Глава XXXI
(в первом издании – XXXII)
Волшебная ночь на Волге
Стр. 325. После фразы: «Влево от пассажирских дебаркадеров Волжского государственного речного пароходства, под надписью «Чаль за кольца, решетку береги, стены не касайся», стоял великий комбинатор со своим другом и ближайшим помощником Кисой Воробьяниновым».
Страдальческие крики пароходов пугали предводителя. В последнее время он стал пуглив, как кролик. Ночь, проведенная без сна в жестком вагоне почтового поезда «Москва – Нижний Новгород», оставила на лице Ипполита Матвеевича тени, пятна и пыльные морщины.
Далее, на той же странице, после фразы «Грузчики вонзали железные когти в тюки хлопка, на пристани выстроились в каре чугунные горшки, лежали мокросоленые кожи, бунты проволоки, ящики с листовым стеклом, клубки сноповязального шпагата, жернова, двухцветные костистые сельскохозяйственные машины, деревянные вилы, обшитые дерюгой корзинки с молодой черешней и сельдяные бочки».
У дебаркадера № 4 стоял теплоход «Парижская коммуна». Вниз по реке он должен был уйти по расписанию только в шесть часов вечера, но уже и теперь, в одиннадцатом часу, по его белым опрятным палубам прогуливались пассажиры, приехавшие утром из Москвы.
Стр. 326. После фразы: «У запечатанного несгораемого шкафа прогуливался часовой».
Корреспондент ТАСС уже удалился на край пристани и, свесив ноги за борт, удил рыбу. Рыба не шла, и корреспондент досадливо крякал, меняя наживку.
(Далее следует фраза, частично вошедшая в окончательный текст: «Представитель «Станка» Персицкий смотрел в цейсовский бинокль с восьмикратным увеличением на территорию ярмарки…»)
…потом потоптался, выяснил, что до прихода «Скрябина» остается еще часов пять, и на кремлевском «элеваторе» поднялся в город. За оставшееся свободным время можно было набрать уйму материалов – дать очерк о городе, о радиолаборатории Бонч-Бруевича и о последствиях наводнения…
Под сенью гидравлического пресса на воробьяниновском стуле сидела Агафья Тихоновна и флиртовала с виртуозом-балалаечником, корректным молодым человеком с европейской выправкой. Виртуоз чувствовал себя в родственной среде прекрасно. Он грациозно уселся на один из воробьяниновских стульев, совершенно не обращая внимания на то, что Галкин, Палкин, Малкин, Чалкин и Залкинд вынуждены были все впятером довольствоваться только двумя стульями.
Вокруг стульев, как шакалы, расхаживали концессионеры. Остапа особенно возмущал виртуоз-балалаечник.
– Что это за чижик? – шептал он Ипполиту Матвеевичу. – Всякий дурак сидит на ваших стульях. Все это плоды вашего пошлого кобелирования.
– Что вы ко мне пристали? – захныкал Воробьянинов. – Я даже такого слова не знаю – «кобелировать».
– Напрасно. Кобелировать – это значит ухаживать за молодыми девушками с нечистыми намерениями. Отпирательства ваши безнадежны. Лиза мне всё рассказала. Вся Москва покатывается со смеху. Все знают о вашем кобеляже.
Компаньоны, тихо переругиваясь, кружили вокруг стульев.
Галкин, Палкин, Малкин, Чалкин и Залкинд делали прогнозы будущего. Малкин не верил в доброкачественность тиражных обедов.
– В контракте, – говорил он, – надо было указать число блюд и количество калорий. По правилу, мы должны приравниваться к металлистам – не меньше четырех тысяч калорий в обед.
Галкин и Палкин держались более оптимистических взглядов.
– Зато здесь икра дешева, – сообщили они, – и рыба.
– А воздух какой! – закричал Чалкин. – Морской воздух!
– Тем более, – сказал тонкий, как кнут, Залкинд. – При таком воздухе беспрерывно хочется есть. Мне уже сейчас хочется.
– До Царицына мы не пропадем. Кормить будут.
– А на Кавказе что будет? Если Сестрин сейчас уже заграбастал себе двадцать марок.
– А нам – по полторы марки на каждого. Если еще пьеса провалится…
– Да. Копеек по пятнадцать в день будем зарабатывать.
