отзовись…
– Докладывает Лажуа. К старту готов.
– Докладывает Магнессон. К старту готов.
– «Жанна-14»…
Ну что там эта «Жанна»? Отозвалась бы уж скорее.
Ох!.. А какой номер моей шахты – уж не четырнадцатый ли?
Лезу на карачках посмотреть – ну точно! «Жанна-14» – это я.
– Докладывает «Жанна-14», – торопливо бросаю я в микрофон. – Здесь Тим Гаев. К старту… еще не готов.
– Тим!.. Повтори! Кто говорит?
– Говорит Тим Гаев, – произношу я в микрофон уже спокойнее. – Готовлюсь к старту, готовность… три минуты.
Даже меньше. Дать команду задраить рубку и изучить расположение основных клавиш, вот и все, что от меня требуется. Эргономика тут немного отличается от той, к которой я привык, и мне понадобится время, чтобы освоиться с управлением до полного автоматизма. Зато все индикаторы выводятся на центральный обзорный экран, как и в моей старой списанной посудине. Уже проще.
– Не имею полетного задания, – добавляю я.
– Успеешь с заданием! Тим, это я, Мустафа! Безухов я! Не узнаешь?..
Мой ведомый? Жив?
Вспышка радости – знаете, что это такое? Как бы объяснить… Примерно так: тебе вручают билет обязательной государственной лотереи для эксменов, удержав его стоимость из жалования, ты делаешь вид, будто ничуть не разозлен, а потом подходит тираж, и на твой номер нежданно выпадает крупный выигрыш в полосатеньких купюрах… Потом можно впасть в любое настроение, но первоначальная вспышка обеспечена.
Можно сравнить и с оргазмом. Немножко не то, но близко.
– Ты меня тоже не узнал, – ворчу я. – А где Хартрайт?
– Ты что, не знаешь? Сгорел Джо возле Цереры. Из стариков тут только я да Шпонька. Был еще Джингль, но у него аппендицит…
Вот как. Джо сгорел. И не он один. Из всей Четвертой эскадры остались жалкие очески – четверо из семидесяти двух. От остальных не осталось даже пепла. Кто-то прикрывал меня, кто-то изображал движущуюся мишень возле Цереры – почти никто не струсил, не повернул. Я знаю: не зря. Мы сами рвались в пилоты, держа в уме более чем вероятную гибель, но все-таки каждый надеялся на лучшее…
– Докладывает Вожеватов. К старту готов.
– Докладывает Пилар. К старту готов.
– Эй, все тихо! Тим, ты-то как жив остался? Что чужак? Ты его уделал, да?
– Нет, я был у него в гостях. Там все не так просто, как нам представлялось. Долго рассказывать. Но атаки на Землю не будет, это чужак твердо обещал…
– А тебя не надули?
Резонный вопрос.
– Вот слетаем и проверим, – отвечаю я. – У нас ведь разведывательный поиск, я прав?
– Более или менее, – кричит мне в ухо Мустафа. – У нас тут насчет чужаков разное говорят… В общем, мы идем впереди флота силами одной эскадрильи. Так сказать, боевое охранение. Короче говоря, в случае чего все неприятности наши.
– А когда было иначе? Ты дело говори.
– Докладывает Кестер. К старту готов…
– Замолкни! Тим, ты идешь в моем звене ведомым. Повторяю: ведомым. Держись за мной. Я командую, ты подчиняешься. Без обид?
– Без обид, – ворчу я, хотя мне все же немного обидно. Но с отвычки и в новой капсуле… Нет, все правильно.
Команда на задраивание. Лязг и шипение. С гулом встает на место сегмент шахтового ствола, со смачным поцелуйным звуком присасывается крышка люка. Снова что-то лязгает. Стихло.
– Докладывает Гаев. К старту готов!
– Погоди, Тим… – В голосе Мустафы я слышу нотку сомнения. – Напомни-ка мне: кем я работал на Земле?
– Кончай свои проверки, дояр! Коров ты доил!
– Извини, Тим…
– Извиняю.
– Понимаешь, не поверил я сразу… Ты бы на моем месте поверил? Мы думали, пропал ты, а оно вон как обернулось…
– Всем молчать, пожалуйста! – перебивает новый голос. У него странный пришепетывающий акцент. – Вниманию вновь прибывшего: говорит Онодэра, командир эскадрильи. Рад приветствовать в составе своего подразделения Тима Гаева. Это честь для меня. Уверен, что каждый из нас исполнит свой долг. Да пребудет с нами великий дух Первоматери Аматэрасу-но микото!
Это что-то новенькое. Хотя я что-то слышал насчет национальных особенностей общемирового культа Первоматери. Если у японцев она не Люси, это только их проблемы.
И сейчас же начинается:
– Безухов, Пилар, Гаев – готовность!
Наше звено стартует первым. Ну что ж, тем лучше.
Текут секунды. Капают, как вода со сталактита. Кап-кап. «В двадцать четыре часа набиралась десертная ложка». Откуда это? Из какой тайно прочитанной книги?
– Присыпкин, Швейк, Полайтис – готовность!
– Говорит Швейк. У меня аварийный останов топливной системы.
– Переключайся на резервную. Не суетись, успеешь.
– Я уже на резервной! Плюс перегрев рубки. Сбрасываю программу… Все, ребята, я вне игры. Удачи!
– Черт с тобой, оставайся. Скажи от меня техникам пару ласковых…
– Фердыщенко, Батлер, Магнессон – готовность! Сорель, Мерроу, Оболт-Оболдуев – готовность! Безухов, Пилар, Гаев – старт!
Глухо лязгают замки, освобождая титановый цилиндр. Луна не Ананке – тут есть сила тяжести, и давления воздуха в шахте не хватает, чтобы вытолкнуть капсулу. В дело вступают твердотопливные разгонники. Выгорев, они отстрелятся, преумножив количество рукотворных предметов на поверхности естественного спутника нашей планеты. Что всегда охотно преумножается, так это мусор.
Перегрузка пока что ничтожна – семь-восемь десятых «же», не больше. Чернота на обзорных экранах. Ан нет – вот он, серп Земли! Повис над головой. А поверхность Луны серо-черная. Ну да, верно, сейчас ночь. Солнца не видно. Правее и левее меня клубится подсвеченная ракетным выхлопом лунная пыль и со дна какого-то из лунных морей растут дымные щупальца – это стартовали капсулы Мустафы Безухова и незнакомого мне Пилара. Нас ведет автоматика. Когда надо будет переключиться на ручное, мне скажут.
Ну здравствуй, чернота! Небось соскучилась без меня? А я без тебя – нет. Совсем. Ты не в претензии?..
Ну и правильно. Ты всегда возьмешь свое. Что тебе сердиться по пустякам. А я бы много отдал, чтобы еще раз увидеть земное небо, и не обязательно даже голубое. Можно серое, низкое, с косым дождем. Хоть с градом, хоть с песчаной бурей. Лишь бы земное.
