Кровавое пятно
Историей о красном шнуре я намеревался закончить ряд рассказов о подвигах моего друга Шерлока Холмса. Таково было мое намерение. Объяснялось оно не недостатком материала. О недостатке не может быть и речи: у меня есть целая груда не напечатанных еще дел, которые расследовал мой друг. Равным образом и читатели продолжают по-прежнему интересоваться подвигами знаменитого криминалиста.
Если я собирался прекратить эпопею о Холмсе, то меня побуждала к этому совершенно другая причина. Дело в том, что сам Холмс не желает, чтобы я теперь знакомил публику с его деятельностью. Пока он занимался расследованием преступлений, ему было приятно видеть мои рассказы в печати. Теперь же он покинул Лондон и свое любимое дело и живет на собственной ферме в Суссексе. Он страшно увлекся пчеловодством, весь ушел в него, и слава стала ему ненавистна. Он не раз предъявлял ко мне настоятельные требования, чтобы я прекратил публикации рассказов о его подвигах. И мне насилу удалось добиться у него разрешения напечатать предлагаемый теперь вниманию читателей рассказ.
Холмс долго со мной не соглашался, но я напомнил ему его собственные слова, некогда сказанные им. Он сказал, что позволит мне опубликовать эту историю только тогда, когда действующие лица сойдут со сцены. Это время теперь настало. Кроме того, нужно закончить этой историей серию рассказов потому, что это выдающаяся история, имеющая международный характер. Хотя со времени описанного мною события и прошло уже много дней, но я все-таки должен быть тактичным. О многих подробностях я умалчиваю по весьма понятным для читателя причинам.
Случилось это не скажу в каком году, но осенью, во вторник. В нашей скромной квартире на Бейкер-стрит появились два лица, пользующиеся европейской известностью. Один из этих господ имел суровую внешность. Нос у него был крючковатый, глаза орлиные, выражение глаз повелительное. Это был не кто иной, как знаменитый лорд Беллингер, бывший дважды министром-президентом. Его спутник, брюнет с бритым лицом, изящный, красивый и еще довольно молодой, был тоже не последним человеком в Англии. Это был Трелонэй Гопп, министр иностранных дел. Гоппа считали восходящей звездой британской политики.
Наши гости сели рядом на маленьком диванчике. По их измученным и беспокойным лицам было видно, что они пришли к нам по важному делу. Министр-президент тонкими, нервными руками сжимал ручку из слоновой кости зонтика. Его худое аскетическое лицо угрюмо глядело то на Холмса, то на меня. Министр иностранных дел одной рукой дергал себя за ус, а другой конвульсивно перебирал брелки на часовой цепочке. Первым заговорил он.
– Сегодня в восемь часов я обнаружил пропажу, мистер Шерлок Холмс, и сейчас же уведомил об этом министра-президента. И по его совету мы отправились к вам.
– А в полицию вы дали знать об этом?
– О, нет, сэр! – быстро и решительно воскликнул министр-президент. – Полиции мы ничего не сообщали и, конечно, ничего не сообщим. Уведомить полицию – это значит предать дело гласности, а этого-то мы хотим избежать.
– Но почему же, сэр?..
– Потому, что пропавший документ имеет громадное значение. Опубликование этого документа может легко привести – я так предполагаю, по крайней мере, – к серьезнейшим осложнениям международного характера. Я не преувеличу, если скажу, что от опубликования этого документа зависит дело европейского мира. Розыски должны вестись в величайшей тайне. А если тайна не может быть соблюдена, то лучше совсем не производить розысков. Люди, похитившие это письмо, и похитили-то его затем, чтобы объявить во всеуслышание его содержание.
– Понимаю. А теперь, мистер Трелонэй Гопп, вы меня чрезвычайно обяжете, если, по возможности, подробнее расскажете, при каких обстоятельствах исчез этот важный документ.
– Сделать это нетрудно, мистер Холмс. Письмо – это было письмо от одного иностранного государя – было получено несколько дней тому назад. Оно было настолько важно, что я не оставлял его на ночь в несгораемом шкафу в здании министерства, а увозил его к себе домой в Уайтголл-Террас. Ночью я хранил письмо в запертой шкатулке в своей спальне. Прошлой ночью письмо было еще там, в этом я уверен. Одеваясь к обеду, я нарочно отпер шкатулку и видел, что документ лежит там. Но утром письмо исчезло. Шкатулка стояла всю ночь на туалетном столе возле зеркала. Сплю я чутко; жена моя также спит чутко. Оба мы готовы принести присягу в том, что никто к нам в спальню не входил. И, однако, сэр, письмо пропало!
– В котором часу вы обедали?
– В половине восьмого.
– А когда вы легли спать?
– Жена моя уезжала в театр, я дожидался ее. Спать мы легли в половине одиннадцатого.
– Таким образом, в течение четырех часов шкатулку никто не охранял?
– Да, но только в спальню никому не позволяется входить, кроме горничной и моего камердинера. Оба они надежные люди, служат у нас давно, и мы им доверяем. К тому же, откуда они могли знать, что в шкатулке хранится важный документ?
– Кто же знал о существовании этого письма?
– Решительно никто.
– Но ваша жена-то, конечно, знала?
– О, нет, сэр! Я сказал жене про письмо только сегодня утром, после того как оно исчезло.
Холмс одобрительно кивнул головой.
– Я давно знал, сэр, – сказал он, – что вы серьезно относитесь к вашим обязанностям. Вы, сэр, совершенно правы: важные государственные тайны нельзя сообщать даже самым близким своим родственникам.
Министр иностранных дел поклонился и сказал:
– Я считаю, что заслужил эту похвалу. Жене я не говорил ни полслова.
– Ну, а догадываться о существовании письма она могла?
– Ни под каким видом, да и никто не мог догадаться, мистер Холмс.
– Кто же в Англии знал о существовании этого письма?
– Вчера о нем было сообщено всем членам кабинета. Но ведь вы знаете, какой тайной окружены заседания кабинета министров. А вчера министр-президент специально предупредил министров, что они должны сохранить эту тайну.
Трелонэй Гопп старался говорить спокойно, но не выдержал, на лице его отразилось отчаяние, он схватился за голову руками и воскликнул:
– Боже мой, Боже мой! И только подумать, что это письмо пропало!
На один только момент обнаружился его характер: страстный, порывистый, чувствительный. Но он быстро овладел собою, на лице снова появилась прежняя аристократическая маска, и он мягким голосом продолжал:
– Кроме членов кабинета, о существовании письма знают только двое или трое департаментских чиновников. Кроме этих лиц, никто в Англии ничего не слышал о нем.
– Ну, а за границей?
– За границей, разумеется, никто о нем не знает, кроме разве того, кто его написал. Я уверен даже, что его министры… Я хотел сказать, что это письмо было отправлено неофициальным путем.
Холмс подумал немного и сказал:
– Ну, а теперь, сэр, я желал бы знать, что это за документ, и почему это исчезновение может повести к таким важным последствиям?
Министры быстро переглянулись, густые брови министра-президента нахмурились.
