Понедельник, 10 июля, 8:48 утра

ЕЩЕ СЛИШКОМ РАНО. Медленно вхожу в арку ворот Хадсонвиллского колледжа. Я думала, от дома до кампуса идти гораздо дольше, и не рассчитала. Теперь надо чем-то занять время до занятий. Я замедляю шаг и машу рукой Максу, приветливому охраннику в будке у ворот. Я знаю Макса Сигала с самого моего детства. Да его все знают. Он уже стал неотъемлемой частью кампуса. Синяя униформа, бумажный стаканчик кофе, бритая голова и аккуратная темная борода – все это не меняется уже многие годы.

– Доброе утро, Саммер! – кричит Макс, в карих глазах огонек. – На занятия по фотографии пришла, к тете?

Я киваю, поправляя лямки рюкзака. Его немного оттягивают камера Nikon и тетрадь.

– Как вы догадались? – спрашиваю я, мне интересно, можно ли принять меня за студентку. На мне джинсы, вьетнамки и серая худи «Хадсонвиллские соколы», мама купила ее в университетском магазине в прошлом году.

Макс пожимает плечами и делает глоток кофе:

– Мне рассказала Люси, твоя мама. Ты молодец! – На его лице мелькает такое выражение, будто он хочет еще что-то сказать, но продолжения не следует. Может, он и про Францию знает? Мама с ним общается, могла поделиться. Я немного злюсь.

Сзади подъезжает машина и сигналит, я киваю Максу и вхожу в ворота. Шлепая по дорожке из каменных плит, направляюсь к Уитман-холлу. Утро прохладное, на улице свежо, июль как бы заигрывает с сентябрем. Идеально ровные зеленые газоны и здания из красного кирпича на территории кампуса яркие и будто чисто вымытые.

Прохожу через внутренний квадратный двор, студенты-жаворонки уже лежат на траве: читают, с кем-то переписываются. Другие, зевая, выходят из общежития, в руках теннисные ракетки. Летом жизнь в колледже не замирает, идут учебные и спортивные программы.

Приостанавливаюсь у Саган-холла. Там мамин кабинет, но она здесь появится только после обеда. Я вспоминаю, как приходила сюда, когда была маленькая, мечтала учиться в Хадсонвиллском колледже. Теперь же кампус будто уменьшился в размерах и знаком до мелочей, и я бы хотела поехать учиться куда-то далеко, например, в Париж, в Сорбонну, чтобы почаще общаться с папой. Однако, может, настало время пересмотреть планы. В кармане худи вибрирует телефон. Достаю его и вижу, что минуты пролетели незаметно, уже почти девять, и пришло сообщение от Руби.

«Удачи на занятиях! – пишет она. – Сейчас направляюсь в “Лучше латте”. В обед встречаюсь с Остином!!! Ура! P. S. Как идет операция “Уговорить папу”?»

Я хмурюсь и иду дальше. С самого Четвертого июля я переживаю из-за своей лучшей подруги. Но мы обе ведем себя как ни в чем не бывало. Наутро после вечеринки у Скай Руби написала, что все было великолепно, что была живая музыка и шеф-повар и что она весь вечер общалась с Остином Уилером. Я подыграла ей, написав «Вау!», будто не видела всего этого своими глазами. Потом, когда в четверг мы с Руби и Элис пошли в кино, никто ни слова не сказал о вечеринке.

Пока поднимаюсь по каменным ступеням в Уитман-холл, мои пальцы зависли над сотовым. Я хочу написать в ответ: «Что происходит? Ты правда собираешься встречаться с Остином Уилером? Ты теперь популярная?» Но вместо этого я пишу: «Тебе тоже удачи! – и добавляю: – С папой никакого прогресса». По крайней мере, это правда.

Вечером 4 июля папа прислал письмо. Сильно извинялся, что отменил все «вот так», сказал, что пока он еще очень занят в Берлине, но «совсем скоро поговорим, солнышко». Письмо я удалила.

Открываю тяжелую деревянную дверь Уитман-холла и спешу по коридору. Дойдя до аудитории 122, делаю глубокий вдох. Чувствую, что не готова к целому классу незнакомых студентов. В выходные я не общалась ни с одним человеческим существом, если не считать мамы. Руби была у отца в Коннектикуте, так что я сидела в своей комнате и читала путеводитель по югу Франции. «Почти так же хорош, как и поездка!» – обещал подзаголовок. Но глянцевые фото подсолнуховых полей и брусчатки и описания необычных кафе – наихудшее испытание для человека в моем положении.

Стараясь заглушить нервозность и мысли о Франции, я вхожу в аудиторию. Здесь пахнет не неприятно, похоже на старые пыльные книги. Столы и пол из темного дерева, большие окна выходят на студенческий городок. Совершенно не похоже на кабинеты в моей школе, с лампами дневного света и ковровым покрытием. Только бы со всем справиться.

Тети Лидии еще нет. Некоторые студенты еще подходят, другие рассаживаются по местам. Молодежь, пара человек маминого возраста, две пожилые женщины (я узнаю их, прошлым летом они частенько заходили в книжный магазин). И вдруг – мне приходится присмотреться. Там, на последнем ряду, я вижу лицо, которое знаю еще лучше: бледная кожа, короткие красные волосы, черная помада. Рен Д'Амико из моего класса. Не ожидала здесь увидеть кого-то из школы.