Гул и вибрация – включаются основные двигатели, а разгонники отстреливаются с ощутимым толчком. Перегрузка мало-помалу растет. До земного неба мне еще далеко, но зато я вижу, как вспыхивает лунный горизонт, как на дно лавового моря ложатся длинные пальцы теней далеких гор, и как над зазубренной горной цепью поднимается ослепительный краешек Солнца…
Неплохое начало. Увертюра, будем считать, сыграна. А какова будет моя роль на этой сцене – статиста или ведущего актера – увидим.
16
Семнадцать капсул. Искорки среди звезд. Гораздо удобнее переключить обзорные экраны на локационный режим и наблюдать за развернувшейся для боя эскадрильей в трехмерной графике, но пока хорошо и так. Слева повис серп Луны, справа серп Земли, а между ними плывут светящиеся пылинки. Одна заметно отстала, и некий Вожеватов ругается в эфире на чем свет стоит. У него проблема с управлением двигательной установкой: включается либо самая малая тяга, либо, наоборот, форсажный режим и никакой золотой середины. Кончив изрыгать проклятия по адресу «Жанны д'Арк», Вожеватов клятвенно обещает вскоре догнать нас. Онодэра, поколебавшись, рекомендует ему перезапустить бортовой компьютер. Вожеватов с ядом в голосе благодарит «уважаемого сэнсэя» за ценный совет, но отказывается ему последовать, мотивируя это тем, что после перезапуска обязательно вылезет еще какая-нибудь гадость, а так можно хотя бы продолжать полет.
Мы идем в строе фронта. Без эшелонирования, если только не считать вторым эшелоном приотставшего Вожеватова. Шестнадцать капсул. Единственная, хотя и сильная, эскадрилья, укомплектованная эксменами. Если мы внезапно натолкнемся на барьер, то сгорим в течение нескольких секунд, успев, быть может, выпустить часть ракет в белый свет как в копеечку.
Для того мы и посланы. Мы даже не первый эшелон в боевом развертывании – мы разведчики. Пробные камешки. В десяти тысячах километров позади нас разворачиваются в боевой ордер основные силы космофлота – пять боевых эскадр. Две в первом эшелоне, две во втором плюс резерв и тыловое охранение. Поднято все, что летает. Сотни капсул. Два крейсера – те еще монстры. Пять корветов, включая «Магдалену». С десяток боевых кораблей поменьше. Дистанционно управляемые платформы с гамма-лазерами. Постановщики активных и пассивных помех. Подняты даже наспех вооруженные транспорты, неповоротливые и громоздкие чудовища, похожие на вымершего ленивца мегатерия, трогательно пытающегося оскалить зубы, – авось и эти гробы не окажутся лишними!
Лишнего быть не может. Если нас начнут жечь, корабли основной волны устелят путь перед собой тысячами ложных целей. При стремлении уничтожать все подряд, присущем чужакам, у космофлота есть реальный шанс на победу. Разумеется, при том условии, что атака чужаков не окажется чересчур массированной.
Еще час назад я был твердо убежден, что никакой атаки не будет, – теперь у меня нет такой уверенности. Достаточно включить задний обзор и поглядеть на то, что творится позади нас. Не шуточки. Мощь. Идет армада. Похоже на то, что после двух сражений Земля успела восполнить потери и, наплевав на экологию, обеспечила не менее десятка космических запусков в сутки. Да и что еще оставалось делать?..
– Гаев, держи строй!
И верно – я отвлекся и несколько вырвался вперед. Понемногу убираю тягу. Сейчас меня догонят.
Догнали. Чуть-чуть прибавляю. Вот так, нормально…
Дежа вю. Точно так же мы развернулись фронтом при Ананке. Точно так же кто-то отстал, кто-то вывалился из-за технических проблем, а остальные держали строй, хотя в глубине души каждому из нас отчаянно хотелось развернуться и дать полный газ. Мне и теперь хочется это сделать. И Мустафе хочется. И любому. Но кому какое дело до того, что нам хочется – важно то, что мы делаем!
– Ребята, не Земля ль за нами? – шутит кто-то.
Не смешно. Хотя по существу и верно – земной серп мало-помалу тончает и перемещается за корму. Зато шутник верно заметил одно из двух отличий данной операции от двух предшествовавших: позади нас не какой-то задрипанный спутник Юпитера, не астероид, а сама Земля. Есть и второе отличие: впереди идет лишь одна эксменская эскадрилья вместо былых шести. То ли Присцилле не разрешили продолжить опыты с обучением эксменов, вспомнив бунт на Ананке, то ли не нашлось достаточного количества добровольцев, то ли еще что… Потом обязательно спрошу Мустафу о причинах – если «потом» для меня состоится.
– Гюнт, уйди с дороги. Займи свое место.
– Баскервиль, это ты, что ли? Сам займи свое. Я на месте.
– Вся рота не в ногу, один ты в ногу. Проверь локатор, прогони тест…
Перебраниваются где-то на фланге, мне не мешают ни их разговоры, ни их маневры. Разгон окончен, и наступает невесомость. Наша скорость относительно Земли немного меньше параболической. Сейчас мы идем к апогею по резко эксцентрической орбите. Если ничего не предпринимать, мы вернемся к Земле недели через три – наверняка в виде синюшных трупов. Не хватит запасов воздуха.
До вычисленного момента контакта с барьером остается сорок одна минута. Скачут на таймере секунды и десятые доли секунд…
Да что я трепыхаюсь, в конце концов! Нет перед нами никакого барьера – лишь чернота да звезды. И несколько десятков запущенных туда беспилотных аппаратов, не нашедших ровным счетом ничего. Космическая армада готовится защищать Землю от пустоты.
Ну и правильно, конечно. На месте главнокомандующей я бы тоже развернул все наличные силы. Доверяй, но проверяй – это аксиома. Чужаков проверяй сугубо.
– Мустафа, это Тим, – подаю я голос. – А где Шпонька? Он что, переквалифицировался в пилота? Что-то я о его старте не слышал…
– Тим, он тут, со мной. – Мустафа явно удивлен. – Тебе от него горячие приветы. Он по-прежнему техник, теперь, правда, не только по системам связи, но и по всему судну. А что?
– Так, – говорю я, косясь на пустой ложемент слева от меня. – Ничего особенного. Ты хоть с напарником, а мне одному скучновато…
– Одному?.. – Мустафа замолкает.
– Ты не ослышался.
И сейчас же врывается раздраженный женский голос:
– Приказываю не забивать эфир посторонней болтовней!
– Тим, я тебя не слышу! – Мустафа вдруг начинает кричать. – Помехи на частоте. Повторяю: сильные помехи!
– Мустафа, плохо тебя слышу – помехи, – вторю я, сообразив, чего он хочет. – Плохо слышу тебя, сигнал уходит…
В наушниках и впрямь раздается шум да еще какое-то курлыканье. Очень правдоподобно. Любопытно знать: Шпонька сам смастерил генератор или умудряется извлекать помехи из штатной аппаратуры? Не зря его базовая специальность – техник корабельных систем связи.
– Тим! – Мустафа издает смешок, едва слышимый сквозь шум. – Помнишь Ананке? Сколько виндклозетов в нашем сортире было неисправно? Стой, не отвечай! Возведи это число в куб, вычти из него э… количество бородавок на носу Шпоньки, раздели пополам и переключись ниже на столько же мегагерц.
