Ярослав полностью потерял счет времени сразу после первого допроса, что состоялся еще за пределами столицы, в штабе командующего северной линией пригородной обороны. Но на самом деле хольд перестал адекватно воспринимать реальность чуть раньше – с того момента, как захватившие его ватиканские разведчики доставили пленника к месту назначения.

Спина и бока Ярослава, намятые ему как следует по дороге, нещадно болели, но это были пока лишь обычные синяки. Однако и они стали для княжича своеобразным откровением. Конечно же, Ярославу не раз доводилось участвовать в юношеских потасовках, но дальше разбитого носа или губы дело обычно не заходило. Серьезных же драк с княжеским сыном ни в Питере, ни в Стокгольме никто не затевал – на родине Ярослава знала каждая собака, а в Скандинавии выручало покровительство Лотара. И потому, когда княжича наконец-то приволокли в лагерь Защитников и швырнули в сырую землянку дожидаться своей участи, Ярослав подумал, что сегодня ему сторицей воздалось за все недополученные в молодости тумаки. А вот расплачиваться за грехи, какие он совершил уже в этой стране, ему еще только предстояло…

Сидя на холодной земле, хольд поначалу старался не думать о грядущих пытках и казни. Однако это было попросту невозможно. Тогда Ярослав решил поступить наоборот и начал старательно готовиться к мучениям, настраиваясь на нечеловеческую боль, от которой он наверняка сойдет с ума, что, впрочем, станет для него только благом.

«Буду держаться столько, сколько смогу, – трезво рассудил пленник. – От пыток и смерти мне никак не отвертеться, так что можно сначала и в молчанку поиграть. Конечно, рано или поздно ватиканцы, один черт, выведают у меня все, что им нужно. Ну так пусть приложат к этому хоть какие-то усилия, дабы победа казалась им заслуженной… А все-таки хорошо, что Лотар не посвятил меня в планы своего отца. Когда я сломаюсь под пытками и проговорюсь, это будет не такое уж жестокое предательство… Жаль, не знаю, сколько держались братья, которых Защитники замучили в первый день осады. Хорошо бы продержаться столько же, сколько они. Обидно будет, если опозорюсь, очень обидно…»

Допрос в штабе северной группировки Защитников – неглубоком, но крепком бетонном бункере неподалеку от Солнечных ворот – начался для Ярослава не с вопросов, а с удара по лицу. Хорошего, профессионально поставленного удара, чья сила была выверена предельно точно. Пленнику не сломали ни челюсти, ни носа, не устроили сотрясения мозга – просто заехали в скулу так, что второй раз получать по морде уже не хотелось.

Однако княжичу было попросту несолидно начинать колоться от такого разминочного удара, и он отблагодарил ударившего его сержанта грубым скандинавским ругательством. Сержант явно не понимал этого языка, но смысл незнакомых слов уловил, за что сразу же заехал Ярославу по другой скуле – видимо для симметрии.

Хольд был знаком со знаками различия Защитников Веры и потому сумел определить, какого ранга офицеры присутствуют на допросе. Их было двое, и оба находились в чине полковников. Но тот, который выглядел помоложе и покрепче, определенно был ниже по должности второго офицера – зрелого невысокого мужчины со впалыми щеками и усталыми невыразительными глазами. Крепыш-полковник поглядывал на пожилого собрата с почтением, в то время как тот, казалось, его не замечал.

Ярослав предположил, что пожилой полковник прибыл сюда из самого Ватикана, а молодой, судя по всему, командовал этим участком обороны. Хольд уже выяснил, что Защитники считают его ценным пленником, и потому не удивился, что его допрос проводят столь высокие чины.

– Судя по акценту, ты не скандинав, верно? – спросил Ярослава молодой полковник через находившегося здесь же дьякона-переводчика, серого и неприметного, как крыса. Услышав ругательство пленника, толмач и сообщил полковнику о том, что норманн – не совсем тот, за кого себя выдает. – Отвечай, мерзавец, откуда ты! Перебежчик из восточных епархий?

Ярослав наградил полковника тем же нелицеприятным эпитетом, что и сержанта. Офицер в ответ не побрезговал испачкать свой кулак о замызганную щеку пленника. Полковник бил куда крепче своего штатного костолома, и после полковничьего удара княжич уже едва не потерял сознание. Дознаватель, однако, быстро сообразил, что чуть не переусердствовал – ухватив Ярослава за волосы, задрал ему голову, заметил плывущий взгляд, после чего хлестнул по щеке и отошел, вытирая ладонь платком.

