ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Тропа йети
ГЛАВА I
— Покорнейше прошу подождать здесь, сахиб. Господин сейчас будет.
Провожатый имел облик, обычный для слуги-индуса: просторные белые шаровары, рубаха, поверх неё бурая шерстяная накидка без рукавов. Наряд дополнял своеобразной формы чёрный тюрбан — такие носят все мужчины народности, именуемой «сикхи».
Гость огляделся. Судя по коллекции холодного оружия на стене, хозяин дома тоже сикх: мечи «кханда», топоры-«табары», метательные кольца «чакра», кинжалы, маленькие, украшенные чеканкой стальные щиты — традиционный арсенал этого воинственного народа.
Слуга пододвинул стул (изделие английских мебельщиков) и замер у двери, сложив руки на груди. Его глаза, чёрные, выпуклые, блестящие, словно греческие маслины, не отрывались от визитёра.
Обстановка кабинета являла собой смесь европейского стиля и изделий местных ремесленников. Полки книжного шкафа в викторианском стиле заполняли тома Британской Энциклопедии. Напротив шкафа, на каминной полке, выстроились бронзовые и нефритовые статуэтки, изображающие индийских божков. Гостя это озадачило: общеизвестно, что сикхи единобожцы и не одобряют идолопоклонства.
— Не стоит удивляться, друг мой, на нашей земле есть место любым богам!
Вошедший в кабинет мужчина был одет по-европейски, если не принимать в расчёт сикхского тюрбана-дастара, массивных, индийской работы, запонок и галстучной булавки, украшенных крупными, кроваво-красными самоцветами. Можно не сомневаться — под полой модного сюртука скрывается кинжал-кипран, с которым истинный сикх не расстаётся ни на минуту.
Хозяин дома — а это, несомненно, был он — хлопнул в ладоши. Второй слуга, точная копия первого, поставил на низкий, инкрустированный перламутром, столик поднос с двумя крошечными чашками из тончайшего, как бумага, японского фарфора, и изящной бульоткой. Встроенная в неё спиртовка горела веселым голубым огоньком, из носика поднималась струйка пахучего пара.
Гость удивлённо поднял бровь: он явно не ожидал встретить в самом сердце княжества Кашмир, изысканной европейской сервировки.
— В это время дня я пью кофе. — объяснил хозяин дома. — Но если вы предпочитаете чай…
Визитёр чуть качнул головой в знак отрицания и потянулся к прибору. За спиной у него возник слуга, и принялся разливать по чашкам ароматный напиток.
— Я завёл в доме континентальные порядки. Если хочешь поспевать за прогрессом, надо следовать ему во всём, даже в устройстве быта.
По-английски он говорил безупречно.
— Итак, вы просили о встрече. — в голосе не было вопроса, лишь утверждение. — Я внимательно слушаю.
— Как вы знаете из письма, я прибыл по поручению законного наследника бегумы Гокооль. Вот копии документов, оформленных лондонской адвокатской фирмой «Бѝллоус, Грин, Шарп и К°».
Сикх пристально посмотрел на гостя.
— Вы не похожи на англичанина. К тому же, ваша манера говорить…
Действительно, визитёра можно было принять, скорее, за представителя латинской расы: нос с горбинкой, чёрные вьющиеся волосы, смуглая кожа. Мягкость речи и манера произносить гласные выдавали в нём выходца из Прованса.
— Вы правы, я сын Франции, хотя и жил в Северной Америке. Отсюда и акцент.
— Француз — и представитель лондонского адвокатского дома?
— Я не являюсь их служащим. Более того, человек, от чьего имени я к вам обратился, не вполне доверяет подданным королевы Виктории. Разумеется, я говорю о её британских подданных.
Владелец кабинета чуть заметно качнул головой — на Востоке умеют читать ударения и интонации.
— Дело, ради которого я прибыл, вынуждает меня задать вопрос: в какой степени родства вы состоите с покойной бегумой Гокооль, и что вам известно о происхождении её состояния?
Сикх отпил кофе и поставил чашку на поднос. К бумагам он не прикоснулся.
— На такой вопрос в двух словах не ответишь. Вы не против небольшого экскурса в историю?
Гость изобразил глубочайший интерес.
— Мой дед, раджа княжества Джамму, Кишор Сингх, умер в 1822-м году, оставив двух сыновей и дочь. Старший сын стал его наследником и впоследствии принял активное участие в покорении Кашмира. Младшим сыном был мой отец, Нирвѐр Сингх. К моменту смерти отца он был в прескверных отношениях с братом, а потому, решил не искушать судьбу: бежал и поступил на службу к махарадже Пенджаба, прославленному Раджиту Сингху, создателю государства сикхов. Кстати, я получил имя в честь этого великого человека…
— Дочь же, моя тётушка, — продолжил сикх, сделав ещё глоток кофе — перебралась в Бенгалию и там вышла замуж за тамошнего вельможу, прервав связи с семьей. Дядя, видите ли, обладал редким даром портить отношения с родственниками… Когда махараджа Пенджаба умер, отец стал советником его наследника, Далипа Сингха и погиб при Равалпѝнди, сражаясь с войсками Ост-Индской компании. Отца объявили преступником — он, якобы, расстреливал военнопленных британцев, — и под этим предлогом наложили арест на имущество нашей семьи. Меня, четырнадцатилетнего подростка, взял под покровительство махараджа Кашмира и отправил в Англию, подальше от недоброжелателей. Там я провел семь лет, а когда арест отцовского наследства был опротестован, вернулся и занял положение, подобающее мне по рождению.
Он повел рукой вокруг себя, приглашая гостя оценить обстановку.
— К тому времени тётка отошла в мир иной, прожив довольно бурную жизнь. Вскоре после свадьбы она овдовела, но потом снова вышла замуж — наши обычаи такое дозволяют. И эта непутевая тётушка… — сикх усмехнулся, — известна вам, как бегума Гокооль. Что до её состояния, то тут я мало чем могу быть полезен. Около трети его составляет имущество первого супруга, бенгальского раджи. Остальное — кашмирские владения, отошедшие ей после смерти дяди. Отношений с тёткой я не поддерживал, довольствуясь слухами и сплетнями — а их, при её образе жизни, было немало, уж можете мне поверить! Болтали, например, что второй её муж был то ли капралом, то ли музыкантом, а это, согласитесь, не та родня, которой принять хвастать…
Визитёр кивнул.
— Пожалуй, я могу кое-что добавить к вашему рассказу. Этот господин действительно служил во французской армии тамбурмажо̀ром, в чине унтер-офицера тридцать шестого артиллерийского полка. Выйдя в отставку, он поступил в На́нте на торговое судно. Прибыв в Калькутту, он отправился вглубь страны и завербовался офицером-инструктором в личную армию бенгальского раджи. Видимо, он оказался человеком чрезвычайно ловким и неплохо знал военное дело: быстро продвинулся по службе и встал во главе войск раджи. А после его смерти сочетался браком с вдовой. Соображения политики вынудили генерал-губернатора Бенгалии ходатайствовать о предоставлении новому супругу бегумы, перешедшему к тому времени в британское подданство, титула баронета. Владения её, таким образом, были обращены в майорат.
В сорок втором году новоиспечённый баронет отошёл в мир иной, ненадолго пережив жену и не оставив ни завещания, ни потомства. По постановлению Королевского суда в Агре, движимое и недвижимое имущество было продано, драгоценности обращены в деньги, а капитал помещён в Английский банк. К шестьдесят пятому году этот капитал вместе с набежавшими процентами достиг двадцати трёх миллионов фунтов стерлингов. В пересчёте на франки это составляет около пятисот сорока миллионов. Джентльмен, от чьего имени я обращаюсь к вам — внучатый племянник второго супруга бегумы. И, поскольку других наследников не объявилось, он, согласно британским законам, унаследовал всё состояние.
— Двадцать три миллиона фунтов… — произнёс сикх после недолгой паузы. — Это получается около миллиона годового дохода. Но что могло понадобиться наследнику от меня? Я ведь не претендовал на долю имущества тётки, хотя, возможно, имел некоторое право…
— Уверен, вы догадываетесь, о чём пойдёт речь. Ларец бегумы.
На этот раз пауза затянулась.
— Древний ларец из неизвестного серебристого металла, который никто не сумел открыть. — глухо проговорил владелец кабинета. — Наша семья хранила его, как реликвию, почти пять веков. Отец был уверен, что ларец достался его брату от их отца, как того требовала освященная веками традиция, но когда дядя умер, ларца у него не нашли.
— Есть основания полагать: обвинения, возведенные на вашего отца, связаны с этой реликвией. Кое-кто, видимо, считал, что ею завладел ваш отец, и жаждал её заполучить. Но не повезло: ваша тётушка увезла ларец в Бенгалию задолго до его гибели.
— Вот, значит, как… — негромко произнёс сикх. — Но ведь можно было завладеть ларцом после смерти бегумы. Её имущество пошло с молотка, так что труда бы это не составило!
— Видимо, за ларцом охотился один из чиновников Ост-Индской компании, причём делал это в порядке частной инициативы. Но он, скорее всего, умер вскоре после гибели вашего отца, поэтому история и не получила продолжения. Ларец, согласно воле бегумы Гокооль, не продали с торгов, а поместили в банковское хранилище. Впоследствии он вместе со всем состоянием достался моему другу.
— Неужели он рискнул… — в глазах сикха плеснулся суеверный страх.
Гость встал. Лицо его приобрело торжественное выражение. Он сложил руки на груди и нараспев произнёс длинную фразу на неизвестном языке. Сикх тоже встал и склонился перед гостем в глубоком поклоне.
— По преданию, любой представитель нашего рода должен помогать тому, кто дерзнёт проникнуть в тайну ларца. Владетельные князья Джамму оберегали его на протяжении веков, и они всего лишь последние в длинной череде хранителей, начавшейся за сотни жизней до того, как принц Шакьяму̀ни вышел из колеса чередования жизни и смерти. Можете быть уверены, сахиб: вы и ваш друг получите любую помощь, которую я в состоянии предложить!
— В середине мая в Бомбей прибудет судно, зафрахтованное через германский Ллойд. Груз, находящийся на его борту, следует переправить в место, указанное в этих бумагах.
На стол лёг роскошный кожаный бювар.