– Приказываю оставаться на частоте! – взвизгивает сквозь помехи раздраженный голос, и больше я его не слышу. Переключился. Если я ничего не забыл, то на момент прибытия Мустафы на Ананке в нашем сортире не действовала лишь одна клоака, вторая справа, а на носу у Шпоньки не было никаких бородавок… Может, теперь появились? Нет, Мустафа должен это учитывать. Один в кубе минус ноль будет один. Пополам – одна вторая. Пятьсот килогерц. Проще не придумаешь, но нас еще поищут по диапазону! Безухов отнюдь не глуп: сообразил указать именно те числительные, на которые ни одна женщина не обратит ни малейшего внимания. Ну какое, скажите, ей дело до носа Шпоньки? А до эксменского сортира на дальней базе?! Нашу частоту можно найти простым перебором, но искать нас будут прежде всего на разницах частот, кратных мегагерцу, а не его половине. Самые простые хитрости – самые действенные.
Теперь мы можем спокойно поговорить какое-то время. Хитрец Мустафа сразу переходит с интерлинга на русский. Если нас и отследят, то еще не факт, что сразу разберут, о чем мы беседуем. Я ощущаю мимолетное сожаление о том, что мы с Мустафой не принадлежим к какому-нибудь забытому Первоматерью национальному реликту, чей язык в лучшем случае известен двум-трем академикам от лингвистики. Русский все-таки достаточно распространен.
– Тим, тебя выпустили в полет без техника?
– Совершенно верно. А на что он мне сдался?
Готос Мустафы очень серьезен:
– Тим, не нравится мне это… Ты уже летал на «Жанне»?
– Когда бы я успел? – фыркаю я в ответ. – Первый полет.
– Тем хуже. Понимаешь, «Жанна» – это гроб. Катафалк. В эти капсулы сажают только эксменов. Пилотессы боятся их до визга… Были случаи неповиновения. Тим, это металлолом! Вся надежда на дублирующие цепи, потому что не одно, так другое откажет обязательно. Чего только в «Жанне» нет, кроме одного – надежности… Тим, у меня полголовы поседело, и это не после Ананке и Цереры – это после первого полета на «Жанне»! Хорошо, рубка просторная, есть куда посадить техника. Так и летаем: один рулит, другой чинит…
Кошу глазом на пустой ложемент слева от меня. М-да… Стоит возникнуть подозрению, как оно только радо окрепнуть.
– Спасибо за информацию. Так ты думаешь, что…
– Тим, шанс у тебя есть. Будь очень осторожен. Управляй нежно, «Жанна» ковбоев не любит. Ничего не дергай, не форсируй, не включай ничего лишнего…
Бодро и деловито, явно стараясь не позволить мне впасть в панику, Мустафа рассказывает о том, чего я не должен делать ни при каких обстоятельствах, если хочу сохранить телесную целостность, и о том, что я могу себе позволить лишь в самом крайнем случае, а также о том, какие действия пилота считаются относительно безвредными, то есть пока еще не приводили к фатальным последствиям.
В первую очередь нельзя регулировать систему жизнеобеспечения. Если ты поджариваешься или замерзаешь, если тебе дышится, как на вершине восьмитысячника, если замкнутая система водоснабжения не желает очищать мочу – терпи. Терпеливых в раю любят. Во-вторых, надо очень плавно менять режим работы двигателей, в противном случае возможен не только аварийный останов, но и колоссальный взрыв как финальный аккорд работы вразнос. Был уже не один случай. В-третьих, нельзя полностью доверять автоматике снижения и посадки, надо быть готовым мгновенно перейти на ручное управление, для чего надлежит предпринять такие-то и сякие-то действия, не забывая при этом о том-то и сем-то, и молиться, чтобы ручное управление тоже не отказало. Что совсем не исключено.
В-четвертых…
В-пятых…
В-десятых… Кончится когда-нибудь эта дефектная ведомость?..
Сравнительно надежна связь да еще радары. Более-менее приемлема автоматика пуска ракет, хотя все же был случай, когда ракета не вышла из захватов и закрутила капсулу волчком, – чудо, что все обошлось. Остальное, если верить Мустафе, собрано на живую нитку ради того, чтобы отрапортовать о выполнении оборонного задания, а на остальное – плевать. Редкостно «сырое» изделие. Макет.
Хотя, по словам Мустафы, задумана «Жанна» хорошо – вроде той каши, которую маслом не испортишь. И боевая мощь, и защита, и энерговооруженность у нее значительно лучше, чем у старых капсул типа «Валькирия». На этапе перевооружения ее можно было бы использовать в боях как капсулу-лидер, возглавляющую атаку на цель. Или как командирскую. Или даже как спасательную, поскольку она теоретически может сесть на земную поверхность, даже не обгорев в атмосфере. Но все это в том, конечно, случае, если бы тот, кто в ней сидит, не дрожал от страха в отсутствие видимого противника.
Зато эксмену-пилоту дрожать как бы и не положено. Он при всех своих примитивных инстинктах вознесен необычайно высоко и допущен до настоящего дела. Цена за это известна: рискуй там, где не согласится рисковать полноценный человек. И все по-честному. Разве кто-нибудь жалуется? Мы все добровольцы, прошедшие отбор. А могли бы остаться просто грязными животными – спасибо Присцилле за дальновидный хозяйский подход!
Мустафа заканчивает торопливой скороговоркой и начинает тяжело дышать. А я глубоко задумываюсь над вопросом: был ли мне в капсулу подсунут «сюрприз» – или Иоланта рассчитала, что в отсутствие техника да на незнакомой капсуле мои шансы вернуться на базу и без того близки к нулю?
Глупец я, вот что. Сидел взаперти и думал, что меня прямо в камере и шлепнут. Теперь ясно как день: я должен погибнуть от нелепой случайности, в которой никто не виноват. Мало того, что Иоланта не собирается выполнять свое обещание, – я ей вообще больше не нужен. Пристрелить меня, однако, нельзя – слишком популярен. Разговоры пойдут, возможен и бунт эксменов, заранее обреченный на неудачу, но все равно нежелательный. Присцилла этого не допустит, да и Иоланта должна помнить, что бунт на Ананке оставил не только эксменские трупы…
Все-таки интересно: если бы я сам не напросился принять участие в поиске цели, мне было бы предложено «еще послужить»?
Три против одного, что да. Я просто облегчил им задачу по собственному устранению. Наверняка на всякий пожарный случай существует подстраховка – документальная запись того, как я едва ли не умолял главнокомандующую выпустить меня в полет. Для отказа нет серьезных причин. Что ей, в самом деле, на короткой цепи меня держать в самое горячее время? В сейфе хранить? К себе привязывать?!!
Шанс у меня есть, тут Безухов прав. Не знает он только того, насколько он мал, мой шанс. Но сейчас поймет:
– Мустафа, мне хватит топлива, чтобы совершить посадку на Землю?
– Что?
– Ты слышал. Я напросился в этот полет только для того, чтобы смыться. Другой возможности не было.
– А операция?
