На следующий день Тревор Стакхаус встретился с миссис Сигсби в её офисе. Она сидела, склонившись над открытым досье, читала и делала пометки. Она, не глядя на него, подняла вверх указательный палец. Он подошёл к окну, выходившему на восточное крыло здания, которое они называли общежитием, будто у Института действительно был кампус, который, так случилось, находился глубоко в лесу на севере Мэна. Он увидел двух-трёх детей, слоняющихся вокруг автоматов с закусками, которые только что пополнили. В этой гостиной не было табака и алкоголя с 2005 года. Восточное крыло обычно было малозаселённым, либо вообще пустовало, и когда в нём жили дети, они могли купить сигареты и спиртное в автоматах в другом конце здания. Некоторые только пробовали, но на удивление многие – обычно те, кто были чрезвычайно подавлены и напуганы внезапно сменившейся обстановкой – быстро становились зависимыми. Именно они доставляли меньше всего хлопот, потому что не просто хотели получить жетоны, они нуждались в них. Карл Маркс назвал религию опиумом для народа, но Стакхаус был другого мнения. Он считал, что «Лаки Страйкс» и «Бунс Фарм» (особенно любимые «гостями» женского пола) отлично справляются.

– Всё, – сказала миссис Сигсби, закрывая досье. – Я слушаю вас, Тревор.

– Завтра группа «Опал» доставит ещё четверых, – сказал Стакхаус. Его руки были сложены за спиной, а ноги расставлены в стороны. Будто капитан на носу своего корабля, подумала миссис Сигсби. Он был одет в один из своих привычных коричневых костюмов, который, по её мнению, был ужасным выбором для середины лета, но он без сомнения считал костюм неотъемлемой частью своего имиджа. – Столько здесь не было с 2008 года.

Он повернулся спиной к окну, вид из которого был не так уж интересен. Иногда – даже зачастую – он очень уставал от детей. Он не представлял, как с ними справляются учителя, особенно без свободы лупить наглецов и бить током бунтарей, каким был теперь находившийся в Задней Половине Николас Уилхолм.

Миссис Сигсби сказала:

– Когда-то – задолго до нас с тобой – здесь было более сотни детей. Был лист ожидания.

– Хорошо, буду знать. Так, зачем вы позвали меня? Группа «Опал» на месте и, по крайней мере, один из «грузов» будет деликатным. Я вылетаю ночью. Девочка находится в тщательно контролируемой обстановке.

– В смысле, на реабилитации.

– Так точно. – Высокофункциональные ТК, казалось, относительно неплохо уживались в обществе, но такие же ТП испытывали проблемы, часто обращаясь к выпивке и наркотикам. Стакхаус полагал, что они стараются заглушить поток входных сигналов. – Но она того стоит. Не как Диксон – он подобен электростанции, – но близко. Поэтому, скажите, что вас беспокоит и позвольте мне заняться своими делами.

– Это не беспокойство, а обычная предосторожность. И не стойте у меня за спиной, от этого у меня мурашки по коже. В ногах правды нет.

Пока он выдвигал стул с другой стороны её стола, миссис Сигсби открыла на рабочем столе видеофайл. На экране появились автоматы с закусками в столовой. Картинка была мутной, дёргалась каждые десять секунд, и периодически искажалась. Миссис Сигсби нажала на паузу во время одного из таких искажений.

– Первое, на что я хочу обратить ваше внимание, – сказал она сухим наставническим голосом, который ему так не нравился, – это качество видео. Оно совершенно неприемлемо. Так снимает по меньшей мере половина камер видеонаблюдения. Даже камера, что стоит в этом сраном минимаркете в Бенде, лучше, чем большинство наших. – Она говорила о Деннисон-Ривер-Бенде, и это была правда.

– Я дам распоряжение, но мы оба знаем, что инфраструктура этого места – полное дерьмо. Последняя крупная модернизация проводилась сорок лет назад, когда всё в этой стране было иначе. Гораздо свободнее. Сейчас у нас только два айтишника, и одни из них в отпуске. Компьютерное оборудование устарело, как и генераторы. Вы и сами всё знаете.

Миссис Сигсби очень хорошо это знала. И дело было не в недостатке финансирования, а в невозможности привлечь помощь извне. Другими словами, уловка-22. Институт должен был оставаться непроницаемым, а в эпоху социальных сетей и хакеров, это стало ещё труднее. Даже слух о том, что тут происходило, стал бы поцелуем смерти. И не только для жизненно важной работы, которую они проводили, но и для персонала. От этого возникали проблемы с наймом, затруднялись поставки продуктов, а ремонты вообще были кошмаром.