Я вяло машу ей, она настороженно изучает меня из-под густой челки. Рен вызывающе, откровенно странная. Она может маркером выводить слова песни на руке или посреди урока математики ляпнуть что-нибудь несуразное о путешествиях во времени. Рен и сама будто телепортировалась из другого времени (если не считать краски для волос). Она носит юбки и платья в пол, всегда читает какой-нибудь роман девятнадцатого века, не зарегистрирована ни в одной из социальных сетей, и, по слухам, даже сотового у нее нет.

Скай и ее клоны просто обожают издеваться над Рен. Прошлой весной она заболела гриппом, они придумали ей прозвище «Тифозная Ренни» и создали в инстаграме фейковый аккаунт под этим именем. Уверена, что Рен об этом так и не узнала. А если бы и узнала, то была бы скорее польщена.

Я раздумываю, не послать ли Руби сообщение: «На курсе фотографии со мной Тифозная Ренни!» Мы с Руби никогда в открытую ни над кем не издеваемся, как Скай и ее клоны, но можем иногда над кем-то посмеяться, когда мы только вдвоем и никто нас не слышит, а на публике мы как Швейцария – олицетворение нейтралитета и дипломатии. Но сейчас что-то, кажется, изменилось, будто известные мне границы сдвинулись. Я кладу мобильник обратно в карман.

Недалеко от Рен два свободных места. Я уже хочу занять то, что подальше, у прохода, но тогда будет слишком очевидно то, что я ее избегаю. Сажусь рядом с ней, но она отодвигается от меня. Надеюсь, тетя Лидия не будет слишком часто давать задания для работы с партнером.

– Добро пожаловать, начинающие фотографы! – восклицает тетя Лидия, с огромной коробкой входя в класс. Все садятся ровнее. – Я ваш преподаватель, Лидия Шапиро, – продолжает она, опуская коробку на стол перед аудиторией, – но если вы не будете называть меня Лидией, я почувствую себя такой же древней, как дагеротип. Если вам неизвестно значение этого слова, то этим летом вы его узнаете, я вам обещаю.

Она улыбается и обводит взглядом ряды студентов. Когда доходит до меня, ее улыбка становится чуть-чуть шире, и я напрягаюсь. Не надо никому знать, что я ее племянница, и думать, что набиваюсь в учительские любимчики. Особенно потому, что я понятия не имею, что такое дагеротип.

– На курс записалось четырнадцать человек, – продолжает тетя, сверяясь с листочком бумаги на коробке, – но здесь вас только тринадцать. Может, кто-то один струсил.

Класс хихикает, а я думаю: дурное предзнаменование.

– Здесь, – добавляет тетя Лидия, похлопывая по коробке, – камеры, которыми вы будете пользоваться этим летом. Я раздам их в конце занятия. – Она поднимает руки и поправляет палочки для еды, на которых держится ее пучок. Я думала, что на занятие тетя оденется более официально, но на ней футболка Rolling Stones и джинсы, будто она собирается посидеть у нас на кухне. – Для начала у меня к вам… – Она замолкает, потому что дверь класса открывается.

Тетя Лидия смотрит на стоящего в дверях.

– Здравствуйте, опоздавший, – говорит она. – Вы, должно быть, наш четырнадцатый.

Опоздавший входит в класс, мое сердце останавливается. То есть останавливается в полном смысле слова, перестает качать кровь по телу. Потому что опоздавший, четырнадцатый, студент – Хью Тайсон. Невероятно, но вот он стоит, руки в карманах, за спиной рюкзак. Выглядит как всегда: темные коротко стриженные волосы и светлые серо-зеленые глаза за очками в черной оправе. Хью здесь. Как? Почему? Разве он не должен сейчас быть в Нью-Йорк-Сити? Или, как обычно летом, помогать маме в кабинете мэра (спасибо, инстаграм!)?

– Извините, – говорит Хью тете Лидии своим низким, хрипловатым голосом и потирает затылок. – Хотел бы, чтобы у меня было хорошее оправдание, но его нет. Честно говоря, я просто потерял счет времени.

Пара студентов усмехается, а тетя Лидия качает головой и говорит:

– Ну что ж, вам баллы за честность. Там есть свободное место. – И показывает рукой на парту рядом со мной.

Мое сердце снова приступает к работе и теперь гонит всю кровь мне в лицо. Не верю своим глазам – Хью идет по проходу. Я знаю Хью Тайсона с начальной школы, но влюбилась только года два назад. Он рос обычным мальчишкой, хотя в отличие от большинства был немного стеснительным, не хулиганил и очень любил читать. Я знала, что его мама сначала была помощником мэра, а потом и сама стала мэром. Хью же был лишен того шарма, каким обладают политики. У него было несколько таких же умных друзей (один из них недавно разработал обучающее приложение, не шучу), но в основном Хью был сам по себе: читал или писал в одиночестве, сидя в столовой. Он никогда не занимал мои мысли.

Но однажды на уроке английского в девятом классе, когда мы представляли свои проекты о поэтах, Хью делал доклад о стихотворении Роберта Фроста «Другая дорога». Я думала о своем и смотрела на лампы дневного света, как вдруг Хью сказал что-то цепляющее о сожалении и о вторых шансах, и я взглянула на него. И будто впервые увидела.