— Здесь конасамент, а так же сведения о пункте назначения и сроках. Способ доставки на ваше усмотрение, единственное, но непременное условие: всё должно быть проделано в тайне. При ваших возможностях это не составит труда.
Владелец кабинета открыл бювар и пробежал глазами несколько строк. Брови его поползли вверх.
— Признаться, вы сумели меня удивить! Я не берусь даже предположить, какое отношение подобные вещи могут иметь к реликвии!
— Вам и не надо предполагать. — сухо ответил гость. — Насколько я понимаю, обязательства, принятые некогда вашей семьей, подразумевают беспрекословное повиновение?
Сикх пристально посмотрел на собеседника, вынул из бювара документ, поднёс его сначала к губам, потом ко лбу.
— Услышано и обещано! — произнёс он, и эти слова прозвучали ритуальной формулой. — Не позже чем к середине июля груз будет в Лехе, или я недостоин называться Раджитом Сингхом!
ГЛАВА II
Если индийский вельможа и принял гостя за выходца из французской Луизианы, проданной Томасу Джефферсону в 1803-м году Наполеоном, то он ошибался. Юбер Бондиль появился на свет в провинции Квебек, в Канадской Конфедерации, и мог с полным правом считаться подданным королевы Виктории. Что до манеры речи, то её он унаследовал от матери, уроженки Авиньона.
На наречии обитателей юга Франции «Бондиль» означает «бочонок» или «коротышка-толстячок». Но эта фамилия совершено не подходила к внешности её обладателя. Роста Юбер Бондиль был среднего, сложение имел худощавое, был смугл и черноволос — обычное дело для жителей юга Европы. Но он-то вдали от оливковых рощ Прованса и отрогов Приморских Альп: первые шестнадцать лет жизни прошли к северу от Великих Озёр, а в начале шестидесятых годов юноша перебрался в Североамериканские Штаты. Не обделённый талантами и трудолюбием, он устроился достаточно быстро, став помощником профессора Тадеуша Лоу — химика, изобретателя и воздухоплавателя.
Юбер проработал у Лоу недолго — началась война Севера и Юга, и профессор Лоу предложил аболиционистам свои услуги и получил назначение на должность главного аэронавта Армии Союза. Молодой канадец вслед за патроном отбыл к театру военных действий, а когда годом позже тот рассорился с армейским начальством и вышел в отставку (злые языки шептались, что профессор запросил слишком много) — остался в армии и продолжил его дело.
После победы аболиционистов Юбер Бондиль уехал в Европу, намереваясь закончить там образование, и некоторое время изучал химию в Гёттингене. Но в Саксонии он надолго не задержался: признанным центром аэронавтики считалась Франция, там он и оказался в середине 1868-го года.
Поработав некоторое время с патриархом управляемой аэростатики Анри Жиффаром, Юбер уже собирался поступать в Политехническую школу, когда грянула война с Пруссией. Деятельная натура канадца не позволила ему остаться в стороне: в осаждённом пруссаками Париже двадцатишестилетний Бондиль свел знакомство с двумя весьма интересными людьми.
Первый — знаменитый инженер и кораблестроитель Станислас Дюпюи де Лом. Создатель первого броненосца представил правительству проект дирижабля, с помощью которого предполагалось установить сообщение между столицей и провинциями. Проект был одобрен, на его реализацию выделили сорок тысяч франков. Юбер Бондиль, отлично знакомый с работами Жиффара, принял в этом проекте самое непосредственное участие, и даже предложил новый способ крепления гондолы — диагональным способом, с помощью сетки, прикреплённой к оболочке.
К сожалению, Дюпюи де Лом отказался, от паровой машины системы Жиффара, отдав предпочтение мускульной тяге. Девятиметровый воздушный винт, приводившийся во вращение усилиями восьми человек, едва разгонял аппарат до пяти узлов — маловато, чтобы бороться с противными ветрами или уходить от кавалеристов, преследующих воздушный корабль по земле.
С другим, носившим имя Паскаль Груссе, Юбер Бондиль познакомился незадолго после начала осады Парижа. Публицист и яростный бунтарь, он быстро завладел симпатиями канадца и сделал ему предложение, которое делал многим талантливым и свободомыслящим людям. Читатель, конечно, догадался о чём речь: Груссе пригласил своего нового друга в Город Солнца, основанный профессором Саразеном в другом, неведомом мире. От Груссе Юбер узнал и об изобретении профессора, таинственном апертьёре, машине, открывающей проход сквозь Пятое Измерение.
Что мог ответить на это молодой, честолюбивый инженер, жаждущий применить свои знания и способности на пользу людям? Разумеется, он согласился.
Но позвольте, спросит читатель, почему вместо Солейвиля, города, раскинувшегося в невообразимой дали, под чужими звёздами, Юбер Бондиль оказался в Сринагаре, в резиденцию индийского вельможи, оказавшегося к тому же, потомком хранителей некоей древней тайны? Ответ — в разговоре, который состоялся в марте 1871-го года за столиком одного парижского заведения…
* * *
— Что за фантазия, Паскуале — назначать встречу в варьете? Нечем дышать, да и поговорить невозможно — музыка, гомон, голова идёт кругом…
Атмосфера в заведении на углу рю де Тевриз и верно, была далека от безмятежности. Слоями плавал табачный дым, оркестр надрывался, перекрывая крики гуляк и взрывы аплодисментов. Варьете открылось около года назад, и даже осадное положение не помешало его популярности. Разве что, нехватка продовольствия сказалась на меню.
— Это как посмотреть… — усмехнулся Груссе. — По мне, так шум гарантирует уединение вернее, чем любая листва — даже за соседним столиком ничего услышат!
— Тут за своим бы расслышать… — проворчал Бондиль. — Так что у тебя за серьёзная тема?
— Серьёзней некуда, дружище. Я откладывал этот разговор, но дальше тянуть нельзя. На днях премьер-министр Тьер приказал захватить пушки национальной гвардии на Монмартре. В ответ национальные гвардейцы расстреляли генерала Леко́нта, отдавшего приказ открыть огонь по толпе, а заодно и генерала Клеман-Тома, виновного лишь в том, что оказался поблизости!
— Тоже мне, новость! Части по всему городу переходят на сторону федератов, а Тьер, как говорят, собирается перевести правительство в Версаль.
— Так и есть. — кивнул Груссе. — Скоро из Парижа даже птичка не выпорхнет. И хочешь — не хочешь, а надо тебе сегодня же выбираться из города. Документы я подготовил: сядешь в Марселе на пароход, и домой, в Америку!
— Это ещё зачем? Саразен, вроде, собирался строить дирижабль в Париже. Здесь есть обученные люди, пропитанная гуттаперчей бумажная ткань для газовых мешков, и даже специально оборудованный цех. Если профессор, конечно, не передумает насчёт экспедиции…
Юбер знал, о чём говорил: он с первого дня осады работал инженером на фабрике, где изготавливали оболочки воздушных шаров — с их помощью осажденный город поддерживал сношения с остальной Францией.
— Не передумает, не надейся. Но с началом блокады затея теряет смысл, а в Америке ты сможешь довести дело до конца. Конечно, понадобятся солидные средства: для этого на твое имя в Английском банке и в Лионском Кредите открыты счета. А когда всё будет готово, аэростат и прочее оборудование морем отправятся в Индию.
Юбер задумался.
— Профессор хочет с помощью дирижабля попасть в какой-то монастырь, высоко в горах Тибета — там-де хранится редкий и ценный материал, необходимый для его научных занятий. Но неужели до него нельзя добраться каким-нибудь не столь дорогостоящим и рискованным способом?
— Нельзя. Этот монастырь — нечто вроде банковского сейфа для религиозных святынь. И неважно, каким богам посвящена та или иная реликвия — монахи примут на хранение хоть кусок креста Господня, хоть тотемный столб краснокожих дикарей с Великих Озёр. Единственное условие: владельцы, точнее, их наследники или преемники, могут требовать возвращения реликвии не раньше, чем через сто лет.
— Зато анонимность вклада гарантирована. — ухмыльнулся канадец. — Но это не объясняет, почему туда так трудно добраться.
— В монастырь можно попасть по единственной тропе над пропастью. Пройти по ней удаётся одному из сотни — тропу стерегут загадочные существа, способные, как уверяют, читать в людских сердце. Если посетитель направляется в монастырь с недобрыми намерениями, они попросту сбрасывают его со скалы. Другой дороги не существует — как нет и другого способа уйти из монастыря с полученной реликвией. А сделать это необходимо: в распоряжении профессора было всего несколько десятков фунтов «слёз асуров» из ларца бегумы, и большую их часть он истратил, когда изготавливал апертьёры. То, что осталось, похитил негодяй Тэйлор.
— А заодно, разрушил солейвильскую установку.
— Да, и теперь нам приходится обходиться парижской. И если с ней что-нибудь случится — Солейвиль будет отрезан от Земли. «Слёзы асуров», хранящиеся в монастыре, нужны Саразену, чтобы построить новый апертьёр!
— Значит, кто-то из предков бегумы положил часть своей доли на депозит? — усмехнулся Бондиль. — Весьма предусмотрительно…
— Зря смеешься! — покачал головой Груссе. — «Слёзы асуров» хранятся в монастыре с момента его основания, задолго до того, как Авраам пришёл в Египет. Быть может, он и основан для их сбережения!
— Так с чего же вы решили, будто монахи их вам просто так отдадут?
— Не просто так! У Саразена есть нечто, способное убедить монахов, что он, или его посланник, имеет право забрать реликвию из монастыря. Но сначала надо туда попасть…
— …и для этого вам понадобился я.
— Вернее сказать — сконструированный и построенный тобой управляемый аэростат, способный противостоять ветрам высокогорья. Но его предстоит ещё доставить на Тибет, вместе с установкой для наполнения оболочки лёгким газом и прочими необходимыми материалами.
Юбер с сомнением покачал головой.
— Строить аэростаты я умею — но чтобы организовать такое сложное предприятие? Вам лучше поискать кого-нибудь другого.
— Не скромничай, дружище! — Груссе похлопал канадца по плечу. — Забыл, как хвастался, что командовал передвижным воздухоплавательным парком северян? К тому же, ты будешь не один: у покойной бегумы остался то ли брат, то ли племянник, он важная шишка в тех краях. Саразен рассчитывает на его помощь. Подробностей я не знаю, всё в этом пакете.
И продемонстрировал собеседнику толстый конверт из плотной коричневой бумаги.