– Мистер Холмс, – сказал он, – конверт письма был длинный, узкий, светло-голубого цвета. На конверте печати из красного сургуча, на которых изображен лежащий лев. Адрес написан крупным смелым почерком…
– Эти подробности, – прервал Холмс, – несомненно, очень важны и существенны. Но я не о них вас спрашивал. Я желал бы знать содержание письма.
– Это государственная тайна величайшей важности, и я, к сожалению, не могу ею с вами поделиться. Да к этому, кажется, не представляется необходимости. Мне сказали, что вы обладаете необычайными талантами в деле розыска. Если это правда, то вы разыщете описываемый мною конверт с содержащимся в нем письмом. Правительство сумеет вас отблагодарить. Вы получите такое вознаграждение, какое вам будет угодно назначить самим.
Шерлок Холмс, улыбаясь, встал.
– Вы, господа, – сказал он, – принадлежите к числу самых занятых людей в стране. Но и я тоже не располагаю досугом. У меня очень много дел. Крайне сожалею, что не могу быть полезным в этом деле. Продолжать разговор, по-моему, бесполезно. Это будет напрасная трата времени.
Министр-президент вскочил с дивана. В его глубоко сидящих голубых глазах загорелся гневный огонек.
– Я не привык, сэр!.. – начал он, но сразу же овладел собою и снова сел на диван.
С минуту или более мы все сидели и молчали, а затем старый государственный деятель пожал плечами и произнес:
– Что же, мы должны подчиниться вашим условиям, мистер Холмс. Неблагоразумно, если мы будем требовать от вас помощи, а сами не станем доверять вам.
– Я совершенно согласен с вами, сэр, – сказал молодой министр.
Лорд Беллингер продолжал:
– Я надеюсь на вашу скромность, мистер Холмс, а также на вашу, доктор Ватсон. Я взываю, кроме того, к чувству вашего патриотизма. Знайте, что наше отечество подвергнется величайшим бедам, если эта тайна разгласится.
– Вы можете нам вполне довериться, – сказал Шерлок Холмс.
– Письмо это получено от одного иностранного государя, – сказал премьер. – Этому государю не понравилось территориальное приобретение, сделанное нами в одной колонии. Он написал это письмо лично, под влиянием порыва, не посоветовавшись со своими министрами. Мы наводили справки – министры ничего не знают. И написано письмо очень неудачно. Некоторые фразы имеют характер вызова. Если это письмо будет опубликовано, общественное мнение Англии будет взволновано, сэр… Едва ли я преувеличиваю, утверждая, что обнародование этого письма может втянуть нас в очень неприятную войну.
Холмс написал какое-то слово на листе бумаги и показал его министру-президенту.
– Совершенно верно. Письмо писал он. Письмо это, сэр, может повлечь за собой многомиллионные траты и гибель сотен тысяч человеческих жизней. И вот это-то письмо и пропало столь загадочным образом.
– Уведомили вы о пропаже автора письма?
– Да, сэр, я послал шифрованную телеграмму.
– Но, может быть, он сам хочет, чтобы это письмо было опубликовано?
– О, нет! Мы имеем серьезные основания предполагать, что он раскаивается в своем поступке! Он видит сам, что поступил необдуманно. Как для него, так и для нас открытие тайны будет неприятно.
– Но кому же, в таком случае, может понадобиться опубликование этого письма? Ведь его и украли, конечно, чтобы опубликовать.
– Здесь, мистер Холмс, мы переходим в область тонкостей международной политики. Взгляните на взаимные отношения держав, и вы без труда поймете мотив преступления. Европа представляет вооруженный лагерь. Два союза равной силы стоят друг против друга. Великобритания поддерживает нейтралитет. Представьте себе, что Великобритания вовлечена в войну с одной из этих политических сторон. Этим самым другая сторона получает преобладание. Вы меня понимаете?
– Понимаю очень хорошо. Противники автора письма похитили этот документ для того, чтобы его поссорить с Англией?
– Совершенно верно.
– И кому могло быть доставлено это письмо?
– Конечно, правительству, в интересах которого действовал вор. В то время, как мы с вами тут разговариваем, письмо, наверное, несется на океанском пароходе по назначению.
Трелонэй Гопп опустил голову и громко застонал. Министр-президент положил ему на плечо руку.
– Что делать, дорогой мой, с вами случилось несчастье! Осуждать вас никто не будет. Вы приняли все меры предосторожности… Итак, мистер Холмс, я сообщил вам все факты. Что вы нам посоветуете?
Холмс печально покачал головой.
– Вы сказали, сэр, что война неизбежна, если это письмо будет опубликовано?
– Да, я так думаю.
– В таком случае готовьтесь к войне, сэр.
– О, это очень жестоко, мистер Холмс!
– Но рассмотрите сами факты, сэр. Немыслимо предположить, чтобы письмо было похищено после половины одиннадцатого вечера, в то время, как мистер Трелонэй Гопп уже находился в спальне. Стало быть, письмо было похищено вчера между половиной седьмого и половиной одиннадцатого, ближе к половине седьмого. Похититель отлично знал, где лежит письмо, и постарался захватить его как можно скорее. Итак, вот когда был захвачен, сэр, этот важный документ. Где он может находиться теперь? У похитителя? Конечно, нет! Похититель передал немедленно письмо тем, кому оно было нужно. Как же мы можем овладеть этим письмом? Никак. Оно вне нашего влияния.
Министр-президент встал с диванчика.
– Ваша логика неумолима, мистер Холмс. Теперь я и сам вижу, что все потеряно, – сказал он.
– Предположим, – продолжал Холмс, – что письмо было похищено лакеем или горничной.
– Но они оба старые испытанные слуги.
– Из вашего рассказа я понял, что спальня ваша находится на втором этаже. Пробраться с улицы в нее невозможно. Стало быть, вор проник в нее изнутри. Письмо взял кто-нибудь из домашних. Теперь спрашивается, кому отдал вор похищенное письмо? Разумеется, какому-нибудь международному шпиону. Эту компанию я знаю. Главных шпионов в этом роде в Лондоне есть трое. С них я начну свои поиски. Если кто-нибудь из этих господ окажется отсутствующим, то мы будем знать, куда делось письмо.
– Но позвольте, с какой стати шпион исчезнет? – воскликнул Трелонэй Гопп. – Он просто отнесет письмо в посольство, здесь же в Лондоне, а затем вернется домой.
– Не думаю; эти шпионы работают самостоятельно, и с посольствами у них всегда натянутые отношения.
Первый министр кивнул головой в знак согласия.
– Вы правы, мистер Холмс. Конечно, вор должен отвезти собственноручно этот драгоценный документ по назначению. Вы придумали прекраснейший план действий. Нам, Гопп, пора ехать. Положим, несчастье очень велико, но из-за него нельзя забывать о других обязанностях. Надеюсь, мистер Холмс, вы уведомите нас немедленно, если вам удастся узнать что-нибудь важное.
И государственные деятели, важно раскланявшись, удалились.
Холмс закурил трубку и глубоко задумался. Я развернул утреннюю газету и погрузился в чтение. Все газеты только и говорили, что о сенсационном преступлении, совершенном накануне ночью.
Холмс вдруг издал громкое восклицание и, вскочив с кресла, положил трубку на камин.
