Шерлок Холмс был всегда того мнения, что мне давно уже следовало опубликовать необыкновенные факты, связанные с именем профессора Пресбэри, хотя бы с целью рассеять все те темные слухи, которые лет двадцать тому назад волновали университет и даже докатились до ученых кругов Лондона. Однако, были некоторые обстоятельства, препятствовавшие этому до самого последнего времени, вследствие чего истинная история так и оставалась погребенной в недрах жестяного ящика, вместе с другими отчетами о приключениях моего друга.

Теперь мы, наконец, получили разрешение всесторонне осветить этот случай, являющийся одним из самых последних в практике Холмса перед его удалением от дел. Но даже и теперь приходится соблюдать некоторую осторожность и сдержанность в оглашении известных нам фактов во всеобщее сведение.

Это было в один из воскресных вечеров, в самом начале сентября 1902 года. Я получил характерную лаконичную записку от Холмса: «Приходите немедленно, если свободны, если нет – все равно приходите. Ш. Х.»

В последние дни наши взаимоотношения были очень своеобразны. У него был свой замкнутый круг привычек, одной из которых сделался и я, наравне с его скрипкой, с его старой трубкой, крепким табаком, алфавитными справочниками и другими, быть может, менее простительными привычками. Когда какое-нибудь дело требовало напряженной работы, и он нуждался в товарище, на которого можно было до известной степени положиться, моя роль была очевидна. Но и помимо этого он пользовался мною для других целей. Я был чем-то вроде точильного камня для его ума, я возбуждал его к деятельности. Он любил размышлять вслух в моем присутствии, и в таких случаях я должен сознаться, что многие его замечания отнюдь не предназначались для меня: с не меньшим успехом он мог бы обращаться с ними к своей собственной кровати. Тем не менее, в силу укоренившейся привычки, мои вопросы и реплики приносили ему известную пользу. Если я иногда раздражал его своей медлительностью и методичностью, то самое это раздражение разжигало в еще большей степени его пламенную восприимчивость и вдохновенную силу мысли. Такова была моя скромная роль в нашем содружестве.

Явившись в квартиру на Бейкер-стрит, я застал его развалившимся в кресле, с высоко поднятыми коленями и с неизменною трубкою во рту. Глубокие морщины на его лбу свидетельствовали о том, что он был занят разрешением какой-то трудной задачи.

Легким движением руки он указал мне на мое обычное место в моем старом кресле и затем в течение получаса не проявил больше ни одним знаком, что мое присутствие было ему заметно. Наконец, точно спохватившись, он сразу пробудился от своих грез и со своей обычной лукавой улыбкой приветствовал мое возвращение туда, где когда-то я был у себя дома.

– Простите мою рассеянность, дорогой Ватсон, – сказал он. – В течение этого дня я получил кое-какие интересные сведения, а они, в свою очередь, привели меня к некоторым соображениям более общего характера. Я имею серьезное намерение написать маленькую монографию об использовании собак для сыска.

– Послушайте, Холмс, но ведь это же давно известно! – воскликнул я. – Есть много пород собак…

– Нет-нет, Ватсон! Эта сторона дела слишком очевидна. Я имею в виду другую, более деликатную сторону. Вы, может быть, припомните тот случай, когда я имел’ возможность, путем наблюдения за ребенком, вывести заключение о преступных привычках его отца, очень уважаемого и почтенного с виду человека.

– Да, конечно, я это хорошо помню.

– Так вот, относительно собак я рассуждаю по аналогии. Собака отражает образ жизни своих хозяев. Кто когда-либо видел веселую собаку в мрачной семье, или, наоборот, угрюмую, злую собаку в обстановке семейного счастья и довольства? У ворчунов собаки ворчливы, у опасных людей они опасны. И смена настроения у одних вызывает такую же смену настроения у других.

Я покачал головой,

– В самом деле, Холмс, не слишком ли вы далеко заходите!

Он снова набил свою трубку и продолжал, не обращая внимания на мое замечание:

– Практическое применение того, что я сейчас высказал, очень близко касается той задачи, над разрешением которой мне теперь приходится работать. Есть некий запутанный клубок, а в таких случаях, как вы знаете, я всегда ищу конец нити. Одним из вероятных концов является ответ на вопрос: почему Рой, верный волкодав, принадлежащий профессору Пресбэри, был доведен до того, что укусил своего хозяина?

Я почувствовал разочарование. Неужели ради такого пустяшного вопроса я должен был оторваться от моей работы! Холмс одним взглядом уловил мое настроение.

– Узнаю старого Ватсона! Вы неисправимы, друг мой. Вы так и не научились тому, чтобы в малом находить значительное. Ну, разве не странно, что серьезный престарелый ученый, – вы, конечно, слышали о Пресбэри, знаменитом кэмфордском физиологе? – что такой человек дважды подвергся нападению своей собаки, которая раньше была его преданным другом? Что вы на это скажете?

– Собака заболела, вот и все.

– Хорошо, я имею в виду и это. Но она больше ни на кого не нападает и, по-видимому, не питает никакой вражды к своему хозяину, за исключением совершенно особых случаев. Странно, дорогой Ватсон, очень странно. Но я слышу звонок. Если это молодой Беннет пришел раньше условленного времени, то я очень сожалею, что мне не удалось с вами переговорить еще кое о чем до его прихода.

Послышались быстрые шаги вверх по лестнице, затем короткий стук в дверь, и перед моими глазами предстал новый клиент Холмса. Это был высокий, красивый молодой человек, лет около тридцати, изысканно одетый и изящный. Но в его манерах было что-то, скорее напоминавшее застенчивость студента, чем самоуверенность светского человека. Он поздоровался с Холмсом и с некоторым недоумением посмотрел на меня.