— Твое британское подданство будет очень кстати — с ним можно путешествовать по Индии, не возбуждая подозрений колониальных властей. Ведь у вас с ними одна королева, не так ли?
— Провались ты вместе с королевой… — недовольно буркнул Бондиль. — Ладно, Паскуале, давай сюда пакет, посмотрим, что там за подробности…
ГЛАВА III
«…паровоз, в топках которого пылал английский уголь, извергал облака дыма на лежавшие по обеим сторонам дороги плантации кофе, хлопка, мускатного ореха, гвоздичного дерева, красного перца. Струи пара спиралью обвевались вокруг пальм, между которыми вырисовывались живописные бунгало, „виари“ — заброшенные монастыри — и чудесные храмы, искусно украшенные прихотливым орнаментом, характерным для индийской архитектуры. Дальше до самого горизонта раскинулись громадные пространства джунглей, где водилось множество змей и тигров, пугавшихся грохота поезда, и, наконец, виднелись леса, вырубленные по обеим сторонам железной дороги; там ещё водились слоны, которые задумчивым взором провожали бешено мчавшийся состав…»
Юбер захлопнул книгу и потянулся, разминая затёкшие мышцы. Лонгшез, в котором он устроился со всеми удобствами, не шёл ни в какое сравнение со скамьей в вагоне, пусть даже и первого класса, в каких только и пристало путешествовать европейцу. Но поезда не было и в помине — лонгшез стоял на палубе парохода «Герцогиня Кентская», в тени полосатого навеса, защищавшего пассажиров и от палящих лучей индийского солнца. Джунгли, правда, имелись — только они не тянулись по сторонам от железнодорожной насыпи, а спускались к коричневой от глиняной взвеси воде Ганга, по которой шлепали плицы гребных колёс парохода.
Эту занятную книжицу Юбер приобрёл в Калькутте. Только что вышедший в Париже роман, повествующий об авантюрном путешествии некоего британского лорда, скрасил долгие часы ничегонеделания на пароходе, куда перегрузили прибывшие из Америки ящики. Первоначально их хотели забрать в Бомбее и отправить по Великой индийской железной дороге — благо, та достроена и путешественникам больше не грозят мытарства, выпавшие на долю Филеаса Фогга и Паспарту. Но Раджит Сингх убедил Юбера изменить планы. Капитан зафрахтованного судна получил указание следовать вместо Бомбея в Калькутту; оттуда груз на пароходе «Первой Индийской компании» отправился вверх по Гангу, миновал священный город Бенарес и Аллахабад, стоящий у слияния Ганга с другой большой рекой, Джумна. Пароходное сообщение имелось только до города Канпура в княжестве Утар-Прадеш. Там ящики предстояло перегрузить на вместительные лодки «дунгах», каждая из которых приводилась в движение несколькими парами гребцов. Такие лодки распространены в верхнем течении Ганга и служат для перевозки грузов и даже скота.
На дунгахах, где на веслах, а где на буксире у сонных длиннорогих буйволов, предстояло пройти на северо-запад, в самое сердце княжества Уттаракханд, мимо городка Девпраяг, где сливаются реки Бхагирати и Алкнанда, образуя Большой Ганг, и дальше, до речных порогов. Дальнейший путь они проделают посуху, сначала на телегах-арбах с высоченными дощатыми колёсами; позже, в предгорьях, грузы придётся везти вьюками. Раджит Сингх предусмотрительно позаботился об охране, фураже и продовольствии. Местный лумбадар (староста селения, занимающийся наймом туземных слуг), прислал погонщиков, носильщиков-кули, проводника-переводчика баба и гонцов, называемых здесь «шупрасси».
Пришлось также принять меры чтобы предприятие не вызвало подозрений у колониальных властей. Для этого Раджит Сингх дважды посещал резиденцию вице-короля Индии в Шимле — там, в должности секретаря при сэре Томасе Бэринге, занимавшем сей высокий пост, состоял его однокашник по Тринити-колледжу. Кроме того, сикхский вельможа навестил своего родственника, махараджу Кашмира. Хотя после восстания сипаев 1857-го года эти территории и находились под британским правлением, затевать там что-то, не заручившись его согласием, было бы весьма опрометчиво. Заодно Раджит Сингх организовал доставку кое-каких грузов, необходимых для планов Юбера Бондиля, и их числе — семь тысяч фунтов кокса, закупленного в Бомбее. Всё это вьючными караванами отправилось в Лех, город, расположившийся в отрогах высочайших на свете гор, на высоте двенадцати тысяч футов над уровнем моря.
* * *
Позади остался нелёгкий путь от речных порогов до маленького селения Балтал, зажатого в узкой долине между скальными кручами. На севере вздымались заснеженные пики Западного хребта Гималаев — отсюда предстояло подниматься в гору до самого перевала Зоджа Ла, единственного прохода в исполинской крепостной стене.
В Балтале караван ждали заранее нанятые яки и вьючные лошади. По узким, опасным тропам, нависающим над бездонными пропастями, не прошла бы ни одна арба, и Юбер лишь изумлялся, слушая рассказы о британских артиллеристах, ухитрявшихся протащить по здешним тропам свои пушки. В Балтале же приобрели большие вьючные корзины, называемые «китлами» и «якданы» — вьюки в виде кожаного сундука на деревянной раме, снабжённого железными ручками и запорами. В здешних местах два якдана считаются обычным грузом для лошади, мула или яка, один — для кули. Удобный обычай, избавляющий от утомительного торга при найме носильщиков и вьючных животных.
Наконец, приготовления были завершены и караван, состоящий из тридцати пяти яков и вдвое большего числа верховых и вьючных лошадей, медленно пополз к перевалу. Юбер, по примеру своих спутников, облачился в тулуп, фетровую шапку с наушниками и валенки с голенищами, обшитыми кожей. Проводник-баба вручил ему очки, вырезанные из маленьких дощечек с мелкой сеткой из конского волоса вместо стёкол. Без таких очков защищающих глаза от белизны вечных снегов, можно пострадать от заболевания глаз, называемого «снежной слепотой».
Перевал сплошь затянуло облаками, и тропу приходилось нашаривать в сплошном «молоке». Но стоило достигнуть седловины, туманная пелена раздвинулась, подобно театральному занавесу, и перед путешественниками предстало величественное зрелище. На юге лежал, как на ладони, зеленый Кашмир; с севера на него взирало суровое, пустынное плато. Здесь Западный хребет Гималаев, прогибающийся седловиной перевала Зоджа Ла, отделяет Индию от нагорий Тибета, рассекая Кашмир на две части, не схожие одна с другой ни климатом, ни рельефом, ни нравами и обычаями населяющих их людей. К югу от хребта обитают потомки ариев, исповедующие брахманизм и ислам, а к северу лежит страна монголов-ламаистов. И хотя Ладхак находится под властью махараджи Кашмира, его связи с Тибетом куда сильнее, чем с индийской частью княжества.
Всеми этими сведениями Юбера любезно снабжал Раджит Сингх. Обычно они ехали бок о бок, и сикх рассказывал своему спутнику об этой удивительной стране где, по его словам, побывало до сих пор всего несколько десятков европейцев.
Обжигающе-холодный ветер, дующий с вершин, вмиг превратил влагу, пропитавшую одежды и шерсть животных в хрустящую ледяную корку. Юбер, хоть и сам страдал от стужи, невольно улыбался, видя, как дыхание Гималаев разукрасило караван. Лошади смешно болтали смёрзшимися в неопрятные ледышки хвостами, но особенно нелепы были яки: они шагали, широко раздвинув ноги, и тащили под брюхом бахрому сосулек, достающих до самой земли. И хотя им ещё предстоял изнурительный и местами опасный спуск с перевала, люди и животные оживились, задвигались быстрее. Лошади вытягивали шеи, мотали головами и ржали, яки издавали глухое мычание и ускоряли неторопливый шаг, предвкушая близкий отдых и кормёжку.
* * *
— Признаться, я вас не понимаю, почтенный Раджит Сингх. Устраивать механическую мельницу с приводом от паровой машины в нашей глуши?
Майор Энтони Донахью полностью соответствовал книжному образу офицера колониальных войск. Высокий, худощавый, с тонкими, в стрелку, усиками на лошадином лице. Не хватало, разве что, стека и пробкового шлема, аксессуара, совершенно бессмысленного в тибетском высокогорье.
— Позвольте с вами не согласиться, сэр Энтони. Основные блюда местной кухни — каша и лепёшки из ячменной муки. Ячмень-«грим», полудикий местный сорт привозят в Ладхак в основном, с юга, из селения Кхалси — там снимают по два урожая в год, против одного в высокогорном Лехе. Зерно мелят на ручных мельницах, в результате чего получается нечистая мука грубого помола. Не сомневаюсь, что механическая мукомольня будет загружена работой!
Резидент скептически покачал головой.
— Тибетцы чрезвычайно привержены своим обычаям. Они, видите ли, полагают, что ручные мельницы для ячменя сродни традиционно почитаемым молитвенным мельницам «мани-чхос-кхор», или «барабанам Мани» — и легко не откажутся от их использования. Боюсь, ничего, кроме убытков, ваша затея не принесёт!
Сикх развел руками, признавая поражение.
— Решительно, от вас ничего не скроешь, сэр Энтони! Ну, хорошо, буду откровенен: мукомольное производство — не более чем ширма. На самом деле я намерен устроить в Лехе фабрику по переработке редкого вида животного сырья.
— Вот как? — Англичанин нахмурился. — При всём уважении к вам, почтенный Раджит Сингх, я не могу приветствовать, когда вводят в заблуждение британскую администрацию…
— Насколько мне известно, управление делами Ладхака — прерогатива махаражди. — тонко улыбнулся сикх. — И я, как положено, поставил его в известность о своих планах. К тому же, никакого обмана на самом деле нет, ведь мукомольня тоже будет действовать. Что до побочного производства — я не хотел раньше времени предавать свои планы огласке. Вы же знаете, как быстро расходятся идеи, способные приносить прибыль!
— Прибыль? — насторожился резидент — А в чем, собственно, она состоит?