– Эти искажения из-за кухонной техники, – сказал он. – Миксеры, измельчители отходов, микроволновки. Возможно, я смогу что-нибудь сделать с этим.

– Возможно, вы даже сможете что-нибудь сделать с колпаками, в которых находятся камеры. Что-нибудь низкотехнологичное. Кажется, это называется «протирка». У нас есть уборщики.

Стакхаус посмотрел на свои часы.

– Ладно, Тревор. Намёк ясен. – Она снова запустила видео. На экране появилась Морин Алворсон с корзиной для уборки. Её сопровождали двое постояльцев: Люк Эллис и Эйвери Диксон, исключительный ТП-плюс, который почти каждую ночь проводил у Эллиса. Картинка, может, и была не совсем качественной, но со звуком был полный порядок.

– Мы можем поговорить здесь, – сказала Морин мальчикам. – Здесь есть микрофон, но он не работает уже много лет. Просто улыбайтесь, чтобы тот, кто смотрит видео, подумал, что вы выпрашиваете у меня жетоны. Так, что у вас на уме? И давайте покороче.

Последовала пауза. Маленький мальчик почесал свои руки, ущипнул себя за нос и посмотрел на Люка. Значит, Диксон пришёл за компанию. А это была затея Эллиса. Стакхаус не удивился. Эллис был умным ребёнком. Шахматистом.

– Ну, – начал Люк, – это насчёт того, что случилось в столовой. С Гарри и маленькой Г. Вот, что у нас на уме.

Морин вздохнула и поставила корзину.

– Я слышала об этом. Это печально, но, кажется, с ними всё в порядке.

– Правда? Со всеми троими?

Морин молчала. Эйвери с тревогой смотрел на неё, почёсывая руки и пощипывая нос, и вообще выглядел так, будто ему нужно было в туалет. Наконец, она сказала:

– Может, сейчас не всё в порядке, по крайней мере, не совсем, но я слышала, как доктор Эванс сказал, что их отправили в лазарет в Задней Половине. У них там довольно приличный лазарет.

– А что ещё у них там…

– Тише. – Она подняла ладонь и огляделась. Картинка исказилась, но звук остался прежним. – Не спрашивай меня о Задней Половине. Я не могу говорить о ней, за исключением того, что там хорошо, лучше, чем в Передней, и после того, как мальчики и девочки проводят там какое-то время, они возвращаются домой.

Когда картинка восстановилась, она стояла, обхватив их за плечи и придвинув ближе к себе.

– Вы посмотрите, – сказал Стакхаус. – Мамаша Кураж. А она хороша.

– Тихо, – сказала миссис Сигсби.

Люк спросил Морин, абсолютно ли она уверена, что Гарри и Грета живы.

– Потому что они выглядели… ну… мёртвыми.

– Да-да, все дети так говорят, – согласился Эйвери, и с силой сжал нос. – Гарри дёрнулся и перестал дышать. Голова Греты была как-то странно выгнута и болталась на шее.

Морин не спешила с ответом; Стакхаус видел, как она подбирает слова. Он подумал, что она могла бы стать достойным агентом разведки там, где есть нужда в полевых агентах. А тем временем оба мальчика смотрели на неё в ожидании.

Наконец, она сказала:

– Конечно, меня там не было, и, полагаю, это было довольно страшно, но, думаю, выглядело всё гораздо хуже, чем было на самом деле. – Она замолчала, но после того, как Эйвери опять ущипнул себя за нос, продолжила. – Если у Кросса случился припадок – я сказала «если» – они, уверена, назначили ему необходимое лечение. Что касается Греты, то проходя мимо бытовки, я услышала, как доктор Эванс говорил доктору Хендрикс, что у неё растяжение шеи. Они, вероятно, поставили ей фиксатор. Её сестра, должно быть, с ней. Для спокойствия.

– Хорошо, – с некоторым облегчением сказал Люк. – Раз вы так уверены.

– Уверена, насколько это возможно, – это всё, что я могу сказать, Люк. В этом месте полно лжи, но меня воспитывали не лгать людям, особенно детям. Так что я уверена настолько, насколько это возможно. А почему это так важно для тебя? Ты просто переживаешь за друзей или дело в чём-то ещё?

Люк посмотрел на Эйвери, который буквально дёрнул себя за нос, затем кивнул. Стакхаус закатил глаза.