– Прошу простить, но мне кажется, что этот молодой человек – русский, – смиренно потупив глаза, вмешался переводчик. – Если не ошибаюсь, он откуда-то из северных княжеств. На юге России говорят немного иначе.

– Вот как? – Полковник удивленно вскинул брови, но не стал спорить с башковитым дьяконом, наверняка выпускником какой-нибудь Академии. – Выходит, моя разведка изловила русского! И что с того? Нам абсолютно без разницы, кто он такой. Раз дослужился до хольда, значит, в любом случае знает побольше, чем те тупые ублюдки, что болтались на наших стенах…

В отбитой голове Ярослава стоял гул и звон, однако княжич смекнул, что если он не выдаст свое знание святоевропейского языка, то наверняка сумеет услышать очень много любопытного. А возможно, даже такое, что ему впоследствии пригодится. Пока, правда, не ясно, где и когда, но чем черт не шутит? В проигрышном положении будешь рад любому козырю.

– Ты говоришь по-русски? – полюбопытствовал у дьякона пожилой полковник. Переводчик молча кивнул. – Тогда спроси хольда, откуда он родом. Возможно, мы добьемся лучших результатов, если будем задавать ему вопросы на его родном языке.

Ярослав не успел отвыкнуть от русской речи, поскольку частенько беседовал со своими земляками, примкнувшими к Торвальду Грингсону. Это и позволило хольду не выказать волнения, когда толмач поинтересовался по-русски, в каком княжестве проживал хольд, прежде чем податься в язычники. Дьякон говорил практически без акцента, и для молодого россиянина, покинувшего отчий дом больше года назад, сложно было бы сейчас сохранить невозмутимость, проживи княжич все это время без общения с соотечественниками.

Ответ Ярослава толмачу один в один повторил тот ответ, что уже два раза звучал в этом бункере. Однако из-за твердой уверенности дьякона в своей правоте национальность пленника была для полковников вполне очевидным фактом. Им предстояло только услышать, чтобы хольд сам это подтвердил…

Через час Ярослав рассказал Защитникам о себе всю правду как на духу, отвечая на вопросы дознавателей на русском языке. Не исключено, что иногда княжич бредил – из-за непрекращающейся боли он пребывал в полуобморочном состоянии, а в таком чего только не наговоришь.

За этот час, вопреки общепринятому представлению о пытках, вовсе не показавшийся пленнику бесконечно долгим, кисть левой руки Ярослава, превратилась в багровую распухшую перчатку. Если в ней и оставались уцелевшие кости, их было очень мало. Остальные злобный сержант превратил в осколки большим молотком, делая свою работу с дотошностью чеканщика по жести. За каждый вопрос, оставленный Ярославом без ответа, следовал удар, за каждую грубость – два, а за особо дерзкую – три удара подряд. Ярослав сорвал голос в крике и перед тем, как окончательно утратил стойкость, уже не кричал, а лишь сипел, брызгая слюной, смешанной с кровью из прокушенного языка. Но, даже когда хольд начал правдиво отвечать на все вопросы полковников, ему часто не верили и продолжали дробить молотком суставы на пальцах. Слезы ярости, бессилия и боли потоками лились из глаз Ярослава, и он молил всех известных ему богов – и христианского, и видаристских, – чтобы они приказали его сердцу остановиться.

Но непримиримые боги обеих религий на сей раз проявляли солидарность и не обращали внимания на мольбу русского княжича. Единственное, чего дождался от них Ярослав, – это забытья. Но не блаженного, а тревожного, во время которого его неустанно терзала боль в изуродованной руке. Княжич стонал, только стоны ему не помогали – они словно раздразнивали боль, что становилась с каждым стоном все сильнее и нестерпимее.