— Я и в мыслях не имел скрывать что-то от вас! Видите ли, один мой давний знакомый — он химик, работает в Оксфорде, — выделил из желез некоего вида слизня чрезвычайно устойчивый краситель изумительного изумрудного цвета. Дело это крайне выгодное — сырье, слизней, легко добыть в Китайском Туркестане в любых количествах. Можно даже наладить их выращивание, подобно тому, как выращивают личинки шелкопряда. Но если поставить фабрику там, то местные чиновники непременно наложат на неё свои загребущие руки, а нет, так рецепт красителя очень быстро утечёт на сторону. Тогда как здесь, в горной глуши, секрет можно сохранять сколь угодно долго. Сырье же, этих самых слизней, доставлять караванами в высушенном виде. Я даже инженера выписал, чтобы организовать производство на английский манер. Вот, позвольте представить — мистер Бондиль. Он из Канады, настоящий знаток своего дела!
Юбер слегка поклонился, избегая, впрочем, проявлений подобострастия. Об этом специально предупредил Раджит Сингх: «В наших краях, мой друг, — внушал он, — образованный европеец, инженер, чувствует себя не менее важной персоной, нежели герцог Мальборо в Палате Лордов.»
— Да, это убедительно. — согласился англичанин. — Что ж, достопочтенный Раджит Сингх, желаю вам успеха. Любые начинания, способствующие обогащению здешних мест, приветствуются британскими властями.
Из раскрытого окна донёсся далёкий пушечный выстрел, медные дребезжащие удары в тибетские колокола и гул толпы. Резидент недоумённо нахмурился и дважды хлопнул в ладоши. На пороге возник индус в мундире капрала колониальных войск. За его спиной Юбер увидел одного из шупрасси — тот пританцовывал на месте от нетерпения и подавал какие-то знаки.
— В чём дело, капрал? — брюзгливо спросил англичанин. — Что там за шум?
— К северным воротам подходит караван, сахиб! — браво отрапортовал индус. — Люди говорят — торговцы из Хота́на.
Шупрасси наконец протиснулся мимо капрала, рысцой подбежал к Раджиту Сингху, склонился к его уху и затараторил. Канадец, разумеется, не понял ни слова. И, судя по недовольным взглядам, которыми обменялись резидент и капрал, они тоже остались в неведении.
Впрочем, Раджит Сингх развеял их недоумение.
— Мой слуга сообщил о прибытии купцов из Китайского Туркестана с пробной партией «сырья» для моей фабрики. Если не пустить его в дело его как можно скорее, оно может пропасть, и я понесу крупные убытки.
— Что ж… — сэру Энтони явно хотелось задать сикху ещё вопросы, но он сдержался, памятуя о принятых на Востоке правилах вежливости. — Раз так, не смею вас задерживать. И надеюсь в скором времени присутствовать на открытии вашего предприятия!
— Что такое вы ему наговорили? — спросил Юбер, когда они отошли от дома резидента на половину квартала. — Слизни какие-то, краситель… неужели вы надеетесь, что он вам поверил?
— А куда он денется? — ухмыльнулся собеседник. Усмешка вышла несколько… злорадной. — Нет, он, конечно, попробует навести справки, но, поскольку, никаких слизней, дающих изумрудный краситель, в природе не существует, то и выяснить он ничего не сможет. К тому же, вы знаете, какое действие оказывает на британцев упоминание о прогрессе и научных открытиях. А уж если речь заходит о получении прибыли — уверяю вас, сэр Энтони, уже прикидывает, что будет выгоднее: убедить принять его в компаньоны, или вытянуть из меня «рецепт» и самому организовать производство? Англичане есть англичане: храбрые воины, хитроумные политики, но прежде всего — торгаши!
Похоже, понял Юбер, сикх до сих пор не может забыть его маленького лукавства насчёт британского подданства…
— Но в любом случае, — продолжал Раджит Сингх, — времени терять не стоит. Как только сэр Энтони поймет, какие «торговцы» явились в Лех, его хватит удар. А когда он придёт в себя — немедленно отправит гонца в Сринагар, а то и к самому вице-королю. Шутка сказать: русская военная экспедиция в сердце британских владений!
ГЛАВА IV
Лех, древняя столица княжества Ладхак, примостился у края долины, поднимающейся ввысь, к заснеженным пикам Гималаев. В центре города высится скала, на её плоской вершине — дворец, выстроенный в традиционном тибетском стиле. Владыка княжества здесь не живёт, да и бывает нечасто. Большую часть времени дворец служит обиталищем гарнизона из двух дюжин солдат махараджи при десяти старых бронзовых пушках.
Сам город походил на лабиринт из узких, петляющих улочек с аккуратными домами из серого кирпича. На каждой крыше торчат высокие жерди, увешанные белыми тряпицами и чёрными хвостами яков. Рядом с шестами сидят в молчании, словно погружённые в глубокие раздумья, мужчины, в теплых кафтанах и суконных шапках с длинными наушниками. Заметив чужаков, они неторопливо поднимаются на ноги, издают крик «джуле!», затем наклоняются вперёд, поднимают большой палец правой руки и вываливают язык. Юбера этот жест возмутил до глубины души. Он не знал — то ли хвататься за револьвер, то ли выкрикнуть невежам что-нибудь пообиднее, но, к счастью, переводчик-баба вовремя разъяснил: не оскорбление это вовсе, а принятый здесь знак приветствия.
Когда-то через Лех пролегал Великий Шёлковый путь, но город и сейчас далёк от упадка: в иные дни сюда прибывает по дюжине караванов. Традиционно в Лехе сходятся четыре караванных пути: первый — из Сринагара через перевал Зоджи Ла. Второй, самый прямой — из Пенджаба через перевал Рохтанг Ла. Третий ведёт в сторону Большого Тибета и Лхасы, четвёртый же разделяется на две тропы: одна на перевал Каракорум, другая — к Балтиту. Прибывающие оттуда караваны, входят в город через северные ворота, к которым и направились Раджит Сингх и Юбер. Гонец-шупрасси бежал впереди и гортанными криками разгонял толпу. Когда они подошли, наконец, к воротам, караван уже наполовину втянулся в город. Юбер во все глаза рассматривал всадников на невысоких, косматых монгольских лошадках.
— Теперь я понимаю, почему их назвали военными. Хоть караванщики и нацепили стеганые халаты и войлочные шапки, за слуг и погонщиков их примет, разве что, полный профан. Вон, как держатся в седле — сразу видны умелые кавалеристы, даром, что физиономии у многих самые, что ни на есть азиатские! И вооружены до зубов, не чета здешним воякам: у каждого отличный карабин, револьвер и сабля!
— Это казаки. — отозвался сикх. — Некоторые из них набраны из азиатских подданных царя и стерегут восточные границы Российской Империи. Казаки считаются иррегулярами, но в искусстве верховой езды и владении саблей — они называют своё оружие «шашка» — им нет равных. Мне случилось стать свидетелем того, как два десятка казаков вырубили банду в полсотни туркменских разбойников, не потеряв ни одного своего!
Канадца так и подмывало спросить, откуда Раджит Сикх столько знает о казаках, и особенно — как он оказался по ту сторону границы? Но — благоразумно удержался: за месяц, провёденный в Индии, Юбер успел усвоить, что молчание на самом деле золото, а вот излишнее любопытство редко кому идёт на пользу.
Раджит Сингх подозвал шупрасси и что-то сказал ему вполголоса. Гонец мотнул головой в знак того, что всё понял и со всех ног пустился за караваном.
— Я велел передать сирдару, что сегодня вечером вы его будете ждать. А пока, сахиб, пойдёмте к себе, надо отправить наш караван к монастырю. Этим займусь я, а вы задержитесь в Лехе, переговорите со своими друзьями. Я оставлю с вами доверенного человека и трёх вооружённых слуг — они сикхи, как и я, и абсолютно надёжны. Не надо, чтобы сэр Энтони видел меня рядом с русскими.
— Но как они вообще смогли добраться сюда? Я-то думал, Кашмир и русские владения в Туркестане разделяют непроходимые хребты Гималаев. Но теперь вижу, что ошибался, да и сэр Энтони, похоже, не слишком-то удивлён их появлением.
— На севере есть несколько перевалов через Гиндукуш, ведущие на Памир и в Китайский Туркестан, и это, конечно, беспокоит британцев. Они давно противостоят русским в Средней Азии и на Памире, и более всего опасаются их проникновения в Индию. Здесь немало тех, кто возьмётся за оружие, стоит кому-то бросить англичанам вызов!
— Но тогда резидент тем более вмешается! — встревожился Юбер. — Вряд ли он будет спокойно наблюдать за нашими затеями.
— Руки коротки! У сэра Энтони не более дюжины стрелков-сипаев под началом капрала. Гарнизона дворца не в счёт, их начальник шагу не сделает без распоряжения махараджи Кашмира. А пока генерал-губернатор в Сринагаре получит доклад резидента, пока поймет в чём дело, пока пришлёт подкрепление — пройдет месяц, а то и все полтора. За это время вы, надеюсь, завершите свои дела.
* * *
Слуга-сикх отворил дверь, пропуская гостя. Вошедший в комнату человек был одет на тибетский манер: толстый плащ из грубого сукна, на ногах валенки с голенищами, обшитыми кожей. Низко надвинутая фетровая шапка, отороченная мехом, частично скрывала лицо. За поясом — нож «кукри» в деревянных, выложенных серебром ножнах, традиционное оружие непальского племени гуркхов, лезвие которого имеет форму «крыло сокола» с заточкой по вогнутой стороне. В общем, визитёр походил на обычного обитателя гималайских нагорий.
Но стоило ему снять головной убор, как впечатление пропало. Гость был совершенно лишён черт, отличающих местных жителей. Ни выступающих скул, ни узких, как щёлочки, глаз — лицо, открытое, с серыми глазами, лучащимися доброжелательностью, густые русые волосы. Пистолетная кобура и подсумки для патронов на поясе дополняли образ европейца-путешественника.
Гость заговорил первым:
— Как видите, пришлось привыкать к туземному платью. Соображения скрытности, да и удобно — одежда тибетских горцев отлично приспособлена к здешнему климату.
— Вы, вероятно, Николя… Ильинский? — Юбер с трудом припомнил заковыристую русскую фамилию.
— Так и есть, мсье Бондиль! Мы ведь знакомы, правда, заочно — по переписке насчёт вашего проекта.
