32

«Щенки и ботинки» уже на кинопортале «Ай-эм-ди-би»: «Хармони и Орен – бывшие любовники и лучшие друзья. Они готовятся каждый к своей свадьбе, но сорок восемь часов, проведенных вместе, заставят их по-новому взглянуть на общее прошлое, настоящее и будущее».

Хотя фильм заявлен как психологическая драма, по сути, это диверсия против наших с Лав отношений. Девяносто пять страниц изощренных пыток в виде живописных любовных сцен между единственными героями фильма Ореном (Майло) и Хармони (Лав). Внимание, спойлер! В конце, когда Хармони решает отдать в хорошие руки спасенного ею белого щенка, пережевавшего все ботинки, они понимают, что созданы друг для друга и должны пожениться. БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ, МАЙЛО! ГОРИ В АДУ!

В самолете Лав спрашивает мое мнение о сценарии. Я знаю, что мой отзыв ей не понравится, поэтому вместо ответа интересуюсь, когда Майло его написал.

– Этим летом закончил. Потрясающе получилось, да?

Меня слепит гнев, с трудом держу себя в руках. Я не позволю ему победить.

– Послушай, – говорю я. – Неужели тебя это не оскорбляет?

Вопросу она не удивляется и над ответом не думает, словно заранее была готова.

– Джо, если тебе кажется, будто щенок – это ты, значит, тебе нужен психоаналитик. Я – не Хармони. Майло – не Орен. Ты – не щенок. Это просто вымышленная история.

– Знаю, что я не щенок.

– Хорошо. – Лав вздыхает. – Майло начал писать его еще до тебя. Было уже несколько вариантов. Роль Орена вообще хотел сыграть Джек Джилленхол, отказался в последний момент. Теперь ты понимаешь, какой это уровень?

Я киваю, и не говорю ни слова про уровень Джилленхола после «Горбатой горы», и не напоминаю Лав, что конечный вариант сценария Майло породил после знакомства со мной. Самолет заходит на посадку, я стараюсь мыслить позитивно. Ссора позади, а впереди Лав и Палм-Спрингс, куда я давно мечтал попасть. Дорога из аэропорта идет через пустыню, где редкие дома напоминают корабли пришельцев из фильмов шестидесятых.

– И снимать, и жить будем здесь? – спрашиваю я, когда мы сворачиваем на подъездную дорожку.

– Ага. Потрясающий дом, да?

– Более чем.

Я не вру. Дом, выстроенный в послевоенном стиле, и вправду потрясает. Прежде всего своей нелепой яркостью и модной выхолощенностью. Он как фарфоровая плошка с мороженым, забытая посреди пустыни после взрыва ядерного реактора. Цветастый, как футболка Майло, и пустой, как голова Форти. Мы паркуемся. Лав чувствует мое раздражение и подталкивает меня.

– Прости, – бормочу я, – мне казалось, мы едем в Палм-Спрингс.

– Уже приехали, – отвечает она с интонацией примы. – Майло умеет выбирать натуру.

Мне уже порядком надоело слушать о талантах этого белобрысого урода. Тем более что их попросту нет! Дом отвратительный и расположен на отшибе, вдали от магазинов, ресторанов и мест съемки «Меньше нуля», которые я мечтал увидеть. Мой мозг начинает пульсировать, как только я переступаю порог этого пустого, холодного дома. Кроме нас троих, тут никого на мили вокруг. По спине пробегает холодок. Снаружи пекло, а внутри стужа. И ни океана, ни надежды, ни диванов в стиле шебби-шик, ни песка на полу в кухне, ни тепла, ни фактуры, ни глубины.

И все же снимать будут здесь, так как Майло, мать его, нужны кадры из местного кабака «Индор Коачелла». Если кто не в курсе, Коачелла – модный музыкальный фестиваль, на котором все наряжаются как хиппи и делают вид, будто хлыщи из «Пэшн пит» так же круты, как «Роллинг стоунз». Только идиоту могла прийти в голову идея засунуть этот дурдом в антураж казино.

Барри Штейн, кстати, не одобрил задумку Майло, сказал, что снимать в частном клубе без официального разрешения чревато серьезными штрафами. Майло взмолился:

– Всего один дубль. Нас никто не заметит. Мне нужно лишь передать атмосферу в воспоминаниях героев – мерцающие огни, танцпол. Никакой конкретики.

– Ясно, – хмыкнул Барри. – Дерьмовая затея.

Но Майло уже не остановить. Мы снимаем с утра до вечера, без выходных. После каждого дубля он рубит воздух, как каратист, будто ни разу не смотрел фильмов с Беном Стиллером и не знает, что так делают только говнюки. Вот бы Бена сюда… Или кого угодно с мозгами, чтобы прекратить этот затянувшийся фарс.

Пока идет съемка, я вынужден без дела сидеть в аппаратной. Мне даже свой стул не дают перенести, когда мы перемещаемся, потому что я «не в штате».

Идет четвертый день. «Хармони» и «Орен» ссорятся из-за того, что ее щенок погрыз его ботинки, однако быстро успокаиваются и скрепляют мир поцелуем. Снова и снова. Несколько дублей подряд. Меня бесят декорации. И раздражает, что все постоянно хлопают и говорят на идиотском жаргоне. Предпоследний дубль у них почему-то называется «Эбби», а последний – «Мартини». Градус ЧСВ зашкаливает. Когда мои сценарии возьмут в работу, я принципиально не стану торчать целыми днями на съемках. И когда Майло попросится на площадку, я соглашусь, а потом случайно «забуду» предупредить охрану.

