Выдвижение нью-йоркского губернатора Альфреда Смита в качестве кандидата в президенты от Демократической партии в 1928 году было не менее диким, чем гипотетическое выдвижение Большого Билла Томпсона.

Министр торговли Герберт К. Гувер одержал убедительную победу над Смитом, набрав на шесть миллионов голосов больше в масштабах страны, оставив последнему преимущество лишь в восьми штатах. Гувер вступил в должность 4 марта 1929 года, как раз во время между бойней на День святого Валентина в Чикаго и арестом Капоне в Филадельфии.

Не страдающий худобой новый президент каждое утро собирал ближайших советников на легкую спортивную разминку. Играя в так называемый «Гувербол», они обсуждали повестку дня. Через некоторое время каждая игра «кабинета набивного мяча» начиналась с вопроса Гувера: «Ну что, поймали этого парня, Капоне? Помните, я хочу, чтобы этот человек сидел в тюрьме».

Ходили слухи, что непримиримая вражда Гувера и Капоне возникла в январе 1929 года в Майами, когда он, будучи уже избранным президентом, посещал на Палм-Айленд поместье Дж. К. Пенни. Войдя в вестибюль гостиницы, Гувер получил порцию аплодисментов, но восторженная толпа внезапно его покинула и бросилась к входящему Капоне. По другой версии, ярость Гувера была порождена беспробудными гулянками в номере отеля, принадлежащем Капоне, мешающими спать. Естественно, Гувер отрицал личную неприязнь. Он говорил Элмеру Ирею, директору Налогового управления Министерства финансов, что никогда не видел Капоне, хотя считал необходимым принять меры против этого гангстера, являющегося позором нации. Возможно, неким катализатором послужила встреча Гувера с делегацией видных граждан Чикаго, во главе с издателем Chicago Daily News, Фрэнком Ноксом, на которой от лица общественности были выдвинуты требования воздействовать на Капоне на федеральном уровне, поскольку местные органы власти не хотели или не могли что-то делать.

Тем не менее Ирей верил в слухи об оскорбленных чувствах президента, казавшихся правдоподобными с учетом достоинства Гувера и трепетного отношения к соблюдению правил приличия. «Пожалуй, за всю историю США ни одному человеку не уделялось так много внимания в такой малый промежуток времени», – писала New York Times о Капоне. «Он стал своего рода брендом нашей страны, – жаловалась Chicago Daily News, – известной и в яванских джунглях, и в лапландской тундре. Он превзошел в этом Чарльза Линдберга или Генри Форда!» В любом случае, даже отбросив в сторону личные чувства, эта ситуация неизбежно накладывала некий отпечаток бесчестия на джентльмена и набожного квакера Гувера.

На ежегодном ужине в Вашингтонском клубе Gridiron, где присутствовал президент, один из журналистов поднял вопрос о целесообразности сухого закона. Один человек вызвался пародировать Капоне. Он сказал, что обязан жизнью сухому закону, а затем спел небольшую пародию на «Проклятье болящего сердца». Гувер ответил натянутой вежливой улыбкой, нисколько не отражавшей безудержное веселье остальных, поскольку подобное поведение могло быть воспринято как прямое издевательство над президентом Соединенных Штатов.

Инициатором начала охоты за Капоне можно считать министра финансов США Эндрю Меллона, поскольку глава ФБР Дж. Эдгар Гувер предпочел уклониться от столь бесперспективного занятия. В конце 1927 года Джордж Джонсон, занявший пост генерального прокурора Чикаго, потребовал, чтобы ему выделили специальных агентов по борьбе с алкоголем. Однако в это время один из агентов застрелил случайного прохожего во время проведения очередной операции, и репутация федералов сильно пострадала. Во избежание риска Джонсон отказался от агентов, однако, полный решимости довести дело до конца, пришел к выводу, что окончание деятельности Капоне станет самым надежным способом восстановить законный порядок. Джонсон решил обратился к главе Налогового управления Элмеру Ирею.

Родившийся в 1888 году в Канзас-Сити, Ирей вырос в Вашингтоне. Он всегда был далек от политики и не принимал участия в выборах. Свой трудовой путь Ирей начал стенографистом в почтовом ведомстве и, дойдя до весьма уважаемой должности в Почтовой инспекционной службе США, перевелся в Министерство финансов в качестве главы Налогового управления благодаря ходатайству и заступничеству влиятельного друга.