– Дело очень щепетильное, мистер Холмс. Примите во внимание мои отношения с профессором Пресбэри, как в частной жизни, так и с официальной стороны. Я, положительно, не мог бы себе позволить говорить об этом в присутствии кого-либо постороннего.

– Не бойтесь, мистер Беннет. На скромность доктора Ватсона можно вполне рассчитывать. Позволю себе вас заверить, что в таком деле мне необходима его помощь.

– Как вам угодно, мистер Холмс. Но вы, я убежден, сами понимаете, что вынуждает меня к особенной сдержанности.

– Для вас, Ватсон, – обратился ко мне Холмс, – все станет ясным, если я вам скажу, что этот молодой человек, мистер Тревор Беннет, состоит ассистентом знаменитого ученого, живет с ним под одной крышей и, к тому же, обручен с его единственной дочерью. Мы с вами, конечно, должны согласиться, что профессор имеет полное право рассчитывать на его преданность и скромность. Однако, я думаю, что эта преданность лучше всего может быть доказана всемерным содействием выяснению тайны.

– Совершенно верно, мистер Холмс. В этом моя главная цель. Но знает ли доктор Ватсон все обстоятельства дела?

– Я еще не имел времени посвятить его.

– Тогда, быть может, вы пожелаете, чтобы я снова рассказал всю историю, прежде чем перейти к новым подробностям?

– Я сделаю это сам, – сказал Холмс, – в доказательство того, что хорошо помню всю цепь событий

И, обернувшись ко мне, он начал свой рассказ.

– Профессор Пресбэри – человек, известный всей Европе. Его жизнь протекала в замкнутом академическом мире. В ней никогда не было ни малейшего намека на возможность чего-либо скандального. Он – вдовец, и имеет единственную дочь, Эдит. Насколько я себе представляю, он человек твердого и решительного, пожалуй, даже воинственного характера. Таково было положение дела всего лишь несколько месяцев тому назад. Затем, мирное течение его жизни было прервано. Ему шестьдесят один год, но это не помешало ему ухаживать за дочерью профессора Морфи, его коллеги по кафедре сравнительной анатомии. При этом, как ни странно, в его поступках было заметно отнюдь не ухаживание пожилого человека, но, скорее, настоящее юношеское увлечение. Вряд ли кто-либо мог показать себя более влюбленным и преданным. Впрочем, дама его сердца, Алиса Морфи, девушка весьма привлекательная как по уму, так и по наружности, и увлечение профессора вполне простительно. Тем не менее, оно не встретило полного сочувствия в его собственной семье.

Нам оно казалось немного чрезмерным, – заметил Беннет.

Совершенно верно. Чрезмерным и даже, пожалуй, не вполне естественным. Как бы то ни было, но профессор Пресбэри богат, и со стороны отца невесты не было сделано никаких возражений, хотя сама она, быть может, имела другие виды. На ее руку было немало претендентов, менее значительных, но зато более соответствующих ей по возрасту. Профессор, видимо, ей нравился, несмотря на некоторую его эксцентричность. Единственной помехой могла быть разница в возрасте.

Около этого времени какая-то маленькая тайна внезапно омрачила обычный уклад жизни профессора. С ним случилось то, чего никогда еще не случалось раньше. Он покинул свой дом, не оставив никаких указаний, никаких сведений о том, куда именно он направился. Его отсутствие продолжалось две недели, а по возвращении он выглядел так, как будто проделал целое путешествие. Он, отличавшийся всегда своей откровенностью, даже не намекнул о том, где и зачем он был. Совершенно случайно присутствующий здесь мистер Беннет получил письмо из Праги от своего товарища по университету, в котором тот, между прочим, сообщал о своей неожиданной встрече с профессором Пресбэри, хотя почему-то не имел возможности с ним беседовать. Только таким путем семья профессора узнала о том, где он побывал.

Теперь мы подошли к самому главному. Со времени этого путешествия в характере профессора произошла странная перемена. Он сделался скрытным и подозрительным. Окружающие стали чувствовать, что перед ними совсем другой человек, чем тот, которого они знали раньше, что какая-то тень легла на его личную жизнь. Его ум не был затронут. Его лекции по-прежнему были блестящими. Но во всем его облике и в его поведении было что-то новое, загадочное и неожиданное. Дочь, обожающая его, всячески старалась возобновить прежние теплые отношения с отцом, заставить его снять ту маску, которую он, казалось, надел на себя. Ее жених также, я уверен, приложил свои усилия к этому, но все было напрасно. А теперь, мистер Беннет, расскажите сами о случае с письмами.

– Должен вам сказать, доктор Ватсон, – обратился ко мне Беннет, – что у профессора не было от меня никаких тайн. Если бы даже я был его сыном или младшим братом, я бы не мог рассчитывать на большее доверие с его стороны. В качестве его секретаря я имел в руках все его бумаги, вскрывал и прочитывал все письма, адресованные к нему. Вскоре после его возвращения все это изменилось. Он мне сказал, что к нему могут придти некоторые письма из Лондона, отмеченные крестом под маркой, и что эти письма нужно откладывать и передавать ему нераспечатанными. Таких писем прошло через мои руки несколько. Все они были со штампом Е. С. и написаны, по-видимому, малограмотным человеком, Если, вообще, он на них отвечал когда-нибудь, то, во всяком случае, его ответные письма не проходили через мои руки и не попадали в ящик, в котором собиралась вся наша корреспонденция.

– Ну, а шкатулка? – заметил Холмс.