Он симпатичный, вдруг поняла я, рассматривая живые глаза и широкие плечи Хью, пока он дочитывал доклад. Очень симпатичный. По моему телу разлилось тепло. Почему больше никто этого не видит? Было такое ощущение, будто я открыла новую планету или что-то в этом роде.

Как только я сделала свое открытие, я потеряла способность говорить с Хью. Не то чтобы мы раньше часто болтали, но я могла, не задумываясь, попросить у него карандаш. Однако с тех пор в его присутствии я замыкалась в себе и, даже более того, стала относиться к нему с холодностью, за которой надеялась спрятать свои чувства. Руби называла это моим «лицом для Хью» – отработанное, почти жестокое, «мне до тебя нет дела»-выражение, которое я придавала лицу всякий раз, когда мы с ним встречались в коридоре.

Хью доходит до парты возле меня и садится. Я уставилась прямо перед собой, отдавая себе отчет, как до него близко; он снимает рюкзак и достает оттуда ручку с тетрадью.

– Ты опоздал, – ехидно шепчет Рен Д'Амико, перегнувшись через меня.

– Я это уже понял, – шепотом отвечает Хью, тон у него шутливый.

Я напрягаюсь. Рен и Хью дружат? В школе я вроде не видела их вместе. Да, оба любят читать. О боже! Они что, больше чем друзья?

– Хорошо! – тетя Лидия хлопает в ладоши; я моргаю и возвращаюсь обратно на землю. – Так вот, я собиралась сказать, что у меня к вам вопрос. Кто из вас раньше занимался на курсах фотографии?

Трое поднимают руки, среди них Рен, она горда собой. Я сверлю ее взглядом.

– Прекрасно, – говорит тетя Лидия, прохаживаясь взад-вперед. – Возможно, вы уже немного знакомы с основами. И мы тоже с ними разберемся. В течение следующих четырех недель вы узнаете о выдержке, диафрагме и настройках объектива. Мы будем работать с цифровыми изображениями и проявлять фотографии старинным способом в темной комнате. – Она делает паузу, и я уже под впечатлением. – Однако сегодня мы обсудим кое-что более важное.

До этого я никогда не видела, как тетя ведет занятия. Я была на лекциях мамы, она всегда очень серьезна и требовательна. Тетя Лидия же более живая и эмоциональная. Хочется податься вперед и внимательно слушать. Мне почти удается забыть, что рядом сидит Хью. Почти.

– Понимаете ли вы, – продолжает тетя Лидия, присев на край стола, – что все мы целый день только и делаем, что фотографируем? – Мы молчим, я заинтригована. – Не в прямом смысле, – говорит тетя Лидия, широко улыбаясь. Пальцем она дотрагивается до уголка глаза. – Но мы все смотрим на мир через свой личный объектив, мысленно фотографируем любого человека, с которым встречаемся, любой пейзаж, который видим, – абсолютно все. Так ведь?

– Так, – хором отвечает класс, и я тоже киваю.

Никогда не смотрела на это с такой точки зрения. Осмеливаюсь бросить взгляд на Хью – сердце колотится – и с облегчением вижу, что его внимание приковано к тете Лидии. Возможно, он даже не знает, что я здесь.

– Саммер? – зовет тетя Лидия, я аж подпрыгиваю. Только не это. – Будь добра, – продолжает тетя с улыбкой (мне остается только надеяться, что эта улыбка не кричит всему классу: «Это моя маленькая племянница!»), – скажи, какого цвета твоя худи?

Я знаю, что лицо мое сейчас цвета перебравшей с загаром свеклы. Боковым зрением вижу, что Хью смотрит на меня. Все смотрят на меня. Мне хочется убить тетю. Я бросаю взгляд вниз, на худи, потом поднимаю голову.

– Серого? – бормочу я.

– Спасибо, – говорит тетя Лидия, потом идет к доске и большими буквами пишет: «Точка зрения». – «Серая» подходит для описания худи. Еще ее можно описать словом «светло-угольная». Или «графитовая». Каждый, кто видит серую худи, видит серый цвет по-своему. Все полностью зависит от точки зрения! – Она поворачивается, глаза горят. – Это и есть фотография. Фотографии позволяют нам делиться своей точкой зрения с другими. А так как каждый воспринимает мир только ему присущим уникальным способом, то и каждое фото – само как уникальный мир.

Хотя я все еще сержусь на тетю за то, что она вызвала меня перед Хью и всем классом, должна признать, что говорит она классные вещи.

Тетя Лидия смеется и качает головой.

– Простите, – говорит она. – Моя сестра, – ее взгляд падает на меня, я ерзаю на стуле, – преподает философию, и я попала под ее влияние. Остановите, если меня занесет, хорошо? – Класс смеется, я выдыхаю. – Теперь, – говорит тетя Лидия, надевая колпачок на маркер, – я предлагаю вам объединиться в пары с соседями и коротко описать – не нарисовать – их внешность. Какой вы ее видите?

Класс взволнованно переговаривается, но я только и думаю в ужасе: «В пары?» Смотрю на Рен, потом на Хью. Хью тоже смотрит на Рен, сейчас позовет ее в пару, а Рен, конечно, согласится, и тогда я окажусь между ними, и… лучше уж умереть. В этот момент пожилая женщина впереди Рен оборачивается и говорит:

– Мы обе раньше занимались на курсах фотографии, дорогая. Поработаем вместе?