— О, да мсье! должен сказать, ваши советы насчёт устройства дирижабля оказались крайне ценными! Как вы смогли такое придумать? Вы будто собственными глазами видели готовый агрегат! Ваша конструкция паровой машины восхитительна, мы добились удельной мощности вдвое выше существующих образцов. А ременная трансмиссия, передающая вращение на пропеллер? Да и сам пропеллер — я ошибаюсь, или вы, разрабатывая его, прибегли к математическим расчётам? Это поистине воплощённое совершенство!
Канадец в приливе эмоций возвел очи горе и сложил ладони, будто собрался возносить молитву.
— А устройство реверса? Некоторые технические решения иначе как революционными не назовёшь! Вы просто гений, мсье, или я не Юбер Бондиль!
Гость вовремя подавил усмешку. Не мог же он признаться канадцу, что «гениальные технические решения», которыми тот восторгается — плоды без малого сорока лет технического прогресса, разделяющего 1873-й и 1911-й годы. Хотя, по-своему он прав: построенный с учётом этих «советов» управляемый аэростат куда совершеннее всех известных конструкций и наверняка, произведёт революцию в воздухоплавании. Если, конечно, они вернутся из авантюрного путешествия…
— Но, что же мы стоим? — засуетился Юбер. — Вы, верно, устали и проголодались — устраивайтесь, а я пока велю подать обед.
— Увы, мсье, обед придётся отложить до ужина. Караван ждёт на площади. Я распорядился не рассёдлываться, только распустить подпруги и напоить лошадей. Если мы поторопимся, то сможем до вечера сделать миль десять.
— Верно, мсье! — спохватился канадец. — Вот и уважаемый Раджит Сингх торопился с отправкой… Его человек — Юбер указал на замершего у дверей сикха, — передал, что караван будет идти до вечера, а там разобьют лагерь и вышлют навстречу верхового.
— Отлично, значит, можно не думать о месте для ночлега. Если не случится чего-нибудь непредвиденного, дня за два доберёмся до места и сразу начнем собирать ваше оборудование. Что до местной кухни — надеюсь, мне ещё выпадет случай оценить её достоинства!
— Да какие там достоинства, мсье! — махнул рукой канадец. — Вы бы знали, какую гадость они едят! Болтушка из дрянной ячменной муки «ца́мпа», сдобренная маслом яка, зеленым чаем и бурдой, которую здесь отчего-то называют пивом. Хорошо, у нас свой провиант, а то пришлось бы голодать!
— Вот и ладно, мсье! — гость натянул свою шапку и снова сделался похожим на тибетца. — Я скомандую отправляться, а вы присоединитесь к нам за городскими воротами. Ваш друг-индус поступил весьма осмотрительно: в городе никуда не спрячешься от соглядатаев, а в полевом лагере им не так-то просто будет добраться до вашего груза.
И вышел, притворив за собой дверь.
ГЛАВА V
Юбер откинул полог. Уже стемнело. На парусиновых, подсвеченных изнутри стенах палатки плясали тени — слуги готовили для сахиба ложе из якданов. Лагерь жил своей жизнью: погонщики устраивали на ночь яков и лошадей, слуги натягивали на шестах пёстрые шатры из бумажной ткани, расхаживали, презрительно поглядывая по сторонам, вооружённые до зубов телохранители-сикхи. Издали за суетой лениво наблюдали постовые — в русском лагере давно закончили обустраиваться, и теперь между юртами дымились костры. Казаки варили кашу и запекали на углях купленных в Лехе баранов.
— Решили сделать вечерний моцион, мсье?
Юбер вздрогнул — русский инженер подошёл почти бесшумно.
— Ну вас к чёрту, мсье Ильинский, так и заикой сделаться недолго! Кто знает, какие твари водятся в здешних горах — послушали бы вы, небылицы, которые рассказывал наш проводник! Тут вам и белые львы, и метох-кангми — на местном наречии «ужасный снежный человек», — и какие-то йети…
— Вообще-то, «йети» и означает «снежный человек». Ещё его называют то ли «ми-го», то ли «ми-те», «зверь, который ходит как люди». Любопытно, однако, что вы об этом заговорили. Наш урядник только что поведал престранные вещи. Да вот, послушайте…
Русский обернулся и помахал рукой. На зов из темноты прибежал детина в косматой папахе, с длинным кинжалом за поясом, заросший до самых глаз густой проволочной бородой. Роста он был такого, что Юбер, никогда не жаловавшийся на низкий рост, едва доставал ему до плеча. Казак принялся что-то говорить, время от времени осеняя себя крестом и тыча рукой в темноту, где шумела на камнях речка.
— Сегодня, после заката он изловил возле лагеря местного жителя. — перевел русский. — Тот был до смерти перепуган, дрожал, заикался и лопотал о каких-то злых людях.
— Ваши сosaques понимают по-тибетски? — удивился Юбер.
— Разве что, пару слов — мы ведь долго путешествуем в здешних краях, кое-что вызубрили. Ташлыков — это фамилия урядника, — решил сходить и проверить, что за «злые люди» шастают возле лагеря? Никого не нашёл, а вот следы обнаружил, причём весьма странные.
Казак снова заговорил, помогая себе жестами. Это смотрелось так забавно, что Юбер едва не расхохотался, но, к счастью, сдержал эмоции. Не стоит потешаться над русским великаном. Такой пострашнее любого йети — вон, какие кулачищи…
— Я, собственно, зачем пришёл? — продолжал русский инженер. — Не желаете осмотреть эти таинственные следы? Ташлыкову я велел взять двух казаков с винтовками. Только захватим фонари и пойдём, помолясь!
— Я, конечно, готов… — неуверенно ответил Юбер. — Но, может, лучше позвать Раджита Сингха? Он знаток здешних мест и будет вам полезнее.
— Так-то оно так, но я бы предпочёл повременить. Восточные люди себе на уме, угадать, что им придёт в голову, я не берусь — особенно, когда дело касается легенд и мифов. Нет уж, давайте сперва сам проверим, а там уж решим.
* * *
— Кем бы ни был этот йети, или как его там называют, на человека он не похож. Даже на снежного. Разве что, на снежную курицу…
В мокрой глине отпечатались крупные, футов полутора в поперечнике, следы, напоминающие отпечатки птичьих лап.
Юбер пригляделся.
— Скорее уж, на геккона. Знаете, такая ящерка — их тут ещё называют «токи». Они бегают по стенами и потолку и ловят насекомых, за что индийцы весьма их почитают. Вот: четыре пальца, причём четвёртый не противостоит трём другим, как у птиц. И на концах пальцев утолщения, в точности как у токи.
Русский опустился на колени, извлёк из ножен кукри маленький ножичек и стал ковырять им глину.
— Свежие. — сообщил русский, поколдовав с полминуты. — Оставлены не больше двух часов назад: вот, смотрите, даже подвять не успело!
На его ладони лежал надломленная веточка какого-то кустарника. Листья смяты, перепачканы глиной, однако и они и надлом выглядели совсем свежими.
Русский выпрямился, отряхнул ладони.
— Ну что, мсье Юбер, что ваш проводник скажет о снежных людях, оставляющих такие следы?
— О людях? — в растерянности повторил Юбер. — Позвольте, но ведь это не человеческий след…
— Верно, но тип, которого изловил Ташлыков, твердит, как заведённый: йети да йети, и трясётся от ужаса! Дело в том, что по местным поверьям, всякий, кто увидит это существо, непременно должен вскорости умереть.
— Значит, он действительно видел йети, раз так перепугался?
— А я о чём вам твержу битых четверть часа? Какая-то тварь с четырёхпалыми ступнями и ростом в восемь футов, если судить по размерам отпечатков, прошла тут примерно два часа назад. И эта тварь была не одна!
Он отобрал у казака фонарь и пошёл вдоль глинистой отмели вдоль самой воды.
— Вот… вот… а вот ещё! А здесь — уже след человеческой ноги, причём обута она в европейский башмак, а не в местные чуни! А дальше — следы яков. Что вы на это скажете?
— Караван?
— В самую точку! И некоторые из четырёхпалых, кем бы они ни были, несли тяжёлый груз.
Юбер наклонился и принялся изучать отпечатки четырёхпалых ступней. Некоторые были заметно глубже остальных.
— Убедились? И, кстати, ясно, почему нет следов конских копыт. Лошадь, даже монгольской степной породы, существо пугливое. Увидит или хоть почует рядом таких тварей, взбесится от страха. А яки — животные флегматичные, они и не такое способны вытерпеть.
Канадец зябко повел плечами. Темнота за пределами круга света от фонаря, казалась наполненной зловещей угрозой. Он опустил руку к поясу, нащупал рукоять револьвера.
Русский заметил его жест и одобрительно кивнул.
— Пожалуй, мсье Юбер, нам лучше вернуться в лагерь. Судя по размерам этих милых созданий, одной пулей свалить их будет затруднительно, так что прикажу-ка я удвоить караулы. А вы навестите Раджита Сикха и посоветуйте ему сделать то же самое. Сошлитесь на нас — мол, русские заметили возле лагеря каких-то подозрительных субъектов и пребывают в опасении…
— По-прежнему, не хотите рассказывать о наших находках?
— Теперь ещё меньше, чем раньше! Ваш спутник — человек с европейскими взглядами, но к остальным-то это не относится! Если о нашей находке узнают слуги и погонщики — их и под страхом смерти не заставишь идти дальше! Нет уж, лучше помалкивать…
— А как же тибетец, который видел таинственный караван? Не убивать же его, чтобы не проболтался? Можно, конечно, его связать, так ведь крик поднимет…
Русский задумался.
— Велю Ташлыкову дать ему пару стаканов водки. Жаль, кончено, переводить добрый продукт, а что делать? А ежели откажется пить, пусть хоть силой в глотку вливает! Только он не откажется — перепуган до смерти, ему сейчас хоть керосина подсунь, всё выхлебает. Здешний народишко на выпивку слаб, после такого угощения свалится, как колода. Поутру казачки его отведут подальше от лагеря, дадут пару медяков, да и проводят под зад коленом, чтобы не вздумал вернуться…
И зашагал в сторону лагеря. Юбер с казаками заторопились вслед, но Николай, сделав десяток шагов, остановился и присел на корточки.
Юбер, вытянув шею, заглянул через плечо. В маленькой ямке в свете фонаря поблёскивала лужица маслянистой жидкости. Николай достал нож, обмакнул кончик в лужицу, поднёс к носу — и скривился от отвращения.