– Да, здесь есть только один путь! – сказал он. – Положение отчаянное, но не безнадежное. Только бы выяснить личность похитителя, а что касается самого письма, то есть серьезные основания предполагать, что он не успел передать его, кому следует. В конце концов, весь вопрос, когда имеем дело с этим народом, в деньгах, а у меня в распоряжении все британское казначейство. Если письмо можно купить, я его куплю… Даже в том случае, если бы для этого пришлось увеличить на пенс подоходный налог. Может быть, шпион и держит то письмо при себе потому, что ожидает покупателей. Но у кого может находиться письмо? В Лондоне имеются только три человека, способные на такое смелое предприятие. Это – Оберштейн, Ларотьер и Эдуард Лукас. Я повидаю их всех.
Я заглянул в газету и спросил:
– Это тот Эдуард Лукас, который живет на Годольфин-стрит?
– Да.
– Ну, так вы его не увидите.
– Почему не увижу?
– Вчера ночью он был убит в собственной квартире.
Мой приятель так часто меня изумлял за время нашего с ним знакомства, что я искренно порадовался, увидев, как сильно изумило его мое сообщение. Он долго глядел на меня в полном недоумении, а затем вырвал у меня из рук газету.
Холмс начал быстро пробегать отчет, который я перед этим читал. В заголовке значились напечатанные жирным шрифтом слова:
«Убийство в Вестминстере
Вчера ночью, на Годольфин-стрит, в доме № 16 совершено таинственное убийство. Преступление совершено в старинном, выстроенном более ста лет тому назад доме, на тихой улице между рекой и аббатством, рядом со зданием парламента. Небольшое аристократическое здание это было нанято несколько лет тому назад мистером Эдуардом Лукасом, имя которого хорошо известно в обществе Лондона. Мистер Эдуард Лукас был очаровательным в обхождении человеком; кроме того, он был известен как любитель пения и обладал чудным тенором. Мистеру Лукасу было 34 года, он не был женат. Прислуга его состояла из немолодой домоправительницы, мистрис Прингель, и лакея Миттона. Первая уходила из квартиры рано и ночевала в верхнем этаже дома. Лакей же был в роковую ночь в Гаммерсмите, в гостях у приятеля. С десяти часов вечера мистер Лукас оставался в доме один. Что именно произошло в это время, пока не выяснено. Но в четверть двенадцатого полицейский констебль Беретт, проходя по Годольфин-стрит, увидел, что входная дверь дома № 16 отворена настежь. Он позвонил, но ответа никакого не получил. Констебль, видя, что передняя освещена, вошел в коридорчик и снова позвонил. Ответа опять не получил. Тогда он отворил дверь и вошел. В комнате господствовал полный беспорядок, мебель оказалась сдвинутой в одну кучу, а один из стульев лежал опрокинутый посредине помещения. Около стула, сжимая в руке его ножку, лежал несчастный хозяин квартиры. Мистер Эдуард Лукас был поражен ножом или кинжалом прямо в сердце и умер, надо полагать, мгновенно. Затем выяснилось, что Лукас был убит изогнутым индийским кинжалом, украшавшим вместе с другим старинным оружием стены комнаты. Кинжал был найден лежащим на полу и в крови. Насколько можно полагать, убийство совершено не с целью грабежа. В комнате было много ценных вещей, и все они остались нетронутыми. Мистера Эдуарда Лукаса знали и любили многие, и известие о его несчастной смерти будет встречено людьми с искренним сожалением».
– Ну, что вы скажете по этому поводу, Ватсон? – спросил Холмс после длинной паузы.
– Это – удивительное совпадение.
– Совпадение?! Да ведь это – один из трех человек во всем Лондоне, которые могли похитить письмо. И вот этот человек умирает насильственной смертью как раз в тот вечер, когда произошла драма. О, нет, почти все данные говорят за то, что это – не совпадение. Вы меня не убедите в противном. Дорогой Ватсон, эти два события находятся в тесной связи. Они должны быть в связи. Мы должны уяснить себе эту связь.
– Но теперь все уже узнано официальной полицией.
– Совсем нет. Официальная полиция знает только то, что произошло на Годольфин-стрит. Того же, что случилось в Уайтголл-Террас, полиция не знает и знать не может. Только мы знаем об этих событиях, и только мы, стало быть, можем проследить ту связь, которая между ними существует. Лукаса я, конечно, должен подозревать сильнее, чем двух других. Он жил в Вестминстере, на Годольфинской улице, а оттуда всего два шага до Уайтголл-Террас. Другие два – Оберштейн и Ларотьер – живут на другом конце Вестэнда. Лукасу было легче, чем им, завязать сношения с прислугой министра иностранных дел и добыть нужные сведения. Имейте в виду, Ватсон, что совпадение обоих событий во времени означает очень многое… Эге, кто это звонит?..
Вошла миссис Хадсон и подала карточку. Холмс взглянул на карточку, поднял брови и подал карточку мне.
– Попросите леди Трелонэй Гопп пожаловать сюда, – сказал он.
И через мгновение наше скромное помещение, уже раз осчастливленное высокими посетителями, было осчастливлено во второй раз. В нем появилась самая красивая женщина во всем Лондоне. Мне и прежде приходилось слышать о необычайной красоте младшей дочери герцога Бельминстера, но ни одно описание не могло сравниться с действительностью. Мне приходилось видеть портреты этой женщины, но они не давали надлежащего представления об этой грации, об этом очаровании, об этих неподражаемо классических очертаниях фигуры.
Но в это осеннее утро нас поразила не красота нашей посетительницы. Лицо леди Тильды было бледно и взволнованно; глаза блистали, но этот блеск был лихорадочный. Чувственные губы были крепко сжаты. Очевидно, красавица сдерживала себя изо всех сил. Во взоре ее был ясно виден ужас; с минуту она стояла в дверях.
– Мой муж был здесь, мистер Холмс?
– Да, сударыня, был.
– Мистер Холмс, я умоляю вас не говорить ему о том, что я была здесь.
Холмс холодно поклонился и знаком руки попросил гостью сесть.
– Вы ставите меня, миледи, в очень щекотливое положение. Прошу вас, сядьте и объясните мне, чем я вам могу служить. Но, к сожалению, никаких обещаний я вам дать вперед, ничего не зная, не могу.
Леди Тильда прошла через комнату и села спиной к окну. Это была царственной наружности женщина – высокая, грациозная, женственная.
– Мистер Холмс, – заговорила леди Тильда, – я буду с вами вполне откровенна. Я надеюсь, что и вы мне отплатите тем же. Между мною и мужем господствует полное взаимное доверие. Единственное, что он от меня скрывает, это политика. Тут он вечно отмалчивается. Он мне ничего не говорит о своей политической деятельности. Но вчера я узнала, что у нас в доме случилось очень печальное событие. Пропала какая-то бумага. Но какая? Дело касается политики, и поэтому муж отказался объяснить мне, в чем дело. Но мне это необходимо, понимаете ли, необходимо знать. Кроме этих политиков, только вы один знаете, в чем дело. Я вас умоляю, мистер Холмс, объясните мне, что случилось, и к каким последствиям это может повести. Скажите мне все, мистер Холмс, не скрывайте ничего в интересах ваших клиентов. Я действую в интересах моего мужа. Если бы он только мог это понять, он сказал бы мне все сам. Что это за бумага?