Ирей откомандировал Джонсону дюжину агентов во главе с Артуром П. Мэдденом. После облав на юге Чикаго-Хайтс в январе 1929 года и обнаружения записей Оливера Эллиса двое агентов зацепились за одну подозрительную транзакцию в $2130. B это время дело Ральфа Капоне все еще находилось на рассмотрении.

Этими агентами были крайне энергичный Арчи Мартин и упрямый коротышка-буквоед Нэлс Тессем, которого Ирей называл ходячий арифмометр. Проследив счет Джеймса Кэрролла в Пинкерт-банке Сисеро с помощью четырех других агентов-налоговиков, Мартин и Тессем заинтересовались еще $6 миллионами на этом счете. Странность в том, что счет Кэрролла был открыт одновременно с закрытием счета на имя Джеймса Картера, при этом начальный баланс Кэрролла соответствовал конечному балансу Картера. Счет Картера, в свою очередь, открывался вместе с закрытием счета Джеймса Костелло. Стоит ли говорить, что конечный и начальный балансы этих счетов также были одинаковы. Младшие клерки Пинкерта ничего не знали о существовании таких заметных вкладчиков. Они не могли рассказать ни о Гарри Робертсе, открывшем счет на имя Костелло, ни о Гарри Уайте, с закрытого счета которого поступили деньги на новый счет самого Робертса.

Эта бесконечная финансовая цепочка, в конце концов, закончилась на счете человека по фамилии Уайт. Выяснилось, что 27 октября 1925 года Ральф Капоне закрыл счет от своего имени и переместил на счет Уайта все денежные средства. Столкнувшись с этими фактами, банкиры утверждали, что не видели Ральфа с тех пор, как он закрыл счет, и, конечно, никогда не видели остальных псевдовкладчиков. Тем не менее служащие банка вспомнили, что деньги на эти депозиты вносились разными людьми, которых всегда сопровождал один и тот же охранник весьма бандитского вида, имени которого не знали. С большой неохотой клерки описали его внешность. Агенты Налогового управления пришли к выводу, что охранником был Антонио Арессо, один из телохранителей Ральфа. Сотрудники банка согласились: именно этот человек охранял вкладчиков.

Агенты проверили состояние счета псевдовкладчика Джеймса Картера на 4 октября 1927 года. Именно в этот день Ральф клялся, что разорен, чтобы оплатить налоги, и просил у IRS разрешения взять в долг $1000. На его счете находилось $25 236 и 15 центов.

Безусловно, обнаружение этих денег не было целью, которую преследовали агенты, но у федералов всплыл первый Капоне.

Тем временем Мэй вместе с Терезой и Мафальдой посетили Филадельфию и отказались от планов временного переезда, когда узнали, что режим Холмсбурга допускает лишь одно посещение в месяц. Заключенные получали любое количество контролируемых писем, но могли написать только два письма в месяц, сильно подвергнутые цензуре.

Пересидеть девяносто дней в Холмсбурге было возможно и даже, с точки зрения Капоне, весьма полезно. Год же был невыносим. Капоне предложил $50 000 любому адвокату (или группе адвокатов), который смог бы вытащить его из-за решетки. Член Палаты представителей США от Пенсильвании конгрессмен Бенджамин М. Голдер в лице законного представителя Бернарда Лемшича принял апелляцию Капоне на том основании, что считает решение суда предвзятым. Бедный Капоне снова был вынужден перенести, как он выразился, «враждебное театральное представление», окруженный толпой, состоящей из прессы и вооруженных детективов. «Можете ли вы понять, – сказал Капоне репортерам, объясняя нежелание давать широкое интервью, – я просто хочу уйти отсюда. Намного хуже, когда публике постоянно напоминают, что я все еще сижу в тюрьме. Чем меньше я буду говорить, тем быстрее общественность меня забудет». Тем не менее Капоне не пренебрегал возможностью заниматься благотворительностью анонимно (конечно, чтобы впоследствии об этом узнали). Он пожертвовал $1000 долларов детской больнице. Суд все равно отклонил первую апелляцию. Голдер устроил еще одну.