– Снято! – орет он после тринадцатого поцелуя и хватает Лав за руки. – Получилось хорошо. Правда ведь?

– Получилось идеально!

Наглая ложь!

Убью гаденыша! Меня все в нем раздражает: как он пьет диетическую газировку, как собирает свои белобрысые патлы в пучок, как протирает совершенно чистые очки концом футболки, чтобы все увидели его накачанный пресс. Да, мать его, на нем очки, мокасины цвета морской волны и синее поло с поднятым воротничком, и, черт побери, разве я уже не прикончил этого хлыща, когда он торговал содовой и трахал Джиневру Бек?!

Майло снова орет «Мотор!» и тянется своими грязными губами к моей Любви.

У меня непроизвольно сжимаются кулаки. Но я бессилен. Мне остается есть и смотреть, есть и терпеть. А впереди еще двадцать четыре дня изощренных пыток. Майло и Лав импровизируют диалог (не верю!), и все это лишь потому, что он хочет залезть ей в трусы.

Всё, больше не могу. Спрашиваю Форти, где тут ближайший ресторан.

– Мы на съемках, старина, – ухмыляется он и хлопает меня по спине. – Никаких гулянок, пока не закончим.

Я понижаю голос:

– А что там с нашими фильмами?

– Плохие новости прилетают быстро. Хороших приходится ждать. Не зевай и не кисни. Вот твоя работа – ты же бойфренд.

Да, черт возьми, именно так меня теперь все называют: «Может бойфренд Лав принести ей диетическую колу? Пусть бойфренд Лав найдет ее зарядное устройство».

Просто ужасно! А на седьмой день становится невыносимо.

– Может бойфренд Лав подать мне бигуди? – вопрошает парикмахер.

– Бойфренд Лав – слишком долго, – встревает Майло. – Давайте звать его просто Лав-бой.

Слово режиссера – закон. Теперь я Лав-бой. Форти советует не брать в голову. Лав считает, что это прикольно. Майло показывает нам фотографию массивного деревянного стола, который станет плацдармом для Большой постельной сцены на странице двадцать семь.

– Этот стол олицетворяет настоящую любовь, – вещает Майло. – Такую, которая когда-то связывала Хармони и Орена. Потом они забыли о ней, променяв на суррогат, однако, оказавшись на столе, снова вспомнят все.

– Класс! – хвалит Лав.

На меня Майло не смотрит и, пролистывая сценарий, облизывает губы. Дело ясное – он хочет увести ее у меня. Я готов разнести в щепки гребаный стол. Но вместо этого в четвертый раз за два часа отправляюсь к буфету (слово-то какое нашли – почему бы просто не сказать «тележка со жратвой»). Макаю тортилью в соус чили и слышу:

– Лав-бой опять в буфете?

И тут я понимаю, что если не предприму сейчас что-нибудь, то взорвусь.

Кидаю остатки лепешки в мусорное ведро и говорю Лав, что пойду на пробежку.

– На пробежку? – удивляется она.

– Да. Надо держать себя в форме.

День семнадцатый. Фильм должен называться не «Щенки и ботинки», а «Происки и интриги Майло по возвращению Лав». Я уже не помню, когда у нас последний раз был секс: съемочный день заканчивается поздно, и на двери в нашу спальню нет замка. По вечерам Лав репетирует с Майло в его комнате, на двери которой замок есть. Каждый раз, когда она заходит туда, я отправляюсь на пробежку. А Майло, сукин сын, еще и издевается: «И как ты выдерживаешь?», «Если тебе здесь скучно, можешь возвращаться в Эл-Эй, мы не против», и зорко следит, чтобы в этот момент Лав рядом не было. Придушил бы его, да не могу. Он – режиссер, а еще – «третий двойняшка», и все сразу всполошатся, если он исчезнет. Поэтому я стараюсь не зацикливаться. Фильм выйдет дерьмовый. Никто не станет его смотреть, кроме членов семьи и друзей. Но раз уж я не могу помешать им делать их гребаное кино, буду делать себе тело. Я загрузил приложение, которое подсчитывает все, что я ем, и контролирует все, что я делаю. Качаю пресс, подтягиваюсь, бегаю и мало-помалу становлюсь аполлоном, пока другие расплываются и жиреют.

День двадцать третий. Я вхожу в аппаратную после полуденной тренировки, и Лав замечает рельеф у меня под рубашкой.

– Привет, бицепс! – говорит она. – Ого, вот это да!

Майло заявляет, что ему тоже было бы неплохо потренироваться.

– Ты легко избавишься от своего животика, – отвечаю я (получи, зараза!). – Пойдем вместе на пробежку.

Там-то я тебя и прикончу!

Лав уходит гримироваться.

– Лав-бой, – ухмыляется Майло, – хочу тебя поблагодарить. За то, что ты не стал возражать против новой сцены. Хотя я бы тебя понял, чисто по-мужски. Так что спасибо, дружище.

О новой сцене я слышу впервые, и он это знает. Подмигивает мне и выскакивает из аппаратной, якобы проверить, привезли ли его драгоценный стол. Я прошу ассистентку режиссера дать мне сценарий. Та отводит глаза и протягивает листок. Читаю:

Будь Майло рядом, я свернул бы ему шею. Здесь и сейчас.

До сцены минета осталось два дня. Кина не будет! Я сделаю все, чтобы вытравить эту белобрысую мышь из моего дома.