Ярослава уже не волновало, куда его при этом тащили и что с ним делали. Лишь однажды его беспамятство прервал миг просветления, и княжич успел заметить в маленькое окошечко, что находилось в этот момент неподалеку от него (по всей видимости, это было окошечко в задней дверце какого-то автофургона, в котором везли пленника) на фоне серого неба близкую громаду Стального Креста. И перед тем, как снова рухнуть в болезненное забытье, Ярослав пожалел, что видит сейчас именно то, что видит. Если пленника переправляли в Ватикан, значит, самое худшее было для княжича еще впереди…

– Вот так фигура нам досталась, брат Джованни, – сказал полковник Стефанопулос, задумчиво почесав затылок. – Если этот хольд все-таки не врет и он действительно сын Петербургского князя…

– Он не врет, – уверенно заявил полковник Скабиа. – До нас доходили слухи, что русский княжич Ярослав сбежал из дома и воюет на стороне «башмачников». Ваша разведка, брат Соломон, умудрилась именно его и изловить. По крайней мере возраст и описание внешности пленника совпадают с той информацией, что нам известна.

– А звание? – вновь усомнился Стефанопулос. – Не стыдно ли княжескому сыну в хольдах ходить?

– Слишком он молод, чтобы претендовать на форинга, – пояснил Скабиа. – К тому же вы сами слышали, что он не простой хольд, а старший. По нашим меркам, это равносильно лейтенанту.

– Однако его ровесник Лотар Торвальдсон уже до полковника дослужился, – заметил командующий северной линией обороны, после чего спросил: – И как же нам теперь быть с этим хольдом княжеских кровей?

– С данной минуты, брат Соломон, русский пленник уже не принадлежит ни вам, ни даже мне, – ответил полковник Скабиа. – О том, что за птица угодила в наши руки, будет сегодня же доложено Его Наисвятейшеству. Решать судьбу военнопленных такого калибра вправе только Пророк. И, зная его давнюю вражду с Петербургским князем, могу сказать, что Глас Господень останется доволен поимкой его блудного сына. Ваших разведчиков представят к наградам, это несомненно. Я же обещаю замолвить словечко и за вас.

– Благодарю вас, брат Джованни! – кивнул Стефанопулос и, весьма довольный, добавил: – Не сомневайтесь: если норманны и пересекут мой участок обороны, это будут только пленные, как этот Ярослав. Другим «башмачникам» здесь никогда не пройти…

– Где я? – изможденным голосом спросил Ярослав у человека, появившегося на пороге его камеры. Этот человек был первым, кто посетил княжича с тех пор, как он пришел в себя и определил, что сидит под замком в тесной камере-одиночке с узеньким окошечком под потолком, в которое не пролезла бы даже голова. Света от окошечка едва хватало на то, чтобы отыскать стоящую в углу парашу.

– Ты находишься в Главном Магистрате Ордена Инквизиции Святой Европы. Надеюсь, мне не надо объяснять тебе, что это за место? – Посетитель не стал скрывать от Ярослава правды, хотя, услыхав ее, княжич подумал, что лучше бы ему сейчас солгали. Он еще не отошел от шока, который испытал сразу, как только пришел в чувство, и заметил, что отныне его левая рука короче правой на целых двадцать сантиметров. То есть аккурат на длину кисти, ампутированной неизвестным хирургом, пока княжич находился без сознания. Культя была замотана толстым слоем промокших от крови бинтов, однако не болела, а только тупо ныла – наверняка после ампутации Ярослава щедро обкололи обезболивающим.

Увидев, что стало с его рукой, княжич чуть было снова не рухнул в обморок, но, видимо, пленник провел без сознания так много времени, что его ощущения изрядно притупились. Голова Ярослава кружилась и болела, его терзал жар и озноб, но хуже всех мучений было жгучее и отныне невыполнимое желание сжать в кулак левую руку да заехать ей в морду тому сержанту, который пытал княжича в бункере на передовой. Ярослав упал на соломенный тюфяк и, глядя на камерное окошечко, завыл, как цепной пес на луну. Выл долго, тоскливо и протяжно и прекратил это бесполезное занятие лишь тогда, когда заскрежетал отпираемый дверной засов…

Посетитель махнул кому-то рукой, после чего в камеру вошли два человека, одетых в одинаковую серую форму. Один занес и установил в угол высокий подсвечник с зажженными свечами, а второй поставил рядом с Ярославом на нары тарелку с горячей похлебкой и положил краюху хлеба. В камере сразу стало относительно светло и запахло едой – в общем, появились признаки уюта. Занесший светильник надзиратель снова вышел в коридор и вернулся, притащив с собой стул, который поставил возле источника света. Исполнив обязанности, оба вертухая застыли у двери по стойке «вольно» на тот случай, если Ярослав вдруг решит напасть на посетителя, чей серый балахон с капюшоном выдавал в нем магистра Ордена.