– Сударыня, вы требуете от меня невозможного.
Женщина глубоко вздохнула и закрыла лицо руками.
– Уверяю вас, сударыня, что вы требуете невозможного. Ваш муж не находит нужным посвящать вас в эту тайну. Как же могу это сделать я, его поверенный? Вы даже и требовать от меня такой откровенности не имеете права. Спрашивайте об этом у вашего мужа.
– Я его спрашивала, и пришла к вам сделать последнюю попытку. Я, к сожалению, не могу говорить определенно, мистер Холмс, но вы мне сделали бы большое одолжение, если бы ответили на один мой вопрос.
– На какой вопрос, сударыня?
– Скажите, может ли от этой истории пострадать политическая карьера моего мужа?
– Да, сударыня, если эта история не будет улажена, то могут произойти весьма прискорбные последствия.
– Ах! – воскликнула леди Тильда и с трудом перевела дух.
У нее был такой вид, точно она разрешила, наконец, долго мучившее ее сомнение.
– Еще один вопрос, мистер Холмс. Узнав о пропаже, мой муж позволил себе одно неосторожное восклицание. Я поняла, что потеря этого письма может привести к неприятным последствиям для всей страны.
– Что же, если он вам это сказал, то и я могу сказать, что это правда.
– В чем же могут заключаться эти неприятные последствия?
– На этот вопрос, сударыня, я опять-таки не могу ответить.
– Ну, в таком случае я более не буду вас беспокоить. Я на вас не сержусь, мистер Холмс, я понимаю, что вы не могли быть со мною откровенным. Но будьте справедливы и вы ко мне, не осуждайте меня за то, что я неравнодушна к неприятностям моего мужа. Еще раз прошу вас не говорить ему о том, что я у вас была.
Она остановилась на пороге двери и еще раз оглянулась на нас. Опять я увидел красивое взволнованное лицо, испуганные глаза и крепко сжатые губы.
Затем она исчезла.
Холмс слушал, как по лестнице шуршали, удаляясь, шелковые юбки. Когда наружная дверь, наконец, захлопнулась, он улыбнулся и, обращаясь ко мне, сказал:
– Ну, Ватсон, прекрасный пол – это по вашему ведомству. Зачем объявилась эта прекрасная леди? Что ей было нужно?
– Ведь она же вам объяснила цель своего визита. А то, что она беспокоится, это вполне естественно…
– Гм… Ну, а что вы скажете, Ватсон, о внешнем ее виде? Вы заметили, как она себя держала? Она с величайшим трудом сдерживала волнение. А как она вопросы-то задавала! Какая настойчивость! А ведь эта дама принадлежит к касте, которая умеет скрывать свои чувства.
– Да, она была очень взволнована.
– Заметьте, что она сразу заявила, что, желая знать правду, она действует в интересах своего мужа. Заявление это было сделано замечательно серьезным тоном. Что она хотела сказать этим? А вы заметили ее маневр? Она нарочно села спиной к окну. Она не хотела, чтобы я следил за выражением ее лица.
– Да ведь она же села на единственное свободное кресло, стоявшее в комнате, – попробовал возразить я.
– Однако, – продолжал Холмс, – мотивы, которыми руководствуются женщины, остаются по большей части необъяснимыми. Вспомните ту женщину в Маргэте. Я заподозрил ее потому, что она волновалась. И что же потом оказалось? Все ее волнение проистекало оттого, что она забыла напудрить себе нос. И вот извольте строить теории на такой зыбкой почве, как женская душа. Иногда какой-нибудь пустяковый поступок женщины указывает на серьезнейшие вещи, в то время как их горе и плач ровно ничего не означают. Женщина способна плакать о том, что потеряла какую-нибудь шпильку или булавку… До свидания, Ватсон.
– Как? Вы уходите?
– Да, хочу провести утро на Годольфин-стрит с нашими друзьями из Скотланд-Ярда. Очевидно, решение задачи надо искать в квартире Эдуарда Лукаса, хотя я пока и не понимаю, что это все может означать. Нельзя делать выводы, не имея на руках фактов. А вы побудьте здесь на страже, дорогой Ватсон. Может быть, будут посетители. Завтракать, вероятно, будем вместе.
Весь этот день и два последующих Холмс был очень молчалив. Его недоброжелатели сказали бы, что он находился в кислом настроении. Он все время только и делал, что приходил и уходил. Сидя дома, беспрестанно курил, играл на скрипке и погружался в задумчивость. Питался он, преимущественно, сандвичами и на мои вопросы не отвечал. Мне было совершенно очевидно, что дела моего приятеля идут неладно. О деле он со мной ничего не говорил, и я только из газет узнавал о ходе следствия. Полиция арестовала лакея Лукаса, Джона Миттона, но затем его освободили. Коронер признал наличие преступления, но убийца так и оставался неизвестен. Мотивы преступления были также неизвестны. Комната, в которой имело место убийство, была переполнена ценными вещами, но ни одна из них не была украдена. Бумаги покойного также остались нетронутыми. Полиция очень тщательно исследовала эти бумаги. Из этого исследования выяснилось, что покойный очень усердно занимался международной политикой и собирал всевозможные политические сплетни и слухи. Он оказался также замечательным лингвистом, ведшим огромную переписку. Лукас – это опять было видно по бумагам – был в отличных отношениях с политическими деятелями разных стран. Но в ящиках его письменного стола не было найдено ничего сенсационного.
Покойный Эдуард Лукас был знаком со многими женщинами. У него были интрижки, но все – крайне беспорядочно и поверхностно. Друзей среди женщин у него не было, не было и прочной привязанности.
Полиция установила, что покойный вел спокойную жизнь, поведение его было безупречно. За что же его убили? Это была тайна, и, по-видимому, неразрешимая.
Как уже известно, полиция арестовала было лакея Джона Миттона, но это было сделано от отчаяния. Надо же было что-нибудь предпринять. Но обвинять этого человека было невозможно. В ночь преступления он был у своего приятеля в Гаммерсмите. Алиби было налицо. Правда, Миттон уехал из Гаммерсмита рано, настолько рано, что мог быть в Вестминстере гораздо ранее, чем совершилось убийство, но обвиненный слуга объяснил эту сторону дела. Во-первых, он прошел часть пути пешком. Вечер был прекрасный, и он хотел прогуляться. В Вестминстер прибыл в полночь и был поражен неожиданной трагедией. Миттон очень любил своего хозяина. У него в чемодане было найдено несколько бритв, принадлежавших Лукасу, но оказалось, что эти бритвы он получил от хозяина в подарок. Это показание было подтверждено и экономкой.
Миттон служил у Лукаса три года, но Лукас, уезжая в Европу, никогда не брал его с собою. Иногда Лукас жил во Франции по три месяца, но Миттон всегда оставался в Лондоне и охранял квартиру на Годольфин-стрит.
Что касается экономки, то она в ночь убийства никакого шума не слышала. Если у хозяина был кто-нибудь, то, значит, его впустил сам хозяин. Вообще, насколько можно было судить по газетным отчетам, преступление в течение первых трех дней оставалось нераскрытым. Холмс, может быть, знал больше полиции, но он хранил свои знания.