– Господи Иисусе, парень, если хочешь оторвать его, бери и отрывай. Это выводит меня из себя.

Миссис Сигсби поставила видео на паузу.

– Жест самоутешения, и это лучше, чем если бы он хватался мошонку. У меня было достаточно любителей хвататься за промежность, как мальчиков, так и девочек. А теперь – тихо. Начинается самое интересное.

– Если я скажу вам кое-что, обещаете держать это в тайне? – спросил Люк.

Она обдумала это немного, пока Эйвери продолжал теребить свой бедный шнобель, затем кивнула.

Люк понизил голос. Миссис Сигсби прибавила звук.

– Некоторые ребята поговаривают о голодовке. Никакой еды, пока мы не будем уверены, что маленькие Г и Гарри в порядке.

Морин тоже понизила голос.

– Кто именно?

– Я не знаю точно, – ответил Люк. – Кто-то из новичков.

– Скажи им, что это очень плохая идея. Ты умный мальчик, Люк, очень умный, и я уверена, ты знаешь такое слово: репрессии. Можешь позже объяснить Эйвери. – Она пристально посмотрела на младшего мальчика, который высвободился из её объятий и прикрыл нос рукой, будто боялся, что она схватится за него, и, может, даже оторвёт. – Теперь мне надо идти. Я не хочу, чтобы у вас, ребята, были проблемы, и не хочу проблем для себя. Если кто-то спросит, о чём мы разговаривали…

– Просились помочь, чтобы получить жетоны, – сказал Эйвери. – Я понял.

– Хорошо. – Она бросила взгляд на камеру, начала было уходить, но тут же обернулась. – Скоро тебя выпустят отсюда, и ты вернёшься домой. А пока что, будь умницей. Не раскачивай лодку.

Она взяла тряпку, быстро протёрла лоток диспенсера с алкоголем, затем схватила корзину и ушла. Люк и Эйвери немного помедлили, а потом тоже пошли своей дорогой. Миссис Сигсби выключила видео.

– Голодовка, – сказал Стакхаус с улыбкой. – Это что-то новенькое.

– Да, – согласилась миссис Сигсби.

– Трясусь от одной только мысли. – Его улыбка переросла в смех. Сиггерс она могла не нравиться, но он ничего не мог с собой поделать.

К его удивлению, она тоже засмеялась. Когда он в последний раз слышал её смех? Вероятно, правильный ответ: никогда.

– В этом есть что-то забавное. У растущих детей могла бы получиться самая провальную в мире голодовка. Они же машины по переработке еды. Но ты прав, это что-то новенькое. Как думаешь, кто из новичков подкинул ему идею?

– Ой, да ладно. Никто. У нас только один ребёнок, который может знать, что такое голодовка, и он пробыл здесь почти месяц.

– Да, – согласилась она. – И я буду рада, когда его не станет в Передней Половине. Уилхолм был беспокойным, но хотя бы не скрывал своей злобы. Эллис же… тихушник. А я не люблю тихушников.

– Когда его заберут?

– В воскресенье или понедельник, если Халлас и Джеймс будут согласны. А они будут. Хендрикс почти закончил с ним.

– Хорошо. Вы будете что-то предпринимать насчёт голодовки, или просто подождёте? Я бы подождал. Думаю, она сойдёт на нет сама собой, если вообще случится.

– Пожалуй, приму меры. Как вы сказали, у нас сейчас много постояльцев, и было бы неплохо хотя бы раз устроить собрание.

– Если вы это сделаете, Эллис, скорее всего, поймёт, что Алворсон крыса. – Учитывая айкью парня, в этом не было никаких сомнений.

– Не важно. Через пару дней его не станет, а вскоре за ним последует его маленький друг, любитель подёргать за нос. А теперь вернёмся к камерам видеонаблюдения…

– Перед отъездом я оставлю записку Энди Феллоузу, и мы сразу ими займёмся, когда я вернусь. – Он наклонился вперёд, сцепив руки; его карие глаза смотрели прямо в её серо-стальные. – А пока что расслабьтесь. Иначе заработаете язву. Напоминайте себе хотя бы раз в день, что мы имеем дело с детьми, а не с уголовниками.

Миссис Сигсби ничего не ответила, потому что знала, что он был прав. Даже Люк Эллис, каким бы умным он не был, – всего лишь ребёнок. И, проведя какое-то время в Задней Половине, останется ребёнком, но растеряет весь свой ум.