11 мая 2013

От кого: Пьер-Мари

Кому: Аделина

Дорогая Аделина!

Не волнуйтесь, я не пользуюсь молотком. У меня дрель.

Вы хорошо пишете, Аделина, – до того хорошо, что порой я задаюсь вопросом: кто из нас двоих писатель?

Я не считаю ваши выдумки – о возрасте, о прошлом – ложью. Я смотрю на них как на костюмы, в которые вы наряжались в соответствии с логикой сюжета нашего знакомства. В настоящий момент вы переоделись в свою одежду, но вы для меня по-прежнему та же самая. Вы нисколько не изменились. Кроме того, в главном вы не погрешили против истины. Я имею в виду историю Филимона и вашей матери. Эти два человека – одна заботилась о вас на протяжении сорока двух лет, о втором вы сами заботились на протяжении семнадцати дней; одна дважды давала вам приют и утешение, когда вам было плохо, второй семнадцать дней пытался жить, пока не ушел, забрав с собой почти все, что в вас оставалось живого, – так вот, эти двое были, есть и будут ваш свет в окне, только они двое и больше никто. Я ведь прав?

Конечно, банкира мне жалко. Как я над ним смеялся! Брат Седрик понравился мне значительно меньше. Кстати, он-то существует? Раз уж мы с вами взялись играть в правдивые вопросы-ответы, спрошу: вы, случайно, не сгустили краски, когда описывали свои злоключения в Пасхальное воскресенье? Честно говоря, читая грустную повесть о постигших вас бедствиях, я в этом засомневался: что-то на меня повеяло историей про зайку из детской считалочки, помните? Пиф-паф, ой-ой-ой! Но главное: «принесли его домой, оказался он живой!» Впрочем, к чему ворчать? Я люблю хорошие сказки. Хорошая сказка порой бывает реальней самой реальности, во всяком случае, она не дает забывать о том, что важно. Наверное, именно так люди сочиняют себе прошлое.

А вот Верина ложь нисколько меня не умиляет. Она больно ранит. Вы говорите, что я ни на кого не злюсь. Это не так. Я зол на нее.

Между прочим, я довершил начатое сжиганием писем и переместил фотографию, которую вы мне прислали, в корзину, после чего ее очистил. Компьютер, взволнованный моей решимостью, спросил: «Вы действительно хотите удалить этот файл?» Я поблагодарил его за заботу и кликнул на кнопку «Да». Правда, перед этим в последний раз рассмотрел фото. Увеличил его на весь экран. На заднем плане, справа, под полукруглым сводом видны две фигуры – женщина в бежевом пальто и высокий мужчина, обнимающий ее за плечи. Чем больше увеличение, тем более расплывчаты фигуры и тем меньше моя уверенность. Но все-таки я уверен. Я почти слышу их голоса и звук их поцелуев. Мне стало ясно, что я здесь третий лишний. И я кликнул на «Да». Да, я действительно хочу удалить этот файл. Аделина, сделайте то же самое. Давайте оставим их в покое.

А если нам, хочешь не хочешь, придется их вспоминать, давайте, по крайней мере, скажем им спасибо, ведь только благодаря им мы с вами познакомились. А еще – благодаря вашей матери. Почему-то мне кажется, что именно она сказала вам, что Вера – жена знаменитого писателя.

Вчера я закончил ремонт террасы. Получилось отлично, и я собой горжусь. Сегодня к вечеру начну собой хвалиться: на выходные приезжает Никола с женой (такой же спокойной, как он) и четырьмя детьми (да, очень спокойными, как вы догадались?) Погода у нас стоит скорее октябрьская, поэтому я приготовлю им хариру. Это невероятно вкусный марокканский суп с мелкими кусочками баранины и десятью видами овощей. Они его обожают, даже самые младшие. А мне нравится слушать, как стучит нож, которым я режу порей и сельдерей; мне нравится аромат обжариваемого на сковородке мяса; нравятся запахи специй и бульканье супа в кастрюле. По-моему, я нашел седьмой довод в пользу того, что жизнь прекрасна. Разве это не здорово – под бормотанье радио не торопясь готовить еду для тех, кого любишь?

Аделина, расскажите то, что еще не успели мне рассказать, но только прошу вас, перестаньте себя грызть. А еще лучше – расскажите про свой остров. И наслаждайтесь тем, что вы там.