Холмс сообщил мне, что инспектор Лестрейд, ведущий следствие, уведомляет его обо всех подробностях. Я понял из этого, что Холмс внимательно наблюдает за ходом дела.
На четвертый день в газетах появилась длинная телеграмма из Парижа, объяснявшая тайну.
«Парижская полиция сделала важное открытие – писала «Дейли Телеграф». – Это открытие приподнимает завесу, окутывавшую доселе трагическую судьбу мистера Эдуарда Лукаса, погибшего насильственной смертью в понедельник на Годольфин-стрит в Вестминстере. Наши читатели помнят, что покойный джентльмен был найден заколотым в своем кабинете, и что подозрение пало на слугу, которому, однако, удалось доказать свое алиби. Вчера в парижскую полицию явилась прислуга дамы, живущей на небольшой вилле на улице Аустерлиц, и заявила, что эта дама, известная под именем госпожи Анри-Фурнэ, сошла с ума. Медицинское исследование показало, что госпожа Анри-Фурнэ больна опасной формой мании. Эта особа во вторник вернулась из поездки в Лондон, и есть основания подозревать, что она замешана в деле в Вестминстере. Из сличения фотографических карточек выяснилось, что господин Анри-Фурнэ и мистер Эдуард Лукас – одно и то же лицо, и что покойный вел двойную жизнь – в Париже и Лондоне. Госпожа Фурнэ, по происхождению креолка, имеет крайне раздражительный характер и легко возбуждается. В прошлом она страдала припадками ревности, доводившей ее до неистовства. Предполагают, что в припадке ревности и совершено преступление, взволновавшее весь Лондон. До сих пор не выяснено, что делала госпожа Фурнэ в понедельник, но уже теперь известно, что женщина, очень похожая на нее, обращала на себя всеобщее внимание в этот день на станции Чэринг-Кросс. Было это во вторник утром, и публика с любопытством следила за эксцентричным поведением незнакомки. Можно предполагать, что, совершив преступление в припадке внезапного безумия, женщина устрашилась того, что она сделала, и сошла с ума. Теперь она совершенно не помнит того, что было, и даже забыла все свое прошлое. Врачи подают мало надежд на ее выздоровление. Есть также данные, что женщина, похожая на госпожу Фурнэ, стояла в понедельник вечером на Годольфин-стрит около квартиры мистера Эдуарда Лукаса».
Холмс завтракал, а я читал ему вслух эту телеграмму. Окончив чтение, я спросил:
– Что вы скажете по этому поводу, Холмс?
Холмс встал из-за стола и стал шагать взад и вперед по комнате.
– Дорогой Ватсон, – сказал он, – вы долготерпеливый человек. В течение этих трех дней я вам ничего не говорил. И знаете почему?.. Нечего было говорить. Эта парижская телеграмма тоже ничего не объясняет.
– Но дело об убийстве Лукаса выяснено окончательно.
– Это убийство – только эпизод, пустяковый эпизод в сравнении с нашей главной задачей. Ведь мы должны, Ватсон, найти письмо и спасти Европу от войны. За эти три дня случилось только одно важное событие, и оно заключается в том, что за эти три дня ровно ничего не случилось. Я получаю от правительства извещения почти ежечасно, из них видно, что повсюду в Европе тишь и гладь. Этого спокойствия не было бы, если бы письмо дошло по назначению. Спрашивается, где же это письмо? У кого оно? Почему его прячут? Эти вопросы бьют по моему мозгу точно молотки. Неужели же смерть Лукаса и исчезновение письма – только совпадение? Получил ли он это письмо? Если получил, то почему оно не нашлось в его бумагах? Неужели его унесла сумасшедшая? Но если так, то письмо находится в Париже, в ее доме, не так ли? Как я стану искать там это письмо? Ведь это же сразу возбудит подозрительность парижской полиции! Это такое дело, Ватсон, в котором закон не на нашей стороне. Все – против нас, и, однако, надо продолжать. Тут ведь приходится спасать целую страну. Если я доведу это дело до благополучного конца, то смогу считать свою карьеру блестяще законченной. Да, это будет мое последнее дело.
Вошла миссис Хадсон и подала Холмсу записку. Он прочитал ее и воскликнул:
– Вот так раз! Лестрейд нашел что-то интересное. Надевайте шляпу, Ватсон, мы отправимся в Вестминстер вместе.
Место, где произошло преступление, я увидал в первый раз. Это был высокий, грязный, с узкими окнами дом, построенный казенно и солидно. Типичный дом XVIII столетия. Из одного окна на нас глядела физиономия любезно улыбающегося бульдога. Это был Лестрейд. Дверь нам отворил высокого роста констебль, а Лестрейд нас радушно встретил в передней. Мы вошли в комнату, где было совершено преступление. Следов происшествия не оставалось теперь никаких, только на ковре виднелось безобразное неправильных очертаний пятно.
Ковер этот был не велик и покрывал только середину паркетного пола. Паркет был чудный, старинный и состоял из отполированных четырехугольников. Над камином висела очень красивая коллекция оружия. Отсюда-то и был взят кинжал, послуживший орудием преступления. Напротив окна стоял великолепный письменный стол. Вся обстановка – картины, ковры, обои – свидетельствовала об изящном вкусе, пожалуй, даже об изнеженности покойного владельца.
– Читали телеграмму из Парижа? – спросил Лестрейд.
Холмс утвердительно кивнул головой.
– Наши французские собратья попали в самую точку, – сказал Лестрейд. – Все именно так и произошло, как они говорят. Она позвонила, явилась неожиданно, а иначе он ее бы не впустил. Это был осторожный и малодоступный человек. Ну, вот он и впустил ее, нельзя же ведь человека на улице держать. Она ему объявила, что выследила его, наконец, стала упрекать. Ну, слово за слово, а затем она схватила кинжал – и готово дело. Положим, она его ухлопала не сразу. Все стулья оказались сбитыми в одну кучу, а один стул он держал за ножку, очевидно, отмахивался от нее. Да, мистер Холмс, теперь мне это дело до такой степени ясно, будто я сам здесь присутствовал и был свидетелем преступления.
Холмс поднял брови.
– Так зачем же вы послали за мной?
– О, это совсем другое дело. Пустячок, которым вы так интересуетесь. Ну, прямо вздор, безделица, можно сказать! К главному факту это никакого отношения не имеет.
– В чем же дело?
– Видите ли, после того, как было совершено преступление, все вещи в этой комнате сохранились в таком же порядке, в каком они были найдены. Тут ничего не трогали, все оставалось на своих местах. Дежурный полицейский оставался здесь и ночью, и днем. Тело похоронили сегодня утром, после того, как следствие было объявлено законченным. Мы и решили по этому случаю покопаться хорошенько в этой комнате. Видите ли вы этот ковер? Он не прибит к полу. Мы подняли этот ковер и нашли…
– Ну? И что же вы нашли?
Лицо у Холмса вдруг сделалось тревожным.