Магистр – крепкий упитанный бородач с окладистой кудрявой бородой и огромной уродливой родинкой на левой щеке – степенно уселся на стул, посмотрел на забившегося в угол нар и баюкавшего культю Ярослава, после чего посоветовал:

– Ты бы поел. Медик сказал, тебе необходимо набираться сил после операции. А без нее было не обойтись – у тебя началась гангрена. Люди, что раздробили тебе руку, понятия не имели об искусстве допроса. Дилетанты! Бездарные дознаватели! Сначала калечат человека, а уже потом разбираются, кто он такой! А еще говорят, что это мы в этой стране – главные истязатели!.. Ах да, не представился. Я – магистр Аврелий, Божественный Судья-Экзекутор, первый заместитель Апостола Инквизиции. Ты должен обращаться ко мне «ваша честь».

– Ваша честь… – пробормотал Ярослав, даже не думая сейчас ерепениться, как на допросе у Защитников. – Почему я здесь? Меня собираются сжечь? Но ведь…

И осекся, только теперь поняв, что нарвался на провокацию. Магистр Аврелий заговорил с ним по-святоевропейски, а еще не отошедший от шока Ярослав, сам того не желая, взялся отвечать магистру на том же языке. Теперь скрывать, что ты полиглот, было бессмысленно. Знание пленником русского языка было доказано жестокой пыткой, а в знакомстве со святоевропейским Ярослав сознался добровольно. Да, с людьми в серых балахонах надо держать ухо востро…

А впрочем, стоило ли вообще от них что-то скрывать? Что дало Ярославу упорство на допросе? Ничего – и так во всем признался, к тому же остался без руки. Ладно, погеройствовал – и хватит. Не сказать, что совесть видариста устроило такое самооправдание, но свой княжеский характер Ярослав все же продемонстрировал, и это хоть немного, но утешало. Иных утешений, к сожалению, не было.

– Ты – неглупый парень, Ярослав, – заметил магистр Аврелий. – Поэтому я буду с тобой откровенен. Орден не собирается заниматься очисткой твоей души от скверны язычества и тем более предавать тебя Очищению Огнем, хотя при иных обстоятельствах нам пришлось бы исполнить свой долг, как подобает. Защитники Веры узнали от тебя все, что их интересовало, поэтому допрашивать тебя с пристрастием они больше не намерены. А вот у Ордена имеется к тебе один вопрос. И прежде, чем рассказать, что тебя ожидает в будущем, я хотел бы услышать ответ на этот вопрос. Надеюсь, ты понимаешь, что твой отказ будет для нас неприемлем и мы добьемся своего в любом случае?

– Кто бы сомневался, ваша честь. Спрашивайте – отвечу, что знаю… – Ярослав пожал плечами и потянулся к миске с едой. Голод давал о себе знать, и пусть специфический аромат похлебки не внушал доверия, отказываться от пищи было просто глупо. Культя беспомощно ткнулась в край миски и едва не опрокинула ее. Ярослав тяжко вздохнул: мысленно он уже сжал пальцы на левой руке, а вот в реальности сжиматься теперь было нечему. – Только не пойму: если я уже выдал вам все, что нужно, чего вы еще хотите от меня добиться?

Неловко манипулируя одной рукой, княжич пристроил миску на коленях и стал хлебать из нее похлебку, попеременно берясь то за ложку, то за хлеб. Сказать, что это было очень неудобно, значило вообще ничего не сказать. Но с голодом было не поспорить, и, даже лишись Ярослав обеих рук, он все равно нашел бы сейчас выход из положения. Вплоть до того, что начал бы лакать по-собачьи. И плевать на гордость – все, погордился и хватит…

– Сегодня, около пяти тридцати утра, в восточной части города вашей диверсионной группой было взорвано одно сооружение, – пояснил магистр Аврелий, не вдаваясь в лишние детали. – О существовании этого сооружения было известно лишь очень ограниченному количеству членов Ордена Инквизиции. Поэтому нас интересует, кто из наших братьев по Ордену – точнее, уже бывших братьев, – снабдил твоего конунга этими сведениями.