– Ах да, шкатулка! Профессор привез из своего путешествия маленькую деревянную шкатулку. Это была единственная вещь, которая могла бы служить доказательством его пребывания на континенте – оригинальная резная вещица из тех, которые выделываются только в Германии. Он поместил ее в свой лабораторный шкаф. Однажды, разыскивая кое-какие инструменты, я приподнял эту шкатулку. К моему удивлению, он страшно рассердился и стал упрекать меня самым грубым образом за излишнее любопытство. В наших отношениях это был первый случай, и я, конечно, был глубоко оскорблен. Я пытался ему объяснить, что совершенно непреднамеренно дотронулся до его шкатулки, но, тем не менее, весь тот вечер я ловил на себе его сердитый взгляд и чувствовал, что он не мог забыть этого случая…

Беннет вынул из кармана маленькую записную книжку и добавил:

– Это было второго июля.

– Вы превосходный свидетель, – заметил Холмс. – Мне, вероятно, понадобятся некоторые из дат, отмеченных в вашей книжке.

– Я научился методичности, как и, вообще, многому, от моего великого учителя. С того момента, как я заметил ненормальность в его поведении, я считал своим долгом всесторонне исследовать этот факт. Здесь у меня отмечено, что в тот же день, второго июля, Рой напал на профессора, когда он выходил из лаборатории в гостиную. Одиннадцатого июля повторилась та же история, затем у меня есть отметка, против даты двадцатого июля, еще об одном нападении Роя. После этого, нам ничего не оставалось, как изгнать Роя в конюшню. Прекрасное ласковое животное… Впрочем, мне кажется, я вас утомляю.

Последнее было сказано не без упрека по адресу Холмса, который, самым очевидным образом, перестал слушать рассказчика, уставившись отсутствующим взором в потолок. Он сделал над собою усилие и вернулся к действительности.

– Странно, очень странно! Эти детали для меня совершенно новы, мистер Беннет. Я думаю, что мы уже достаточно освежили в памяти то, что было раньше, не правда ли? Но вы, кажется, упоминали о каких-то ваших новых наблюдениях.

Открытое приятное лицо молодого человека сразу омрачилось, как будто под влиянием тяжелого воспоминания.

– То, о чем я упомянул вам, случилось в позапрошлую ночь. Было около двух часов пополуночи, и я лежал в постели, но еще не спал, когда вдруг мне послышались какие-то заглушенные, мягкие звуки со стороны коридора. Я приоткрыл дверь и выглянул. Нужно вам пояснить, что спальня профессора находится как раз в конце коридора…

– Какого это было числа? – спросил Холмс.

Наш гость, очевидно, возмущенный, что его так бесцеремонно прервали, ответил сухо:

– Я уже сказал, что это было позапрошлой ночью, то есть четвертого сентября.

Холмс кивнул головой и улыбнулся.

– Будьте добры, продолжайте.

– Профессор спит в самом конце коридора, и для того, чтобы выйти на лестницу, ему необходимо пройти мимо моей двери. Мистер Холмс, это было, действительно, нечто страшное! Мои нервы достаточно крепки, но я был совершенно потрясен тем, что увидел. В коридоре царил полный мрак, и только против окна, на полдороге, виднелось серое световое пятно. Я мог лишь различить что-то продвигавшееся вдоль коридора, что-то темное и ползучее. Когда оно вдруг попало на свет, я увидел, что это был он – профессор. Он полз, мистер Холмс, уверяю вас, – полз! Не на коленях, как можно было бы предположить, а, я бы сказал скорее, на руках и чуть согнутых ногах, с лицом, низко опущенным между руками. При всем том, он, казалось, двигался без затруднения. Я был так ошеломлен этим зрелищем, что только тогда, когда он уже поравнялся с моей дверью, оказался в силах выступить вперед и предложить ему свою помощь. Его ответ был прямо невероятен. Он сразу вскочил и, бросив мне в лицо несколько диких непонятных слов, промчался мимо меня вниз по лестнице, Я прождал его около часа, но он не возвращался. Думаю, что было уже совсем светло, когда он снова очутился в своей комнате.

– Ну, Ватсон, что вы на этот счет скажете? – спросил меня Холмс с видом коллекционера, показывающего какую-нибудь редкость.

– Вероятно, люмбаго. Я знал случай, когда человек ходил именно таким образом, и никакая другая боль не могла бы хуже действовать на настроение.

– Отлично, Ватсон! Вы всегда ставите нас прямо на землю. Но мы вряд ли можем допустить люмбаго, раз он был способен выпрямиться.

– Он никогда еще не выглядел более здоровым, – заметил Беннет. – В самом деле, он теперь крепче и сильнее, чем я его знал в течение многих лет. Таковы факты, мистер Холмс. Это не такое дело, чтобы мы могли вмешивать в него полицию, но мы совершенно теряемся в догадках, что делать дальше, и чувствуем, что назревает какая-то катастрофа. Эдит согласна со мною, что мы больше не имеем права ждать, сложа руки.

– Все это очень странно и заставляет подозревать многое, – сказал Холмс. – Ваше мнение, Ватсон?

– В качестве врача я могу здесь предположить раздвоение личности. Мозговые функции старика были расстроены его любовной историей. Он предпринял путешествие заграницу с целью развлечься и отделаться от своей навязчивой страсти. Его письма и шкатулка могут быть связаны с совершенно другим личным делом, например, денежным. В шкатулке могут храниться какие-нибудь закладные листы или акции.

– А верный волкодав, без сомнения, не одобряет его финансовых предприятий? – добавил Холмс, с усмешкой. – Нет-нет, Ватсон, дело гораздо сложнее, чем вы думаете. Я могу пока только подозревать…

Что именно подозревал Шерлок Холмс, так и осталось невыясненным, потому что в этот момент открылась дверь, и на пороге появилась молодая дама. При виде ее, Беннет вскочил и бросился к ней с протянутыми руками.

– Эдит, дорогая моя! Надеюсь, ничего не случилось?

– Я чувствовала, что мне нужно быть с тобою. О, Джек! Я была так напугана! Так ужасно оставаться дома одной!