– Вы сто лет будете думать и не угадаете, что мы нашли, – сказал Лестрейд. – Видите ли, вот на ковре кровавое пятно. Крови ведь было очень много, и она должна просочиться насквозь. Не правда ли?
– Конечно.
– Ну, и как же вы удивитесь, если я вам скажу, что на полу под пятном пол совершенно чистый. Никаких следов крови там нет.
– Как это так пол чистый? Может ли это быть?
– Да, это верно, что этого быть не может, но факт остается фактом. Пол чистый.
Он приподнял кончик ковра, и мы увидели, что под пятном паркет был совершенно чист.
– И поглядите-ка, кромка ковра вся измазана. Следы крови должны были остаться на полу.
И, видя изумление Холмса, Лестрейд захихикал. Ему было приятно, что он удивил знаменитого криминалиста.
– Ну-с, а теперь я вам объясню этот феномен. На полу есть кровавое пятно, но совсем не под пятном на ковре. Взгляните-ка!
Он приподнял ковер с другой стороны и, действительно, на белом квадрате пола мы увидели большое красное пятно.
– Что вы на это скажете, мистер Холмс?
– Что же, это очень просто. Пятно на полу находилось под пятном на ковре, но потом ковер перевернули. Коврик невелик, и это очень легко сделать.
– Официальная полиция, мистер Холмс, не нуждается в таких объяснениях. Мы и сами знаем, что ковер был перевернут. Это ясно, ибо пятна на полу и ковре не совпадают. Я вот спрашиваю, кто поднимал ковер и зачем?
Холмс был сух и непроницаем, но для меня было ясно, что он с трудом сдерживает сильное волнение.
– Послушайте, Лестрейд, все ли время констебль дежурил в этой комнате? – спросил он.
– Да, он никуда не отлучался.
– Послушайтесь моего совета. Исследуйте это дело хорошенько, но только не допрашивайте констебля при нас. Если вы допросите его наедине, он скорее признается. Спросите его, как это он посмел пускать сюда посторонних и оставить их здесь без присмотра. Вы не спрашивайте его, признает ли он себя виновным, а говорите с ним так, как будто его виновность уже доказана. Скажите ему, что вы знаете о том, что в этой комнате кто-то побывал, прижмите его в угол. Скажите ему, что он может заслужить прощение только в том случае, если чистосердечно во всем покается. Делайте то, что я вам говорю.
– Клянусь святым Георгием, что я выдавлю из него все, что он знает! – воскликнул Лестрейд, бросился вон из комнаты, а через минуту из дальних комнат стали доноситься до нас звуки его громкого голоса.
– Живее, Ватсон, живее! – воскликнул Холмс в каком-то неистовстве.
В этом возгласе обнаружилась вся демоническая энергия этого человека – энергия, искусно скрытая видом рассеянной небрежности.
Он сорвал ковер и, став на колени, начал лихорадочно ощупывать квадраты пола. Один из квадратиков, когда он нажал его, отскочил вверх, как крышка шкатулки. Под ним оказалось небольшое углубление. Холмс запустил туда руку, а затем зарычал от злобы и обиды.
В углублении ничего не было.
– Живее, Ватсон, кладите ковер на место!
Мы успели закрыть крышку и застлать ковром пол. Голос Лестрейда послышался в коридоре. В момент его появления Холмс стоял, небрежно прислонясь к камину, спокойный и скучающий, едва сдерживая одолевавшую его зевоту.
– Простите, что я вас задержал, мистер Холмс. Я и сам вижу, что вам это дело до смерти надоело. Вы правы, он во всем признался. Пойдите-ка сюда, Макферсон. Расскажите этим джентльменам о вашем не заслуживающем никакого извинения поведении.
Высокий констебль, красный как рак и с выражением раскаяния в лице, вошел в комнату.
– Уверяю вас, сэр, что у меня худого и на уме не было. Вчера вечером сюда зашла молодая особа, она сказала, что ошиблась домом. Ну, я с нею малость поговорил. Знаете, все один и один сидишь – скука возьмет.
– И что же было дальше?
– Ну, она в газетах про убийство прочитала и заинтересовалась этим делом. Очень важная дама была, сэр, так говорила хорошо и складно, я и подумал поэтому, что ничего худого не выйдет, если я пущу ее в комнату поглядеть. Вошла она в комнату, увидела кровь на ковре и упала в обморок. Лежит точно мертвая, я бросился в кухню за водой, стал ее поить, она хоть бы что, тогда я пошел на угол в таверну «Тисовое дерево» за водкой, но покуда ходил, барыня пришла в себя и ушла. Ей, наверное, стало стыдно своей слабости, и она боялась мне в лицо взглянуть.
– Ну, а в каком виде был после ее ухода ковер?
– Он был маленько измят, сэр. Она ведь прямо на него упала, а ковер-то гвоздями к полу не прибит. Он и помялся, я его расправил.
– Это вам урок, констебль Макферсон! – с достоинством произнес Лестрейд. – Теперь вы видите, что меня нельзя обмануть. Я только взглянул на ковер и сразу увидел, что кто-то здесь побывал. Счастье для вас, Макферсон, что все здесь благополучно, и что эта дама ничего важного не унесла, а то бы я показал вам, где раки зимуют… Мне очень жаль, мистер Холмс, что я побеспокоил вас по такому пустяковому делу. Я думал, что это вас заинтересует.
– Да, это интересно. А скажите-ка мне, Макферсон, эта дама была здесь один раз?
– Точно так, сэр, один раз.
– А кто она такая?
– Не знаю ее фамилию, сэр. Говорила, что занимается перепиской и ищет работу по объявлению. Ошиблась номером и забрела сюда. Очень красивая дама, сэр.
– Высокая, красивая?
– Точно так, сэр, рослая дама. И красивой ее тоже, пожалуй, можно назвать. Пожалуй, даже и очень красивая. Пришла да и говорит: «Констебль, дайте мне взглянуть на комнату». И просила она меня очень уж умильно, и отказать ей я не мог, думал, что греха тут не будет. Пускай, думал, поглядит.
– А как она была одета?
– Одета она была просто, сэр, в длинном плаще до самых пят.
– А в каком часу она приходила?
– В сумерки, сэр. Когда я шел назад с водкой, начали зажигать фонари.
– Очень хорошо, – сказал Холмс. – Идемте, Ватсон, нам предстоит важное дело.
Мы двинулись в путь. Лестрейд остался в комнате, а кающийся констебль бросился отворять нам дверь. На пороге Холмс приостановился, вынул что-то из кармана и показал полицейскому.
Тот так и ахнул.
– Боже мой!
Холмс приложил палец к губам, положил обратно в карман изумившую полицейского вещь, и мы вышли на улицу.
– Великолепно! – воскликнул он. – Идите скорее, Ватсон. Занавес поднят, и начался пятый, последний акт драмы. Можете быть спокойны, Ватсон, европейской войны не будет, блестящая карьера высокочтимого сэра Трелонэя Гоппа не пострадает, неосторожный государь не понесет наказания за свою неосторожность, нашему министру-президенту не придется иметь дело с международными осложнениями… Теперь от нас требуется такт и ловкость, и история, грозившая бедой всему миру, кончится пустяками.
Я был преисполнен в эту минуту восхищением перед талантами моего друга.