– Какая, твою Первомать, операция! – ору я. – Нет больше чужаков, ушли они! Открыли в барьере форточку и пропустят сквозь нее Землю. Им больше дела нет до человечества!
– Да, но… нам говорили, что вероятность пятьдесят на пятьдесят…
– А вам не говорили, что вы недостойны называться людьми?!
– Понял… – отвечает Мустафа после секундной паузы. – При взлете у тебя была полная заправка?
– Не знаю. И не знаю, как проверить.
– Я знаю, но долго объяснять. Допустим, полная. Сколько внешних топливных баков – четыре? Значит, комплект. Жди, сейчас посчитаю…
Я жду. В последнее время я только и делаю, что жду. Даже сейчас.
Наконец снова прорывается голос Мустафы:
– Мне очень жаль, Тим… но нет. Я считал по себе, а ты потратил примерно столько же горючки, сколько и я. Если идти к Земле по наивыгоднейшей траектории, если по максимуму использовать торможение о воздух, чтобы только не сгореть, если садиться на экваторе, где ускорение силы тяжести все же чуть-чуть меньше, то… Тим, у тебя примерно восемьдесят девять процентов от полной заправки, а тебе нужно девяносто семь. С высоты в двадцать – двадцать пять километров ты будешь падать камнем.
Не буду. Если я пойду по наивыгоднейшей с точки зрения экономии топлива траектории, меня сожгут, не дав даже приблизиться к Земле. Позади идет армада – тот еще заградотряд.
Сглатываю комок в горле.
– Спасибо, Мустафа…
– Понимаешь, Тим, отстреленная рубка капсулы в принципе может опуститься на парашюте, но в наших «Жаннах» парашютов нет, сняли их…
Этого он мог бы и не говорить – и так ясно. Зачем эксмену парашют? Не вводи кого-то там в соблазн – это мы слышали. Старо, но мудро. Зачем же давать пилоту иллюзию того, что, дезертировав, он может спастись на Земле? Единственный его шанс на спасение – свирепо драться, атаковать противника там, где его увидел, и ни в коем случае не вываливаться из боя. В сущности, это шанс гладиатора.
Можно подумать, что я напросился в полет, чтобы продолжать играть в эти игры! Но что я могу поделать?
– Тим, ты уверен, что чужаки не нападут? – снова пробивается ко мне голос Мустафы Безухова, на сей раз очень неуверенный. – Не ругайся, просто скажи еще раз.
– Да. Сколько на твоем таймере осталось времени до встречи с барьером? На моем девять минут с секундами. Кто-нибудь докладывал, что видит цель? Уже пора бы.
За что я сразу полюбил конструкторов «Жанны д'Арк», так это за мощный радиолокатор дальнего действия. Пусть «Жанна» – рухлядь и катафалк, зато с хорошим обзором.
– Понял… Тим, возвращайся на прежнюю частоту. Доложишь о неисправности в топливной системе. Этот канал тоже оставь, но не пользуйся им до тех пор, пока я тебя не вызову. Разберешься, это просто. Больше ничего не делай. Поскучай немного и старайся казаться испуганным. Лады?
– Лады… Ты что задумал?
Нет ответа. Я занят – соображаю, как мне задействовать оба частотных канала. А, вот как… Действительно просто.
На прежней частоте сквозь шорох и курлыканье помех Онодэра отдает команды приготовиться к возможному огневому контакту, не зевать, не плошать и так далее. Помехи мало-помалу исчезают – не иначе Шпонька осторожно подкручивает какой-нибудь верньер. Жаль, что я не могу сейчас видеть его хитрую и несомненно очень довольную собой физиономию.
На меня орут в два горла, но Онодэра вскоре затыкается, то ли опасаясь окрика, вредного для авторитета комэска, то ли попросту не желая подгавкивать начальству. В ответ я напряженным голосом докладываю о неисправности в системе топливоподачи – и ведь даже не очень вру: я действительно лечу на резерве.
На Мустафу тоже орут, а он бодро оправдывается в том смысле, что его действия были продиктованы необходимостью и он все подробно доложит по возвращении с задания. Орел. Я прямо горжусь, что когда-то имел его в своем подчинении. Орлята учатся летать – и ведь не без пользы!
– Безухов, держи строй.
Что такое?
– Сбой в системе управления, – докладывает Мустафа. – Пытаюсь исправить.
В наушниках слышно, как он вполголоса костерит Шпоньку, мешая унылые интерлинговские ругательства с сочными русскими оборотами.
Простым глазом ничего не видно. А трехмерная картинка, рисуемая компьютером по радиолокационным данным, показывает, что красивый рисунок из точек, сидящих в вершинах равносторонних треугольников сбился: одна из точек быстро дрейфует в мою сторону.
Мустафа что-то задумал, это ясно. Надеюсь, бывший дояр знает, что делает. По-моему, он готовит какую-то авантюру, красивую и рисковую. Это в его духе. На Ананке только авантюрист согласился бы пойти ко мне в ведомые.
Ха, можно подумать, будто я сам не авантюрист! Еще какой. Подполье, костоломное шоу Мамы Клавы, бегство от спецназа, наглая торговля с Департаментом, безумная атака чужака с долгим пленом внутри последнего, наконец, добровольное участие в этом полете, из которого мне вряд ли позволят вернуться живым, – если это не авантюры, то я сторож при храме Первоматери. Тот факт, что я пока еще жив и даже невредим, противоречит и логике, и теории вероятностей.
Нельзя сказать, что такое противоречие меня не устраивает. Но в полосе везения самое обидное то, что она рано или поздно кончается, сменяясь – чем?.. Ну правильно. Своей противоположностью. Полосу невезения мне не одолеть – слишком высоки ставки.
– Безухов, вернись на место!
– Я пытаюсь! – В крике Мустафы смешались раздражение и паника. – Не могу управляться. Прошу помощи!
Не верю ушам. Чего он просит? За шесть минут до контакта с барьером? С ума сошел или просто запаниковал?
Объявить, что иду на помощь?.. А не расстреляют ли меня, заподозрив подвох?
– Мустафа, это Гаев. – У меня очень недовольный тон. – Ты режешь мне курс. Возможно столкновение.
– Так подвинься!.. – истерически взвизгивает дояр.
Он хорошо играет. Забыл отпустить кнопку, так что мне прекрасно слышно, как он орет на Шпоньку и как Шпонька огрызается в ответ. На миг меня охватывает сомнение: а вдруг у них и вправду полетело управление?
Чуть-чуть трогаю сенсоры управления в подлокотниках.
– Я ушел с твоей дороги?
– Вроде да. Спасибо.
– Удачи тебе.
Мустафа только сопит в ответ. Я уже вижу его простым глазом, переключив экраны на иллюминаторный режим. Мне бы нервничать, а я только диву даюсь: ну и дура же эта наплывающая на меня «Жанна»! В стартовой шахте я неверно оценил ее размеры.
– Тим! Гаев!
– Слушаю.