Пьер-Мари

14 мая 2013

От кого: Аделина

Кому: Пьер-Мари

Дорогой Пьер-Мари!

Получила в субботу ваше письмо и испытала острый приступ хандры.

Представила вас в роли счастливого отца семейства, восседающего во главе шумного стола, наливающего себе последний бокал марокканского булауана, преисполненного законной гордости за то, что произвели на свет такого большого и спокойного сына с четверьмя прекрасными детьми, с аппетитом уплетающими кулинарный шедевр вашего изготовления. Картинка произвела на меня неизгладимое впечатление – мне понадобилось три дня, чтобы ее переварить.

В последние недели наша переписка поддерживала во мне иллюзию, но, прочитав ваше письмо, я внезапно с горечью осознала: меня за ваш стол не пригласили (и, по всей видимости, никогда не пригласят).

Очевидность этой истины пронзила меня. Да, вы правы, предлагая мне подумать над моей дальнейшей жизнью. Жизнью без вас. Жизнью после вас.

Список моих потерь растет. Что станется с Аделиной Пеллетье без Венсана Пеллетье? Что станется с Аделиной Пармелан без Вивиан Пармелан и ее надежного убежища? Что станется с Аделиной без Пьера-Мари?

Вам, даже без Веры, нет нужды выдумывать себе новую жизнь. Она у вас построена на прочном фундаменте и снабжена новой террасой. Моя стоит на зыбучем песке.

Я знаю, что никому, кроме вас, не смогу «писать хорошо». Если мне доставляет удовольствие составлять фразу за фразой, подыскивая нужные слова, то лишь потому, что я уверена: вы их прочтете (здесь – многоточие) и ответите мне. Но для настоящего писателя – поправьте меня, если я ошибаюсь, – личность читателя не важна. Писательство в чем-то сродни онанизму. Или нет?

Следовательно, чтобы наполнить смыслом оставшиеся мне годы жизни, я должна найти что-то еще. Кое-какие зацепки у меня есть: хор, танцы, травяные чаи, медитация как форма духовной жизни – то есть все те мелочи, о которых я вам говорила и в которых надеюсь обрести покой.

Любовь?

Мужчины?

Ну да, почему бы и нет. Я не собираюсь ставить на этом крест. Просто пока слишком боюсь попасть в собственноручно расставленные ловушки.

С того дня, когда я узнала о существовании Веры, меня преследовала навязчивая идея: я должна ее увидеть. Я хотела знать, как она выглядит. Она брюнетка, как я? Или сногсшибательно красивая блондинка? Высокая и спортивная или худенькая и хрупкая? Какого цвета у нее глаза? Какую прическу она носит? Какая у нее походка? Сколько ей лет? Меня сжигало желание выяснить о своей сопернице абсолютно все.

Фотографию я сделала в 2010 году в Лионе, где Венсан регулярно встречался с Верой. Название отеля упоминалось в письмах, и, поверьте, мне не пришлось его записывать, чтобы не забыть. Уже не помню, сколько часов я провела в припаркованной на углу улицы машине. Трамвайные провода, рельсы, фонари – я еще и сегодня могу по памяти нарисовать подробный план квартала.

Именно там я увидела их вместе. Венсана и Веру. Веру и Венсана. Я поставила увеличение и нажала на кнопку. Секундой спустя они скрылись за дверями отеля. О том, что делать дальше, я заранее не подумала. Последовать за ними? Расколошматить дверь их номера и застать их на месте преступления? Я сидела как оглушенная, с ощущением пустоты в душе.

Потом завела мотор, тронулась с места и ехала всю ночь без остановки. Несколько раз я ловила себя на желании резко крутануть руль и развернуться в обратную сторону, но, добравшись до Парижа, почувствовала себя немного протрезвевшей.

Мне стало стыдно за то, что я шпионила за Венсаном. Пьер-Мари, я передать вам не могу, как мне было стыдно! Я загрузила фотографию в компьютер, словно сама себя призвала к порядку. Пока я ею не воспользуюсь, у меня будет сохраняться ощущение, что я держу под контролем подступающее безумие.

Когда я видела Венсана в последний раз, возле его ног стояли три чемодана. Он сказал, что уезжает, что никогда не вернется, а с квартирой решим потом. Я уже много месяцев знала, что проиграла, но в тот миг просто окаменела на месте.