— Что там, мсье Ильинскѝй? — шепотом спросил Юбер. Он не знал, почему понизил голос — может, из-за тревоги, мелькнувшей в глазах русского?
— Вздор, не обращайте внимания! — русский старательно вытер нож о траву. — Почудилось кое-что знакомое… Да нет, откуда ей тут взяться?
* * *
— Ну, не сочти, Господь, за пьянство, сочти за лекарство! — Николай, перекрестился, выдохнул и одним глотком опорожнил стопку.
Юбер вслед за ним проглотил свою порцию, закашлялся, и потянулся к миске, до краев полной кусков жареной баранины. Миску принёс казак, вместе со стопкой лепёшек-чапати и жизнерадостно булькающей жестяной манеркой.
Столового прибора, хотя бы и походного, каким канадец привык пользоваться, обедая в шатре у Раджита Сингха, здесь не было. Русский протянул ему знакомый ножик-коротыш, но Юбер, запомнивший, как русский ковырялся им сначала в глине, а потом в подозрительной жиже, отдёрнул руку.
Собеседник, уловив заминку, иронически хмыкнул.
— Извините, мсье, более ничего больше предложить не могу. А вы по-киргизски, руками: отрываете кусок лепёшки, вытираете им жир с пальцем — и в рот. Да вы не стесняйтесь, попробуйте: удобно, вкусно, и никаких салфеток не надо!
Юбер неуверенно последовал полученным инструкциям. Получилось недурно.
— Вот и чудненько! — восхитился собеседник. — А теперь, пока пуля не пролетела…
И снова потянулся к манерке.
— Погодите, мсье Николя! — Юбер понял, что если так пойдёт и дальше, скоро оба они и двух слов связать не смогут. — Скажите сперва, что вы думаете о четырёхпалых тварях?
Русский отобрал у канадца стопку и плеснул в неё прозрачной жидкости.
— Скажу, разумеется, только сперва — вот! У нас говорят: «Поздно выпитая вторая — напрасно выпитая первая!»
Юбер послушно выпил и пошарил в миске, в поисках куска пожирнее. Собеседник отправил содержимое своей стопки в рот, помолчал, прислушиваясь к ощущениям.
— Хорошо пошла, чертовка! Что до вашего вопроса… кроме чертежей Саразена и инструкций насчёт «слёз асуров», я увез из Парижа кое-какие бумаги. Их автор — он, кстати, тоже русский — довольно подробно описал тамошнюю жизнь. Вы же знаете о Тэйлоре и его ссоре с Саразеном?
Юбер попытался ответить, но получилось лишь невнятное мычание — рот был занят мясом.
— После бегства из Солейвиля этот субъект отыскал сказочно богатое месторождение алмазов и принялся вместе со своими сторонниками его разрабатывать, в надежде разбогатеть, сбывая драгоценные камни на Земле. Но вкалывать в шахтах никто из них не хотел, и Тэйлор прибег к испытанному средству — чернокожим невольникам.
Юбер поперхнулся и закашлялся. Русский дотянулся и хлопнул его по спине — канадец едва не ткнулся физиономией в миску с бараниной.
— Спасибо, мсье… Значит, невольники? Но откуда он их брал? Торговля рабами давно объявлена вне закона!
— А чёрт его знает! У нас, в России говорят: свинья грязь найдёт. Я слышал, этого проходимца в Америке хотели вздёрнуть за расправы с неграми. Видимо, связался со старыми приятелями, такими же негодяями, как он сам, и наладил доставку живого товара. Хотя бы из той же Америки. Десяток-другой похищенных чернокожих — кому до них есть дело?
Юбер одним махом опрокинул очередную порцию обжигающего напитка.
— Невольничьи суда, старая добрая торговля чёрным деревом! За такое раньше вешали на реях!
— Вот именно! Рабов Тэйлору наверняка не хватало, вот и пришлось, волей-неволей, обратиться к местным ресурсам. Один из его сторонников, учёный и вивисектор, приспособил для тяжёлых работ каких-то местных животных. И не просто приспособил, а хирургически изменил, чтобы они справлялись с работой под землёй даже лучше негров! Вот я и подумал: может, их следы мы нашли у реки?
Канадец от волнения не заметил, как одну за другой осушил ещё две стопки.
— Я понял, мсье! Четырёхпалые и есть те самые изменённые твари! И они сопровождают посланцев Тэйлора, которые явились для того, чтобы похитить «слёзы асуров», так?
— Так! Но как они доберутся до монастыря? Вряд ли у Тэйлора тоже есть дирижабль…
Канадец задумался. Его собеседник, воспользовавшись возникшей паузой, наполнил стопки по новой.
— Но, если эти твари работают в шахте, то, может, они и по скалам умеют лазать? Вы же видели — пальцы как у гекконов!
Русский посмотрел на собутыльника и вдруг с размаху ударил кулаком по столу. Миска подпрыгнула на целый дюйм, обрызгав обоих жиром и мясным соком.
— Ах ты ж, твою парижскую богоматерь! Пока мы будем возиться с дирижаблем, они заберутся на скалу и уведут «слёзы» у нас из-под носа?
— Я только предположил… — поспешил успокоить собутыльника Юбер. — Может, Тэйлор просто решил сэкономить на кули? С такими носильщиками можно вовсе обойтись без охраны — любые бандиты разбегутся!
— А ты, брат, здоров, водку кушать! — уважительно сказал русский, видя, как Юбер по очередному разу наполняет стопки. — Я-то думал, вы, французы, больше по виноградным винам…
За час они вдвоём уговорили полную манерку и взялись за вторую.
— Я два года воевал за Эйба Линкольна! — гордо ответил Юбер. — Ну, может, «воевал» это громко сказано, я состоял при разведочных аэростатах — но пить меня научили! Правда, мы хлестали дрянное кукурузное виски из Кентукки и дешёвый кубинский ром. Но крепостью они не уступят вашей… vodka, да?
— Белое столовое хлебное вино нумер семь! — русский назидательно поднял ножик с наколотым на него куском мяса. — Альфа и омега российского бытия. Приготовляется строго научным методом химика Менделеева!
Юбер поперхнулся бараниной.
— Это жуткое пойло производят в химических ретортах?
— Не в ретортах а в… как их… чёрт знает, в чём её производят, лучше у своего приятеля Груссе спрашивай!
— Ты, выходит, знаком с Паскуале?
— Ещё как знаком! Только мы называли его Паске. Я как-нибудь, расскажу, как мы с ним версальцев, как тараканов давили!
Юбер на миг представил, как его старый приятель давит тараканов. Мерзкие твари предстали в его воображении одетыми в синие солдатские куртки и красные кепи, и почему-то с четырьмя пальцами на босых ногах. Они противно хрустели под башмаками Груссе и брызгали во все стороны маслянистой жижей. Канадец судорожно сглотнул, избавляясь от тошнотного кома в горле.
— Да, старина Паскуале… знаешь, Николя, я прочел в газете: его и ещё три тысячи коммунистов сослали на каторгу, в Новую Каледонию. Препаршивое, скажу я тебе, местечко: тропические лихорадки, людоеды, надсмотрщики с бичами — совсем как плётки у твоих сosaques! Люди там мрут, как мухи и, боюсь, Паскуале живым оттуда не выберется…
— Ещё поглядим… — загадочно ответил русский. — А пока — давай-ка выпьем за то, чтобы Паске не загнулся там раньше времени!
— Раньше какого времени? — уточнил Юбер, разливая очередную порцию. Это оказалось непросто — руки дрожали.
— Какого надо, такого и раньше! Ты лучше напомни, о чём мы давеча говорили?
Юбер честно попытался выполнить просьбу.
— Ты, кажется, сказал, что наш друг Паскуале — химик, и умеет делать vodka russe? А я-то думал, он газетчик…
— Да нет же, вот ведь бестолковый лягушатник! Я говорил: Паске знает профессора Менделеева, который написал трактат о водке. Как ее, родимую, отжигать, очищать, и сколько в ней должно быть спирту, чтоб получался правильный полугар, а не китайское какое-нибудь дерьмо… Как оно там зовётся — шао-цзю? Мало того, что вонючее и градуса недостаёт, так ещё и пьют его подогретым. А закусывают, не поверишь, засахаренной саранчой!
Юбер представил себе вкус, и к горлу снова подступила дурнота.
— Николя, ещё слово о саранче или тараканах, и меня вырвет прямо на стол. А ты тогда обидишься и прикажешь своим сosaques отхлестать меня плётками!
— Не бойся, не обижусь! Если хочешь знать, в Китайском Туркестане, ежели один китаец на стол наблюёт, то другой китаец, который хозяин, в ладоши хлопает от радости — доволен, вишь, что накормил гостя до отвала!
Озадаченный Юбер замолк и попытался поскрести пятерней затылок. Попытка провалилась, поскольку он совершенно забыл о куске баранины, который держал в пальцах.
— Но ты же не китаец… — неуверенно сказал он, присматриваясь к собеседнику. — И я, кажется, тоже…
— Да бог с ними, с китайцами! — Русский инженер снова грохнул кулаком по столу. — Скажи лучше, морда твоя нерусская, ты меня уважаешь?
ГЛАВА VI
Если бы Юбер Бондиль встречал своего нынешнего товарища по застолью во время его недолгого пребывания в Париже — то, несомненно, удивился бы произошедшим с ним переменам. Куда делся девятнадцатилетний юноша с ясным взором и девичьими щеками? Рядом с канадцем покачивался в седле косматой монгольской лошадки мужчина, никак не моложе двадцати пяти лет. Впрочем, бородка и усы прибавляли ему возраста, как и густой загар, приобретённый в пустынях Китайского Туркестана и на горных плато Гималаев. Кожа вокруг глаз, там, где её прикрывают тибетские очки-дощечки, оставалась светлой, остальное потемнело от неистовых солнечных лучей, отражённых снегами высокогорий.