– Что же это за сооружение, о котором в огромном городе знали лишь единицы? – удивленно вскинул брови княжич. – Оно что, под землей находилось?

Божественный Судья-Экзекутор криво усмехнулся, потом пристально посмотрел на пленника, почесал в задумчивости родинку, однако любопытство Ярослава все же утолил:

– Да, верно, речь идет о подземном тоннеле, что проходил под городской стеной. Сегодня утром он был полностью уничтожен мощным взрывом. Предполагается, что диверсанты собирались взорвать стену, но, к счастью, она не пострадала – взрыв произошел в том конце тоннеля, что был максимально удален от города. Взрывчатых веществ там не хранилось, так что случайность исключена – это определенно дело ваших рук. И мне нужно имя предателя, выдавшего вам план секретного подземного сооружения.

– Вынужден вас огорчить: мне ничего не известно ни о тоннеле, ни о вашем предателе, – признался Ярослав. – И это правда. А не верите, можете отрезать мне вторую руку. Только этим вы все равно ничего не добьетесь – я не в курсе планов, что обсуждаются на совете ярлов и форингов. Кстати, об этом я, кажется, уже говорил, когда меня пытали… Но скажу вам следующее: если бы датчане знали о существовании такого тоннеля, они ни за что не провалили бы диверсионную акцию и стена была бы уже разрушена. Бойцы Фенрира не ошибаются. И, раз больше ничего, кроме вашего тоннеля не взорвано, значит, целью датчан являлся только этот тоннель.

– Но какой смысл перекрывать потайной проход в столицу, если им можно было пользоваться до тех пор, пока мы не обнаружили бы, что он рассекречен? – спросил магистр, переходя на доверительный тон. – А мы, вероятно, обнаружили бы это очень не скоро. По крайней мере в Ордене о тоннеле вспомнили лишь тогда, когда он был уничтожен. Почему же форинг Фенрир поступил так опрометчиво?

– Горм никогда не поступает опрометчиво, – возразил княжич. – Если Фенрир завалил тоннель, стало быть, он ему не нужен. Вопрос лишь в том, вообще не нужен или больше не нужен. Но этот вопрос опять же не ко мне.

– Что ж, спасибо тебе, Ярослав, за консультацию, – поблагодарил пленника Аврелий. – Думаю, ты нам не солгал и рассказал все, что знал. А теперь, как я и обещал, мы поговорим о твоей судьбе. К счастью для тебя, она оказалась не безразлична Его Наисвятейшеству Пророку. И пусть между ним и твоим отцом в последние годы складываются весьма непростые взаимоотношения, от имени Гласа Господнего я могу тебе пообещать, что по окончании этой осады ты будешь отправлен домой, в Петербург. Воистину безгранична милость Его Наисвятейшества, если он согласен простить тебе все твои прегрешения. Даже такие тяжкие, как участие в этой войне на стороне Скандинавии.

– И чем я должен буду отплатить Пророку за милосердие? – полюбопытствовал Ярослав. Он отказывался верить в бескорыстность злейшего врага своего отца. Наоборот, чем милосерднее выглядело предложение Гласа Господнего, тем сильнее возникала уверенность, что взамен он потребует нечто из ряда вон выходящее. Княжич насторожился и даже отложил ложку.

– Оказать ответную услугу Его Наисвятейшеству предстоит не тебе, а твоему отцу, – уточнил магистр Аврелий, потерев родинку. – Вряд ли наше предложение придется ему по душе, но если князь Сергей действительно дорожит жизнью своего единственного наследника, он непременно согласится на все наши условия. А если вдруг такой довод покажется князю малоубедительным, пусть он успокоит совесть тем, что совершает богоугодное дело, помогая в войне не агрессору, а пострадавшей стороне.

– Вы решили потребовать от моего отца, чтобы он выслал вам на помощь войска? – догадался княжич. – Но он не вправе делать это без одобрения Совета Князей, а они такого одобрения никогда не дадут. Даже не пытайтесь уговаривать отца – он скорее согласится, чтобы я умер в этой тюрьме, чем пойдет наперекор Совету!