Рен кивает, женщина разворачивает парту так, что они оказываются лицом к лицу, и в этот ужаснейший момент я понимаю, что все нашли себе пары, а четырнадцать студентов – это семь раз по два, так что единственный, кто может стать моим партнером…

– Итак, – произносит Хью безразличным тоном, – значит, мы с тобой?

Ой. У меня прилив адреналина. Я даже подумываю, не вскочить ли с места и не выбежать ли из класса навсегда. Но как я объясню это тете Лидии?

– Выходит, что да, – даю я прохладный ответ. Поворачиваюсь на стуле, предварительно сделав «лицо для Хью». Моя маска безразличия. Мой защитный механизм.

Хью, похоже, тоже не горит желанием: чуть хмурится и барабанит пальцами по столу, будто предпочел бы оказаться где-то еще, а не здесь. Сердце стучит у меня в ушах. Мне предстоит смотреть прямо на Хью Тайсона, а он будет смотреть на меня. По правде сказать, перспектива сидеть между Хью и Рен, пока он любовно смотрит на нее, теперь кажется поистине райским наслаждением.

Все вокруг изучают своих партнеров и делают записи в тетрадках. Слышны нервные смешки. Взгляд Хью падает на мое лицо – я холодею, как кубик льда. Затем Хью опускает голову и начинает писать в тетрадке. Что?! Меня разбирает дикое любопытство. Волосы как одуванчик? Глаза разного размера? Нос не по центру? Я бы хотела посмотреть, но Хью закрывает тетрадь рукой.

– Я думал, – он говорит немного угрюмо, продолжая писать, – что ты во Франции.

Меня так поражают его слова, что я забываю почувствовать боль, которую эта тема обычно причиняет. Хью знал о моей поездке? Я, конечно, в школе много говорила о Франции с Руби, Элис и Инез, вероятно, громко и с радостным волнением, и он мог случайно услышать. Я съеживаюсь.

– Я… – Голос у меня почему-то хриплый. Пытаюсь собраться с мыслями, выпрямляю спину. – Мда… Нет, – говорю я коротко. – Ничего не вышло. – Я с трудом глотаю.

– Жаль, – сообщает Хью своей тетрадке.

Наверное потому, что если бы я была во Франции, ему бы не пришлось мучиться сейчас от неловкости. Почти не раздумывая, я наклоняюсь над своей тетрадью, волосы падают на лицо. Сжимаю ручку.

«Жаль, что не могу сказать тебе больше, Хью Тайсон, – пишу я, изливая мысли на тетрадную страницу. – Жаль, что не могу рассказать тебе о звонке отца, из-за которого я теперь застряла в Хадсонвилле и оказалась в этом классе. Жаль, что не могу сказать, что ты мне нравишься, потому я и веду себя, будто терпеть тебя не могу. Жаль, что надо выполнять это задание, ведь я и так знаю твое лицо: и длинные ресницы, и полные губы, и маленькую родинку возле правого уха. Жаль, что не могу говорить с тобой и вообще с мальчиками. Жаль, что…»

– Ну хорошо, пора заканчивать! – сообщает тетя Лидия.

Я в ужасе прекращаю писать. А вдруг тетя Лидия заставит нас обменяться описаниями с партнерами? Кладу руку на страницу, готовая вырвать и, если понадобится, уничтожить ее.

– Сейчас ничего с этими описаниями делать не надо. Сохраните их на потом, – добавляет тетя Лидия, и все начинают расставлять парты по местам. Я облегченно выдыхаю. – Но, – продолжает тетя Лидия, я слушаю с возрастающим страхом, – со своими сегодняшними партнерами вы будете работать все лето.

Что, простите?

– Каждый день я буду давать индивидуальные задания, – продолжает она, устанавливая на своем столе ноутбук и проектор, – а дважды в неделю – проекты для работы с партнером. Последнее задание этого курса будет включать в себя только что выполненное вами упражнение. А теперь давайте взглянем на презентацию, которую я собрала из известных фотографий…

Я не могу сосредоточиться. Я даже не в состоянии повернуть голову в сторону Хью. Он откашливается, и я не сомневаюсь, что он тоже не в восторге. Нам предстоит каждую неделю работать вместе? Нет. Это невозможно. Придется сказать тете, что мне нужен другой партнер. Только так я смогу пережить лето.

* * *

Остаток занятий пролетает незаметно. Я не успеваю и глазом моргнуть, как тетя Лидия предлагает всем подойти за камерами. У меня уже есть, и я скучаю за партой, наблюдая за тем, как Хью и Рен вместе подходят к столу, берут камеры и вместе уходят. Прелестно. Пожав плечами, я наконец встаю и направляюсь к тете.

– Ну, ребенок, – тетя Лидия улыбается, подхватывая большую сумку для ноутбука, – как тебе занятие? Не хочешь выпить кофе где-нибудь?

– Хм… конечно. – Я солгала, мне хотелось бы в одиночестве переварить встречу с Хью, но я не могу грубить тете. – Занятие было… – я делаю паузу, подбирая слово, – …вдохновляющим. – И это правда (ну, по крайней мере, если говорить о тех моментах, когда я смогла сконцентрироваться).