– Я пройду довольно близко от тебя. Ты все-таки посматривай, неровен час столкнемся…
Столкнуться мы, конечно, никак не можем: ясно видно, что капсула Мустафы пройдет метрах в ста пятидесяти за моей кормой. Реплика предназначена не столько мне, сколько тем, кто нас слушает и для кого радарные отметки от наших капсул уже фактически слились в одну, называемую групповой целью.
Неожиданно секунды на полторы-две капсула Мустафы украшается узким конусом слабо светящегося газа – сработал один из двигателей бокового смещения. Сейчас же от капсулы отделяются четыре продолговатых предмета, в коих я узнаю топливные баки, и, кувыркаясь, проплывают в полутора сотнях метров за моей кормой, уносясь прочь, в то время как капсула Мустафы уравнивает наши скорости. Нет, не совсем уравнивает… Она медленно-медленно догоняет меня и, похоже, собирается пройти впритирку.
Он что, предлагает мне телепортировать к нему на борт? Очень любезно с его стороны, но это не решение задачи. А до гипотетического контакта с барьером остается уже менее двух минут. Как только командованию станет ясно, что никакого контакта с барьером за неимением последнего не состоится, оно запросто отправит на тот свет не только меня, но и тех, кто окажется поблизости.
Ракетой или подрывом заложенного в мою капсулу заряда взрывчатки? Гм. Я бы на их месте выбрал второе – надежнее. Любопытно знать, чем управляется взрыватель – радиосигналом или таймером?
Что этот дояр, столкнуться со мной хочет?..
Нервы! Самое главное сейчас – не притрагиваться к управлению. Я не знаю, что задумал Мустафа, и не намерен ему мешать, пытаясь помочь. Когда двое пытаются пропустить друг друга в открытую дверь, они, случается, сталкиваются лбами.
Он радом и все приближается! Я едва успеваю заметить краем глаза выдвигающийся манипулятор с захватом, как следует грубый толчок. Это не стыковка шлюзами, а только наружное сцепление. И нас сейчас же начинает вращать. Кружится на экранах звездная метель, ослепительным клубком проносится Солнце, похожее на шаровую молнию, появляется и исчезает удивленный серп Земли.
Еще толчки. Лязг и визгливый скрежет, словно по моей обшивке протащили длинную ржавую трубу…
– …аев! Доложить обстановку! – Я узнаю голос Присциллы, как обычно, бодрый и строгий. – Гаев, почему молчишь? Немедленно доложи обста…
Две сцепившиеся между собой капсулы вращаются, и мои приемные антенны временами попадают в радиотень. Передающие, кстати, тоже, поэтому я повторяю несколько раз:
– Докладывает Гаев. Противник не обнаружен. Продолжаю выполнение задания. Докладывает…
– Гаев, где Безухов? Га… немедленно ответь, где Безухххх…
– Докладывает Гаев. Безухов в тысяче метрах позади меня. Потерял управление, кувыркается. Прошу разрешения оказать ему помощь.
Кто-то хрюкает в микрофон. Это не Присцилла, это кто-то из наших. Им-то видно, что в километре позади меня никого нет. Кого-то это, наверное, злит, но кого-то и забавляет. Донесут, не донесут – не так уж это важно, в любом случае я вру только для того, чтобы выиграть время. Хотя бы несколько секунд.
– Гаев, приказываю отвернуть курсом семьдесят шесть – четырнадцать – сто три. Повторяю: приказываю немедленно отвернуть курсом…
– Прошу повторить, не понял.
– …казываю немедленно…
– У меня проблемы со связью. Прошу повторить.
Сердится Присцилла, нервничает. Ее легко понять. В другой обстановке я, может, даже посочувствовал бы ей, но только не теперь. Ловлю себя на том, что злорадно ухмыляюсь. Что, съела мышку, кошка? Я с тобой еще поиграю! Нет для такой мышки, как я, большего наслаждения, чем оставить кошку в дурах.
– Тим, пора! – кричит Мустафа – Мы ужались!
Он не смеет прямо крикнуть мне «телепортируй», надеясь, что моя соображалка еще при мне. Постараюсь его не разочаровать. Направление… Расстояние… Пошел!
Лиловый кисель Вязкого мира. Лиловая мгла. Лиловая смерть и лиловое спасение.
Удивительно, но я выныриваю с первой же попытки в тесной рубке, где Безухов и Шпонька вжались в ложементы так, словно собрались по ним растечься, и только мычат от удара воздуха по барабанным перепонкам. В тесном помещении это всегда довольно болезненно.
Переживут! Тем более что сами напросились. А теперь ходу, братцы, ходу! Потом поздороваемся!
Всклокоченный Шпонька на меня не смотрит – он сильно занят, управляя внешним манипулятором, язык высунул и дышать забыл. Мустафа кивает на занятые ложементы:
– Без плацкарты. Потерпишь?
– А то! Возьмешь на колени, дяденька?
– Вон Федька пусть тебя берет. А лучше ложись на пол.
– Я-то лягу… А вот ты уверен, что действуешь правильно?
– Если нет, то я уже совершил эту ошибку, – обрывает Мустафа. – На пол, кому сказано!
Приказ разумный, и я следую ему без пререканий. Правда, чтобы разместиться на полу, приходится извиваться, изображая собой червяка, издыхающего в страшных конвульсиях, но кто сказал, что достижение возможно без преодоления? Иного способа жить еще не придумано. Родился – терпи и выкручивайся. Родился эксменом – терпи сугубо.
– Ты когда в последний раз носки менял? – интересуюсь я, морща нос.
Как ни странно, Мустафа обижается. Мне приходится произнести несколько примирительных слов.
– Ты лучше скажи: в настройку системы топливоподачи влезал?
– Нет, – признаюсь я. – У меня и времени-то не было. Да и зачем?
– Твое счастье. Система настроена так, что по умолчанию топливо сначала расходуется из основного бака, а потом уже из подвесных. По-моему, это глупо, но тот, кто спроектировал эту глупость, возможно, тебя спас. Если у тебя внешние баки полны, то у нас есть топливо для посадки на Землю. Впритык, но есть. Сто три процента, если идти по оптимальной траектории. Федька, ты скоро?
– Готово! – выдыхает Шпонька. – Последний бак прицеплен… Ходу!
Мирок капсулы встает дыбом и летит куда-то кувырком – это резкий разворот. Мгновенно наваливается перегрузка, вдавливая меня в мелко вибрирующий рифленый пол в неудобной позе, мешая дышать, и сердце гулко и протестующе бьется в ребра, как птица в прутья клетки. Отпустите, мол, на волю.
– Поехали! – рычит Мустафа.
Помчались как ошпаренные – так будет точнее.
Полминуты.
Минута.
Не знаю, куда мы рванули, но очевидно одно: наши действия вошли в резкое противоречие с планами командования, и командованию уже все предельно ясно. Не знаю, успеют ли нас перехватить (и не хочу гадать – пусть будет что будет), но уж во всяком случае на оптимальную в смысле расхода топлива траекторию можно не рассчитывать. Не дадут.