– Его Наисвятейшеству не нужны русские войска, – помотал головой инквизитор. – Все, что нам надо, – это лишь несколько летающих крылатых машин, что имеются у князя Сергея. Те самые стальные драконы, от рева которых дрожит земля и взрывается воздух. Машины, которые способны одним залпом уничтожить половину норманнского войска. Или ты хочешь сказать, что в армии твоего отца нет таких машин?

– Разумеется, есть! – И, хоть Ярослав разорвал сегодня почти все связи с родиной, сейчас он испытал гордость и за отца, и за его маленькую, но мощную армию. – Но участие петербургской авиации в этой войне также невозможно без разрешения Совета Князей.

– А кто сказал, что твой отец вообще должен спрашивать разрешения у Москвы? – ухмыльнулся Аврелий. – Что помешает князю Сергею приказать людям, управляющим теми машинами, поднять их в воздух, лететь на Апеннины, разгромить армию Грингсона и вернуться обратно? Если проблема заключается в нехватке горючего, мы готовы оказать необходимую помощь. В Белградской епархии у нас есть военная база, где мы ведем свои исследования летающих машин Древних. Пока у нас, правда, нет ни одной такой диковины, но площадку для их приземления и взлета мы построили давно. Стая ваших стальных птиц может воспользоваться нашей базой для дозаправки и ремонта.

– Вы, наверное, не понимаете! – воскликнул Ярослав. Ему страсть как не хотелось грубить инквизитору. Но Аврелий упорно не желал прислушиваться к доводам пленника и гнул свою линию, хотя наверняка разбирался в тонкостях международной политики гораздо лучше княжича. – Ни один из русских князей не пойдет на такую сделку, захвати вы в заложники хоть всю его семью! Это противоречит основным законам Союза Российских Княжеств! У моего отца и без того полно неприятностей с Советом после хорошо известного вам бегства в Россию Охотника Хенриксона! Когда же Совет узнает, что Петербург самовольно вступил в эту войну, княжество обложат штрафными санкциями и выгонят из Союза! А это будет означать для отца и его подданных тотальный крах! На кой черт им такая независимость?

– Поможете Святой Европе победить в войне – Его Наисвятейшество включит вас в состав Прибалтийской епархии, – пообещал Аврелий, но как-то неуверенно. Видимо, он изобрел этот довод прямо сейчас и потому не столько обещал, сколько предполагал. – Ваша армия и летающие машины встанут на защиту наших восточных рубежей…

– Но перед этим Скандинавия ударит по Петербургу всей мощью своих оставшихся за морем войск, – невесело закончил за магистром Ярослав. – Вы думаете, норманны простят отцу этот коварный выпад? Или полагаете, их отпугнет то, что княжество будет числиться в составе Святой Европы? Как Пророк защитит петербуржцев, если на сегодняшний день он потерял три четверти своей армии? Да с такими силами просто смешно предлагать кому-то покровительство!

Аврелий нахмурил брови и опять начал тереть свою родинку. Ярославу стало не по себе. Он понял, что магистр разозлен, а ожидать от разозленного инквизитора следовало всего, чего угодно, только не примирения.

– Вот что, Ярослав, – холодно произнес Божественный Судья-Экзекутор. Долгие словесные увещевания были не в его правилах. Для бесед с непокорными у Аврелия имелась иная, более действенная методика. – Ты не прав: я все прекрасно понимаю. А вот ты, кажется, еще не отошел после операции и не до конца осознал, где находишься. Это – подвалы Главного Магистрата, второе после Ада место, где не хотят очутиться граждане Святой Европы. Причем тебе еще повезло: ты заключен на первом ярусе. Здесь мы содержим только тех отступников, чья вина пред Господом и Пророком незначительна и не заслуживает крайней меры наказания – Очищения Огнем. За эту поблажку ты также должен благодарить Его Наисвятейшество Пророка, поскольку будь решающим не его слово, а мое… – Тут глаза Аврелия налились такой злобой, что казалось, они вот-вот вспыхнут, как свечи за спиной магистра. – Я бы поместил тебя на нижний ярус наших подвалов! Туда, где мы держим лишь самых отъявленных богоотступников, кем ты и являешься, по моему убежденному мнению! Ты исповедовал язычество, поклонялся идолам, сорвал с себя крест и заменил его на амулет грязных «башмачников»! Под этим знаком ты зверски убивал граждан моей страны! Такие, как ты, проходят Очищение публично, на площадях, перед проклинающей вас толпой! Вас сжигают медленным огнем, по частям, начиная со ступней и заканчивая выжиганием глаз! И, если я получу приказ сделать это с тобой, не сомневайся – магистр Аврелий проведет твое Очищение с большой охотой! Однако ты, отступник, получил вполне реальный шанс его избежать! Любой другой на твоем месте был бы только рад, но ты уперся, и ни в какую! Что ж, в таком случае довожу до твоего сведения, что для этого ты и отдан Ордену Инквизиции, дабы мы наставили тебя на путь истинный. Итак, я рассказываю, как ты должен поступить: сначала идешь со мной в узел радиосвязи, потом связываешься с Петербургом и очень убедительно разъясняешь отцу ситуацию. Повторяю: очень убедительно. Делай, что хочешь – умоляй, унижайся, заламывай руки, – но князь непременно должен тебе поверить. И после того, как он поверит, ты молишься, чтобы все вышло именно так, как нами задумано. Уже завтра или в крайнем случае послезавтра петербургские стальные птицы должны кружить над Ватиканом! Иначе ты потеряешь для нас всякую ценность, и я клянусь, что лично займусь твоим Очищением!..

