Глава 4
Ольга водила машину уверенно, плавно. Спокойно разрешала себя обгонять, чуть прижимаясь к обочине, философски замечая: «Этот спешит, а мы — нет!»
— Вы давно за рулем? — спросила художница.
— С пятнадцати лет… — ответила Ольга. — Машина от отца осталась, я не разрешила продавать, хотя мама хотела. Меня дядя понемногу научил водить, а на права я позже сдала, конечно. Когда живешь за городом в таком поселке, как наш, даже хлеба без машины не купишь. Конечно, в сельском магазине, куда я ездила, все знали, что мне пятнадцать лет, но никто не донес, что я сама сижу за рулем…
Ольга довольно засмеялась, словно вспомнила нечто очень приятное, и добавила, уже серьезно:
— Это ведь сейчас сплошные интернет-магазины продуктов, службы доставки круглосуточные по всей области, а тогда было не так…
— Все-таки, извините, я поражаюсь, как вы остались одни в загородном доме… — не выдержала Александра, возвращаясь к мучившей ее уже сутки мысли. — Понимаю, что вы были не одни, с вами находился кто-то… И все же… Вы приняли очень необычное решение.
— И я сумела его отстоять, что еще более удивительно! — заметила молодая женщина, кивая в такт словам собеседницы. Она не сводила глаз с дороги. — Все были против. Мама — та просто военные действия начала, чтобы дом продали, а я бы жила с ней. Дядя тоже отнесся скептически, хотя он-то всегда говорил, что у меня есть характер и я многое могу сама. А я поставила на своем, как видите.
Ольга быстро взглянула на Александру, словно ожидая расспросов, но художница промолчала. Она видела, что Исхакова сама очень хочет что-то рассказать, и не хотела на нее нажимать. «К тому же нужных вопросов я все равно сформулировать не сумею… Я ее совсем не знаю, неизвестно, что может ее задеть!» Александра отвернулась к окну, глядя на стройные ряды бегущих вдоль обочины сосен и берез. Смешанный лес оборвался просекой, по которой далеко, к синеватым холмам, уходили линии ЛЭП. Машина мягко поднялась на мост, внизу ртутно блеснули железнодорожные пути. В сторону Москвы медленно двигался длинный товарный поезд.
— Если бы продали дом, продали бы и всю коллекцию, — после долгой паузы проговорила Ольга. — Мама ни за что не стала бы ее хранить. А для папы это была вся его жизнь, даже важнее жизни. И потом… Я все равно не смогла бы жить с новой маминой семьей, мы бы не ужились. Я это чувствовала. И… куда мне деваться? Дядя не смог бы меня взять к себе. Он почти не появлялся в Москве, официально он мне не родственник. Кто бы такое разрешил…
— А других родственников не было? — осторожно спросила Александра.
— Как же, были! — бросила Ольга с явным пренебрежением. — Сразу откуда-то появились — троюродные, четвероюродные, со всех концов света. И все — любящие родственники…
Она недобро хохотнула, ее бледное лицо сделалось старым и злым, темные глаза сузились в две сверкающие щели.
— Вот тогда я впервые и узнала человеческую природу во всей красе, — Ольга говорила негромко, словно сама с собой. — Все они увивались вокруг меня, а друг друга ненавидели, выживали, поливали грязью… Еще бы! Я — почти сирота, можно сказать. Мать занята новой семьей. А у меня дом под Москвой. Счет в банке. Отец оставил приличное состояние по тем временам. Все хотели быть ко мне поближе. Эта вакханалия под соусом родственной любви продолжалась несколько месяцев. Наконец я пожаловалась дяде, пригрозила, что сбегу. Он их всех разогнал, нанял мне хорошую гувернантку, уладил вопрос с домашним обучением. Я ведь после… — Ольга судорожно сглотнула. — После того, что случилось, занималась дома. Ко мне ездили преподаватели, я только экзамены в школе сдавала в конце года.
Москва приближалась. Все чаще мелькали мосты, развязки, по обочинам тянулись склады, гигантские торговые центры. Леса превратились в чудом уцелевшие рощи на краю бетонных лабиринтов. Вот пробежали редкие, оперившиеся первой зеленью березы, между стволами замелькали оградки, кресты — старое кладбище, прижавшееся к шоссе, стиснутое алюминиевыми складскими ангарами. В низко нависших сизых облаках внезапно сверкнула яркая синяя промоина, на миг показалось солнце, и березовая роща вдруг засияла, словно рассмеялась. Ольга, какое-то время молчавшая, глубоко вздохнула.
— Я вот думаю, отстали бы от меня так легко эти так называемые родственники, если бы понимали, сколько стоит папина коллекция? Ее ценность была очевидна только для посвященных. Это же не золото-бриллианты, их не сдашь в привокзальный ломбард. Разве скажешь там: «У меня здесь старинные пластики на несколько миллионов!» Санитаров вызовут… Со смирительной рубашкой.
— Признаюсь, я тоже была поражена, узнав, каких денег могут стоить старинные пластики, — не выдержав, призналась Александра. — Я совсем не эксперт в этом вопросе. И я не скрывала этого от Штромма, когда он меня нанимал… Боюсь, от меня было мало проку на аукционе.