– Мистер Холмс, это та молодая дама, о которой я вам говорил, моя невеста.

– Мы сами уже пришли к этому заключению. Не правда ли, Ватсон? – заметил Холмс, улыбаясь. – Я полагаю, мисс Пресбэри, что вы имеете новые данные по нашему делу, которые вы бы хотели нам сообщить.

Наша гостья, красивая, светловолосая девушка, характерный тип англичанки, присела в кресло рядом со своим женихом и обратилась к Холмсу с милой ответной улыбкой:

– Я была почти уверена, что найду мистера Беннета здесь, когда не застала его в гостинице. Конечно, он мне и раньше говорил, что предполагает посоветоваться с вами. Впрочем… О, мистер Холмс, неужели ничего нельзя сделать для моего бедного отца?

– Я имею надежду, мисс Пресбэри, но дело еще неясно. Быть может, то, что вы нам сообщите, прольет некоторый свет.

– Это случилось прошлою ночью, мистер Холмс. Весь день он был в очень странном настроении. Я уверена, что временами он не вполне сознает свои поступки, живет точно во сне. Вчера был именно такой день. Это не был мой отец, к которому я привыкла. Его внешняя оболочка осталась, но, все-таки, это был не он…

– Расскажите же, что случилось, – прервал ее Холмс.

– Ночью меня разбудил отчаянный лай нашей собаки. Бедный Рой, он теперь посажен на цепь у конюшни. Должна вам сказать, что я всегда закрываю на ключ дверь моей комнаты, когда ложусь спать. Это потому, что мы все чувствуем страх какой-то неведомой опасности. Джек – мистер Беннет – может вам это подтвердить. Моя комната находится во втором этаже. Случилось так, что штора на моем окне не была опущена, а луна ярко светила в эту ночь. Пока я лежала с открытыми глазами, прислушиваясь к яростному лаю собаки, я вдруг увидела лицо моего отца, заглянувшее в мое окно. Мистер Холмс, я чуть не умерла от неожиданности и ужаса! Там оно было, прижатое к стеклу, с уставившимися на меня глазами, а рука была поднята кверху, как будто для того, чтобы открыть окно. Если бы окно, действительно, открылось, я думаю, я бы сошла с ума. Это не было галлюцинацией, мистер Холмс. Я была в полном сознании, уверяю вас. Могу сказать, что это продолжалось полминуты или около того. Я лежала, точно парализованная, и смотрела на него. Затем лицоо исчезло, но я не могла решиться встать и подойти к окну. Так и пролежала до самого утра, дрожа, как в лихорадке. За завтраком отец был очень сух и резок со мною, но ничем не обмолвился о ночном приключении. Я, конечно, промолчала, а потом сказала ему, что еду в город. И вот я здесь.

Рассказ мисс Пресбэри, видимо, произвел впечатление на Холмса.

– Вы говорите, что ваша комната находится во втором этаже. Разве у вас есть лестница со стороны сада?

– Нет, мистер Холмс. В этом-то и заключается странность. Совершенно невероятно, каким образом можно было пробраться к окну. И, тем не менее, он был там.

– Четвертого сентября, – задумчиво сказал Холмс. – Это, конечно, восполняет пробел.

Молодая девушка, в свою очередь, взглянула на него с удивлением, а Беннет заметил:

– Вот уже второй раз, мистер Холмс, как вы почему-то подчеркиваете это число. Имеет ли это какое-нибудь отношение к делу?

– Возможно, очень возможно, я еще не имею полной картины.

– Быть может, вы предполагаете какую-нибудь связь между его нездоровьем и фазами луны?

– Нет, уверяю вас. У меня были совершенно иные соображения. Не можете ли вы оставить мне вашу записную книжку? Я отмечу себе все даты. Теперь, Ватсон, я думаю, план наших действий достаточно выяснился. Мисс Пресбэри сообщила нам – я вполне полагаюсь на ее наблюдательность, – что ее отец плохо или даже совсем ничего не помнит о том, что случается с ним в некоторые дни. Таким образом, мы сможем посетить его, под предлогом, что такого-то числа он якобы вызвал нас по неизвестному нам делу. Он может объяснить это себе одним из таких пробелов в собственной памяти. Благодаря этому мы будем иметь возможность вступить с ним в непосредственное общение, что очень важно для начала кампании.

– План великолепен, – заметил Беннет. – Но я вас должен предупредить, что профессор временами бывает очень вспыльчив и неистов.

Холмс только улыбнулся.

– Есть основание, почему мы должны сделать это безотлагательно, очень существенное основание, если только мои предположения верны. Завтра же, мистер Беннет, вы увидите нас в Кэмфорде. Там, насколько я помню, есть одна гостиница, довольно приличная. Я думаю, Ватсон, что нам придется за эти несколько дней побывать и в менее приятных местах.

В понедельник утром мы были уже на пути к знаменитому университетскому городку. Для Холмса, который, вообще, был легок на подъем, это не представило никаких затруднений, но зато мне стоило больших хлопот, так как моя практика в это время была довольно значительной. Холмс ни одним словом не обмолвился о деле, пока мы, наконец, не очутились в допотопной гостинице, о которой он упоминал раньше.

– Я думаю, Ватсон, что нам лучше всего застать профессора перед самым завтраком, во время дневного перерыва между его лекциями.

– Чем же мы объясним наше посещение?

Холмс заглянул в записную книжку.

– Один из периодов его странного поведения относится к двадцать шестому августа. Мы будем исходить из допущения, что он в это время не вполне отдает себе отчет в своих поступках, поэтому, я думаю, вряд ли решится прямо отрицать наше утверждение. Хватит ли только у вас нахальства?

– Попробуем, – ответил я с невольной улыбкой.