Виртуоз-балалаечник пригласил Агафью Тихоновну обедать на «Парижскую коммуну».
– А нас пустят?
– Конечно, пустят. На стоянках кухня этим живет. Тут очень хорошие и дешевые обеды.
Звуковое оформление завздыхало и поплелось в трактир «Плот». Концессионеры оживились.
– Может быть, рискнем? – сказал вдруг Остап, невольно приближаясь к стульям. – Вы – два, и я – два, и – ходу! А? Хорошо бы было, черт возьми!
Он осмотрелся. Бежать надо было бы по насыпи до Рождественской улицы, забитой обозами. Да и сквозь толпу крючников продраться было бы нелегко. Кроме того, Кочкарев с Подколесиным маячили поблизости. Они, конечно, подняли бы страшный рев, заметив покушение на мебель, якобы изготовленную в древесных мастерских Фортинбраса при Умслопогасе имени Валтасара.
Остап скис.
– Придется ехать! Но как? В крайнем случае можно было бы сесть на «Парижскую коммуну», доехать до Царицына и там ждать труппу, но деньги, деньги! Ах, Киса, Киса, чтоб вас черт забрал! Осознали ли вы уже свою пошлость?
Компаньоны решили хотя бы посидеть на стульях. Они подпрыгивали на пружинах и пересаживались со стула на стул. Ипполит Матвеевич ерзал.
– Ирония судьбы! – говорил Остап. – Нищие миллионеры! Вы еще ничего не нащупали?
Подколесин с Кочкаревым подошли к учрежденческому курьеру и, мотая головами в сторону концессионеров, справились, кто такие осмелились сесть на их вещественное оформление.
– Ну, сейчас погонят, – заключил Остап.
Сторож подошел к компаньонам.
– Вы, товарищи, из какого отдела будете?
– Из отдела взаимных расчетов, – сказал наблюдательный Остап.
Но и это не помогло. Курьер ушел и сейчас же вернулся с товарищем Людвигом. Товарищ Людвиг отогнал концессионеров от стульев и побежал на дебаркадер, к которому уже приближался…
(В окончательном тексте: «…разворачиваясь против течения, подходил пароход “Скрябин”».)
Стр. 327. После фразы: «Они с отвращением смотрели на саксофоны, флекстоны, пивные бутылки и кружки Эсмарха, которыми было вооружено звуковое оформление».
– Клистирная шайка! – сказал кларнет, поравнявшись с могучей пятеркой.
Галкин, Палкин, Малкин, Чалкин и Залкинд ничего не ответили, но затаили в груди месть.
Далее на той же странице, после фразы: «Топот и перебранка продолжались до позднего вечера».
Колумбовцы, обиженные тем, что их поместили во втором классе, экспансивно набросились на автора спектакля и режиссера Ник. Сестрина.
– Ну, стоит ли волноваться, – мычал Ник. Сестрин, – прекрасные каюты, товарищи. Я считаю, что все хорошо.
– Это вы потому считаете, – запальчиво выкрикнул Галкин, – что сами устроились в первом классе!
– Галкин! – зловеще сказал режиссер.
– Что Галкин?
– Вы уже начинаете разлагать!
– Я? А Палкин? А Малкин? А Чалкин и Залкинд разве вам не скажут то же самое? Наконец, где мы будем репетировать?
И вся пятерка в один голос потребовала отдельную каюту для репетиций, а кстати, хотя бы немного денег вперед.
– Идите к черту! – завопил Ник. Сестрин. – В такой момент они пристают со своими претензиями!
Не объяснив, какой «такой момент», автор спектакля перегнулся через борт и воззвал:
– Симби-эвич! Синди-эвич! Сим-би-эвич! Мура! Вы не видели Симбиевича-Синдиевича?
Стр. 330. После фразы: «Но, кроме того, еще бесплатный стол, – поспешно добавил толстунчик, – и отдельная каюта».
– В каком же классе?
– Во втором. Впрочем, можно и в первом. Я вам это устрою.
– А обратный проезд?
– На ваши средства. Не имеем кредитов.
Далее, на той же странице, в реплике Остапа: «Ну, пускай по-вашему. Мальчишка у меня шустрый. Привык к спартанской обстановке» – была еще одна фраза:
– Кормить вы его будете?
– Пусть приходит на кухню. Там посмотрим.