— Вы сделали все, что были должны сделать, — спокойно ответила Ольга. — Не обвиняйте себя ни в чем. Дядя меня предупреждал, что ничего хорошего не выйдет. Придется искать другие пути. Вы свой гонорар получите полностью.
— Я переживаю не из-за гонорара, — смутилась Александра. — Меня волнует дальнейшая судьба коллекции. Вы только не подумайте, пожалуйста, что я рассчитываю на какие-то дальнейшие заработки! Но то, что я увидела сегодня на аукционе, внушает мне опасения. Вам не стоит продавать вещи в Москве. Теперь публика настроена против вас. Был скандал…
Ольга несколько раз энергично кивнула:
— Все так! Но время идет, время… Мне срочно нужны деньги. Аукцион ведь не окупился?
— Увы, нет. Если что-то вам и достанется, это будет небольшая сумма.
Ольга коротко выругалась и стиснула губы, молча глядя прямо перед собой.
— Но мне нужны деньги, — повторила она спустя минуту. — Что же делать…
Это был не вопрос, фраза прозвучала отрешенно, словно никому не адресовалась. Александра поняла, что может проявить инициативу.
— На аукционе ко мне обратилась одна старая знакомая… — призналась художница. — Она предложила приехать к вам на дом с несколькими покупателями, которые могут предложить более выгодные цены, чем на торгах.
— Придется пойти на это. — Ольга по-прежнему смотрела прямо перед собой, нервно щурясь. — Хотя я никогда никого не пускаю в дом.
Внезапно она свернула с шоссе на правый съезд.
— Здесь рядом ресторан, куда меня возил отец в детстве. Если мы ехали в Москву или из Москвы, часто сворачивали сюда, — пояснила Ольга. — Заказывали обед или ужин. Мама редко готовила… Вообще, она не так уж часто бывала дома.
Молодой женщине явно хотелось излить кому-то душу, она говорила доверительно, с жалобной интонацией.
— Но одна я здесь не бывала никогда, с тех пор, как отец…
И вновь, уже не в первый раз, Ольга запнулась, словно мысленно споткнувшись о невозможное слово «умер».
— Может быть, этого ресторана больше и нет… — завершила она фразу после короткой паузы. — Прошло пятнадцать лет как-никак. До чего я наивная, считаю, что все должно оставаться неизменным. А ведь жизнь идет…
Но ресторан был на месте. Двухэтажное здание, выстроенное в стиле швейцарского шале, стояло чуть вдали от дороги, перед ним виднелась собственная стоянка. В этот час почти все места на ней пустовали, ланч только что закончился, до вечера было далеко. Ольга остановила машину неподалеку от входа, украшенного маленькими голубыми елями в кадках.
— Знаете, я ведь только что загадала, — хрипловато, явно волнуясь, произнесла молодая женщина. — Если ресторан будет на месте, все у меня получится.
Александра не стала уточнять, о каких планах шла речь. Иногда ей казалось, что Ольга говорит сама с собой, по привычке одиноко живущих людей. Собеседник был ей, в сущности, не нужен.
В зале, сплошь обшитом темным деревом, также было пустовато. В углу обедала семья — отец, мать, две девочки, удивительно похожие друг на друга. Девочки поднимали ложки ко рту почти синхронными движениями.
— Близнецы, — произнесла Ольга, также обратившая внимание на семью. — Вы никогда не думали, каково это — иметь сестру-близнеца?
— Признаться, нет, — улыбнулась Александра. — Хотя это здорово, наверное.
— Здорово? — Ольга обратила на нее свой странный взгляд — непроницаемый, неподвижный. — А я так не думаю. Это значит все время смотреть на саму себя со стороны… А это не так уж приятно.
Они заняли стол у большого окна с видом на стоянку. Александра с облегчением опустилась на мягкий кожаный диванчик. Сумбур предыдущего дня, подготовка к аукциону, сегодняшнее тяжелое и абсурдное утро — все это разом оборвалось, рассыпалось на груду мелких, не связанных друг с другом событий, словно кто-то разорвал ожерелье, и все бусины раскатились в разные стороны… Александра смотрела в меню, не замечая строчек, а в ее ушах звучал голос Алешиной: «А кто ее видел целиком, эту знаменитую коллекцию?!»
— Я возьму жюльен и пирожки, — детским голосом произнесла сидевшая напротив Ольга. — Мы с папой всегда ели тут пирожки и с собой брали.
— Я тоже, — очнулась Александра и передала меню ожидавшей рядом официантке. — Больше ничего не надо. Скажите, вы слышали, что говорила Марина Алешина в конце, когда устроила скандал?
— Она много чего наговорила, — Ольга пожала плечами. То ли она в самом деле была вполне спокойна, то ли разыгрывала спокойствие. Александра должна была признать, что эта молодая женщина для нее — загадка.
— Алешина сказала, что ваш отец был ее учителем и она хорошо знала его в юности. И вы говорили, что лицо Алешиной вам очень знакомо. Должно быть, вы виделись, но очень давно…
Ольга сдвинула брови, глядя на стоянку за окном, словно пересчитывая немногочисленные машины.
— Если ей было лет двадцать, — сказала она, — то мне около двенадцати. Это, если мы виделись прямо перед тем, как все случилось…
Ольга замолчала. Александра настойчиво повторила:
— Вы виделись, думаю, именно в те годы. У вашего отца были ученики, студенты? Он преподавал?