Уже не терпится начать работу над сегодняшним заданием: сфотографировать блюдо или напиток под необычным углом. Конечно, из того, что я ем и пью в Хадсонвилле, ничего нельзя снять интересно. Я пытаюсь представить, что съела бы сейчас, окажись я во Франции…

– Вдохновить вас и было моей целью, – отвечает тетя Лидия, сияя.

Мы выходим из аудитории. Минуем коридор и оказываемся на улице. Здесь с утра значительно потеплело, и я расстегиваю на худи молнию.

«Есть только одно маленькое "но", – в своем воображении я говорю это тете, пока мы на парковке возле Уитмана садимся в ее машину. – Я по уши влюблена в мальчика, который сегодня был моим партнером, ну, знаешь, тот симпатичный опоздавший, в белой футболке и в очках в черной оправе? Так влюблена, что даже не могу с ним разговаривать. Я бы хотела тебя попросить, если можно, заменить мне партнера. Тогда я буду внимательнее и смогу выполнять еженедельные задания, как все нормальные люди. Это было бы отличным решением!»

Нет. Даже в воображении все это звучит глупо. Я мотаю головой, тетя Лидия включает музыку. Мелодия приятная. Женский голос поет: «Правда похожа на время, приходит к тебе и бежит дальше».

Мы выезжаем за ворота кампуса.

– Пока, Макс! – Тетя Лидия опускает стекло, чтобы помахать охраннику рукой.

Макс тоже машет в ответ и широко улыбается.

– Пока, дамы! Увидимся! Везет тебе, Саммер! С преподавателем прокатишься!

Я улыбаюсь, но внутри все сжимается. Вот именно. Не стоит просить тетю о дополнительных одолжениях. Переставлять из-за меня партнеров – это уже попахивает семейственностью. И я однозначно хочу сохранить в секрете то, что мы родственники. По крайней мере, от сокурсников.

Тетя Лидия сворачивает на Грин-стрит, а я думаю о том, что, может быть, собрав волю в кулак, смогу и дальше работать в паре с Хью. В конце концов, в школе мы ходим на одни и те же уроки (хотя в школе мы никогда не работали в паре, напоминаю я сама себе). Руби сказала бы, что это волшебная возможность – работать в паре с тем, в кого влюблена. А вдруг я для Хью окажусь настолько отталкивающей, что он сам попросит тетю Лидию дать ему другого партнера? Это был бы наилучший вариант.

Глубоко задумавшись, я вздрагиваю, когда тетя Лидия останавливается напротив «Лучше латте, чем ничего».

– Здесь нормально? – спрашивает она, отстегивая ремень безопасности. – Можно было бы поехать в торговый центр, в Starbucks, но у меня в обед в кампусе встреча с бывшим студентом…

– Лучше и быть не может! – восклицаю я с радостью. – Здесь работает Руби.

Несмотря на затянувшуюся неловкость в отношениях с подругой, мне сейчас ужасно хочется с ней всем поделиться. Я буквально выпрыгиваю из машины и вбегаю в кафе, тетя Лидия следует за мной.

Кондиционер работает на полную мощность, в узеньком помещении пахнет кофейными зернами и ванилью. Посетители у стойки заказывают напитки на вынос, а остальные сидят в отделанных деревом кабинках вдоль стен. На доске, висящей над стойкой, написано мелом то, что предлагается на постоянной основе, и сегодняшнее предложение: «July Black Eye» – большой кофе со льдом и двумя порциями эспрессо.

– Думаю, такое количество кофеина мне как раз подойдет, – говорит тетя Лидия, когда мы встаем в очередь, и указывает на напиток дня. – Что тебе взять, ребенок?

– Мокко со льдом и взбитыми сливками, – отвечаю я, это единственное, над чем я не задумываюсь никогда.

Встав на цыпочки, я высматриваю Руби среди бариста в коричневых фартуках, но ее там нет. Я падаю духом, но тут же слышу, как она смеется. Вроде, это ее смех, но звучит чуть более высоко, чем обычно. Поворачиваю голову направо и замечаю Руби в коричневом фартуке и босоножках на платформе, она стоит возле одной из кабинок и болтает с сидящими там посетителями.

– Я сейчас, ладно? – бросаю тете, выходя из очереди.

Тетя Лидия смеется.

– Да, конечно. Я возьму кофе и найду нам место.

Благодарю ее и несусь к Руби, рюкзак подпрыгивает на спине. Едва оказавшись рядом со своей лучшей подругой, я хватаю ее за руку.

– Ты не представляешь! – я говорю громким шепотом. – Ты даже не представляешь. Хью Тайсон тоже будет на курсе фотографии. И мы работаем в паре. Я чуть не умерла. Рен Д'Амико тоже там, и я пока не поняла, они с Х…

Слова застревают у меня в горле в тот момент, когда я замечаю, кто сидит в нише. До этого их загораживала Руби. Это Остин Уилер и Скай Оливейра. Меня охватывает ужас. Они все слышали? К счастью, Остин склонился к сотовому, похоже, просматривает спортивные результаты. Однако бесцветные глаза Скай сосредоточены на мне.