Спасибо чужакам, спасибо барьеру, которого больше не существует! Благодаря ему у нас есть надежда. Пока Присцилла не убедится, что глобальная опасность благополучно миновала, она не рискнет отрядить на перехват сколько-нибудь значительные силы космофлота. Максимум – одно-два звена. И есть надежда, что одноразовые платформы с гамма-лазерами она побережет для чужаков…
Две минуты. Перегрузка примерно пятикратная, и терпеть ее несладко. Когда она вдруг резко падает до двух «же», я чувствую себя так, будто заново родился, причем с крыльями за спиной. Расправить бы их и вспорхнуть на насест.
– Ого! – вдруг произносит Мустафа со странной смесью удивления и удовлетворения. – Как ее раскидало – красота!..
– Кого? – сиплю я из-под его ног.
– Твою капсулу. Эх, жаль тебе не видно! В клочья, в брызги! Роскошное зрелище, фейерверк.
Значит, не ядерная ракета. Я оказался прав: в моей капсуле был заряд химической взрывчатки. Почему-то мне досадно, что я, по всей видимости, так никогда и не узнаю, каким способом он был приведен в действие – таймером или запоздавшей радиокомандой? И я делюсь с Мустафой своей досадой.
– Ну и дурак. – Вот и все его резюме.
– Как сказать. У тебя есть занятие, а у меня? Вот исчезнут глупые мысли – начну дрожать от страха.
– Начинай дрожать прямо сейчас, заодно ноги мне помассируешь. Затекли.
– Перебьешься.
– А ты и не сможешь. У нас эскорт. Приготовься, сейчас будет шесть «же».
По-моему, он нагло врет – врубил движок на все восемь…
17
В кромешной гулкой тьме слышались шорохи, дыхание, сопение. Иногда подобно взрыву петарды оглушительно бухал кашель, метался беспорядочным эхом, дробясь и отражаясь от стен штольни, и, наткнувшись вдали на преграду, возвращался не то медвежьим ревом, не то дьявольским хохотом.
Где-то внизу журчал ручей. Промерзлые стены штольни, потея, сочились непригодной для питья водой. Бугристые, как жабья кожа, малахитоподобные натеки жирно блестели в красноватых отблесках едва тлеющего костерка. Давно подошли к концу взятые сверху дрова, а едва оттаявшие стены и своды все еще не поддавались морозу, особенно здесь, вдали от центрального ствола. Эта штольня была пробита ниже уровня вечной мерзлоты.
Несколько человек дремали, закутавшись в шкуры. Прочим давно надоело это занятие.
– Третьи сутки пошли, – напомнил Гриша Малинин гундосым от насморка голосом, – и ничего.
– Вторые, – сейчас же поправил Гойко. – Часов двадцать пять – двадцать шесть, не больше.
– С чего ты взял? – строптиво оспорил Гриша. – Может, у тебя и часы есть?
– Есть. Внутри. И если они говорят мне, что с момента «ноль» прошло чуть больше суток, значит, чуть больше суток, и точка.
– А я не о том говорю, – сказал Гриша и шумно высморкался. – Пусть с момента «ноль» прошли сутки, мне-то что. Я о том, что мы тут сидим уже двое суток с лишним, а наверху хоть бы хны. Дядя Лева, а может такое быть, что наверху уже шарахнуло, а мы тут ничего не заметили, а?
– Может в одном случае: если нас уже нет, – сказал дядя Лева. – Ты еще есть или только нам кажешься?
Приняв шутку, Гриша дурашливо ощупал себя.
– Вроде есть. Наличествую.
– Тогда делай вывод: наверху тихо. За всю Землю не скажу, но над нами точно штиль. Даже удивительно.
На какое-то время наступила тишина. Стало слышно, как в затопленный шурф откуда-то сверху с методичностью метронома падают тяжелые капли. Кто-то сейчас же закряхтел и шумно задвигался, заглушая надоевшую капель. Кап-кап. Пусть не по обритой макушке, но все равно пытка.
– Дядя Лева, а в календаре мы не сбились?
Задвигались, заворочались сразу все, даже те, кто дремал. Тема была изжеванная вдоль и поперек, но все еще благодатная. Часов, само собой, ни у кого не было – на что они каторжникам? Естественно, дядя Лева считал дни, отмечая каждый прошедший зарубкой на палке. Правда, та палка по недосмотру пошла в костер, и хотя Лев Лашезин, задав взбучку виновному, сейчас же восстановил хронологию по памяти, но чем дальше, тем больше он мучился сомнениями – точен ли его счет? Мнительность отравляла жизнь.
Существовала и еще одна причина для сомнений: в последних числах декабря, когда в полдень небо на юге лишь светлело на полчаса-час, а солнце так и не показывалось, стояла редкостно ненастная погода. Долго ли сбиться в счете дней тому, кто целыми сутками храпит в землянке под вой пурги, как барсук в норе? Раз плюнуть.
Кто-то – кажется, Перепреев – хотел было изложить свои взгляды на хронологию и даже набрал в грудь воздуху, но сейчас же начал шумно чесаться, постанывая и тихонько подвывая от наслаждения…
– Больше чем на сутки мы сбиться не могли, – авторитетно заявил Лев Лашезин, отбросив сомнения. – Прошли все вероятные сроки.
– Ну и что дальше? – прогнусавил Малинин и безуспешно попытался прочистить носоглотку. – Э! А может, все уже началось, только до нас еще не докатилось?
– Это еще когда считали, – возразил Лашезин. – Земля должна была натолкнуться на барьер точкой, лежащей в Тихом океане немного севернее Гавайских островов. Ну а дальше дело понятное: уничтожение всего и вся по окружности расширяющейся сферы. От начала и до конца процесса – примерно одиннадцать минут. – Он вздохнул. – Темный ты, Гриша…
– Тогда какого мы тут сидим в сырости? Я скоро квакать начну.
– Хочешь слазать наверх? Пожалуйста. Разведаешь обстановку и вернешься. Ну?
– Я, собственно…
– Что, страшно? Иди, иди. Ты самый молодой, тебе и лезть. Одна нога здесь, другая там. Пошел.
– Дядь Лев, ты серьезно?
– Да! – рявкнул Лашезин. – Ты еще здесь?
Гриша тяжело вздохнул. Поднявшись на ноги, пробормотал: «Ну ладно…» и нехотя двинулся вдоль штольни. Какое-то время его сутулая спина еще маячила, медленно растворяясь во мраке, затем она растворилась окончательно, а вскоре не стало слышно и его шагов. И снова омерзительным метрономом зазвучала сводящая с ума капель. Кап. Кап. Дядя Лева сдержанно зарычал. Гойко Кирибеевич натужно закашлялся, перебивая акустическую пытку. Прон Халтюпкин молча подбросил в костерок щепку и, пристроившись на корточках, стал греть руки.
Ждали долго. Не скоро ведь выберешься наружу – глубоко забрались, чуть выше воды, затопившей нижние штольни. Будь шахта действующей, сохранись в исправности подъемник, не было бы проблем – а так только в кромешной тьме по скобам аварийного лаза. Семьдесят сантиметров диаметр. Если лезешь с мешком или каким иным грузом, приходится подвязывать его снизу, и он мотается, как маятник. Зато не так просто разбиться в лепешку, если вывернется шаткая скоба, – тому, кто настороже, даже и не альпинисту, заклиниться в лазе ничего не стоит.