Изменилось не только лицо — вчерашний студент раздался в плечах, заматерел, научился пить водку и не краснеть от крепкого словца и соленой шутки. Ладони покрылись мозолями от постоянного знакомства с ременным поводом, веслом, топором и заступом, непременными спутниками путешественников в диких краях. В манерах появились твёрдость, решительность которых так недоставало когда-то прапорщику Ильинскому. Оно и неудивительно: хотя Николай (сейчас никому бы и в голову не пришло назвать его Колей) и не был начальником экспедиции — эта обязанность была возложена на офицера Корпуса Военных топографов штабс-капитана Мерзликина — но необходимость командовать приданными экспедиции казаками волей-неволей заставила его обрести уверенность в себе. Казаки, половина из которых была выходцами из тунгусских и бурятских селений, быстро убедились, что новое начальство не строит из себя белоручку, не чурается тяжёлой работы и к тому же, отменно разбирается в механизмах и оружии. И когда экспедиция прибыла в город Кульджа, занятый после недавнего восстания дунган и уйгуров отрядом генерала Колпаковского, Николаю пришлось взять на себя найм носильщиков-кули и погонщиков — занятие, мало совместимое с прекраснодушием и иллюзиями о торжестве гуманизма.
Экспедиции, посланной на поиски «слёз асуров» (Кривошеин не обманул: известие, доставленное Николаем в Петербург, привело в действие серьёзные силы, организовавшие это непростое и дорогостоящее предприятие), предстоял долгий путь через Кашгар в Хотан к перевалам Каракорума. В Кульдже они приобрели необходимое снаряжение — юрты, казаны, вьюки, упряжь, а так же местных лошадей, отлично приспособленных к путешествиям по горной и пустынной местности.
Опасная, полная тяжких трудов экспедиционная жизнь избавила Николая от остатков романтической дури, не затронув, впрочем, тех струн души, которые отвечают за воображение. Ему, воспитанному на книгах о бесстрашных русских путешественниках по Тибету и Памиру, странно было сознавать, что сейчас он оказался на шаг впереди этих отважных землепроходцев. Ведь экспедиция Пржевальского только пробивалась на Тибет через пески Гоби, а до путешествий Брони́слава Громбчевского по Кашгару, Памиру, и северо-востоку Тибета оставалось, по меньшей мере, двенадцать лет. «Экспедиции Мерзликина» предстояло войти в учебники географии — недаром штабс-капитан аккуратнейшее вел глазомерную съемку, составлял кроки и выполнял прочую работу, положенную военному топографу.
Читателя, вероятно, удивит, почему Николаю и его спутникам пришлось добираться до цели таким замысловатым маршрутом? Виной всему — Большая Игра, которую вели за господство в Южной и Центральной Азии две великие империи. В пустынях Китайского Туркестана, отрогах Памира и Гиндукуша пролегла не отмеченная полосатыми столбами, граница. Противоборствующие стороны время от времени устраивали вылазки на сопредельную территорию, ревниво следили за действиями соперника и охотно чинили друг другу каверзы. Но полностью перекрыть границу в краях, где от одного жилья до другого приходится добираться неделями, было невозможно.
С русской стороны задачи разведки взяло на себя Императорское Русское Географическое общество — мало кто испытывал иллюзии по поводу того, на чей кошт снаряжали экспедиции географы в мундирах. Англичане в ответ создали при Управлении Великой Тригонометрической съемки Индии школу, готовящую из туземных жителей разведчиков-пандитов. Его выпускники проникали под видом буддистских паломников в русские владения, пользуясь разработанными специально для них инструментами и методами сбора сведений. Пройденное расстояние измеряли шагами и отсчитывали на чётках — одна бусинка на сто шагов. В «барабанах Мани» вместо свитков с молитвами скрывались рулоны дневниковых записей и компасы, а термометры для измерения температуры кипения воды (так определяли высоту над уровнем моря) хранились в выдолбленных монашеских посохах. Ртуть для установки искусственного горизонта при снятии показаний секстанапандиты прятали в раковинах каури, и при работе наливали её в молитвенный шар паломника. Секстаны, буссоли и другие инструменты таились в ящиках с двойным дном.
Маршрут, которым добирался на Тибет Юбер Бондиль (через всю страну, с юга на север) был для русских закрыт: не успели бы они сойти на пристань в Кальткутте, Бомбее или Карачи, как сразу попали бы под плотный надзор. И уж конечно, колониальная британская администрация не дала бы им разрешения посетить внутренние районы Индии.
Можно было ещё пройти через Афганистан, перевалами Саланг и Спингар, Хайберским проходом, и далее, по отрогам Гиндукуша в Кашмир. Этот маршрут намного короче восточного, через Китайский Туркестан, если бы не одно «но»: афганцы, известные своей воинственностью, постоянно конфликтовали с англичанами, и о безопасном проходе не приходилось и мечтать. К тому же британцы не без оснований подозревали северного соседа в том, что он снабжает племена пушту оружием и деньгами и, как могли, сопротивлялись попыткам русских вторгнуться в зону их влияния.
Но теперь изнурительная дорога позади, остались сущие пустяки: подняться на отвесную каменную стену высотой в две тысячи футов, и уговорить неуступчивых стражей поделиться охраняемым добром. С первым проблем возникнуть не должно: недаром во вьюках ехал разобранный на части дирижабль. Второе тоже не должно вызывать затруднений — если верить профессору Саразену, монахи сами отдадут требуемое. И всё же, Николай места себе не находил. Неужели всё дело в загадочных трёхпалых следах на берегу горной речки?
* * *
Монастырь Лаханг-Лхунбо приткнулся к отвесной скале на высоте около шестисот метров. Белые, с бурыми черепичными крышами, постройки, прибежище трёх дюжин монахов, никогда не покидавших монастыря, гнездились на естественной террасе. Чуть выше, в скальной стене зияла огромная, полсотни шагов в поперечнике, дыра — грот Лхунбо, в котором и помещался знаменитый на всю Азию «реликварий».
Про пещеру болтали разное. Обитатели деревушки у подножия скалы, уверяли, что она тянется на много дней пути вглубь каменной тверди. Что разветвленные ходы соединяют гигантские залы, часть из которых тонут в вековечном мраке, в других тьму разгоняют огоньки тысяч лампад, а стены и потолки третьих вообще светятся сами по себе. Что сама пещера — жилище могучих змей-нагов, союзников вождя асуров Вемачитрѝна в его войне с царём богов Индрой…
Из-за чего началась война, Юбер так и не понял. Пытаясь вникнуть в нюансы древней, как этот мир, мифологии, он всякий раз запутывался в непроизносимых названиях древних народов, крепостей, именах богов и неизменно терял нить повествования. Но главное уяснил: монастырь Лаханг-Лхунбо (в крайне вольном переводе с тибетского «духовное хранилище всего на свете») построен в допотопные, в буквальном смысле, времена. И главные его сокровища сданы на хранение не одну тысячу лет назад.
Единственная дорога, по которой можно попасть в монастырь, представляет собой цепочку узких каменных полок, соединённых дощатыми, не более полуметра шириной, карнизами, уложенными на вбитые в скалу деревянные колышки. Тропа поднимается на стену зигзагами; там, где она меняет направление, располагаются дощатые платформы, опирающиеся на неширокие уступы. Эти платформы нависают одна над другой, и на каждой укреплён деревянный ворот с тысячефутовым канатом из полосок кожи яков. На конце каната висит большая корзина, способная вместить тысячи полторы фунтов ячменя или иных грузов.
С помощью этого примитивного лифта обитатели монастыря получают снизу провиант и прочие припасы. Поднимать или опускать людей строго запрещено: любой, будь то стремящийся в монахи неофит или паломник, жаждущий лицезреть священные реликвии, должен преодолеть смертельно опасную тропу, а потом вернуться по ней назад. Нередко, добравшись до заветной цели, некоторыене решались на обратный путь и оставались в Лаханг-Лхунбо навсегда.
Но обычно паломники даже не пытались подняться до самого монастыря, ограничиваясь посещением часовни на одной из платформ. Служат в часовнях монахи. Служба это пожизненная — раз ступив платформу, «смотритель» может покинуть её только после смерти. Обитатели Лаханг-Лхунбо, полагают, что все, что может случиться с человеком на «тропе йети» есть испытание благочестия и твёрдости веры, а потому, не ремонтируют дощатые карнизы до тех пор, пока те не обрушивались от ветхости — нередко, вместе с тем, кто имел несчастье там оказаться. Каменные карнизы со временем тоже выкрашиваются от действия ветра и воды. Монахи относятся к этому с философским спокойствием и заменяют камень колышками и досками — до очередного обвала.
Согласно местной легенде, монахам помогают йети. Ужасные полулюди-полузвери стерегут тропу, не позволяя человеку с дурными помыслами добраться до хранилища. Обитают эти создания в пещере, в самых тёмных и холодных гротах, как судачили в деревне, беспрекословно подчиняются монахам, выполняя для них тяжёлые работы. А один из деревенских жителей, когда путешественники принялись расспрашивать его с помощью переводчика-баба, клялся, что собственными глазами видел, как один из йети средь бела дня карабкался по скале к платформе подъёмника.
Несмотря на смертельный риск, поток желающих прогуляться по «тропе йети» не иссякает уже много веков. Об этом красноречиво свидетельствует кладбище под утёсом, где нашли последний приют переломанные о камни кости неудачников. Плоть их доставалась грифам-падальщикам, свившим гнёзда в окрестных скалах, а двуногие родичи стервятников обшаривали узелки погибших. Такой подход здесь это никого не коробит — считается само собой разумеющимся, что из естественного завершения жизни одних другие извлекают средства для поддержания своего существования.
Паломники служили для обитателей деревушки главным источником дохода, и появление сразу двух больших караванов стало для них настоящим праздником. Но торжествовали они недолго: пришельцы развернули неподалёку от селения странные, исходящие угольной копотью и паром механизмы, расстелили огромное полотнище, которое — о, ужас! — начало раздуваться, превращаясь в гигантское, обмотанное верёвками, веретено. А когда оно оторвалось от земли и закачалось на привязи, жители деревни бежали прочь, проклиная страшных пришельцев, несомненно, посланных демонами. Они догадывались, — да и кто бы на их месте не догадался? — что чужаки вознамерились добраться на своём летучем веретене до реликвий Лаханг-Лхунбо, и на бегу возносили молитвы за монахов, над которыми, похоже, нависла нешуточная угроза.
ГЛАВА VII
— Пожалуй, нелегко будет убедить сэра Энтони в том, что всё это предназначено для получения красителя из сушёных слизней. — задумчиво произнёс Раджит Сингх.
— Полагаете, британский резидент может сюда заявиться? — встревожился Юбер. — Если деревенские добегут до Леха и раззвонят на базаре о том, что здесь творится…
Сикх покачал головой.