Без искусно наложенного макияжа Скай выглядит совершенно обыкновенно. И я завидую этой обыкновенности. У нее прямой нос, тонкие губы, волнистые волосы – не блондинка и не шатенка, а что-то среднее. Правильные черты лица: ничего необычного или похожего на лица Пикассо. В общем, она красивая. Ее фото в выпускном альбоме десятого класса было названо самым красивым. Сегодня на ней розовая маечка на бретельках и миниюбка цвета хаки, волосы собраны в высокий хвост. Кроме того, на руке несколько золотых браслетов и голубой резиновый браслет с надписью «Дадим отпор буллингу», думаю, это иллюстрация к словарной статье об иронии.

Я беспокойно тереблю один из своих браслетов. Да, Руби упоминала, что Остин будет в «Лучше латте», но для ее обеденного перерыва еще рано, так ведь? И мне даже в голову не приходило, что здесь будет и Скай.

– Саммер! – восклицает Руби сдавленно, освобождая руку из моего захвата. – Занятия уже закончились?

Я киваю.

– Я тут с тетей Лидией, – объясняю я с колотящимся сердцем. Через плечо вижу, как тетя несет мокко со льдом и «Черным глазом» к столику в кабинке.

– Вот мне совершенно непонятно, – вдруг говорит Скай, будто продолжая начатый разговор, – что толкает некоторых по собственной воле пойти летом учиться.

Я перевожу взгляд на Скай, мое лицо заливает краска. Значит, она все слышала. Руби переминается с ноги на ногу, Остин по-прежнему весь в телефоне. Скай лениво помешивает трубочкой свой кофе со льдом и с молоком.

– То есть, – продолжает она, тон при этом такой же небрежный, как и движения трубочкой, – я вот думаю, что Хью Тайсон двумя руками ухватится за возможность побольше почитать. – Ее лицо медленно расплывается в широкой улыбке, адресованной мне. – Он вроде привлекательный, да? Ну, если ботаники могут быть привлекательными.

Я стискиваю зубы. Нет ничего хуже, когда тому, кто тебе не нравится, нравится то, что тебе нравится. Даже можно сказать – то, что ты для себя открыл. Я открыла планету Хью! Я, а не Скай Оливейра. Кроме того, вокруг нее постоянно вращаются мальчики с нагеленными прическами, вроде Генджи Танаки. Хью вне ее орбиты. Скай однозначно подкалывает меня. Я молчу.

– Тифозная Ренни, – продолжает Скай, уже помешивая быстрее, – здесь ничего удивительного. Что ей еще делать? Если бы я была такой же чудной, то тоже пряталась бы в классе круглосуточно все семь дней в неделю.

У меня в груди что-то взрывается. Похоже на фейерверк.

– Рен не чудная, – слышу я собственный резкий голос. – Она не соответствует социальным нормам и не делает селфи ежесекундно, но это еще не повод ее высмеивать.

Боже мой. Что я говорю? Меня трясет. Зачем так яростно защищать Рен? Она мне даже не нравится. Зачем грубить Скай Оливейре? Трубочка в пальцах Скай замирает, и теперь уже Руби стискивает мою руку. Сильно.

– Да ладно тебе, Саммер, – говорит Руби, выжимая из себя смешок. – Тебе надо отдохнуть. Конечно, ты все еще переживаешь из-за Франции…

– Нет, – спорю я, хотя, возможно, Франция и сыграла свою роль в том, что мои злость и отчаяние прорвались наружу.

– Оу, ты этим летом едешь во Францию? – не унимается Скай, обращаясь ко мне тоном, в котором и ненависть, и шок, и непроизвольное уважение. – Я слышала, что кто-то из школы туда едет, но не знала, кто…

– Вообще-то я не еду, – я начинаю объяснять, но Руби оттаскивает меня в сторону, на ходу пытаясь извиниться перед Скай и Остином, как мама, которая утаскивает с детской площадки разбушевавшегося ребенка.

Остин отрывается от мобильника, веки полузакрыты, на губах рассеянная улыбка.

– Пока, Руби, – говорит он. – Обед через полчаса, да?

Руби успевает кивнуть и улыбнуться ему, продолжая тянуть меня к стойке. Мы минуем тетю Лидию, которая отрывается от кофе и поднимает брови, глядя на нас. Я не знаю, что сказать тете и лучшей подруге. Когда мы доходим до стойки, Руби подныривает под нее и встает лицом ко мне, между нами теперь толстая доска. Все бариста принимают заказы, только один, бородатый, вскрывает мешки с зернами; он, наверное, подслушивает нас.

– Что это было? – шипит Руби, сощурив глаза. – С каких пор ты стала беспокоиться о Рен Д'Амико?

– Я… я не знаю! – выпаливаю я, облокотившись на стойку. Посетители обходят меня с обеих сторон, не скрывая недовольства, и я вспоминаю, как то же самое делали в аэропорту сердитые пассажиры, пока я стояла и думала, стоит ли отвечать на вибрировавший телефон. Интересно, что бы произошло, если бы я не ответила? Просто села в самолет и умчалась в вожделенную Францию, без понятия, что отец не хочет…

– Эй, Руби! – зовет из-за стойки бариста. – Сделай маленький латте с дополнительной пеной и обезжиренным молоком!

Руби кивает, вставляя рожок в кофемашину.