Ярослав отставил миску с недоеденной похлебкой – аппетит у него пропал начисто. Магистр был абсолютно прав: не следовало пленному хольду забывать, где он находится и что его ожидает в случае неповиновения. Чтобы вернуться в реальность, Ярославу стоило сначала взглянуть на свою ампутированную руку, затем – на уцелевшую и после этого соглашаться на любые предложения Пророка. В конце концов, пусть уже отец решает, вызволять ему из плена сына или же пожертвовать им ради будущего своего княжества…

Но почему «своего»! С каких пор Ярослав вдруг стал так думать? Не своего – ради их с Ярославом княжества, одного из самых мощных и прогрессивных княжеств России! Ярослав уже больше года не видел отца, и кто знает, как отреагирует князь на ультиматум Пророка, к тому же озвученный взятым в плен и обреченным на смерть сыном. Хорошо, если отец сохранит выдержку и здравый смысл и откажется. А вдруг, заслышав мольбы единственного наследника, дрогнет и вышлет к Ватикану свою боевую авиацию? Тогда Грингсон, бесспорно, будет разбит и заложника в скором времени отправят домой.

Но что ждет княжича дома? Что ожидает Петербургское княжество, которое он собирался унаследовать? Да если после такого позора, что грозил ему и его отцу, Ярослав еще станет претендовать на княжеский престол, наследнику будет лучше сразу застрелиться, чем пытаться заново заслужить любовь своего народа. Народа, который Ярослав попросту предавал. Причем начал делать это давно – когда сбежал из дома в поисках славы и приключений. Задумался ли княжич тогда, чем чревата для него и его родины такая безответственность? Если бы задумался, ни за что бы так не поступил…

Однажды в ранней юности Ярослав обсуждал с приятелями-сверстниками одно занятное предположение, высказанное кем-то из их компании. Звучало оно приблизительно так: интересно, а способен ли человек ощутить момент, когда он становится по-настоящему взрослым? Или же взрослость приходит постепенно и ее наступление осознаешь уже, так сказать, постфактум?

Ярослав не забыл, что он тогда ответил. Он заявил, что момент прихода взрослости – чушь собачья. А потом попросил приятелей вспомнить, чувствовал ли кто-нибудь из них момент своего перехода из детства в отрочество, а из отрочества – в юность? Кое-кто попытался оспорить этот аргумент, но большинство друзей согласились с княжичем – да, видимо, взрослость настанет для них так же незаметно, как и предшествующие ей периоды взросления.

Метаморфоза, что произошла с Ярославом в камере Магистрата после угроз Аврелия, полностью разрушила то юношеское убеждение, казалось бы вполне логичное, с какой стороны ни посмотреть. Да, княжич не помнил, в какой именно день и час он превратился из ребенка в юношу, но момент, когда Ярослав окончательно повзрослел, он почувствовал очень остро.