Между тем друзья Капоне нашли рычаги побудить филадельфийских чиновников проявить к нему более «братскую любовь», чем прокуратура и суд. 8 августа власти перевели Капоне и Рио из Холмсбурга в Восточную тюрьму Филадельфии Истерн-Стейт. Позже чиновники, ответственные за перемещение, не могли объяснить, почему приняли такое решение: из-за угрозы жизни Капоне или переполненности Холмсбурга. В государственной тюрьме Филадельфии были свои законы. Если в Холмсбурге номера присваивались только явным уголовникам, в Истерн-Стейт каждый заключенный имел номер. Так Капоне стал C-5527.

Со стороны Истерн-Стейт казалась не менее мрачной. Массивный замок в нормандском стиле был построен в 1829 году. Тюрьма занимала целый квартал между 21-й и 22-й улицами к северу от центра Филадельфии. Она находилась под юрисдикцией государства, а не штата, и по сравнению с Холмсбургом считалась райским местом.

Заключенные называли начальника тюрьмы Герберта Смита Прожженным, но Капоне толком не разобрался почему, ведь Смит был весьма мягким человеком.

Начальник был убежден в том, что угнетающая обстановка не отвечает идеалам реабилитационной пенологии. Он позволил Капоне оборудовать просторную камеру, расположенную в блоке Парк-авеню: на полу лежал ковер, на стенах висели картины, на полированном столе стояла лампа, наполнявшая камеру теплым, мягким светом. В камере был комод, подставка для курения, представляющая собой небольшую композицию с дворецким, держащим пепельницу, радиоприемник, ваза с цветами и две удобных койки, одна из которых предназначалась для сокамерника.

Служащие тюрьмы объявили, что «Капоне доволен новой обстановкой». Смит позволил Капоне нанимать других заключенных в качестве прислуги. Но главное, Капоне принимал большое количество гостей, получал и отправлял много писем, а начальник не занимался цензурой, предпочитая не беспокоить дорогого гостя. Другими словами, Капоне оставался в полном контакте с Ральфом и Джеком Гузиком, продолжая вести бизнес.

Вторая апелляция Капоне принесла такой же результат, как и первая, и Голдер подал ходатайство об условно-досрочном освобождении на основании, что приговор оказал на заключенного благотворное влияние и он достаточно наказан. Тем не менее всяческие поблажки продолжались, и две недели спустя, в начале сентября 1929 года, Герберт М. Годдард, вице-президент совета попечителей тюрем и, по совместительству, врач высокой квалификации, провел Капоне операцию по удалению миндалин. Впоследствии Годдард стал одним из близких друзей Капоне.

Вечером 8 октября федеральный маршал США, агент специальной разведывательной службы Кларенс Конверс (старый помощник Пэта Роша), арестовал Ральфа на Чикагском стадионе. Ральф не успел досмотреть поединок между Эрлом Мастро и Бадом Тейлором.

Федералы требовали предварительных слушаний по делу Ральфа в связи с новыми обстоятельствами. В лучших традициях законов времен гражданской войны, призванных карать военных спекулянтов и мародеров, федералы истолковали ложь Ральфа о невозможности заплатить налоги как мошенничество, предусматривающее более суровое наказание, чем уклонение от уплаты налогов. Ральф утверждал, что денежные средства, хранящиеся на счете, получены на сохранение и ему не принадлежат. Эти уверения были подвергнуты сомнению. Ральф провел ночь в детективном бюро, на следующий день его выпустили под залог в $35 000. В ноябре вместе с Драггэном, Лейком, МакГурном и красавицей Рольф его обвинили в нарушении акта Манна. В апреле следующего года состоялся суд.

Когда апелляционный процесс только начинался, Капоне сказал другим заключенным, что намерен выйти к началу Мировой серии. После пяти пропущенных игр стало ясно, что выйти будет очень трудно.

Многие пеняли на Капоне за шумиху, поднятую вокруг сухого закона. Конечно, Капоне не отмалчивался: «Каждый раз, когда мальчик падает на трехколесном велосипеде, у черной кошки рождаются серые котята, происходит убийство или пожар, морская пехота высаживается в Никарагуа, полиция и газеты кричат: держите Капоне! Кажется, на меня повесили уже все, что можно, кроме великого чикагского пожара». Вина за все, с точки зрения общественности, не искоренила чувство юмора: «Передай им, – сказал Капоне адвокату после обвала фондового рынка 24 октября 1929 года, – я полностью отрицаю ответственность».