А когда Гриша все-таки вернулся – запыхавшийся, глаза шалые, – сразу ртов шесть выдохнули слаженным хором:
– Ну?..
Пламя в костерке уже совсем погасло, тускло рдели угли, подергиваясь пеплом. Молча присев на корточки, Гриша дунул в костровище и поместил над ним мокрые черные ладони – не иначе здорово зазяб, хватаясь за промерзшие скобы. А еще совершенно явно хотел чуть-чуть поторжествовать. В кои-то веки выпадает такое счастье самому младшему!
– А по шее? – спросил, придвигаясь, Гойко.
– Успеешь, – остановил его дядя Лева. – Гриша, ты отогрелся? Ну, Гришенька? Ты молодец, мы все у тебя в долгу и о том не забудем. Если, конечно, ты не будешь изображать, что у тебя и язык примерз… Ну?
– Ну чего тут ну? – пробубнил Гриша и попытался сурово насупиться, но предательская улыбка сейчас же полезла ему на лицо. – Хорошо там. Прямо весна. Солнышко светит, снег сверкает. Птичка какая-то чирикала. И никакой аннигиляции…
Кто-то неуверенно взгоготнул. Прочие шумно задвигались, и даже те, кто, убивая время, пытался дремать, бросили это занятие.
– Уверен? Ты до верха-то долез?
– Обижаешь, начальница…
– А какого, спрашивается, мы тут сидим?.. Что высидим?
– Ха! Так что, вылезаем, что ли?
– А то! Самое время, пока никого радикулитом не скрючило…
– А мясо? Копчушки наши как же? Бросим, что ли?
– Я тебе брошу! Умный больно. Наверх подымем. Частями.
– Сам умный. Я к тому говорю, что часть мяса можно пока и тут оставить. Естественный холодильник, и зверья никакого нет, даже мышей…
– Разве что Хозяйка Медной Ямы, – хихикнул начитанный Гриша.
Никто даже не спросил, что он имел в виду. Толкаясь, торопливо разобрали наполненные копченым мясом мешки из шкур. Наверх! Неуверенная, но уже шалая радость владела всеми. Так бывает, когда приговоренный видит с эшафота скачущего во весь опор гонца – не везет ли тот положительный ответ на прошение о помиловании? Ведь бывает же такое! Да, да! Чудеса и впрямь иногда случаются.
Яростно сопя, карабкались по скобам вверх, словно на телебашню. Ругались. Злобно пихали уставших, вздумавших передохнуть. Выбравшись – повалились на наст, задохнувшись от свежего воздуха и зажмурившись от искристого сияния снега. Теплый шарик солнца висел над мохнатыми елями в пронзительной синеве. Осели сугробы, затвердел наст. К Полярному кругу подкрадывалась весна. Самая обыкновенная, естественная. Не пылали леса, не горело адским огнем небо, да и земля не тряслась под ногами. И ведь не врали уши: в лесу в самом деле щебетала какая-то птаха!
– Значит, отбились бабы, – хрипло констатировал Гойко. Он отдышался первым, но все еще не торопился подняться на ноги – так и сидел на снегу, очумело крутя головой и оглядывая пейзаж с незнакомым прежде умилением во взоре. – Ну и ну. Не ожидал…
С ним согласились, но больше кивками и междометиями – разговаривать еще не могли. Дышали, стонали, исходили слюной, мычали и отплевывались. Гриша Малинин, выкарабкавшийся на поверхность второй раз подряд, лежал ничком и алчно грыз снег.
И прошло немало времени, прежде чем возник и был высказан естественный вопрос:
– А дальше… что?
– Это ты насчет чего? – спросил дядя Лева.
– Насчет всего.
– Дальше мы, по-моему, жить будем, есть такое мнение. Тебе этого мало? Мне пока в самый раз. Остальное – мелочи.
– А я как раз о мелочах… В лагерь вернемся, или как? Дальше-то что? Решать надо! Так, что ли, и останемся здесь жить? Помрем ведь. Весну и лето еще продержимся, а потом – привет… Патроны кончатся, и околевай после с голоду, да? Ничего себе мелочи!..
– Есть предложения? – с любопытством спросил Лашезин.
– Пока нет. То есть только одно предложение: подумать и решить. Оставаться жить в этих краях нельзя. Кто как, а я пас. Уходить надо.
– Куда это уходить? – осведомился Гойко. – В цивилизацию? К бабам? Мы вне закона, забыл? Каяться приползешь? Давай, они примут. Авось и до ближайшей стенки помогут дойти.
Кто-то поддакнул. На периферии лежбища словесно оскорбили Первоматерь. Гриша Малинин, уже давно перевернувшийся с живота на спину и сладко жмурящийся от солнца, как переживший зиму драный кот, подал голос в том смысле, что добровольно сдавшихся могут и помиловать. Не амнистировать, нет, но хотя бы не взять сразу к ногтю. Очень вероятно, что рабочая сила поднимется в цене. Если договориться меж собой и на допросах дружно валить убийство лагерных охранниц на умерших, то…
– Я в лагерь больше не сяду, – отрезал Гойко.
– Таки совсем плохо было? – спросил простуженным дискантом молчавший прежде Абрам Вайсброт. – Разве ж ты там работал больше, чем здесь?
– Допустим, нет! Я и обедал там каждый день, и ужинал, ну и что? Сказано, не вернусь! Лучше сдохну.
– Прямо здесь?
– Что?.. А, нет. Это верно, что выбираться надо. Поближе к людям, подальше от медведей. Если уж жить в лесу, то гораздо южнее… А можно и не в лесу. Мало ли всяких бродит…
– Так то нелегалы, – возразил кто-то, не подумав. – Их ловят.
– А мы, выходит, легалы? Поймают – шлепнут за милую душу. Значит, надо, чтобы не поймали, вот и все.
– В городе?!
Гойко помедлил, шевеля губами.
– Можно и в городе, – сказал он наконец, – только это не лучший вариант. Это жить, вроде как крыса. Дождемся либо дуста, либо фокстерьера. Как насчет гор где-нибудь на юге? Кавказ или Алтай, а?.. Оборудуем в горах базу, и не одну, и будем, когда надо, спускаться на равнину…
– Набеги, что ли устраивать?
– Почему нет? Достанем настоящее оружие и не будем очень уж наглеть. Проживем!
– Ты до Алтая таки доберись сначала, – посоветовал Вайсброт. – Ты сначала отсюда выберись…
– А по реке, когда вскроется? – подал голос Гриша и сам же немедленно отверг идею: – Нет, не то… Против течения, да там еще пороги… Пупки надорвем, а не выгребем.
– Пешком по тайге, – высказался Прон Халтюпкин. – И уходить надо чем скорей, тем лучше, пока наст держит. Завтра, а то и прямо сегодня. Мясо – на волокуши. Растает снег – не пройдем ни в какую. Тогда уж придется лета ждать, да и летом, наверное, в болотах потопнем. Места тут неприветливые… Хорошо пойдем, так авось до снеготаяния одолеем верст пятьсот. Дальше легче будет. Может, поселок какой встретим, транспортом разживемся… Или лесника. В такой глухомани все лесники – эксмены. Неужто заложит, а?..