Это взросление не было ни шоком, ни прозрением, после которого ты начинаешь совершенно по-иному глядеть на мир. Ярослав ощутил этот внутренний перелом по неимоверному стыду, наступившему после осознания того, во что вылились необдуманные поступки его молодости. А также по грузу ответственности, что рухнул на Ярослава вместе с этим стыдом. Княжич только сейчас удосужился оглянуться на свое прошлое и увидеть, какая длинная цепь судеб тянулась за ним и сколько надежд было связано с его будущим. Причем надежд не только отцовских, но и остальных петербуржцев, кто связывал с Ярославом будущее своих детей и внуков.

Цепь прикованных к Ярославу надежд и судеб была не менее длинной, чем та, которая тянулась и за Лотаром Торвальдсоном. Вот только наследник конунга был и оставался верен своему отцу, а Ярослав… А что Ярослав? Как ни назови сейчас княжича – безответственным глупцом, блудным сыном или даже изменником Родины, – поздно теперь ему искупать вину, вставая на только что обнаруженный путь, на сей раз действительно истинный.

Жаль только, что путь этот являлся очень коротким. Между его началом и концом был всего лишь шаг. И хоть Ярослав отчетливо видел это, он все же решил пройти этот единственный шаг с гордостью – именно так, как и подобает идти по жизни сыну великого русского князя…

Ярослав расправил плечи, совершил глубокий вдох, собираясь с силами, после чего посмотрел в глаза магистру Аврелию и уверенно заявил:

– Да плевать я хотел на ваши угрозы! Можете тащить меня в узел связи и пытать прямо перед радиопередатчиком, но мой отец никогда не услышит от меня такой унизительной просьбы! Да, я убивал граждан вашей страны, и вы имеете полное право казнить меня любой смертью, какой только пожелаете! Но я пока не забыл, кто я такой! И вам советую вспомнить об этом, когда в следующий раз решите предъявить мне свои возмутительные требования!

Разъяренный Аврелий вскочил со стула так внезапно, что надзиратели вздрогнули и, казалось, чуть было не бросились спасать пленника от взбесившегося инквизитора. Впрочем, магистр воздержался от рукоприкладства, хотя кулаками замахал, словно разминающийся перед матчем боксер.

– Вздумал погеройствовать, щенок?! – гневно вращая глазами, прокричал Аврелий. – Что ж, не ты первый пытаешься удивить магистра Аврелия норманнской стойкостью! Не далее как вчера я общался с одним из твоих мерзких собратьев-язычников! Уже через полдня этот бравый вояка ползал передо мной на коленях, умоляя принять его обратно, в лоно Единственно Правильной Веры, и поскорее предать очистительному Огню! Неужели думаешь, что ты окажешься крепче? Тебе раздробили руку, и ты решил, что испытал самую страшную боль в своей жизни? То, что ты пережил у Стефанопулоса, у меня в Комнате Правды покажется тебе легким уколом иглы! Но раз уж ты решил усложнить себе жизнь – о поверь, не нам, а только себе! – я открою тебе секрет: для почетных гостей у меня всегда припасено кое-что особое! Как говорит один мой брат по Ордену: исключительно мучительное! Итак, княжеский сын, каково будет твое последнее слово?

– Я вам уже все сказал и не намерен повторяться! – процедил Ярослав. Достоинство обреченного на смерть проснулось в нем, словно острыми прутьями арматуры пронзив и укрепив надломленную прежними пытками волю. Разумеется, такому матерому истязателю, как магистр Аврелий, сломать ту арматуру было проще простого. Но теперь у Ярослава появилась действительно веская причина стискивать зубы и сносить пытки молча. Княжич даже готов был откусить себе язык, лишь бы не проронить ни слова перед радиопередатчиком, к которому пленника живого или полумертвого, но доставят. Ярослав больше не мечтал о прелестях Валгаллы и не молил богов облегчить его страдания. Он собирался с мужеством, чтобы в одиночку выстоять против самого страшного чудовища в мире – Ордена Инквизиции. И хоть финал этой битвы был предрешен, Ярослав намеревался приложить все усилия, чтобы чудовище надолго запомнило его истинно княжеский характер.

– Будь по-твоему, – подытожил магистр Аврелий, вставая из кресла и давая понять, что умывает руки. – Только не спрашивай потом Господа, зачем он отвернулся от тебя. Это ты, упрямец, отвернулся от него и заткнул уши, не желая внимать голосу разума. Глупый мальчишка! А мог ведь еще жить да жить…