— Отец никогда не преподавал, — покачала головой Ольга. — Он возглавлял лабораторию, писал труды по органической химии, но лекций не читал, учеников у него не было. Тут Алешина что-то выдумала. Общую и органическую химию читал в МГУ и в Институте тонкой химической технологии Федотов. Друг отца, наш сосед, который…
— Да, я поняла, — нетерпеливо и не слишком тактично перебила Александра. — Но Алешина утверждает, что однажды держала четки в руках, рассматривала их под лупой. Значит, она бывала у вас в доме?
— У нас никогда не бывало гостей. — Ольга следила взглядом за собакой, неторопливо пересекавшей стоянку. Большой беспородный пес, откормленный и невозмутимый, явно жил при ресторане. — Никогда. Отцу мешал любой шум, если в дом кто-то приходил, он потом долго не мог настроиться на рабочий лад. А мама очень любила общество, путешествия, не могла жить без шума и движения. Она постоянно возмущалась, что у нас дома скучно, как в тюрьме… И уезжала все чаще, одна. Пока не уехала совсем…
Собака уселась посреди стоянки, огляделась и внезапно залаяла, задрав голову к небу — вероятно, от скуки. Официантка принесла жюльен и пирожки. Александра развернула салфетку и положила ее на колени.
— Да, я вам надоедаю своими глупыми воспоминаниями, — встрепенулась Ольга. — Чем меньше думаешь о прошлом, тем лучше. Давайте есть.
Через час, когда обед был окончен и они заказали кофе, было принято решение. Ольга согласилась продавать коллекцию по частям, при посредничестве Александры.
— Мне, в сущности, все равно, как вещи будут проданы, главное — получить деньги. — У нее был вид человека, который разуверился во всем. — Срочно, срочно нужны деньги. Остальное неважно.
— За срочность я не ручаюсь, но постепенно мы все продадим за хорошую цену, — кивнула художница. — Даже учитывая то, что придется платить какой-то процент посреднице. Впрочем, эти расходы обычно несет покупатель…
Ольга отмахнулась, словно отгоняя ненужную информацию:
— Знаю, слышала. Я так рассчитывала, что никогда больше не увижу все эти коробки из папиного кабинета! Трубки, браслеты, побрякушки… Эти проклятые четки со сверчками!
Последние слова вырвались у нее с надрывом, голос слегка дрогнул. Судорожно вздохнув, Ольга накренила опустевшую чашечку из-под кофе, рассматривая рисунок кофейной гущи.
— Знаете, что говорил о своей коллекции отец? — спросила она. — Он брал иногда какую-то вещь, рассказывал, как приобрел ее, где, при каких обстоятельствах, какое у этого экземпляра, предположительно, прошлое… И всегда добавлял: «Даже если начало истории известно, то нельзя угадать, какой будет конец!» А почти у всех вещей темное прошлое… Есть вещи, за которыми тянется кровавый след.
Ольга со звоном резко опустила чашку на блюдце, заставив Александру вздрогнуть.
— Как я надеялась, что мы все распродадим сегодня! Ведь невозможно жить прошлым. Жизнь идет и не идет. Ничего не меняется, меняешься только ты сама, становишься старше… Я ненавижу свои дни рождения. Каждый раз я понимаю, что год прошел впустую, я ничего не добилась, не сделала, опять осталась одна, и наверное, это навсегда… И постарела на год. Ведь в моем возрасте уже стареют, а не взрослеют.
Ольга провела ладонью по лбу, подняла на Александру измученный, затуманенный взгляд. Художница молчала, смущенная этим приступом откровенности.
— Я так надеялась, что купят четки со сверчками! — продолжала Ольга. — Всех проблем это не решило бы, но кое-какие долги я могла бы оплатить. Ведь это был гвоздь аукциона! А дядя просил не выставлять их, он будто чувствовал, что кто-то устроит скандал. Так все и вышло. Теперь все будут повторять слова этой Марины Алешиной, сомневаться, что четки подлинные. А они настоящие! Их история мне как раз известна.
— Расскажите, пожалуйста! — Александра подняла руку, привлекая внимание скучавшей в углу официантки. — Меня это очень интересует.
Им принесли еще кофе, и Ольга, откинувшись на спинку диванчика, не сводя взгляда со стоянки, где не происходило ничего интересного, начала говорить.
— Отец начал собирать коллекцию еще в конце восьмидесятых — начале девяностых, так он рассказывал. Началось все случайно — он заинтересовался резными шахматами из копала, отделанными серебром. Кто-то из его коллег работал по контракту в Индии и привез эти шахматы. Отец просто влюбился в них, упросил обменять на золотые часы, денег у него тогда не было. Тогда мало у кого из ученой среды водились деньги. Как раз все рушилось, институты закрывались… Но отец был человеком идеи. Если его что-то увлекало, материальные подробности значения не имели. И тут же в его жизни появился янтарь — в те годы его не ценили так высоко, как сейчас, продавались удивительные вещи за небольшие деньги.
Как раз тогда Исхаков стал хорошо зарабатывать. Его научно-исследовательский институт удержался на плаву и напрямую заключал контракты с иностранными химическими предприятиями. Исхаков, еще молодой, талантливый и честолюбивый специалист, прекрасно владевший английским и немецким, часто бывал в международных командировках. Мизерная зарплата давно не имела для него значения — он жил на доходы с иностранных контрактов. Его лаборатория в рамках НИИ превратилась практически в «государство в государстве». Коллеги считали копейки, а Исхаков начал строить загородный дом. Но его коллекция росла вместе с доходами, и это не радовало супругу Исхакова, которая считала такое помещение денег чистым безумием.