– Великолепно, Ватсон! Попробуем – девиз нашей фирмы. Теперь остается только, чтобы кто-нибудь из дружественных туземцев показал нам дорогу.

Скоро мы нашли нужного нам человека, восседавшего на козлах отличного экипажа, и покатили по пустынным улицам городка мимо ряда старинных колледжей. Наконец, свернув в тенистую аллею, остановились у подъезда прелестного дома, окруженного лужайками и покрытого вьющимися растениями. По всему было видно, что профессор Пресбэри пользовался хорошим достатком и даже не отказывал себе в роскоши.

В тот момент, когда мы выходили из экипажа, в большом окне на фасаде появилась седая голова, и чей-то испытующий взгляд из-под нависших бровей рассматривал нас сквозь зеркальное стекло. Минутой позже мы уже находились в самом святилище таинственного ученого, причуды которого привели нас сюда из Лондона, и сам он стоял перед нами. В его облике и манерах не было и тени эксцентричности, которую можно было бы предположить. Это был высокий осанистый человек с крупными чертами лица, немного сухой и державший себя с тем достоинством, которое соответствовало его профессии и имени. Взгляд его серых глаз являлся наиболее характерной чертой во всем его облике: острый, проницательный и умный, с оттенком лукавства.

Он посмотрел на наши карточки.

– Господа, прошу садиться. Чем я могу вам служить?

Холмс любезно улыбнулся.

– Это как раз тот вопрос, с которым я полагал обратиться к вам, господин профессор.

– Ко мне?

– Может быть, тут какая-нибудь ошибка, но я слышал от одного лица, что профессор Пресбэри из Кэмфорда нуждается в моих услугах.

– А, в самом деле! – В серых глазах профессора показался какой-то злобный огонек. – Могу я спросить имя вашего осведомителя?

– Я очень сожалею, профессор, но это имело конфиденциальный характер. Если я ошибся, мне остается только извиниться за причиненное беспокойство.

– Ни в коем случае! Я бы хотел выяснить это дело. Вы меня заинтересовали. Может быть, у вас есть какая-нибудь записка, письмо или телеграмма в подтверждение ваших слов?

– Нет, у меня нет ничего подобного.

– Я полагаю, вы не зайдете так далеко, чтобы утверждать, что я вас приглашал к себе?

– Я предпочел бы не отвечать на эти вопросы, – сказал Холмс.

– Нет? Вы не хотите? – заметил профессор с жаром. – Тем не менее, я легко могу получить ответ без вашей помощи.

Он прошелся по комнате к звонку. Знакомый уже нам молодой ассистент явился на призыв.

– Войдите, мистер Беннет. Эти два господина прибыли ко мне из Лондона в предположении, что я их к себе пригласил. Вы ведете всю мою корреспонденцию. Скажите, отмечено ли у вас какое-нибудь отправление на имя некоего Холмса?

– Нет, сэр, – ответил Беннет, краснея.

– Это решает дело, – сказал профессор, гневно взглянув на моего спутника. – Теперь, сэр, – он нагнулся к нам, опершись обеими руками на стол, – я позволю себе заметить, что ваше положение весьма двусмысленно.

Холмс пожал плечами.

– Я могу только повторить, что крайне сожалею о нашем бесполезном вторжении.

– Этого мало, мистер Холмс! – вскричал старик с непостижимою злобой в голосе и в лице. Он встал между нами и выходной дверью, ожесточенно потрясая обеими руками. – Вряд ли вы уйдете отсюда так просто!

Его лицо было совершенно искажено; он трясся и гримасничал в бессмысленной ярости, и я уверен, что нам пришлось бы силой пролагать себе дорогу из комнаты, если бы не вмешался Беннет.

– Дорогой профессор! – воскликнул он. – Подумайте о вашем положении! Подумайте, какой скандал для университета! Мистер Холмс – человек известный и уважаемый. Вы не можете допустить по отношению к нему такой невежливости.

Профессор угрюмо отошел от двери, и мы были рады очутиться вне этого дома, в тиши тенистой аллеи. Холмс казался очень смущенным.

– Нервы нашего ученого друга не совсем в порядке, – заметил он. – Быть может, наше вторжение было, действительно, немного грубым, но, так или иначе, мы добились личного общения с ним, что мне и хотелось. Однако, дорогой Ватсон, он, кажется, преследует нас по пятам!

Позади нас слышались чьи-то быстрые шаги, но, к моему облегчению, нашим преследователем оказался не этот ужасный профессор, а его ассистент, который показался из-за поворота аллеи. Он подбежал, тяжело дыша, к нам.

– Мистер Холмс, я очень сожалею о случившемся и должен перед вами извиниться…

– Это совершенно излишне, мистер Беннет. Такие испытания входят в круг моих профессиональных обязанностей.

– Я еще никогда раньше не видел его в таком опасном настроении. Он прямо делается зловещим. Вы теперь поймете, почему его дочь и я так обеспокоены. И все-таки его ум вполне ясен.

– Слишком ясен! – подтвердил Холмс. – В этом заключается ошибка в моих расчетах. Очевидно, он способен в большей степени положиться на свою память, чем я ожидал. Кстати, не можем ли мы, прежде чем уйти, взглянуть на окно комнаты, в которой спит мисс Пресбэри?

Беннет проложил нам дорогу сквозь кусты к месту, откуда была видна одна сторона дома.

– Вон там. Второе окно слева.

– Однако, оно кажется мало доступным снизу. Но вы можете заметить, что под ним находятся вьющиеся растения, а немного повыше водосточный жолоб, который может дать некоторый упор для ноги.

– Мне, во всяком случае, не забраться туда, – сказал Беннет.

– Очень возможно. Это довольно рискованное предприятие для всякого нормального человека.