К тому времени он подал уже пять апелляций, которые были отклонены. Шестую Верховный суд штата отклонил в декабре. Без необходимости оставаться в тени Капоне начал общаться с прессой, в газетах снова появились небольшие репортажи: «Капоне набирает одиннадцать фунтов», «Капоне в роскошно обставленной камере» и тому подобное. Он отправил рождественские корзины семидесяти пяти семьям бедных заключенных и купил в качестве подарков у сидящих умельцев различных кустарных поделок на $14 000.

Агенты Налогового управления внимательно изучали записи, изъятые при проведении облав. Наибольшее внимание уделялось двум соратникам Капоне, потеря которых, после Ральфа, оказала бы разрушительное воздействие на его империю – Гузику и Фрэнку Нитти.

Франческо Раффеле Нитти родился 27 января 1889 года в Аугори, Сицилия, и приехал с родителями в Соединенные Штаты в два с половиной года. Процесс гангстерской «натурализации» Нитти начал через двадцать лет спустя, 9 марта 1921 года.

Нитти стал руководителем силовых структур Капоне, поддерживающим внутреннюю дисциплину. Он организовывал физические акции против посторонних, конкурентов, отдельных клиентов и рэкетиров-фрилансеров. Нитти, конечно, нисколько не напоминал прыгающего мертвенно-злобного маньяка из известного фильма, но, как и Торрио, наводил ужас показной угрожающей вялостью.

Прежде чем присоединиться к банде, Нитти работал парикмахером и занимался скупкой краденого. С аккуратным прямым пробором и большими темными глазами, он выглядел как представитель банковского истеблишмента, озабоченный замечанием, полученным от руководства неделю назад. Федералы утверждали: ради маскировки Нитти отрастил усы, которые делали его похожим на Гитлера. Агенты были неправы: Нитти выглядел как безобидный кролик.

Внешность обманчива. Хотя некоторые некомпетентные исследователи называли Нитти мозгом империи Капоне, это было, мягко говоря, преувеличением. Нитти действительно был практичен, умен, и Капоне мог на него положиться. Через некоторое время Нитти начал считать себя вторым номером. Особенно это проявилось, когда Капоне находился далеко во Флориде, а теперь и в Филадельфии. «Нитти был сопляком, дорвавшимся до власти и возомнившим себя невесть кем, – вспоминал Джордж Мейер. – Как-то мы ехали в лифте гостиницы Lexington – Капоне, Нитти и другие парни. Между Капоне и Нитти зашел разговор о какой-то проблеме. Нитти сказал Капоне: «Я справлюсь, ты не вмешивайся». Мы молча переглянулись». Пока Капоне находился в тюрьме, Нитти вникал во все мелочи. Как отмечал журналист, ни одно важное событие не происходило без ведома Нитти.

Нитти председательствовал на ежедневных совещаниях руководящего состава банды, рассматривая такие вопросы, как продажа бутылочного пива по заниженной цене владельцем бара или обман салунщика из Чикаго Луп, купившего виски у другого поставщика.

В обязанности Нитти входил контроль за азартными играми и получение прибыли от бизнеса. Как и в деле с Ральфом, это дало зацепку налоговикам. Из захваченных записей и данных информаторов агенты составили подробную схему, как работает одно из предриятий в Сисеро, являющееся образцом для остальных. Каждое утро в казино оставляли $10 000 от дохода предыдущего дня, а остальную прибыль менеджер заведения отправлял в Пинкерт на счет псевдоклиента Дж. К. Данбара. На одном из чеков стояла подпись Нитти. Чек на $1000 был представлен на инкассо трастовым банком Schiff и Сберегательным банком Сисеро.

Должностные лица банка никогда не слышали о Нитти и не имели регистрационных сведений о таком вкладчике. Нэлс Тессем начал обычный исчерпывающий поиск, изучив движение денежных средств по депозиту. В отличие от Ральфа Нитти не использовал псевдоним. Тессем выявил несоответствие: банк получил ровно на $1000 больше, чем выплатил. Вооружившись доказательствами, Тессем потребовал отчетность по каждой транзакции.

Далее обнаружилась цепочка подобных несоответствий на счете, связанном с Нитти. Под давлением агентов налогового управления президент банка признал, что отмывал для Нитти денежные средства, не имея учетных записей об этом клиенте. 14 марта 1930 года, незадолго до освобождения Капоне, федеральная коллегия присяжных обвинила Нитти в пяти случаях уклонения от уплаты налогов в размере $158 823 и 21 цент на доход в сумме $742 887 и 81 цент в период 1925–1927 годов.

