Глава XXXII
(в первом издании – XXXIII)
Нечистая пара
Стр. 335. Сразу после заголовка.
Наутро первым на палубе оказался репортер Персицкий. Он успел уже принять душ и посвятить десять минут гимнастическим экзерсисам.
Далее, на той же странице, после фразы: «”Скрябин” обогнал землечерпательный караван и, промеряя глубину полосатеньким шестом, стал описывать дугу, заворачивая против течения».
Персицкий приложился к биноклю и стал глядеть на пристань.
– «Бармино», – прочел он пристанскую вывеску.
Стр. 336. После фразы: «Готовый и высушенный лозунг концессионеры снесли вниз и прикрепили к борту».
Проходивший мимо капитан, человек спокойный, с обвислыми запорожскими усами, остановился и покачал головой.
– А это уже не дело, – сказал он, – зачем гвоздями к перилам прибивать? На какие такие средства после вас пароход ремонтировать?
Капитан был удручен. Еще никогда на его пароходе не висели таблички «Без дела не входить» и «Приема нет», никогда на палубе не стояли пишущие машинки, никогда не играли на кружках Эсмарха, один вид которых приводил застенчивого капитана в состояние холодного негодования.
Из каюты вышел заспанный кинооператор Полкан. Он долго пристраивал свой аппарат, оглядывал горизонты и, отвернувшись от толпы, уже собравшейся у пристани, накрутил метров десять с заведующего личным столом. Заведующий, для пущей натуральности, пытался непринужденно прогуливаться перед аппаратом, но Полкан этому воспротивился:
– Вы, товарищ, не выходите за рамку. Стойте на месте. И руками не шевелите, пожалуйста.
Заведующий сложил руки на груди и в таком монументальном виде был заснят. После этого Полкан удалился в свою лабораторию.
Далее, на той же странице, после фразы: «Буквы лозунга были разной толщины и несколько скошены в стороны».
Толстяк подумал, что новый художник, при его самоуверенности, мог бы приложить больше стараний, но…
Далее, на той же странице, после фразы: «За ним повалила толпа».
– Одну минуту! – закричал с борта толстячок. – Сейчас, товарищи, мы будем производить тираж выигрышного займа. Поэтому просим всех на пароход. По окончании тиража состоится концерт. А потому просьба по окончании тиража не расходиться, а собраться на берегу и оттуда смотреть. Артисты будут играть на палубе!
Толкая друг друга, все побежали на пароход и спустились в прохладный тиражный зал. Тиражная комиссия и включенные в нее представители села Бармина разместились на эстраде. Члены комиссии сделали это с достоинством, выработанным привычкой к подобного рода церемониям. Представители же села (их было двое), в лаптях и полосатых синих рубашках, серьезно, с таким видом, как будто бы они шли молотить, направились к столу и сели с краю.
– Прошу РКИ, – сказал председатель комиссии, – осмотреть печати, наложенные на тиражную машину.
Представитель РКИ нагнулся, осторожно потрогал печати рукой и заявил:
– Печати в полном порядке!
После осмотра печатей на тиражных колесах из публики был затребован ребенок.
– И вот, товарищи, ребенок на глазах у всех будет вынимать из этих шести цилиндров по одному билету. На каждом из них есть цифра. Все шесть цифр вместе составят цифру той облигации, которая выиграла. Имеющие облигации пускай следят. Не имеющие – могут приобрести их тут же на пароходе.
Колеса завертелись, моргая стеклянными своими окошечками, и остановились. Босой мальчик, потрухивая, опускал руку поочередно в каждый цилиндр, вынимал похожие на папиросы билетные трубочки и отдавал их членам комиссии.
– Выиграла облигация номер семьсот три тысячи четыреста восемнадцать во всех пяти сериях.
Далее, на той же странице, после фразы: «Колеса оборачивались, оглашались номера, барминцы смотрели и слушали».
Звуковое оформление, возбужденное процессом розыгрыша, обзавелось вскладчину одной облигацией и после каждого возглашения облегченно вздыхало:
– Слава богу, не наш номер!
– Чему же вы радуетесь? – удивился Ник. Сестрин. – Ведь вы же не выиграли!