– Ты еще сомневаешься? Ясно, заложит. Шлепнуть его сразу…
– Ну так шлепнем, если понадобится! А уходить – надо. Хрена ли мы тут высидим?
В диспут вступали новые голоса. Лашезин отмалчивался, но внимательно слушал. Насчет дальней перспективы каждый имел свое собственное суждение, а некоторые и по два, но по крайней мере большинство высказывалось за исход из этих мест. Уже хорошо… Значит, можно не делить еду, снаряжение и оружие, а просто поставить несогласных перед фактом: либо иди со всеми, подчиняясь большинству, либо оставайся голым, и долой компромиссы.
– А ты, дядя Лева, что скажешь? – спросил Гриша, когда все немного утомились.
С точки зрения Льва Лашезина, вопрос прозвучал рановато. Вожак не по силе, не по избранию, а просто потому, что не нашлось иных явных претендентов, предпочел бы оставить за собой последнее слово.
– Уходить, – сказал он, как гвоздь вбил. – Сегодня же. И налегке.
– Без волокуш? – встрепенулся Халтюпкин, явив обликом сильно озадаченного гнома. – А мясо, что накоптили, куда?..
– Бросить.
Кто-то досадливо крякнул. Кто-то, скинув меховой колпак, шумно чесал в затылке.
– Дядя Лева, я не понял, – качая головой, сознался Гриша. – Объяснил бы ты, а?
– Пожалуйста. Шахту видишь? Здесь велась добыча руды. Как, по-твоему, руду отсюда вывозили?
– По реке.
– Ты видел на берегу что-нибудь хоть отдаленно напоминающие причальные сооружения?
– Тогда по дороге. Вон по той, что заросла.
Лашезин поощрил Гришу кивком и улыбкой.
– Хорошо мыслишь, валяй дальше. По дороге, ведущей куда? В пределах тысячи километров тут нет ни одной железнодорожной ветки. Такое расстояние для рудовозов да по грунтовке – это несерьезно.
– Значит, к другой реке.
– А смысл?
– Может, наша река в низовьях непроходима для барж. Перекаты какие-нибудь…
– В голове у тебя перекаты. Еще варианты есть?
– Отвали!
– Ну извини, извини… Нет, я серьезно. Дана задача: заброшенный в приполярной тайге медный рудник. Есть законный вопрос: как отсюда вывозили руду?
– Ну и как, по-твоему? – петушино воскликнул Гриша.
– По дороге. Но только не до железнодорожной ветки, а до обогатительного комбината. Всего несколько километров. Есть такие мини-комбинаты, они перебрасываются по воздуху и монтируются на месте. Они же обогащают руду до такой кондиции, что ее становится рентабельно перевозить воздушным транспортом. Грузовыми дирижаблями. Выработанная жилка была дохленькая, поэтому здесь не было нужды строить что-то фундаментальное. Забросили несколькими рейсами оборудование и рабочую силу, развернулись, за несколько лет сняли пенки – и эвакуировались. Давно проверенная и довольно выгодная технология, если учесть мировые цены на медь. По всему миру крупных месторождений не осталось ни одного, в ход идет всякая мелочь, которой сто лет назад еще брезговали…
Несколько секунд все молчали – усваивали информацию. Затем насупились, и кое-кто грозно заворочался.
– Это надо понимать так, что поблизости от нас полно всякой техногенной дряни? – хрипло и мрачно вопросил Гойко. – А ты знал и молчал?
– Не передергивай, – осадил дядя Дева. – Я только предполагал. Улавливаешь разницу между знанием и предположением?
– Показать тебе разницу между побоями и оскорблением действием?
– Отложи до лучших времен.
Только олимпийское спокойствие дяди Левы уберегло его от расправы. Поворочались, покряхтели, покрутили головами – мол, вот ведь змей какой! – и никто не решился первым поднять кулак. Гойко только свирепо сплюнул на снег.
– Я рассказал только о том, что я предполагал, – степенно и как бы не без сдержанного удовольствия продолжал Лашезин. – Ты еще не знаешь, на что я надеялся.
– На авось, как всегда?
– Не совсем. Я надеялся на то, что комбинат давно снят и место подчищено, так что аннигилировать могли разве что какие-нибудь остатки свай. А теперь я надеюсь совсем на другое – на то, что комбинат еще на месте!
Гойко фыркнул.
– Какой смысл оставлять его, если шахта заброшена?
– А если шахта не одна? Если поблизости имеются еще несколько, причем некоторые из них еще действуют? Такое тебе в голову не приходило?
– Ты знаешь что-то или просто гадаешь?
– Скажем так: предполагаю. Разве мы разведали, куда ведет грунтовка? Прошли по ней километра полтора и вернулись, потому что начался снегопад. Что там дальше, мы не знаем. А должны знать!
– Ну так сбегай да и узнай!
– Идти должны все и сейчас же, – тихо сказал Лашезин.
– Чего-о?! Сам иди!..
– Если комбинат существует, мы угоним грузовой дирижабль, – продолжал дядя Лева, как бы не слыша. – Я понятия не имею, каков там был план эвакуации, но убежден в одном: комбинат сейчас пуст. Насчет эксменов не знаю, но баб там точно нет – они в каком-нибудь убежище, Первоматерь знает где. Вывезены. По-моему, ждать, когда они вернутся, нет никакого смысла, верно?
– Верно! – крикнул Гриша. До него дошло первым, и он глядел на дядю Леву влюбленными глазами. Дядя Лева – это о-о-о! Голова. Мыслитель. Недаром он знавал самого Тима Молнию и даже, как он утверждает, был его прямым начальником… врет, наверное, но ведь почти во всяком вранье содержится доля правды, подобно тому как в местной руде содержится какое-то количество меди. В руде, которую вывозили отсюда на большом дирижабле…
В мгновенном видении-мечте сроду прежде не летавший по воздуху Гриша вдруг увидел себя вознесшимся высоко-высоко над тайгой, и выше его была лишь пухлая серебристая туша, нависшая над прочной и легкой гондолой, и на ее боку сверкало солнце, а внизу по сопкам и болотинам ползла колоссальная тень воздушного левиафана… Гриша даже зажмурился. Захватило дух. Вот это замахнулся дядя Лева!..
А ведь так и надо, мелькнула мысль. Только так. Судьба, говорят, любит дерзких. Ну, положим, это спорный постулат, зато доподлинно известно, что робких она точно не любит… Да и есть ли за что их любить?
…Двое суток спустя, уже привычно наблюдая из иллюминатора гондолы важно ползущую по тайге колоссальную тень угнанного без особого труда дирижабля, Гриша пришел к выводу: не за что. А впрочем, робкий не побежал бы из лагеря и, вполне возможно, был бы сейчас жив, вылечен, вымыт и даже накормлен чем-нибудь поаппетитнее надоевшего до рвотных позывов копченого мяса…
Или наоборот: мертв за ненадобностью. И даже захоронен, а то и кремирован как элемент цивилизации и потенциальный аннигиляционный материал.