— Мама всегда упрекала отца за то, что он тратит деньги на мусор, — Ольга рассказывала медленно, опустив взгляд в чашку с кофе. Она то брала кофейную ложечку, то роняла ее на салфетку, с равномерностью маятника, словно гипнотизируя себя саму. — Янтарь, кораллы — это она еще понимала. Но пластики — люцит, бакелит — она считала мусором и устраивала страшные скандалы, когда отец покупал их. В те годы они даже не были в моде, как сейчас, и мама не понимала, как можно покупать какой-то браслет из поддельной черепахи по цене золотого…
Коллекционирование стало основой жизни Исхакова. Научная работа, заграничные контракты, зарабатывание денег — все приобрело вторичное значение. Дом был выстроен, семья переехала туда жить, но желанного покоя не достигла. Супруга Исхакова окончательно убедилась в том, что муж неисправим. Уговоры, угрозы, скандалы — все разбивалось о его страсть коллекционирования. Ситуация была такой же безысходной, как в семьях алкоголиков — никто никого не понимал и не слышал, каждый держался своей личной правоты, взаимные счета увеличивались с каждым днем.
— Отец уже не только покупал, он что-то продавал, менял, погрузился в этот круговорот. Коллекция заняла весь его кабинет, вытеснила книги, — говорила Ольга. — Вы сами видели. Коллеги больше к отцу не приезжали, да и он в институте почти не появлялся, работал дистанционно, по иностранным контрактам. Но у нас появлялись такие же коллекционеры, как он сам, часто из-за границы. Кого-то он встречал во время иностранных командировок, с кем-то знакомился по интернету, на сетевых аукционах. Они тогда уже были очень популярны, хотя продавалось там, как говорил отец, ужасное барахло.
На одном из таких аукционов Исхаков виртуально сотрудничал с посредником из Франции. Он покупал и продавал, схема отношений была проста — посредник находил клиента, совершалась сделка, на счет Исхакова поступали деньги, с вычетом комиссионных.
— Но чаще со счета списывались деньги, — невесело улыбнулась Ольга. — Отец уже не понимал, что его грабят. Мама указывала ему, а он не слушал.
Наконец состоялось личное знакомство французского посредника с русским клиентом. Посредник приехал не один. С ним был авторитетный эксперт по янтарю. Исхаков планировал избавиться от части своего янтарного собрания, чтобы «усилить секцию пластиков», как он сам выражался.
— Мама, когда услышала, что едут эти французы, так разозлилась, что поклялась уйти из дома, разделить банковский счет и отнять меня. — Грустная улыбка так и застыла на лице молодой женщины. Ее черные глаза не улыбались, они были мрачны. — Ну, все-таки ушла она от нас чуть позже.
Супруга Исхакова осталась, чтобы присутствовать при сделке. Благосостояние семьи уже сильно пошатнулось, свободных денег оставалось все меньше. Исхаков работал упорно, жадно набирал все новые контракты, его имя по-прежнему имело вес в научном мире, подпись на договоре ценилась высоко. Но это стало лишь оболочкой, напоминающей о прежнем, честолюбивом и талантливом научном работнике. Коллекционер полностью поглотил ученого. У него появились первые долги.
— Я помню, как приехали эти гости, — задумчиво говорила Ольга. — Мама была на грани срыва, она предчувствовала, что отец снова совершит сделку себе в убыток. Хотя она не разбиралась в ценах на янтарь, зато разбиралась в людях и говорила, что уж если кто ради тебя проделал такой большой путь, то это неспроста.
И все же супруга Исхакова старалась соблюдать приличия. Она предложила гостям кофе и домашнее печенье. Улыбалась, выслушивая восторги по поводу дома и леса вокруг. Нарядила дочь, сделала ей первую в жизни «взрослую» прическу, уложив волосы валиком. Французские гости были очарованы хозяйкой. Особенно впечатлился эксперт. Сделка была совершена быстро, Исхаков нервничал и торопился — ему срочно требовалась определенная сумма для очередного таинственного приобретения. Французы подписали бумаги, расплатились наличными — как у многих коллекционеров, чеки и платежные обязательства были не в почете. Затем Феликс (так звали эксперта) пригласил всю семью Исхаковых, включая одиннадцатилетнюю Олю, на ужин в ресторан.
— Отец отказался, конечно, — проговорила Ольга, с изумлением рассматривая зажатую в пальцах кофейную ложечку, словно впервые ее обнаружив. Она аккуратно положила ложечку на салфетку и впервые за все время рассказа прямо взглянула на Александру. — Он не любил все эти церемонии, праздники, выходы в свет… А мама согласилась. Она взяла меня, и мы поехали в ресторан. Феликс очень ухаживал за мамой и за мной. За мной даже больше, чем за мамой. Тогда все и началось…
Французский эксперт задержался в Москве, у него нашлись и другие дела. Он еще несколько раз приглашал Исхаковых куда-то всем семейством — в Большой театр, в музей, в поездку на машинах по Золотому кольцу… Ездила одна мать Ольги, и дочь она уже не брала с собой. Исхаков словно ничего не замечал. Коллекционер был занят перепиской с никому не ведомым корреспондентом, обладателем вещи, которую Исхакову непременно хотелось заполучить.
