Когда Тони вывел Люка из комнаты «Б-31», его ждала Глэдис. Она улыбалась своей профессиональной улыбкой хостес.

– Как всё прошло, Люк?

За него ответил Тони:

– Отлично. Он хороший мальчик.

– Других не держим, – почти пропела Глэдис. – Хорошего дня, Тони.

– И тебе, Глэд.

Она повела Люка обратно к лифту, оживлённо болтая. Он совершенно не понимал, о чём. Боль в руке едва чувствовалась, но он прижимал холодный компресс к пульсирующему уху. Хуже всего сказалась пощёчина.

Глэдис провела Люка по зелёному коридору, мимо плаката, под которым сидела Калиша, мимо другого плаката с надписью «ПРОСТО ЕЩЁ ОДИН ДЕНЬ В РАЮ», и наконец они дошли до комнаты, которая выглядела как его, но не была ею.

– Личное время! – воскликнула она, словно вручая ему ценный приз. Хотя прямо сейчас перспектива побыть одному и правда казалась чем-то вроде приза. – Он сделал укол, так?

– Да.

– Если рука начнёт болеть или почувствуешь слабость, скажи мне или другому санитару, ладно?

– Ладно.

Он открыл дверь, но прежде чем успел войти внутрь, Глэдис взяла его за плечо и повернула к себе. Она по-прежнему улыбалась своей улыбкой хостес, сжимая его плоть стальными пальцами. Не сильно, но достаточно, чтобы он понял, что при желании они могут причинить боль.

– К сожалению, сегодня без жетонов, – сказала она. – Мне даже не нужно спрашивать Тони – след на твоей щеке говорит сама за себя.

Люк хотел сказать: «Мне не нужны ваши сраные жетоны», но промолчал. Он не боялся ещё одной пощёчины, но боялся, что от звука своего собственного голоса – слабого, нетвёрдого, ошеломлённого, голоса шестилетнего мальчика – тут же заревёт, прямо перед ней.

– Позволь дать тебе совет, – сказала она. Теперь уже без улыбки. – Ты должен понять: ты здесь, чтобы служить, Люк. Это значит, что тебе следует быстро повзрослеть; ты должен стать реалистом. Здесь тебя много всего ждёт. И не всегда это будет приятно. Ты можешь быть умницей, получая жетоны, а можешь быть плохишом, не получая ничего. Но всё, что тебя ждёт, всё равно случится, так что выбор за тобой. Это не так уж тяжело понять.

Люк ничего не ответил. Тем не менее, её улыбка хостес – о, да, сэр, я отведу вас к вашему столику – вернулась.

– Ты будешь дома до конца лета и заживёшь, будто ничего этого не было. Всё это будет казаться тебе сном, если ты вообще сможешь вспомнить. А пока это не сон, почему бы не облегчить своё пребывание здесь? – Она ослабила хватку и слегка подтолкнула его. – Думаю, тебе стоит прилечь и немного отдохнуть. Ты видел точки?

– Нет.

– Увидишь.

Она очень осторожно закрыла дверь. Люк, будто в тумане, дошёл до кровати, которая была не его. Лёг, положив голову на подушку, которая была не его, и уставился на пустую стену, в которой не было окна. И не было никаких точек, что бы они из себя не представляли. Он подумал: «Я хочу к маме. Боже, как же я очень хочу к маме».

 И тут он не выдержал. Он выронил холодный компресс, закрыл глаза руками и заплакал. Наблюдают ли они за ним? Слышат ли его всхлипывания? Не важно. Он остался без утешения. Так он и заснул, в слезах.