– Охота получать двадцать рублей! – кричала могучая пятерка. – На эту же облигацию можно выиграть пятьдесят тысяч. Прямой расчет.
– Вы вот что, друзья мои, – сказал режиссер, – до крупных выигрышей еще далеко, и делать вам здесь нечего. Идите готовиться к выступлению.
Стр. 339. После фразы: «Вторым номером выступил виртуоз-балалаечник».
Его визитка и пробор, рассекающий волосы, вызывали в зрителях недоумение и иронические возгласы.
Виртуоз сел на скамейку, расправил фалды и медленно начал венгерскую рапсодию Листа. Постепенно ускоряя ритм, виртуоз достиг вершин балалаечной техники. Скептики были сражены, но энтузиазма не чувствовалось. Тогда виртуоз заиграл «Барыню».
Стр. 340. После фразы: «Пароход был готов к отходу».
По коридорам и лесенкам бегал Персицкий, разыскивая исчезнувшего корреспондента ТАСС. Его нигде не было. Только тогда, когда уже убирали сходни, корреспондент объявился. Он бежал вдоль берега, спотыкаясь, гремя баночками и размахивая удочкой.
– Человека забыли! – кричал он протяжно. – Человека забыли!
Пришлось подождать.
– Чтоб вас черт побрал! – сказал Персицкий, когда истомленный корреспондент прибыл. – Рыбу ловили?
– Ловил.
– Где же ваши осетры, налимы и раки?
– Нет, это черт знает что! – заволновался корреспондент. – Распугали всю рыбу своими оркестрами! И даже, наконец, когда одна рыба уже клюнула, заревел этот ужасный гудок, и эта рыба тоже убежала. Нет, товарищи, в таких условиях работать совершенно невозможно! Совершенно!
Разгневанный корреспондент пошел к капитану справляться о ближайшей остановке.
– Сначала Юрино, – сказал капитан, – потом Козьмодемьянск, потом Чебоксары, Мариинский посад, Козловка. Потом Казань. Идем по расписанию тиражной комиссии.
Узнав то, что узнают все: сколько, приблизительно, такой пароход может стоить и как он назывался до революции, корреспондент перешел на не менее тривиальные расспросы о волжских перекатах и мелях.
– Ну, это дело темное, – вздохнул капитан, – когда как. Каждый день дно может перемениться. На это обстановка есть.
– Какая обстановка? – удивился корреспондент.
– Маяки, буи, семафоры на берегах. Это и называется обстановкой. А главное – практика. Вот сынишка мой…
Капитан показал на двенадцатилетнего мальчугана, сидевшего у поручней и глядевшего на проплывающие берега.
– Настоящий волгарь будет. Лучше меня фарватер знает. С шести лет его с собой вожу.
К капитану подкатился заведующий хозяйством. За ним шел технический директор бриллиантовой концессии.
– Это наш художник, – сказал завхоз, – мы тут делаем транспарант. Так вот, нельзя ли прикрепить его к капитанскому мостику? Оттуда его будет видно со всех сторон.
Капитан категорически отказался от украшения мостика: – Рядом – пожалуйста!
Завхоз обратился к Остапу:
– А вам, товарищ художник, удобно будет сбоку от капитанского мостика?
– Удобно, – со вздохом сказал Бендер.
– Так смотрите же! С утра приступайте к работе.
Далее, на той же странице, после фразы: «Пожалуйста, не беспокойтесь, – заявил Остап, надеясь больше не на завтрашнее утро, а на сегодняшний вечер, – транспарант будет».
После ужина, на качество которого не могли пожаловаться даже такие гурманы, как Галкин, Палкин, Малкин, Чалкин и Залкинд, после таких разговоров на корме:
– А как будет со сверхурочными?
– Вам хорошо известно, что без разрешения инспекции труда мы не можем допустить сверхурочных.
– Простите, дорогой товарищ, наша работа протекает в условиях ударной кампании…
– А почему же вы не запаслись разрешением в Москве?
– Москва разрешит постфактум.
– Пусть тогда постфактум и работают.
– В таком случае я не отвечаю за работу комиссии.
После всех этих и иных разговоров…
(Далее по окончательному тексту: «…наступила звездная ветреная ночь»).