— А мама не сердилась больше на отца, — продолжала Ольга. — Феликс уехал, она о нем никогда не говорила, не вспоминала. Но она изменилась. Я видела, чувствовала, что она о чем-то думает. О чем-то далеком, что нас с отцом уже не касается. Думает, улыбается, а глаза при этом злые… Меня пугали эти улыбки. А отец внезапно собрался ехать в Стамбул. Он не говорил зачем, но было ясно, что ради какой-то покупки. У него не было там дел, не было контрактов на Ближнем Востоке. В прежнее время мама устроила бы скандал, допрос, вывернула бы ему карманы, измотала нервы, сама бы измоталась… А тут просто сказала, что, если надо ехать, пусть едет. И в общем, это был конец нашей семьи.
Исхаков уехал в Стамбул на несколько дней, он сам не мог сказать точно, на какой срок. На следующий день в загородном доме внезапно появился Феликс.
— Мама сказала, что нам нужно серьезно поговорить. — Ольга иронично дернула уголком рта. — Она всегда говорила отцу, что нужно серьезно поговорить, а он не слушал. Но вот мне пришлось ее выслушать.
Мать сообщила дочери, что у нее возникли серьезные отношения с Феликсом, они приняли решение жить вместе. Феликс снял ей квартиру в Москве — оказалось, он часто приезжал, с тех пор как заключил сделку с Исхаковым. Спустя какое-то время они собирались оформить отношения.
— Мама сказала, что скоро, возможно, ей придется переехать на постоянное место жительства во Францию. Так и сказала — «придется». Она предлагала мне поехать с ней. Я видела, что без особого энтузиазма… Феликс все улыбался и говорил, как он будет рад, если я поеду с ними. Я отказалась. Сказала, что останусь с отцом. Они разыгрывали разочарование, но сами были очень довольны. Мама сказала, что я ни о чем не должна беспокоиться. Что мы с ней никогда не расстанемся и будем видеться очень-очень часто…
Александра впервые видела, чтобы черные глаза сделались вдруг такими прозрачными — словно в глубину темного озера внезапно направили сильный луч прожектора, который высветил на дне пласты рыжей тины, клочья водорослей, коряги, заржавленный детский велосипед — весь потаенный мир, вечно скрытый от чужого внимания… Так вдруг до дна осветились черные глаза Ольги, и это был недобрый свет.
— Мама сказала неправду, — произнесла она. — С тех пор мы виделись очень редко. А потом и вовсе перестали.
Ольга провела ладонью по лицу, а когда убрала руку, ее взгляд вновь стал непроницаемым.
— Но речь о другом, конечно. Я отвлеклась. Хотя обе эти темы связаны… Отец вернулся из Стамбула, и мама тут же поставила его в известность, что уходит. Отец долго не мог понять, к кому она уходит, он начисто забыл Феликса. У него вообще была ужасная память на лица, зато удивительная — на предметы. Когда мама все объяснила в сотый раз, отец сказал, что, наверное, это к лучшему. Так и сказал. Они расстались без скандала. Наверное, они на самом деле расстались уже давно и лишь физически жили в одном доме. В одном доме на разных планетах…
— Ваш отец купил в Стамбуле четки со сверчками? — решилась наконец подать голос Александра. — Четки никогда не покидали страны, где были созданы?
— Да, представьте, — кивнула Ольга. — Их ни разу не перепродавали. Более того, они хранились в одной семье на протяжении семидесяти лет. Владельцы даже не знали об их рыночной стоимости, это была семейная реликвия, от дедушки. Но пришли времена, когда семье понадобились деньги. Сделка совершалась при участии трех посредников, так что представьте, сколько переплатил отец… Он был просто одержим этими четками.
Александра вспомнила странное ощущение живого тепла, когда Штромм вложил ей в ладонь четки из оттоманского футурана, незримый маслянистый след, оставшийся в ладони, когда она опустела… Она склонила голову:
— Это уникальная вещь, в самом деле. Я думаю, мы удачно продадим ее, вы получите куда большую сумму, чем ожидали от аукциона.
— Вот и дядя говорил, что нельзя выставлять четки наряду с другими вещами… — печально согласилась Ольга. — Это сразу сбивает цену, наводит на подозрения. Но вы не представляете, в какой я ситуации. Деньги нужны смертельно. И достать их нужно было срочно…
— Простите, если я сейчас затрону вопрос, который меня не касается… — Александра отодвинула чашку с остывшим кофе. — Я бы не спрашивала, но это важно для нашего дела. У вас срочные платежи?
— Да, очень срочные, — Ольга бросила эти слова отрывисто, словно с ненавистью.
— Какова сумма, вы можете сказать? Это опять же требуется для ведения наших дел. Сами понимаете, вещи, которые мы будем предлагать, не имеют твердой цены. Это не золото, не бриллианты и не картины известных авторов.
