Эпилог

Пятница, 11 августа, 7:37 вечера

Я ЕДУ НА ВЕЛОСИПЕДЕ по Грин-стрит, теплый ветерок в волосах. И хотя это обычный жаркий августовский вечер, в воздухе ощущается едва заметная прохлада, пахнет свежестью, как будто после ливня, значит, скоро придет сентябрь. И так каждое лето: первый засохший лист на тротуаре, первая ночь без кондиционера. Мне всегда немного грустно от этих знаков: не люблю, когда лето заканчивается. Терпеть не могу бег времени.

Сейчас же, оставляя велик у банка, я не ощущаю привычного отчаяния. Это было сумбурное лето, лето сюрпризов и перемен. Потрясающее лето, да, но трудное. Поэтому часть меня рада спокойной прохладе приближающейся осени, смене сезонов. Мне есть чего ждать с нетерпением. Улыбаясь сама себе, я с камерой в руках перехожу на другую сторону улицы, к реке. Распущенные волосы небрежно откинуты назад, они непослушные и спутанные, но это приятно; вьетнамки шлепают по тротуару. Мой счастливый сарафан скользит по ногам, я до сих пор считаю его новым, хотя купила еще в июле.

Июль. Я останавливаюсь на берегу реки, пораженная. Неужели лишь в прошлом месяце, в день моего рождения, я узнала правду о папе и моя жизнь дала трещину? С одной стороны, кажется, что это было вчера. Но с другой – открытие будто произошло не в этой жизни. Скоро закат: небо над Гудзоном бледное, жемчужно-розовое. Быстро бегущая вода в реке, как всегда, серая. Но когда я подношу камеру к глазам и смотрю сквозь видоискатель, я замечаю оттенки персикового, голубого и зеленого – целая палитра оттенков мерцает в волнах.

«Я уже и забыл, каким красивым бывает Гудзон, – сказал папа, когда чуть раньше на этой неделе стоял здесь, на этом самом месте, рядом со мной. – В романтику Прованса влюбиться легко, но и здесь много красивого». Я кивала, думая о подсолнуховых полях и мощеных улицах. Прованс и Хадсонвилл – это два разных типа красоты. И один не лучше другого, они прекрасны каждый по-своему.

Пока фотографирую реку, вспоминаю папин визит. Папа приехал на четыре дня, он остановился в «Марриотте» возле торгового центра, взял напрокат машину, чтобы приезжать ко мне. В отличие от предыдущих визитов, в этот раз не было торопливых обедов в кафе и «Пока, солнышко!» на прощанье. Нет. Наоборот, мы часами сидели и болтали за гамбургерами в пабе Пи-Джея. Подолгу гуляли вдоль Грин-стрит, бродили по кампусу. Слонялись по торговому центру и ездили кататься на машине.

Во вторник вечером мама даже пригласила папу поужинать у нас дома, что меня просто поразило. Увидев, как он старается, она смягчилась. Кроме того, она теперь официально встречается с Максом, и поэтому настроение у нее в целом лучше. И я потихоньку привыкаю к новой реальности.

Я волновалась перед ужином с папой, но между родителями не было того напряжения, которого я боялась. Они оба смягчились: мы сидели и ели мамин мясной рулет, обмениваясь новостями, а Ро мяукал нам троим из-под стола. В каком-то смысле мы были семьей – разобщенной, но семьей. Я очень надеялась, что теперь, когда тайна раскрыта, все будет проще. При маме папа не говорил ни о Вивьен, ни об Элоиз, и я была ему за это признательна.

Когда мы оставались вдвоем, он прилагал все силы, чтобы ответить на мои вопросы, а их у меня была тонна. Об Элоиз, о Вивьен, о самих маме с папой, и о картине Fille. Конечно, не все его ответы меня устраивали. Иногда было трудно принимать правду. А некоторых тем он избегал, говоря: «Станешь постарше, поймешь», и мне оставалось только вздыхать.

Не могу сказать, что к тому моменту, когда он прощался со мной в среду, перед отъездом в аэропорт, мы залечили все раны. Нет, не залечили. И я не уверена, что когда-нибудь мы сможем это сделать. Как можно оправиться после такого шока? Но сейчас, стоя в угасающем золотистом свете, я чувствую, что некоторые шрамы этого лета начинают сглаживаться. Я чувствую зарождение чего-то нового. И делаю еще один снимок.