– Неудобно получилось, – тихонько говорит мне Руби. – Ты что, отправилась в крестовый поход за справедливостью?

– Извини, – шепчу я, внутри все скручивается в крендель. Бородатый бариста оглядывается на нас, будто хочет услышать, что я еще скажу. – Я переволновалась, увидев Хью на курсах, – объясняю я. – Кстати, нам однозначно стоит это обсудить. И кроме того, – я нервно вздыхаю, – увидев, что ты разговариваешь с Остином и Ск…

Руби закатывает глаза и берет пакет обезжиренного молока, плетеные браслеты скользят вниз по запястью.

– Тебе, Саммер, этого не понять, судя по тому, насколько по-детски ты ведешь себя в отношении Хью, но лично я разговариваю с понравившимися мне парнями.

Ее замечание о Хью обжигает, хотя в нем и есть доля правды.

– А что насчет Скай? – шепчу я и осторожно оглядываюсь назад. – Скай и Остин, к счастью, заняты – делают селфи на телефон Остина. Я поворачиваюсь обратно к Руби и заставляю себя задать мучающий меня вопрос. – А вы с ней вообще… друзья или что-то в этом роде? – На последнем слове голос у меня дрожит, и это меня убивает.

Руби пожимает плечами и ставит молоко обратно, избегая моего взгляда.

– Ну, она очень дружит с Остином… так что… – Она снова поднимает глаза, в них блеск. – По-моему, я ему нравлюсь! – взволнованно шепчет Руби. – Сегодня мы обедаем вместе, а вечером он пригласил меня в кино! Возможно, это оно, Саммер!

Оно. Лето, чтобы влюбиться. Крендель в животе скручивается еще сильнее. Я хочу порадоваться за Руби. Конечно, хочу. Но она не отрицает свою дружбу со Скай. И та Руби, которую я знаю, не клюнула бы на Остина. Предыдущие ее парни были интереснее. Умнее. Например, тот, с кем она познакомилась в Индии, он целый год посылал ей старомодные любовные письма. А Остин… клише. Популярный парнишка.

– Ничего не понимаю! – Мне трудно сдерживаться. – Неужели ты действительно хочешь проводить время с такими, как Остин и Скай? Я думала, нас с тобой все это не интересует…

– Тише, пожалуйста, – огрызается Руби, хотя я шепчу. Я с испугом отшатываюсь. Руби, конечно, любит покомандовать, но чтобы рявкнуть на меня – такого еще не было. Мы никогда не ругаемся. Бородатый бариста поднимает брови, будто тоже удивился.

Мы с Руби молча смотрим друг на друга. В воздухе чувствуется напряжение. Я вспоминаю, как она отвозила меня в аэропорт, – тогда все, казалось, было нормально. Я начинаю дергать один из браслетов.

– Что происходит? – шепчу я. – Ты сердишься?

Руби мотает головой, темно-карие глаза полны сожаления.

– Просто, понимаешь, Саммер, ты никогда не хочешь ничего менять. – Разволновавшись, она проводит рукой по волосам. – Ты даже не должна была… – Руби замолкает, глядя на пакет с молоком.

Руки и ноги холодеют.

– Что я не должна была? – тихо спрашиваю я.

Что Руби собиралась сказать? Хочу ли я знать, что она собиралась сказать? Я в ужасе, по спине бегут мурашки.

– Руби! – раздается у стойки окрик бариста, он явно недоволен. – Где обезжиренный латте? Что ты там копаешься?

– Извини, уже почти готово! – кричит Руби в ответ, заливаясь краской.

Она бросает на меня взгляд, и я вижу, что мы обе понимаем: между нами что-то раскололось, даже пусть на самую малость. Небольшая трещинка. Я думаю о своем разбитом зеркале.

– Потом поговорим? – занявшись кофемашиной, предлагает мне Руби. Ее губы напряжены.

– Да. – Я отхожу от стойки и прикасаюсь к браслетам, они кажутся какими-то непрочными. – Люблю тебя дважды, – говорю я безучастно.

Руби повторяет эхом то же самое, и слова повисают между нами – случайные слоги, нанизанные на ниточку, будто флажки. Я разворачиваюсь и направляюсь к тете Лидии в кабинку, рюкзак на спине вдруг становится неимоверно тяжелым. Скинув его, я сажусь на свободное место и обхватываю ладонями лицо.

– Если не хочешь, можешь ничего не рассказывать, – тихо говорит тетя Лидия, придвигая ко мне мокко со льдом.

Хорошо, что она не спросила, случилось ли что-нибудь. Это и так ясно. Я мотаю головой – нет настроения рассказывать. Я бездумно уставилась на свой напиток. Наверное, за всю свою жизнь я выпила в «Лучше латте» сотни мокко со льдом. Этот на вид такой же, как и все предыдущие: идеальный завиток взбитых сливок плавает на поверхности темно-кремовой жидкости. Однако – нет. Этот другой. Его я выпью после того самого разговора с Руби. Выпью с другими чувствами.

Я вспоминаю домашнее задание, и ко мне приходит вдохновение. Достаю из рюкзака камеру и подношу ее к глазам. Сначала вижу одну темноту: на объективе крышечка. Снимаю ее и ловлю в объектив мокко со льдом. Я еще плохо умею обращаться с камерой. Но мне все же удается сделать кадр: «другой» мокко крупным планом.