Разумеется, он забрал свой паспорт. В отличие от вас я не могла притворяться перед собой, что ничего не знаю. Потому что я точно знала, что он решил меня бросить ради другой женщины и уехать с ней подальше от меня. Куда именно? Этого я не знала тогда и не знаю сейчас. Как и вы, я долго ждала от него хоть какого-то знака. В первые недели и месяцы изучала его телефонные счета и банковские отчеты, но, как это ни покажется странно, в них не содержалось ни малейшего намека на то, где он сейчас. Он не снимал деньги, не звонил по телефону, не брал кредитов. Ничего.

Когда вы рассказали мне, что Вера проделывала с вашими счетами, я поняла: они все организовали заранее. С такими деньжищами им ничего не стоило замечательно устроиться в каком-нибудь тихом уголке. Скажем, поселиться в хижине на острове, на берегу Тихого океана. Венсан часто говорил, что мечтает пожить дикарем.

Время от времени, чтобы вырваться из болота тупого оцепенения, я ездила на выходные к матери в Ле-Клуатр. Она гадала мне на картах. Карты утверждали, что он никогда ко мне не вернется.

Именно мать заразила меня интересом ко всякой эзотерике: астрологии, карточным гаданьям, толкованию снов. Она говорила, если хочешь понять чужую боль и помочь ее исцелить, все средства хороши.

Она умерла 9 октября прошлого года. Упала с лестницы, спускаясь в подвал. Ударилась головой о выступ стены и, как сказал врач, скончалась не приходя в сознание. Нашел ее Седрик, мой брат. Он мне и позвонил.

Этой зимой я потратила не одну неделю, чтобы разобрать накопившиеся за всю жизнь разнообразные бумаги. Большую часть сожгла в камине. Смотрела, как они горят, и заливалась слезами. Сама не знаю, кого я оплакивала: мать, Венсана, отца, Филимона?

Накануне Рождества я случайно нашла пачку писем. Никогда не догадаетесь, куда мать их спрятала. Засунула между двумя книгами. Вашими книгами:

«Туманным замком» и «Сдвигом». Постепенно до меня дошло, что Пьер-Мари, о котором упоминала в своих письмах Вера, и Пьер-Мари, чья фамилия стояла на обложках этих книг, – один и тот же человек. Так я открыла для себя писателя Сотто. Я прочла все ваши романы. Мать оставила на страницах книг многочисленные пометки. Она подчеркивала отдельные предложения, рисовала на полях фигурные скобки, в самых неожиданных местах ставила целую кучу восклицательных или вопросительных знаков. Может быть, она пыталась вычитать между строк хоть что-то, имеющее отношение к Венсану и Вере? Не знаю. Знаю только, что, чем больше я читала, тем острее чувствовала, что не могу просто так отмахнуться от того, что связало меня и вас. Я поняла, что мне необходимо разделить с вами – напрямую – ту боль, которую каждый из нас переживал в одиночку.

Пьер-Мари, можно ли разделить боль? Моя, во всяком случае, заметно утихла с тех пор, как завязалась наша переписка. Утратила свою злокозненную власть надо мной. Ей на смену пришла радость от нашего знакомства. Сегодня я почти не ощущаю этой боли. И, признаюсь честно, единственным, кого я боюсь потерять, стал для меня муж женщины, сбежавшей с моим собственным. Вы полагаете, я рехнулась?

Да, наверное.

Прежде чем закончить это письмо, не могу не сказать вам, что пятьдесят четыре года назад в подвале сырого дома в Ле-Клуатре умер еще один человек. Младший брат моей матери. Я даже не знала о его существовании, пока о нем не упомянула чудаковатая старушка Одетта – помните, я вам о ней писала? Бабушка уничтожила все его фотографии. Если верить газетным публикациям того времени, он полез в подвал поиграть с хранившимися там инструментами. Поскольку призраки всегда возвращаются, вы сами легко догадаетесь, как его звали.

Уже поздно. У меня разболелся желудок – кара за неумеренное потребление пино в компании с хозяйкой дома. Ее зовут Мирей. Если хотите немного посмеяться, напишу вам про нее в следующий раз.

Обнимаю вас.

Ваша Аделина