— Вещи стоят столько, сколько за них платят, — так же отрывисто произнесла Ольга. — Так дядя говорит. Не так важно, сколько и кому я должна, важно то, что денег нет. Через месяц придется оставить дом банку. После продажи дома мне не видать ни копейки. Уж банк позаботится о том, чтобы я еще осталась должна. Все узнают о моем положении и начнут сбивать цены так, что сегодняшний аукцион покажется детской шуткой. Деваться мне будет некуда. Я торопилась продать коллекцию, пока сохраняется хоть какая-то видимость благополучия. Всем известно, что у меня долги, но это еще не беда. А вот когда я окажусь на улице, меня разорвут на куски.
Повисла пауза, нарушить которую Александра решилась не сразу.
— Это очень печально, — сказала она наконец. — И в ваших словах заключена горькая правда. Есть выражение: «Человек человеку — волк». Не знаю, как для всех людей, но для коллекционеров это полностью верно.
— Волк? — Ольга остановила на ней насмешливый взгляд. — Ну, это комплимент человеку. Волки далеко не самые жестокие животные. Самые жестокие знаете кто? Куры. Да, простые домашние куры. Если они заметят на ком-то из своих кровь, набросятся и заклюют до смерти. Я видела в деревне…
Она поморщилась и замотала головой, словно желая прогнать отвратительное воспоминание. Резко встала, так что Александра автоматически вскочила тоже.
— Давайте расплачиваться и уезжать, — решительно произнесла Ольга. — Нет, уберите кошелек, я угощаю. И знаете, мне сегодня тут не понравилось. Правду говорят — не возвращайся туда, где был счастлив.
И, подзывая жестом официантку, без перерыва добавила:
— Дядя говорил, у вас удивительная мастерская в центре. Я вас туда отвезу. Вы ведь меня пригласите к себе на минутку? Всегда хотела посмотреть, как живут свободные художники. Вы не представляете, какая я домоседка.
Александра вспомнила ужасающий беспорядок в своей мансарде и на миг заколебалась. Но Ольга просила искренне, выглядела воодушевленной и вряд ли отказалась бы от услуг агента, увидев, в каком хаосе тот живет. Художница уже поняла, что имеет дело с неординарной личностью.
— Конечно, я вас приглашаю, — сказала Александра. — Надеюсь, вы будете не слишком шокированы… Помещение почти непригодно для жизни, но я как раз на днях переезжаю.
* * *
…Ольга долго стояла у маленького мансардного окошка, глубоко утопленного в скошенную стену. Казалось, ее внимание привлекло нечто, происходящее на улице. Не отрывая взгляда от окна, молодая женщина произнесла:
— Значит, вы уезжаете отсюда… А я всегда мечтала так жить.
— Что? — удивленно подняла голову Александра. Она пыталась поладить со старой электроплиткой, чтобы сварить кофе. Плитка, словно предчувствуя, что ее бросят в мансарде после переезда, работать отказывалась. — Как жить?
— Ну, вот так, как вы, — Ольга обернулась. — Свободно, без всяких правил. Без условностей.
— Боюсь, правил и условностей в моей жизни немало, — улыбнулась художница. — Деньги, например, — та еще условность! А плата за съемное жилье — правило…
Ольга коротко рассмеялась и тут же запнулась:
— Ой, простите. Дядя всегда говорит, что я рассуждаю о деньгах как ребенок. Я ведь никогда не снимала жилье. Боюсь, теперь придется.
Плитка поддалась наконец, и крошечный оранжевый индикатор загорелся на ее засаленном боку. Александра налила воды в медную джезву, поставила ее на медленно накалявшуюся стальную спираль. Достала бумажный пакет с кофе, открыла его, вдохнула крепкий, чуть бензиновый аромат. Ее не покидало ощущение, что каждым движением она прощается с мастерской, где было столько прожито и пережито. Тревога и печаль, неизвестность впереди — все это мешало ей сопереживать Ольге в полной мере. А эта молодая женщина вызывала в ней сочувствие — несмотря на свое видимое благополучие, она была на удивление одинока.
— Я сейчас снова задам вопрос, который меня прямо не касается… — Александра медленно, ложка за ложкой, топила молотый кофе во вскипающей воде. Выключила плитку, оставив джезву доходить на остывающей спирали, повернулась к Ольге. — Вы можете не отвечать, конечно. Ваши родственники, как я поняла, понятие абстрактное. Но ваш дядя, Эдгар Штромм, — он может вмешаться в ситуацию? Сделать так, чтобы дом не продавали хотя бы до тех пор, пока вы не ликвидируете коллекцию?
— Нет, нет… — Ольга покачала головой. — Ему тут ничего не сделать, он сам сейчас переживает трудные времена. Он помогал, пока мог, много помогал. Надо совсем совести лишиться, чтобы опять его просить. А эти мои долги…
Ее лицо разом потемнело и словно съежилось.
— Они уже старые. На них наросли проценты. Есть люди, которым сразу надо рождаться нищими, чтобы им в долг никто не давал. Это я!
Она пыталась принять шутливый тон, но взгляд был серьезен, губы не улыбались. Александра склонила голову в ответ:
— Я такая же. Мне никто в долг и не дает.
— Это к лучшему, уж поверьте! — воскликнула Ольга и подошла к столу. — О чем я думала, когда брала эти кредиты… Только не о том, что придется их выплачивать, это точно. Я жила одним днем, а теперь… Кажется, наступает вечер.