– Есть еще кое-что, о чем я хотел вам сообщить, мистер Холмс. Я раздобыл адрес человека из Лондона, с которым профессор переписывается. Он, видимо, написал ему сегодня утром, и мне удалось разобрать адрес на его пресс-папье. Это не очень благородный поступок со стороны доверенного секретаря, но что же делать!

Холмс посмотрел на бумагу и спрятал ее в карман.

– Дорак – странное имя! Славянское, как я себе представляю. Очень хорошо, это весьма существенное звено в нашей цепи. Сегодня мы возвращаемся в Лондон, мистер Беннет. Я не вижу смысла оставаться нам здесь. Мы не можем арестовать профессора, так как он не совершил никакого преступления, не можем и поместить его под надзор, так как нет доказательств его сумасшествия. Словом, пока еще нельзя действовать.

– Так что же, в таком случае, остается?

– Немного терпения, мистер Беннет! Дело в самом скором времени выяснится. Если я не ошибаюсь, во вторник на следующей неделе должен наступить кризис. Разумеется, что в этот день мы будем в Кэмфорде. А тем временем, так как общее положение, безусловно, весьма неприятно, я думаю, что, если мисс Пресбэри может продлить свое пребывание в Лондоне…

– Это очень легко устроить.

– Тогда пусть она останется там, пока мы не сообщим ей, что всякая опасность миновала. Вы же предоставьте ему делать, что он хочет, и старайтесь его не раздражать. Нужно, чтобы он был в хорошем настроении, тогда все обойдется.

– А вот и он сам! – испуганным шепотом произнес Беннет.

Посмотрев между ветвями кустарника, мы увидели в дверях дома высокую статную фигуру профессора. Он стоял, слегка нагнувшись вперед и поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, как будто что-то разыскивая. Его секретарь с прощальным жестом скользнул за деревья, и скоро мы его увидели присоединившимся к своему хозяину. Оба вошли в дом, видимо, о чем-то оживленно беседуя.

– Мне думается, что старый профессор сообразил, в чем дело, – заметил Холмс на обратном пути в гостиницу. – Как ни мало я его видел, он поразил меня своим на редкость ясным и логичным умом. Конечно, он вспыльчив, но, со своей точки зрения, он имеет некоторое основание для этого, обнаружив какой-то сыск в своем собственном доме. Боюсь, что наш друг Беннет переживает неприятные минуты.

По пути Холмс зашел в почтовую контору и послал телеграмму. Ответ на нее был получен вечером, и он показал его мне.

«Посетил Коммерческую улицу и видел Дорака. Приветливая внешность, чех, пожилой. Содержит большой универсальный магазин. Мерсер».

– Мерсер служит у меня, – сказал Холмс. – Он мастер на все руки, исполняет разные простые поручения. Мне было важно узнать, с кем профессор ведет секретную переписку. Национальность этого человека имеет связь с поездкой в Прагу.

– Радуюсь за вас, что «нечто» имеет связь с «чем-то», – заметил я. – Пока еще мы стоим перед длинным рядом необъяснимых явлений, вне всякой зависимости одно от другого. Например, какое может иметь отношение разозленный волкодав к поездке профессора в Чехию, или и то, и другое вместе взятое, к его странным ночным прогулкам на четвереньках? Что же касается ваших дат, то здесь, по-моему, самая большая мистификация.

Холмс улыбнулся и потер руки. Мы восседали в это время в невзрачном «салоне» старинной гостиницы за бутылкою того знаменитого напитка, о котором так хорошо отзывался мой спутник.

– Ладно, посмотрим сначала, что говорят эти даты, – сказал он тоном учителя, обращающегося к своему классу. – Дневник этого милого молодого человека показывает, что некоторое волнение было второго июля и, начиная с этого срока, повторялось с правильными девятидневными промежутками, насколько я помню, за одним только исключением. Последняя вспышка была в пятницу, 3 сентября, предшествующая ей – 26 августа, и так далее. Тут не может быть простого совпадения.

Я был вынужден согласиться.

– Позволим себе, – продолжал Холмс, – остановиться пока на предположении, что профессор каждые девять дней принимает какое-то сильнодействующее средство, с быстро проходящим, но в высшей степени ядовитым эффектом. Его характер, стремительный от природы, становится от этого еще более бурным. Он научился принимать это лекарство во время своего пребывания в Праге, а в настоящее время его снабжает им чех, живущий в Лондоне. Все это вполне вяжется одно с другим, Ватсон!

– А собака? А лицо в окне? Человек, ползающий на четвереньках по коридору?

– Хорошо, но ведь мы еще только начали распутывать клубок. Я не ожидаю ничего нового до следующего вторника. Тем временем, нам остается только поддерживать связь с нашим приятелем Беннетом и наслаждаться гостеприимством этого очаровательного города.

Утром Беннет принес нам последние известия. Как и предполагал Холмс, бедняге пришлось пережить не очень приятные минуты. Хотя профессор прямо не обвинял его в нашем визите, но был с ним очень резок и груб и, видимо, весь день не мог успокоиться. Впрочем, к утру он совершенно пришел в себя и был в состоянии прочесть блестящую, как всегда, лекцию в переполненной аудитории.

– Если не считать его странностей, – добавил Беннет, – в нем теперь больше сил и энергии, чем когда-либо, насколько я его помню, а ум его никогда еще не был яснее. Но это не тот человек, которого мы до сих пор знали.

– Я не думаю, – отвечал Холмс, – чтобы вы имели какой-нибудь особый повод для беспокойства в течение, по крайней мере, ближайшей недели. Я – человек занятой, а доктора Ватсона ждут его пациенты. Давайте условимся встретиться здесь в будущий вторник около этого часа. И я буду несколько удивлен, если раньше, чем мы снова расстанемся, не будем в состоянии найти объяснение, а может быть, и положить конец вашим тревогам. Во всяком случае, пишите, что будет здесь происходить.