Правительство держало обвинительное заключение в тайне, надеясь арестовать Нитти до того, как новости просочатся наружу, но Нитти получил информацию и исчез. Необходимость молчать перестала быть актуальной, и правительство официально объявило обвинительное заключение 22 марта 1930 года.

Дело против Джека Гузика было несколько другого рода и вело прямиком к Капоне. Им занимался Фрэнк Дж. Уилсон из балтиморского офиса Налогового управления США, назначенный Иреем. Уилсону было сорок два года. Лысеющий, с холодным взглядом, в очках в металлической оправе, с раздвоенным квадратным подбородком, Уилсон «не боялся ничего, как бы там оно ни шевелилось», как однажды заметил Ирей. Уилсон был так же упрям, как и Тессем. Он был готов рыться в бухгалтерских книгах по восемнадцать часов в день, семь дней в неделю, пока не найдет искомое. Коллеги говорили, у него лед вместо крови. Уилсон отвечал, что не возражает «попотеть ради закона», чтобы прищучить виновного. «Его методы, – писал один биограф, – часто были жестокими».

Гузик был менее осмотрительным, чем Нитти: его подпись украшала около половины чеков счета Дж. К. Данбара. Это очень облегчало поиск человека, обращавшего доход от игорного дела в банковские чеки в банке Пинкерта.

Бывший кассир вспомнил и смог описать загадочного Данбара. Фред работал управляющим в главном казино Сисеро, Ship, которое находилось под негласным контролем Капоне. Фред был суетлив, всегда настаивал на аккуратности в документах и однажды побледнел при виде таракана на стопке счетов: он патологически боялся жуков. Кассир вспомнил об инциденте, поскольку расстроенный Фред забыл дать обычные $5 чаевых.

Благодаря данным, полученным от кассира, федералы вычислили Фреда Райса. В обмен на обещание свободы одному мелкому хулигану Уилсон узнал, что Райс живет в Сент-Луисе под своим именем. Почтовый инспектор Сент-Луиса сообщил Уилсону, что для Фреда Райса на адрес местного отеля пришла посылка. В ней были деньги и письмо от Луиса Липшульца (шурина Гузика), содержащее инструкции, как скрыться в Калифорнии.

Задержанный Райс заявил, что ничего не знает о Данбаре, а банк Пинкерт в глаза не видел. Уилсон задержал Райса и определил в старую тюрьму в Данвилле, в центре штата Иллинойс. Там была «специально созданная камера», кишащая тараканами. «Здесь нельзя держать даже собаку», – вспоминал позже Райс. Ему пообещали возвращение в отель в случае признания и дали время подумать, что сделает Капоне, узнав, что Райса выпустили федералы. Райсу хватило четырех дней на «погружение в реальность», после чего он согласился на предложение Уилсона, и 18 сентября 1930 года рассказал все, что знал. Через два месяца он свидетельствовал против Гузика, которого приговорили к пяти годам и одному дню заключения.

Теперь у Райса не было выбора: он должен был дать показания против Капоне после того, как федералы выстроят обвинение. Естественно, его охраняли, возникла даже идея отправить Райса в круиз по Южной Америке, однако бюджет не выдерживал столь экстравагантного решения. Пришлось обратиться за помощью к частной организации. Роберт Ишэм Рэндольф, председатель Чикагской ассоциации торговли, сформировал специальную группу из шести человек (включая Сэмюэля Инсулла, заработавшего миллионы на создании финансовых пирамид), названную «Комитетом по защите свидетелей и наказанию преступности». Рэндольф категорически отказался давать газетчикам имена других пяти членов, назвав группу секретной шестеркой. Именно эта тайная шестерка выделила федералам деньги, чтобы отправить Райса в безопасное место и содержать, сколько понадобится.

Потребовалось время, чтобы привязать этот денежный поток к Капоне. Как заметил Уилсон в разговоре с Иреем, «Нитти и Гузик были безрассудны, чего не скажешь об Але». Ко времени освобождения Капоне из тюрьмы, весной 1930 года, у Налогового управления США не было против него доказательств.

Освобождение Капоне из тюрьмы отмечалось с шумом и блеском, привлекая всеобщее внимание.

Капоне (и Рио) выпустили на два месяца раньше за хорошее поведение. Срок истекал в полночь 16 марта, и теоретически Капоне мог выйти через маленькую дверь в массивных Восточных воротах в 00.01 в понедельник 17 марта 1930 года в День святого Патрика.