Александра протянула ей дымящуюся кружку и сама присела к столу. Ольга подула на кофе:
— Сейчас я на самом краю. Думаете, я верила в успех аукциона? Вот нинасколько не верила! Но надо было попытаться…
Она сделала глоток, капризно оттопырила губы с видом обиженного ребенка:
— Горячо. Когда вы найдете покупателей?
— Я могу позвонить прямо сейчас.
— Да, лучше быстрее, — Ольга отодвинула кружку. — Так звоните! Или вы не хотите говорить при мне? Я могу на лестнице подождать или в машине.
— Вовсе нет, у меня нет от вас секретов! — Александра смутилась, сообразив, что ее подозревают в корыстных умыслах. — Мой процент от сделки обговорим заранее. Для меня даже лучше, чтобы вы были полностью в курсе происходящего. Я поставлю вызов на громкую связь.
— Да? — с сомнением проговорила Ольга. — Знаете, а дядя никогда не говорил при мне о делах.
— Коллекционеры не любят этого, а я ведь не коллекционер, — улыбнулась Александра.
Она едва успела достать из сумки телефон, как он ожил в ее ладони, словно ждал этого момента. На экране отобразилось имя Елизаветы Бойко. Та заговорила напористо, без приветствий, словно продолжая неоконченный разговор:
— Ну? Почему не звонишь? Какие у тебя планы? Я уже решила сама о себе напомнить.
— Очень кстати, Лиза, мы хотим увидеться с тобой. — Александра говорила спокойно, почти равнодушно, зная, что излишняя заинтересованность вредит прибыли. Впрочем, хитрить с Бойко смысла не имело. Перекупщица, живущая ежесекундной выгодой, видела людей насквозь.
— Я знала, что вы с Исхаковой без меня не обойдетесь, — тут же ответила Бойко. — Жаль только, что дошло до скандала. Алешина до сих пор не может успокоиться. Я тут неподалеку от нее… Угрожает страшными разоблачениями. Клянется, что четки — подделка.
Ольга, прекрасно слышавшая все по громкой связи, поморщилась и сделала пренебрежительный жест. Александра перебила собеседницу:
— Так когда мы увидимся? Ты обещала посодействовать, кого-то привести.
— Я сейчас же позвоню одному человеку, — моментально ответила та. — Мне надо кое-что уточнить. Четки со сверчками в продаже?
Ольга кивнула.
— В продаже, — озвучила Александра.
— У меня есть верный покупатель, — Бойко внезапно заговорила тише, словно ее кто-то слушал. — Шикарный вариант! Только давай условимся, больше никому не предлагай. Тогда я еще сегодня вечером привезу его, и он, скорее всего, заберет. Об остальном поговорим позже.
Александра взглянула на Ольгу. Та несколько раз энергично кивнула.
— Договорились, — ответила художница. — Вечером созвонимся, условимся точно. Вы сможете приехать за город?
— Да хоть в ад, — Бойко говорила уже еле слышно. — Клиент разогрет, главное, не дать остыть. Готовьте товар. Целую.
И дала отбой. Ольга беззвучно хлопнула в ладоши и воскликнула:
— Ведь это не меньше двух миллионов, да?!
— Я надеюсь, что так! — Александра говорила сдержанно. После случая на аукционе она была далека от радужных ожиданий. «Если клиент, которого приведет Лиза, будет осведомлен о скандале, они начнут сбивать цену…»
— Мне так нужны эти деньги! — Ольга говорила словно сама с собой. — Я почему-то так и знала, что именно эти четки продадутся…
— Будем верить в то, что продастся все! — Александра взглянула на часы. — Скажите, ведь коллекцию должны привезти обратно к вам в дом?
— Согласно условиям договора — должны привезти, откуда забрали, — Ольга взглянула на нее изумленно, словно вдруг проснувшись и обнаружив себя в незнакомом месте. — А мы-то с вами не торопимся… Вообще, мне должны заранее позвонить, наверное, они все еще упаковываются. Но давайте поедем. Вы ведь со мной?
Последние слова она произнесла почти умоляюще. Александра без колебаний ответила:
— Конечно, я еду с вами, помогу встретить коллекцию. Секундочку, только возьму кое-какие бумаги…
Она отошла к стеллажу, заваленному кипами старых журналов, альбомов, почти неразличимых под рыхлым слоем едкой пыли… Потянула на себя тяжелый фанерный чемодан с обитыми жестью углами, втиснутый между стеллажом и скошенной внешней стеной. Чемодан, который долго не двигали с места, словно прирос к полу.
— Я помогу! — раздался за спиной голос Ольги. Вместе, расшатывая и дергая неподъемный груз, они выволокли чемодан из угла и выпрямились, неизвестно отчего посмеиваясь. Ольга отряхивала испачканные руки:
— Ну и пыль у вас, уж извините!
— О да, этого добра у меня хватает! — в тон ей, не обижаясь, отвечала художница. Присев на корточки, она щелкнула латунными замками, откинула крышку. Ольга склонилась:
— Тетради, блокноты… Ух, сколько! Тоже коллекция?