В течение ближайших нескольких дней мне так и не пришлось увидеть моего друга, но вечером в понедельник я уже получил от него короткую записку, назначавшую мне свидание на следующий день в поезде.

По пути в Кэмфорд я узнал от него, что все обстояло благополучно, мир профессорского дома ничем не нарушался, и поведение его владельца было вполне нормальным. Таков же был и личный отчет Беннета, когда он посетил нас в тот вечер в нашей древней гостинице

– Сегодня профессор получил письмо от своего лондонского корреспондента, кроме того, еще маленький пакет. Оба имели условные знаки под марками, вследствие чего я не мог их распечатать. Больше ничего не было.

– Это может служить достаточным доказательством, – усмехаясь, ответил Холмс. – Теперь мистер Беннет, я думаю, что эта ночь приведет нас к некоторым выводам. Если я не обманываюсь, мы даже получим возможность довести дело до конца. Для этого, прежде всего, необходимо установить наблюдение за профессором. Я бы хотел, чтобы вы отнюдь не спали и были настороже. Если вы услышите, что он будет проходить мимо вашей двери, не останавливайте его, но следуйте за ним так, чтобы он этого не мог заметить. Доктор Ватсон и я будем поблизости. Кстати, где находится ключ от маленькой шкатулки, о которой вы говорили?

– На его часовой цепочке.

– Мне думается, что наши розыски должны идти в этом направлении. На худой конец, замок не может быть слишком внушительным. Есть у вас еще какой-нибудь достаточно крепкий человек в усадьбе?

– Есть. Кучер Макфейль.

– Где он спит?

– Над конюшней.

– Он может нам понадобиться. Хорошо, больше нам нечего делать, пока мы не увидим, как развернутся события. До свидания! Я все-таки, надеюсь с вами увидеться в эту ночь.

Было около полуночи, когда мы заняли свою позицию в кустах, непосредственно против двери профессорского дома. Ночь выдалась прекрасная, но холодная, и мы были довольны, что захватили с собою пальто. Дул слабый ветерок, и небольшие облака блуждали по небу, время от времени закрывая полумесяц.

Наше ожидание в этой обстановке было бы весьма унылым, если бы не некоторое возбуждение, которое нас поддерживало, и уверенность моего друга в том, что теперь мы подошли к самой развязке странного сцепления событий, привлекшего наше внимание.

– Если девятидневный срок будет соблюден и на этот раз, то сегодня мы застанем профессора в его самом худшем состоянии, – заметил Холмс. – Тот факт, что его странности начались непосредственно после путешествия в Прагу, что он находится в загадочных сношениях с чехом-торговцем, проживающим в Лондоне, и что, наконец, как раз сегодня он получил от него какую-то посылку, все указывает в одном направлении. Что именно за лекарство, и почему он его принимает, остается пока вне нашего понимания, но какая-то связь этого с Прагой очевидна. Он принимает его, согласно каким-то вполне определенным предписаниям, систематически, с девятидневными промежутками, что сразу и бросилось мне в глаза. Но симптомы совершенно необычайны. Вы обратили внимание на суставы его пальцев?

Я должен был сознаться, что ничего не заметил.

– Толстые и затвердевшие, как роговая масса, чего я никогда еще не встречал раньше. Взгляните, прежде всего, на его руки, Ватсон. Затем на его колени, на его сапоги. Такие удивительные суставы можно объяснить его способом ходьбы, замеченным нашим… – Холмс приостановился и вдруг хлопнул себя по лбу. – О, Ватсон, Ватсон, как я был глуп! Невероятно, но все это так! Все сходится в одном направлении. Как я мог упустить из виду связь идей! А эти суставы? Как я мог пройти мимо них! А собака! А плющ у окна! Это в то время, когда я забылся в моих грезах. Взгляните, Ватсон, взгляните! Вот и он сам! Теперь мы будем иметь случай убедиться.

Дверь медленно отворилась, и на фоне слабого светового пятна мы увидели высокую фигуру профессора. На нем был его домашний костюм. Он стоял на пороге, слегка нагнувшись, с висящими впереди руками, как тогда, когда мы его видели издалека в последний раз.

Он сделал несколько шагов вперед, и вдруг произошло совершенно необычайное превращение. Он опустился на четвереньки и в таком положении стал быстро двигаться, подпрыгивая, как будто от избытка энергии и жизненной силы. Так он прошелся вдоль всего фасада и скрылся за углом. Вслед за этим из двери выскочил Беннет и, крадучись, последовал за ним.

– Идем, Ватсон, идем! – торопил меня Холмс, и мы стали, как можно тише, пробираться сквозь кусты, пока не остановились в виду противоположной стороны дома, ярко освещенной луною.

Профессор, все еще на четвереньках, двигался вдоль стены, покрытой плющем. И вдруг с невероятным проворством, он начал взбираться наверх. Он прыгал с ветки на ветку, крепко и уверенно держась за них руками и ногами, и проделывая все это как будто без всякой определенной цели, а просто от радости существования и своей жизненной силы. Фалды его сюртука, развевавшиеся при каждом его движении, придавали ему вид чудовищной летучей мыши, прилепившейся к дому как большое темное пятно на стене, облитой лунным сиянием.

Наконец, это развлечение, видимо, его утомило, и он опять, с ветки на ветку, спустился на землю и в прежнем странном положении пополз по направлению к конюшне. Волкодав был снаружи и заливался отчаянным лаем, придя в полное неистовство, лишь только увидел своего хозяина. Он рвал свою цепь, метался и дрожал от бессильной злобы, меж тем, как профессор преднамеренно дополз почти до него и стал всякими способами его дразнить. Он поднимал камешки с дороги и бросал их горстями в раскрытую пасть собаки, тыкая в нее поднятой с земли палкой, махал рукою перед самой мордой, стараясь усилить злобу животного, превосходившую всякие границы.