Как он покинул город? По некоторым сообщениям, Капоне сел на поезд Broadway Limited, на который опоздал в мае, десять месяцев назад. По другим сведениям, он отправился на самолете Ford Trimotor, рассчитанном на четырнадцать пассажиров и стоящим $200 в час, из Центрального аэропорта Камдена.

Как Капоне собирался добраться до поезда или самолета? По слухам, федеральные агенты и чикагская полиция хотели взять его на выходе. Хуже было, что, по некоторым сведениям, улицы Филадельфии кишели стрелками, которые собирались пристрелить Капоне: остатки банды Морана и силы Клондайка О’Доннелла, желающие отомстить за Даффи, Доэрти и МакСвиггинга.

Тюремный хирург и новоиспеченный друг Капоне, Герберт Годдард, открыто выражал беспокойство. Когда маленькая дверь в передних воротах открывалась ночью, свет вырисовывал силуэты, создавая идеальную мишень. «Можно только надеяться, что он выйдет из двери и уцелеет», – говорил доктор Годдард.

Годдард очень уважал своего пациента и заключенного: «Трудно поверить во все, что о нем говорят. За семь лет тюремной практики я не встречал более веселого, доброго и непритязательного заключенного. Капоне никогда не просил одолжения. Он делал свое дело верно и правильно. Ему было подвластно все и вся! Капоне представлял собой не просто образцового заключенного. Он был идеален!»

Годдард напрасно опасался снайперов, стреляющих по подсвеченным силуэтам. Джон С. Фишер, губернатор Пенсильвании, который должен был одобрить решение Совета по помилованиям относительно освобождения на два месяца раньше, находился в круизе по Вест-Индии. Некоторые ожидали, что губернатор немедленно бросится в Гаррисберг, чтобы подписать документ, позволяющий Капоне выйти на свободу, но секретарь Фишера объявил, что с Капоне будут обращаться как с любым другим заключенным в обычном порядке.

Мало кто в это поверил. Несколько сотен искателей острых ощущений и репортеров (и, конечно, боевиков) собрались у ворот на Файрмаунт-стрит к полуночи, надеясь что-то увидеть. Они ожидали несущейся на предельной скорости машины, в которую на ходу запрыгнут Капоне и Рио? Может быть, это будет специальный бронированный седан? Тюремные чиновники смеялись над подобными идеями. Максимум, на что мог рассчитывать Капоне – полицейское сопровождение до пределов города. К двум часам ночи люди разочаровались и ушли прочь, через ворота никто не прошел. Похоже, на этот раз власти не лгали.

Страсти возобновились после объявления, что губернатор подписал документы Капоне в 11.10. Секретарь Совета по помилованиям отметил, что доставит документ в положенное время. «Не знаю, сделаю ли это сам или отправлю спецпочтой, – сказал Фрэнсис Х. Хой-младший. – В любом случае сделаю только после того, как выполню часть более важной работы. Капоне не будет уделено особое внимание». Дневная газета в Филадельфии сообщила, что выход Капоне можно ожидать между восемью и девятью часами вечера. К вечеру у ворот топтались более пятисот человек.

– Что, черт возьми, вы здесь делаете? – прорычал начальник тюрьмы Смит тем, кто находился у ворот в восемь вечера. Ровно за двадцать четыре часа до этого Капоне (которого Смит назвал большим парнем) и Рио вывезли в обычной тюремной машине мимо собравшейся толпы. Автомобиль перевез Капоне и Рио в тюрьму Грейтфорд, в тридцати милях к западу. В понедельник утром Смит лично поехал в Гаррисберг за подписанными Фишером бумагами. Получив документы от Хоя, он позвонил в Грейтфорд. В результате Капоне и Рио были освобождены – без шумихи и толпы – около двух часов дня 17 марта. «Разве это не беспрецедентное решение?» – спросили Смита. «Да, – признался тот, – но мои действия были правильными и оправданными». В официальном заявлении Годдард объяснил, что они были обеспокоены сообщениями о скрывающихся боевиках.

В офисе Смита висела фотография Капоне с автографом.

Вечером в понедельник кто-то из толпы спросил: «Сколько тебе заплатил начальник?»

– Держись подальше, – ответил Прожженный Смит, побагровев от злобы.

Аль Капоне вышел на свободу.