– Вы разрешили задачу! – воскликнул я.
– Ну, это едва ли, Ватсон. В деле есть пункты, оставшиеся невыясненными. Но мы знаем так много, что должны будем винить самих себя, если не узнаем остального. Теперь же мы должны идти прямо в Уайтголл-Террас и решить затруднение.
Через несколько минут мы были в резиденции министра иностранных дел. Шерлок Холмс попросил доложить о нашем приходе леди Тильде. Нас ввели в изящно убранную приемную.
Лицо леди Тильды было все розовое от негодования.
– Мистер Холмс, – воскликнула она, – это недостойно, нехорошо с вашей стороны! Я ведь просила вас сохранить мой визит к вам в секрете. Я не желаю, чтобы он знал о том, что я вмешиваюсь в его дела. И, однако, вы меня компрометируете. Вы пришли сюда, и теперь все будут знать, что у нас с вами есть какие-то дела.
– Извините, сударыня, но я должен был прийти. Мне поручили вернуть это важное письмо, и поэтому-то я явился к вам. Я прошу вас, сударыня, вернуть мне этот документ.
Леди Тильда вскочила с места. Румянец, игравший на ее лице, исчез. Она стала бледна как смерть. Глаза ее блестели, она зашаталась. Одно время я думал, что она упадет в обморок. Она сделала усилие над собой и оправилась. В чертах ее лица попеременно отражались то негодование, то изумление.
– Вы меня оскорбляете, мистер Холмс!
– Ну, нет, сударыня, этот тон бесполезен. Отдайте мне письмо.
Леди Тильда бросилась к сонетке.
– Дворецкий вас проводит, – сказала она.
– Не звоните, леди Тильда. Если вы позвоните, я буду не в состоянии, несмотря на мое искреннее желание, покончить дело без скандала. Отдайте письмо – и все уладится. Если вы доверитесь мне, я все устрою, но если вы хотите идти против меня, вам же будет хуже.
Леди Тильда стояла перед нами – гордая, величественная, с выражением вызова на лице. Она пристально глядела на Холмса, как бы стараясь прочитать его мысли. Рука ее была на сонетке, но она так и не позвонила.
– Вы стараетесь меня запугать; это некрасиво, мистер Холмс. Вы приходите сюда для того, чтобы оскорбить женщину. Вы что-то такое узнали. Ну, что же это такое, скажите?
– Пожалуйста, сядьте, сударыня. Если вы упадете в обморок стоя, вы можете ушибиться. Я не стану говорить, пока вы не сядете. Вот теперь вы сели, благодарю вас.
– Мистер Холмс, я вам даю пять минут.
– Леди Тильда, мне довольно одной минуты. Я знаю о вашем посещении Эдуарда Лукаса и о том, что вы ему отдали это письмо. Я знаю также, как вы хитро проникли на квартиру убитого вчера вечером, и как достали обратно письмо из-под пола, закрытого ковром.
Помертвевшая от страха, едва переводя дух, женщина глядела на моего приятеля.
– Да вы с ума сошли, мистер Холмс, вы прямо с ума сошли! – воскликнула она, наконец.
Холмс вынул из кармана ту же вещь, которую он показывал полицейскому: это была фотография леди Тильды.
– Я нарочно захватил это с собою туда, – сказал он, – и я оказался прав: констебль узнал это лицо.
Леди Тильда тяжело вздохнула. Ее голова откинулась назад на спинку кресла.
– Не волнуйтесь, миледи. Дело может быть исправлено. Письмо у вас, а я вовсе не хочу делать вам неприятности. Я должен вернуть письмо вашему мужу – этим моя миссия кончается. Послушайтесь моего совета и будьте со мною откровенны. В этом – ваше спасение.
Но храбрость молодой женщины была изумительна. Даже теперь она не хотела признать себя побежденной.
– Я вам повторяю, мистер Холмс, что вы заблуждаетесь самым странным образом, – сказала она.
Холмс встал и прошелся.
– Мне очень жаль вас, леди Тильда. Я сделал для вас все, что мог, и вижу теперь, что трудился напрасно.
Он позвонил. Вошел дворецкий.
– Мистер Тредонэй Гопп у себя?
– Он будет дома в четверть первого, сэр, – ответил дворецкий.
Холмс взглянул на часы.
– Еще четверть часа, – сказал он. – Ну, что же, я подожду.
Но едва затворилась дверь за дворецким, как леди Тильда уже стояла на коленях перед Холмсом. Ее хорошенькое личико было мокро от слез.
– О, пощадите меня, мистер Холмс! Пощадите меня! – молила она в каком-то безумии отчаяния. – Ради всего святого, не говорите об этом ему! Я его так люблю! Мне больно причинить ему малейшую неприятность, а это разобьет его благородное сердце.
Холмс поднял леди Гильду и усадил ее.
– Я рад, сударыня, что вы наконец образумились. Времени теперь терять нельзя. Где письмо?
Она бросилась к столу, отперла его и вынула оттуда длинный синеватый конверт.
– Вот оно, мистер Холмс! О, как я была бы рада, если бы никогда не видела этого письма!
– Мы должны его вернуть, – произнес Холмс. – Но как это сделать? Живее-живее, надо что-нибудь придумать! Где шкатулка?
– В его спальне.
– О, какое счастье! Скорее, сударыня, несите шкатулку сюда.
Мгновение спустя леди Тильда снова была с нами. В руках ее был чистенький красного дерева ящик.
– Как вы его открыли? У вас есть второй ключ? Ну, конечно, есть! Открывайте шкатулку.
Леди Тильда вынула из кармана маленький ключик и открыла шкатулку. Она была набита письмами доверху. Холмс засунул голубой конверт в самый низ, затем шкатулка была снова заперта и водворена в спальню.
– Теперь мы готовы, – сказал Холмс, – у нас остается еще десять минут. Я, леди Тильда, беру на себя очень многое, чтобы выгородить вас. Вы должны мне заплатить за это полной откровенностью. Скажите, что означает это странное дело?
– О, мистер Холмс, я расскажу вам все! – воскликнула леди Тильда. – Уверяю вас, мистер Холмс, что я согласилась бы скорей позволить отрубить себе правую руку, чем причинить горе моему мужу. Я уверена, что во всем Лондоне нет такой любящей жены, как я. Однако я знаю, что он ни за что не простил бы меня, если бы узнал, как я была вынуждена себя вести в этой несчастной истории. Он сам – человек безупречно честный и ни за что не простит тому, кто погрешил против чести. Помогите мне, мистер Холмс, все поставлено на карту – и счастье, и жизнь.
– Скорее, сударыня, время идет!
– Когда я была еще не замужем, я написала одно письмо, нескромное глупое письмо. В этом письме не было ничего дурного, но мой муж, я знаю, непременно взглянул бы на него иными глазами и счел бы меня преступницей. Наше взаимное доверие было бы погублено навсегда. Это письмо было написано давно, несколько лет тому назад. Я считала эту историю поконченной, и вдруг этот господин Лукас заявляет мне, что мое письмо у него, и что он намерен передать его моему мужу. Я стала умолять его пощадить меня. Он сказал мне, что отдаст мне это письмо, если я ему принесу голубой конверт, хранящийся в шкатулке моего мужа. Как он узнал об этом письме – я не знаю, мне кажется, что у него в министерстве есть свои шпионы. При этом Лукас уверял меня, что от этого мужу никакого вреда не будет. Поставьте себя в мое положение, мистер Холмс! Что я должна была делать?