– Хорошо сработано, студент, – говорит тетя Лидия, и я опускаю камеру.

Я настолько погрузилась в съемку мокко со льдом, что забыла про тетю. Она улыбается мне, я отвечаю полуулыбкой. Боковым зрением замечаю: Скай поднимается из-за столика. Она посылает Остину нарочитый воздушный поцелуй – буэ! – и торопливо выходит на Грин-стрит, хвост раскачивается в такт шагам. Остин остается сидеть в ожидании Руби, он, как зачарованный, смотрит в телефон.

Я перевожу взгляд на тетю Лидию и встречаюсь с ее открытым, сочувствующим взглядом. Она не стала выпытывать у меня, что случилось. Кажется, с ней было бы легче поделиться, чем, скажем, с мамой. А теперь еще и легче, чем с Руби. Тетя Лидия никогда не была замужем, зато у нее было много романов. Она наверняка кое-что понимает в мальчиках и знает, что такое разбитое сердце. Жаль, что не могу рассказать ей о Хью, о Рен. О Руби, об Остине, о Скай. Жаль…

– Жаль, что я не во Франции.

Слова вырываются прежде, чем я успеваю их осознать. Прежде чем успеваю осознать, что именно это заставляет меня грустить. Это и случившееся сейчас у нас с Руби. Если бы я была во Франции, ничего бы у нас с Руби не произошло. Так ведь?

Тетя Лидия кивает.

– Конечно, жаль, – говорит она тихо и делает глоток «Черного глаза июля». – Несправедливо, когда у тебя выбивают почву из-под ног.

Несправедливо. Вот именно. Это слово еще никто не произносил: ни мама, ни Руби, ни папа. Меня охватывает ярость, она вспыхивает, будто от зажженной спички. Кивком головы я соглашаюсь с тетей.

– Отец позвонил, когда я стояла у выхода на посадку. – У меня пылает лицо. – За секунду или за минуту до того, как я села в самолет. – Я обхватываю руками свой мокко со льдом, сжимая пластиковый стакан с такой силой, что могу его просто смять. – Типа, довожу до твоего сведения, дорогая доченька, что тебе надо сидеть дома, поняла? – Впервые за последние шесть дней мне не хочется плакать; наоборот, осознав абсурдность ситуации, я коротко смеюсь.

Тетя Лидия в ответ слегка улыбается.

– Я знаю, – тихо и мягко говорит она. – Мама мне рассказала. Я очень сожалею, Саммер. – Она опускает глаза на кубики льда в стакане, по ее лицу пробегает тень недовольства. – Должна сказать, твой папа вообще мастер делать неожиданные сюрпризы…

Она замолкает и прикладывает ладонь к губам, будто стараясь не дать вырваться наружу остальным словам. Я подаюсь вперед, во мне пробуждаются одновременно любопытство и страх. Почему в моем присутствии никто не желает заканчивать свои мысли?

– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я. – Папа когда-то уже делал что-то похожее?

Мой папа – просто мастер все отменять. Еще до развода ему ничего не стоило не прийти на школьный спектакль или на родительское собрание, потому что надо было задержаться на день во Франции или возникли неожиданные обстоятельства, так что «прости, пожалуйста, солнышко». В его теперешнем поступке вообще-то нет ничего неожиданного. Но почему-то мне кажется, что тетя Лидия имеет в виду другое.

Тетя какое-то время, не отрываясь, смотрит на меня, затем мотает головой.

– Ну ты же знаешь, что на него в общем-то никогда нельзя было положиться, – быстро говорит она. Потом поднимается из-за стола, собирая салфетки в пустой стакан. – Ты только посмотри на часы! – добавляет она. Я думала, в реальной жизни люди так не говорят. Кроме того, я, как всегда, понятия не имею, который час. Сколько сейчас? Почти полдень?

– Мне нужно возвращаться в кампус, – объясняет тетя, ее щеки покрывает неровный румянец. – Ребенок, ты доберешься домой сама?

– Да-а, – отвечаю я, хотя мне все еще немного не по себе. – Я доеду на автобусе от Оленьего холма.

Я иду за тетей Лидией к выходу, мимо Остина, не глядя на него. И забываю обернуться к Руби за стойкой. Мысли кувыркаются в голове, как акробаты. «Неожиданные сюрпризы», – вертится в мозгу. Почему тетя Лидия сказала именно так? Что еще она собиралась сказать?

Когда я выхожу на улицу, тетя Лидия, садясь в машину, машет мне рукой и говорит, что мы увидимся завтра на занятиях. И сразу уезжает, оставив меня на Грин-стрит наедине с мокко и со своими вопросами.

Я отпиваю глоток. Пытаться узнать у мамы, что имела в виду тетя Лидия, – дохлый номер. Эх, вот бы спросить самого отца. Я неотрывно смотрю на серую реку Гудзон, будто в ней могут быть ответы. Но река лишь напоминает, что я здесь, в Хадсонвилле, а отец – в Берлине, во Франции или где-то там еще. Это «где-то» так же невозможно, как путешествие сквозь время, или как то, что Хью Тайсон – мой партнер, или как мамины теории о параллельных вселенных.

Я вздыхаю и поворачиваю в сторону Оленьего холма. Ответов пока нет.