Во всех наших приключениях я еще ни разу не видел более странного зрелища, чем то, которое представляла эта невозмутимая и все еще не лишенная некоторого достоинства фигура, скорчившаяся наподобие лягушки, фигура великого ученого, с расчетливой изобретательной жестокостью занимавшегося доведением прыгавшей перед ним собаки до высших пределов ярости и отчаяния.

И затем все произошло в один миг! Цепь не оборвалась, но ошейник, сделанный для более толстой шеи ньюфаундленда, внезапно соскользнул через голову волкодава. Мы услышали звон падающего железа, и в тот же момент собака и человек покатились по земле, одна – с торжествующим яростным рычанием, другой – с тонким пронзительным криком ужаса.

Жизнь профессора висела на волоске. Взбешенное животное глубоко вонзило клыки в его горло, и он уже был без сознания, когда мы подоспели и растащили их друг от друга. Эта задача и для нас была бы небезопасна, если бы не голос Беннета и его прикосновение, сразу же усмирившие ярость громадного волкодава.

Кучер, разбуженный шумом, появился на пороге своей комнаты над конюшней с заспанным и недоумевающим видом. Потом, рассмотрев, в чем дело, он покачал головой.

– Ага, я этому не удивляюсь! Я видел это и раньше и знал, что собака расправится с ним рано или поздно.

Волкодав был заперт в сарай, а мы, общими силами перенесли профессора в комнату, где Беннет, имевший медицинский опыт, помог мне сделать перевязку. Острые зубы собаки прошли около самой сонной артерии, и кровоизлияние было очень значительным. Через полчаса непосредственная опасность миновала, я вспрыснул моему пациенту морфий, и он погрузился в глубокий сон.

Тогда, и только тогда, мы получили возможность взглянуть друг на друга и обсудить положение.

– Я думаю, что следовало бы пригласить какого-нибудь первоклассного хирурга, – заметил я.

– Боже сохрани! – вскричал Беннет. – Пока еще этот скандал не вышел из пределов нашего дома, но если он получит огласку, его ничем не погасить. Подумайте только о положении профессора в университете, об его европейской известности, наконец, о чувствах его дочери!

– Совершенно верно, – сказал Холмс. – Я думаю, что мы вполне можем сохранить это между нами, но нужно предупредить раз и навсегда возможность повторения подобной истории. Теперь, когда у нас руки развязаны… Мистер Беннет, ключ с часовой цепочки! Макфэйль подежурит около больного и даст нам знать, если будет нужно. Посмотрим, что находится в таинственной шкатулке профессора.

Там было немного, но для нас вполне достаточно: один пустой флакон, другой почти полный, шприц для подкожного вспрыскивания, несколько писем, написанных неряшливо и явно рукою иностранца. Знаки на конвертах указывали, что это были те самые письма, которые однажды нарушили порядок секретарской работы, и каждое из них носило подпись торговца-чеха с Коммерческой улицы. Но все они заключали в себе простые уведомления или об отправке профессору свежей бутылки снадобья, или о получении денег по счету.

Однако, среди них нашелся один конверт, надписанный более культурной рукою и снабженный австрийской маркой с почтовым штемпелем Праги.

– Вот наш главный материал! – вскричал Холмс, вытаскивая письмо.

Лауэнштейн! Это имя сразу напомнило мне газетную заметку, гласившую о таинственных исследованиях в области омолаживания организмов и приготовления жизненного эликсира. Лауэнштейн из Праги! Изобретатель чудодейственной сыворотки, бойкотируемый ученым миром за отказ открыть ее секрет.

В нескольких словах я рассказал обо всем, что припомнил. Беннет снял с полки руководство по зоологии.

– «Лангур, – прочел он, – большая черная, обезьяна, живущая на склонах Гималайских гор, самая крупная и наиболее близкая к человеку из лазающих пород обезьян»… Дальше идет подробное описание. Ну, мистер Холмс, благодаря вам, мы проследили зло до самого его источника.

– Действительный источник, – сказал Холмс, – надо искать, конечно, в этой запоздалой любви, которая внушила нашему пылкому профессору мысль, что для достижения своей цели ему необходима молодость. Тот, кто пытается восставать против природы, неизбежно падает вниз. Высший тип человека может превратиться в низшее животное, если он сойдет со своей прямой дороги. – Он помолчал немного, размышляя о чем-то и держа перед глазами флакон с прозрачной жидкостью. – Если бы я написал этому человеку, что я предам его уголовной ответственности за тот яд, который он распространяет, мы бы не имели больше никаких волнений. Но это может повториться. Другие могут найти лучшие источники. В этом кроется настоящая опасность для всего человечества. Подумайте, Ватсон, что будет, если все низменное будет продолжать свою бесполезную жизнь? А высшее будет, по-прежнему, стремиться к высшему и умирать? В какое зловонное место превратится тогда наш бедный мир!

Но грезы исчезли, и Холмс, деятельный Холмс, вскочил со стула.

– Я думаю, что нам больше не о чем размышлять, мистер Беннет. Разнообразные случаи укладываются теперь легко в одну общую схему. Собака, конечно, раньше нас почувствовала перемену. Ее чутье не обмануло ее. Это была обезьяна, на которую нападал Рой, а отнюдь не профессор, так же, как не он, а обезьяна дразнила Роя у конюшни. Этому странному существу доставляло удовольствие лазать по стенам, и простая случайность привела его к окну молодой девушки. Ватсон, я думаю, мы еще успеем выпить по чашке чая в нашей гостинице до отхода поезда…