– Привет, Саммер!

С замиранием сердца я оглядываюсь, сжимая камеру, чтобы не уронить ее. Позади меня стоит Хью Тайсон: руки в карманах, за очками блестят серо-зеленые глаза. Он кивает сначала на камеру, потом на воду.

– Могу поспорить, что ты сделала классные снимки, – говорит он слегка хрипловатым голосом, чуть улыбаясь.

Ну почему мои щекам надо обязательно покраснеть?

– Спасибо, – отвечаю я, нервно переступая с ноги на ногу. Наступит ли когда-нибудь то время, когда я вообще перестану волноваться рядом с Хью Тайсоном? Впрочем, если подумать, я уже далеко продвинулась, став после всего случившегося этим летом намного храбрее, чем раньше. – Слушай, та фотка, что ты вчера выложил в инстаграм, классная, – добавляю я, поднимая на него взгляд.

Я все еще иногда шпионю за Хью в инстаграме, но с того дня, когда я разместила там свои снимки, использую приложение в основном в профессиональных целях. Пробую разные фильтры, изучаю аккаунты других фотографов. Некоторые из них, в свою очередь, подписались на меня, и теперь под моими постами много комментариев, особенно под автопортретом в разбитом зеркале. И я горжусь этим.

А еще в инстаграме я подписалась на Элоиз. «Дружба», конечно, слишком сильное слово для описания наших с ней отношений. Но мне кажется, я понемногу узнаю ее. Она время от времени что-то постит. Как-то выложила красивые фото из папиного сада: кусты роз, красный сарай, бассейн. Вчера – кадр с поездом: она возвращалась в Париж. Наверное, они все возвращались. Мне бы хотелось узнать, как Элоиз там живет. Я по-прежнему мечтаю когда-нибудь побывать в Париже.

– Центральный парк? – уточняет Хью. – Спасибо, я видел, что ты лайкнула. – У него на щеках тоже проступает легкий румянец, от этого мое сердце бьется еще быстрее. – Рад, что вернулся из Нью-Йорк-Сити, – добавляет он, потирая затылок. – Ну то есть мне нравится ездить туда на пару дней к двоюродному брату, но каждый раз я скучаю по Хадсонвиллу.

Он переводит взгляд на меня, и я закусываю губу, стараясь не показать, что нервничаю, и заставляю себя не искать скрытый смысл в его словах. Он сказал, что скучает по Хадсонвиллу. Не по мне. Так ведь?

– Ты сейчас куда? – спрашиваю я, не давая воли своему воображению с этими его «а что, если?», а то оно может далеко завести.

Хью указывает на ту сторону улицы.

– Хочу до закрытия успеть в «Между строк». Купить кое-какие книги к школе.

– А, – говорю я, вспоминая об учебе.

Близится начало одиннадцатого класса, осталось меньше трех недель. Я жду, что накатит волна страха, но ее нет. Наоборот, я пребываю в радостном возбуждении.

– Я с тобой, – выпаливаю я.

В «Между строк» я сто лет не заходила – с тех пор, как купила путеводитель по Южной Франции. Теперь он стоит на полке в моей комнате, его миссия выполнена.

– Классно, – говорит Хью, покусывая нижнюю губу и улыбаясь мне.

С камерой в руках я делаю шаг вперед, и мы вместе переходим улицу. Наши локти касаются друг друга, и внутри меня все замирает. Мы идем мимо «Лучше латте, чем ничего», и я бросаю взгляд внутрь помещения: Руби за прилавком в своем коричневом фартуке возится у кофемашины. Можно заглянуть туда после книжного, поздороваться, но особой необходимости нет. Мы все равно идем на пикник в Сосновом парке в эти выходные вместе с Элис и Инез.

На автомате я начинаю крутить плетеный браслет вокруг запястья. Я ношу не два, а один с самого моего дня рождения. Это кажется комфортным и естественным, как и должно быть с правильными решениями. Мы с Хью останавливаемся у «Между строк». Прямо перед нами завис в воздухе, загоревшись, жук-светлячок.