– Рассказать обо всем вашему мужу.
– Я не смела сделать этого, мистер Холмс, не могла! Беды мне грозили отовсюду. Откажись я от предложения Лукаса, и мое счастье погибло. А исполнить его требование – значило обмануть мужа. Я предпочла второе, потому что не понимаю ничего в политике. Я не понимала, что мои поступки могут повести к серьезным последствиям. И вот я сняла восковой слепок с замка. Лукас мне доставил второй ключ. Я отперла шкатулку, достала письмо и отнесла его Лукасу, на Годольфин-стрит.
– И что же там произошло, миледи?
– Я, как было условлено, постучала в дверь. Лукас отворил сам. Я вошла в кабинет, но оставила дверь передней отворенной, так как боялась остаться с ним вдвоем. Я очень хорошо помню, что около двери, когда я входила в дом, стояла какая-то женщина. Дело мы окончили очень скоро. Мое письмо уже лежало на столе. Он получил от меня голубой конверт и отдал мне письмо. В эту минуту в дверях раздался шум. Кто-то шел к нам. Лукас быстро поднял ковер, спрятал под пол письмо и снова закрыл паркет ковром. А затем произошло нечто ужасное! Это точно какой-то кошмар. Я помню темное, безумное лицо, женский голос. Она закричала по-французски: «О, я ждала не напрасно! Наконец-то я застала тебя с нею!» Последовала дикая борьба. Он держал в руках стул, у нее в кулаке сверкал нож. Я бросилась в ужасе вон и убежала домой. Только на следующий день из газет я узнала об убийстве. Всю ночь я чувствовала себя счастливой. Мое письмо вернулось ко мне. Я не знала еще, что ожидает меня в будущем.
Только утром я поняла, что избавилась от одной беды, но накликала на себя другую. Мой муж, узнав о пропаже письма, пришел в странное отчаяние. И я почувствовала себя глубоко несчастной, едва сдерживала себя. Мне хотелось упасть перед ним на колени и рассказать ему о том, что я сделала. Но ведь признаться в этом грехе я не могла, не признавшись в том… в прошлом. И я пошла к вам, мне хотелось, чтобы вы мне растолковали, что такое я сделала, как велик мой грех. И когда я поняла, в чем дело, то решила вернуть это письмо. Ведь Лукас успел спрятать его прежде, чем в комнату вошла эта ужасная женщина. Но как проникнуть в комнату? Два дня я подстерегала на улице удобного случая, но дверь дома не отворялась. Вчера вечером я сделала последнюю попытку. Вы знаете, что я предприняла, и что мой план оказался удачным. Я принесла письмо домой и хотела его уничтожить, так как не видела возможности вернуть его мужу без соответствующей исповеди. Боже мой! Я слышу его шаги!..
Министр иностранных дел, взволнованный, вбежал в комнату.
– Что, мистер Холмс, есть новости?! – воскликнул он.
– Да, некоторую надежду я питаю…
– О, благодарение Богу!
И министр засиял.
– У меня завтракает министр-президент. Я рад, что и он может надеяться. Знаете, у этого человека стальные нервы, но мне хорошо известно, что он все эти дни не спал ни минуты… Джекобс, попросите господина министра-президента пожаловать сюда… Что касается вас, моя дорогая, то вам эти политические дела едва ли интересны. Мы придем к вам через несколько минут в столовую.
Министр-президент был сдержан, но по блеску его глаз и по нервному подергиванию костлявых рук я видел, что он взволнован не менее своего младшего товарища.
– Насколько я понял, вы можете что-то сообщить нам, мистер Холмс?
– Мои новости вполне обнадеживающие, – ответил Холмс. – Я наводил справки повсюду и теперь убежден вполне, что опасаться вам нечего.
– Но этого мало, мистер Холмс. Мы живем на вулкане, а это невозможно. Нам нужно что-либо более определенное.
– О, я надеюсь найти это письмо! Я затем и пришел сюда. Чем больше я думаю над этим делом, тем больше я убеждаюсь в том, что письмо не выходило из этого дома.
– Мистер Холмс!
– Чего же вы удивляетесь? Если бы это было не так, то письмо давным-давно было бы обнародовано.
– Но с какой стати вор стал бы скрывать письмо в моем доме?
– Да я убежден в том, что и вора-то никакого не было. Письмо никто не похищал.
– Но как оно исчезло из шкатулки?
– Я убежден, что оно из шкатулки не исчезало.
– Мистер Холмс, вы неудачно выбрали время для шуток! Я же вам сказал, что в шкатулке письма нет.
– А вы со вторника в шкатулку так и не заглядывали?
– Нет, да это и не к чему.
– Ну, значит, вы просто проглядели письмо там.
– То, что вы говорите, невозможно.
– Но я не убежден в том, что это невозможно. Такие истории случаются. Ведь в шкатулке, наверное, еще много бумаг?.. Ну, вот письмо как-нибудь и завалилось между ними.
– Но письмо было на самом верху.
– Мало ли что. Шкатулку могли встряхнуть, и письма перепутались.
– Уверяю же вас, что я тщательнейшим образом пересмотрел все письма.
– Этот спор очень легко решить, – произнес премьер. – Велите принести шкатулку.
Министр иностранных дел позвонил.
– Джекобс, принесите шкатулку! Простите меня, я считаю эту выходку неуместной, но я должен вас удовлетворить… Благодарю вас, Джекобс, поставьте шкатулку на стол. Ключ у меня всегда на часовой цепочке. Вот те бумаги, видите ли вы? Вот письмо от лорда Мерроу, вот доклад сэра Чарльза Гарди. Это вот меморандум из Белграда, вот записка о русско-германском торговом договоре, это – письмо из Мадрида, письмо от лорда Флауэрса… Боже мой! Что же это такое?! Лорд Беллингер! Лорд Беллингер!..
Премьер вырвал у него из рук письмо.
– Да, это оно! Письмо на месте. Гопп, поздравляю вас!
– Спасибо! Спасибо! О, какая тяжесть свалилась у меня с души! Но это прямо поразительно… Мистер Холмс, вы волшебник, вы колдун! Как вы узнали, что письмо находится здесь?
– Я знал, что письмо не может находиться в другом месте.
– Я прямо глазам не верю!
И министр иностранных дел выбежал из комнаты.
– Где моя жена? Я должен сказать ей, что все благополучно. Тильда! Тильда!
Министр-президент поглядел на Холмса. Его глаза блестели.
– Ну, сэр, этому я ни за что не поверю, – сказал он. – Скажите, как письмо попало обратно в шкатулку?
Холмс, улыбаясь, уклонился от проницательного взгляда этих удивительных глаз.
– У нас, сэр, тоже есть свои дипломатические тайны, – сказал он и, взяв шляпу, удалился из комнаты.
Я последовал за ним.
Назад: Красный шнурок
Дальше: Долина Ужаса