— Ну, в некотором роде, — Александра быстро перебирала слежавшиеся тетради, открывая каждую и просматривая первые страницы. — Только тут предмет собирательства — сами коллекционеры. Это уникальный архив, мне его завещала лучшая подруга. Ее уже нет. Она много лет торговала антиквариатом в Москве, одно время у нее даже был свой магазин рядом со Старым Арбатом. Она знала всех! И вот у нее было правило — каждую покупку, каждую продажу она фиксировала в этих тетрадях, причем заносила сюда сведения также о том, кто купил. Вот тут — постоянные клиенты, крупные коллекционеры с именами. Тут — те, кто покупал пару раз. Случайные любители. Дилетанты. А вот тут — видите, как много, — вовсе неизвестные люди. И о каждом Альбина записывала все, что удавалось узнать.
— В самом деле уникальный архив… — Ольга, сделавшись вдруг очень серьезной, взяла один блокнот, осторожно открыла и заглянула. — Ведь тут сотни жизней?
— Тысячи, — Александра отобрала несколько блокнотов и стерла с них пыль концом шарфа. — Это огромный труд. Альбина — так звали мою подругу — рассказывала, что изначально эти тетради велись для того, чтобы помогать в торговле. Знать вкусы, привычки, адреса клиентов, следить за движением товара. Иногда одна вещь или картина проходила через несколько рук, непостижимым образом вдруг терялась, вновь появлялась в другой стране, с другой историей… Вести эти записи стало привычкой, Альбина фиксировала все сделки, и уже не только свои собственные. Она уверяла, что здесь, в этом чемодане, собраны все известные имена коллекционеров, которые были активны с конца семидесятых до конца девяностых годов.
— Наверное, мой отец здесь тоже есть! — воскликнула Ольга.
— Вот я и хочу посмотреть… — призналась Александра. — Вдруг мы найдем что-то интересное по поводу четок со сверчками? Мне бы хотелось заткнуть рот этой Марине Алешиной. Устроить скандал на аукционе, выдвигать совершенно бездоказательные аргументы… Это слишком. Она вела себя так, будто защищала высшую справедливость.
— Но ведь отец купил четки в Турции, и они никогда нигде не фигурировали, — возразила Ольга.
— В архиве Альбины можно найти самые неожиданные сведения! — Александра закрыла крышку чемодана, защелкнула замки. — Я уже не раз убеждалась в этом. Поищу, когда будет свободная минута. Ну что же, в путь?
Александра делала все одновременно — заталкивала в сумку тетради и блокноты, наливала в маленький дорожный термос остывший кофе, торопливо причесывалась перед тусклым, рябым зеркалом с отколотым краем, делавшим ее лицо почти неузнаваемым… Ольга все это время стояла у маленького окна, с прежним напряженным интересом разглядывая улицу внизу. Когда художница зазвенела ключами, отпирая дверь, Исхакова обернулась:
— А знаете, ведь за вашими окнами следят!
— Что? — Александра оставила ключи в замке и подошла к окну. — Кто следит? Где?
— Там, смотрите, — слегка отстранившись, чтобы дать ей место в темном оконном проеме, Ольга указала вниз, в переулок. — Он все время стоял там, пока мы были здесь, и смотрел на ваши окна. Прямо сюда. Видите его? В темной куртке.
Александра и впрямь увидела внизу, на противоположной стороне тротуара, мужчину в синей или черной куртке. Но он, вопреки уверениям Ольги, не обращал внимания на окна мансарды, а рассматривал экран своего телефона. Его голова была склонена, да на таком расстоянии Александра и не смогла бы как следует рассмотреть лицо. Волосы у него были средней длины, темно-русые, как она отметила.
— Он все время смотрел сюда, прямо на окна, наверх, — шепотом повторила Ольга. — Этот дом нежилой, вы сами сказали, тут высматривать нечего.
— Мало ли… — проговорила художница, не сводя взгляда с молодого человека. — Шел мимо, заинтересовался… Или живет рядом.
— Вот он заметил, что вы подошли, сразу опустил голову, не хочет, чтобы вы его разглядывали! — упрямо твердила Ольга. — А когда у окна стояла я, не стеснялся, рассматривал меня в упор. Говорю вам, он за вами следит!
Александра рассмеялась, но смех вышел ненатуральным. Она не верила в то, что кого-то могут интересовать завалы хлама в ее мансарде, запиравшейся всего на один старый замок. В то, что опасность может угрожать ей самой, Александра не верила и подавно — не в силу какой-то невероятной храбрости, а просто по привычке. Слишком долго она жила здесь в одиночестве, слишком привыкла полагаться только на себя.
— Уверяю вас, это случайный прохожий, — сказала она, идя к двери. — Не думайте о нем.
Но, выйдя на улицу в сопровождении своей подопечной, она все же бросила быстрый взгляд на тротуар у дома напротив. Мужчина исчез. Скрылся ли он в подворотне, сел ли в одну из машин, растворился среди десятков прохожих, которых в районе Солянки всегда было немало, — его и следа не осталось. Александра не знала, рада ли она этому. «Может быть, кто-то искал меня по рекомендации? Клиент, знакомый? Вот съеду на соседнюю улицу, все равно что пропаду — в Москве так бывает! Многие ведь заходят просто “на огонек”, по старой памяти…»
— Вы думаете, наверное, что у меня от замкнутого образа жизни развилась мания преследования, — внезапно заявила Ольга, подходя к своей машине, криво втиснутой в общий ряд. — А я просто очень наблюдательна, как все деревенские жители. И у меня хорошее зрение. Вы вот не видели его лица, а я рассмотрела. И знаете, если бы на мои окна кто-то смотрел таким взглядом, я бы испугалась…