– Ух ты, смотри! – с детским восторгом говорю я, указывая на вдруг появившуюся искорку.

Глаза Хью тоже расширяются, как у любознательного ребенка.

– Да-а, жук-фонарик! – говорит он.

– Жук-фонарик? – эхом отзываюсь я, пытаясь поймать светлячка в свои ладони. Мы с Руби, когда были маленькие, гонялись за ними со стеклянными банками, но жучкам всегда удавалось ускользнуть. – Никогда не слышала, чтобы их так называли.

– Так поэтичнее, да? – спрашивает Хью, и я киваю, наблюдая, как жучок угасает и снова загорается. Он как маленькая молния, как волшебство.

Мне в конце концов удается поймать светлячка, теперь он жужжит в моих сложенных ладонях. Но я их раскрываю и смотрю, как жучок, свободный, удаляется, то вспыхивая, то затухая: тьма-свет, тьма-свет. На мгновение я задумываюсь, не знак ли это. Но чего? Разве во всем обязательно нужно видеть знаки? Иногда это просто течение жизни.

Я удовлетворенно вздыхаю. Хью берется за ручку двери, а я перед тем, как войти, оборачиваюсь к реке. Солнце начало садиться, уходить за горизонт. Ветер сдувает волосы мне на лоб, воздух будто наэлектризован.

– Подождешь? – спрашиваю я у Хью, поднимая камеру. – Хочу сделать одно последнее фото.

– Пожалуйста, – отвечает Хью, отпускает дверную ручку и становится рядом со мной. Он широко улыбается. – Не буду мешать работе мастера.

Я смеюсь и закатываю глаза, готовясь к снимку. Но что-то в задорном комплименте Хью, в близости с ним, в великолепном закате заставляет меня замереть с камерой в руке. Вдруг она выскальзывает, у меня перехватывает дыхание…

– Уф-ф! – Хью успевает выставить руку как раз вовремя для того, чтобы поймать камеру на лету. – Эй, поосторожнее там.

– Поосторожнее, – только и могу повторить я, еще не успев прийти в себя. Я чувствую, что Хью, спасая камеру одной рукой, другую положил на мою.

Мы вдруг оказываемся вплотную друг к другу, так близко, что я вижу родинку у его правого уха и могу детально изучить форму его полных губ. Так близко, что я практически могу почувствовать биение его сердца рядом с моим.

Хью смотрит на меня пристально, и… то ли это наэлектризованный августовский вечер, то ли закат, то ли жук-светляк… То ли мое лето, такое, каким оно было… Все вдруг кажется возможным. Во мне что-то просыпается, какая-то неизведанная раньше храбрость, и я неожиданно для самой себя поднимаю лицо и…

Я целую его. Целую Хью Тайсона. Губы у него мягкие и теплые, одновременно знакомые и чужие. Он отвечает на поцелуй, отвечает искренне, и его рука скользит вверх по моей руке, поднимается по шее и теряется в запутанных волосах. Закрыв глаза, я даю себе насладиться удивительным ощущением. Потом мы оба отстраняемся, покрасневшие, и я с облегчением отмечаю, что мы оба смущены, удивлены и рады. Сердце готово выскочить у меня из груди.

– Это, э-э, была благодарность, – на ходу придумываю я. – Ну, знаешь… за камеру.

Я протягиваю руку, чтобы взять у Хью Nikon, а он нежно накрывает мою ладонь своею.

– Тогда спасибо тебе за то «спасибо», – улыбаясь, подыгрывает он.

Мы так и стоим на тротуаре, широко улыбаясь и держась за руки. Я не хочу, чтобы это мгновение заканчивалось. Может, сделать фото? Нет, не надо. Я и так запомню.

Очень медленно и все еще держа Хью за руку, я поворачиваюсь и открываю дверь в «Между строк». Не знаю, что нас ждет. Откуда мне знать? Не знаю, что будет с Руби. С папой, мамой или Элоиз. Я даже не знаю, что будет завтра. Если я что и поняла этим летом, так это то, что ничего нельзя предсказать или спланировать. Я улыбаюсь и с легким сердцем вхожу в книжный магазин.