— Тропу стерегут мои люди, так что до Леха они не доберутся — разве что, обходными тропами, а это не один день пути. К тому же, резидент — человек, безусловно, разумный. Он имел возможность оценить наши силы и понимает кто, случись стычка, возьмёт верх…
Николай, заложив руки за спину, рассматривал колышущееся в десятке футов над грунтом веретено — несущий баллон воздушного корабля. Рядом попыхивали паром и угольным дымом трубы передвижного газодобывательного завода. Пульсировали под напором газа гуттаперчевые шланги, оболочка аэростата медленно набухала в сетке, прикреплённой к решетчатой конструкции из бамбука. Два техника-американца, прибывшие в Индию вместе с грузом оборудования, возились с паровой машиной, установленной на площадке. При каждом резком движении площадка раскачивалась — хоть оболочка ещё не была наполнена лёгким газом под завязку, подъемной силы уже хватало, чтобы оторвать гондолу от земли. Казаки цеплялись за края и повисали на них, гася качку. Обе группы, и механики и казаки, обменивались затейливой бранью, каждая на своём языке.
Края неглубокой лощины, где помещалась «стартовая площадка», давали какую-никакую защиту от ветра, стекающего с ледника в северо-восточном конце долины. Без неё хрупкий даже на вид дирижабль превратился бы в игрушку стихии.
— Меня удивляет, Юбер, почему вы отказались от водорода. Помнится, в письмах вы рассуждали, что возле горных склонов сильны воздушные течения — а значит, размеры несущего баллона будут иметь решающее значение. Кубический метр водорода способен поднять килограмм с четвертью полезной нагрузки, тогда как светильный газ — от четырёхсот до шестисот граммов. А ведь это прямо сказывается на объёме, парусности и, как следствие, управляемости аэростата!
— Если заполнять баллон водородом, понадобится не менее шести тонн концентрированной серной кислоты и пяти — железных стружек. И это не считая громоздкого оборудования для получения газа, охлаждения и очистки от вредных примесей вроде мышьяковистого водорода. Это четыре большие, два метра в диаметре и два с половиной в высоту, железные бочки, выложенные изнутри свинцом, и их пришлось бы доставлять по частям и собирать на месте! Кроме того, нужно не меньше полусотни сорокавёдерных железных бочек, чаны, лужёные соединительные трубы и много ещё чего… Да и сам процесс получения водорода довольно сложен — я намучился с ним во время Гражданской войны, пока мы не перешли на светильный газ. За каждым аэростатом следовал обоз из тридцати шести пароконных повозок, не меньше пятнадцати метрических тонн разнообразных грузов!
Раджит Сингх поддал носком башмака кусок кокса.
— Вес немалый. А так пришлось иметь дело с вдвое меньшим весом, считая уголь и сам аэростат. К тому же, наш груз не так чувствителен к толчкам и сотрясениям. Я и думать боюсь, чем обернулась бы перевозка во вьюках бутылей с купоросным маслом!
— Мсье Юбер, а почему вы выбрали не светильный газ, а водяной? — поинтересовался Николай. — Конечно, разница в подъемной силе не так уж и велика…
— Эту методику использовал мой учитель, Тадеуш Лоу. Позже я усовершенствовал сконструированный им газодобывательный завод, сделав его значительно легче и меньше размерами. Работает он так: водяной пар пропускается в перегонном кубе над раскаленным добела коксом, в результате образуется смесь оксида углерода с водородом, которую и называют «водяным газом». Он легче светильного газа — один кубический метр поднимает до восьмисот граммов полезной нагрузки.
— К тому же, с коксом меньше возни. — добавил Раджит Сингх. — Его доставили по воде в Сринагар, после чего осталось заплатить местным караванщикам за переброску груза небольшими партиями в Лех. Так что сейчас у нас его вдвое больше, чем необходимо.
Николай посмотрел на чёрные кучи возле перегонных кубов.
— Как говорят в России, запас карман не тянет. К тому же, надеюсь, мсье Юбер, нам понадобится только один, в крайнем случае, два вылета.
— Хорошо бы обойтись одним. Только придётся сначала дождаться безветренной погоды, ведь нам предстоит причаливать к не такому уж широкому, всего в сотню шагов шириной, уступу и не врезаться при этом в скалу — наземной команды, способной принять швартовые концы, там не будет. Конечно, аша паровая машина гораздо мощнее той, что стояла на дирижабле Жиффара, двадцать лошадиных сил против трёх — но всё же, я предпочёл бы не испытывать судьбу.
— На этот счёт можете не беспокоиться. С нами отправится Курбатов, один из наших казачков. Он чрезвычайно ловок и силен — я не раз наблюдал во время нашего путешествия, как он лазает по скалам. Будьте спокойны: зависнем над краем уступа, спустим Курбатова и бросим ему причальный конец.
Ну, разве что… — с сомнением покачал головой канадец. — А всё же, риск чрезвычайный. Хороший порыв ветра — и нас бросит на скалу, оболочка может не выдержать такое столкновение! Про фермы с воздушными винтами я не говорю, они разрушатся в первую очередь.
— Тогда поселимся в монастыре, как те, кто не решился на спуск! Да не волнуйтесь вы так, мсье Юбер! Нам бы только наверх добраться, а вернуться можно и с неработающей машиной. Подождем, когда аэростат отнесёт от скалы, стравим газ и потихоньку спустимся!
— Пожалуй, я могу вас обнадёжить, господа… — вступил в разговор Раджит Сингх. — Если судить по некоторым приметам — впереди два-три тихих и солнечных дня, и вы сможете спокойно предпринять первую попытку. Но потом погода испортится, и тогда я не дам за сохранность вашего летучего веретена и одной-единственной раковины каури.
— В таком случае, медлить нельзя! Пойдемте, господа, надо выспаться, завтра всем нам предстоит нелёгкий день.
Перед юртой Николай задержался.
— Кстати, мсье Юбер, совсем вылетело из головы … Сегодня, сразу после полудня прибегает ко мне казак — вы его знаете, Ташлыков, урядник, — и докладывает: на монастырском утёсе заметили какой-то блеск, будто кто-то балуется с зеркалом. А может и не балуется, а сигналы подаёт…
— Может, это солнце отражалось от линз оптического прибора? Я не раз наблюдал такую картину: в солнечную погоду бинокль или подзорная труба наблюдателя давали яркие взблёски. Наши артиллеристы засекали по ним неприятельских разведчиков, засевших в кронах деревьев. Вот и прицельный телескоп на винтовке Шарпса — ими южане вооружали отборных стрелков — бликует так, что будь здоров!
— Где бинокли с телескопами, а где буддистский монастырь? — непонятно возразил русский. — Кто мог подавать оттуда сигналы и, главное — кому они предназначались?
— Может, жителям деревни? — неуверенно предположил канадец. — Они выполняют мелкие поручения монахов — скажем, привезти что-нибудь из Леха. Что, если так им передают заказы?
— Видел я, как они их передают! Спускают в корзине, а то и просто сбрасывают вниз, в кожаном футляре. Зеркала используют, чтобы подать сигнал кому-то, находящемуся на значительном удалении, а деревня-то прямо под монастырём! Нет, мсье Бондиль, тут что-то явно нечисто…
* * *
Юбер высунул голову из-за парусинового ограждения и сразу спрятался. На высоте в четыре с половиной тысячи метров ветер, будто ножом, прорезал шарф, укутывающий лицо до самых глаз. Он в который уже раз, порадовался, что Николай настоял, чтобы площадку со всех сторон затянули парусиновыми обвесами — такими укрывают от брызг и ветра мостик на малых миноносках. А ведь Юбер горячо протестовал против такого решения, доказывая, что обвесы увеличат парусность корабля, и без того огромную!
Всякий раз, когда возникал подобный спор, русский неизменно оказывался прав, и это изрядно озадачивало Юбера. Он-то полагал, что Россия, как азиатская держава, безнадёжно отстала в деле освоения воздушного океана — а тут на тебе! Николай, одну за другой выдаёт нелепые с точки зрения любого признанного авторитета аэронавтики, идеи — и неизменно попадает в яблочко! Канадец помнил ожесточённые дискуссии, разгоревшиеся в одном из обществ воздухоплавателей Северной Америки по поводу того, где должен находиться пропеллер — на носу, или на корме? Но что ответили бы почтенные мэтры на предложение поставить сразу два пропеллера, и не на оконечностях, а по бортам?
Но русский предложил именно такой вариант — и, чёрт подери, оказался прав! Вместо того, чтобы неторопливо выписывать широченные дуги, подобно аппаратам Жиффара, Дюпюи де Лома и немца Генлейна, корабль теперь мог развернуться «на пятачке», словно пароход, гребные колёса которого вращаются в разные стороны! В горах, где придётся бороться с изменчивыми воздушными потоками и маневрировать в опасной близости от скал, такая возможность может оказаться спасительной…
Николай настоял и на другом нововведении: по его требованию, дирижабль получил баллонеты, позволяющие сохранять форму корпуса путем нагнетания воздуха в воздушные мешки, скрытые под оболочкой. И снова оказался прав. Первые же опыты показали: корпус, колышущийся под порывами ветра, словно медуза, делает управление крайне затруднительным. К тому же, баллонеты играют ту же роль, что и плавательный пузырь у рыб: накачивая или стравливая из них воздух, можно заставить аэростат перемещаться по вертикали, не играя балластом. На случай экстренного спуска в верхней части оболочки имелся клапан для стравливания газа.
Вместо площадки-гондолы, подвешенной на тросах, дирижабль получил длинную ферму, собранную из бамбуковых реек. Русский называл её «киль» и уверял, что такая система повысит жёсткость всей конструкции. В центре «киля» устроили небольшую площадку, на которой помещались паровая машина, запас топлива, а так же штурвал, соединённый тросами с рулем направления. По обоим бортам, на решетчатых балках вращались трёхметровые пропеллеры — ремни трансмиссий вели к ним от паровика, словно от приводного вала под потолком фабричного цеха к станкам.
Старт первому в истории воздухоплавания, высокогорному полёту, был дан в пять часов тридцать минут утра. Раджит Сингх клялся, что часам к восьми, когда солнце поднимется над перевалом, ветер усилится и сделает их, и без того непростую, задачу ещё сложнее. Перед взлётом Юбер запустил маленький шёлковый шар с водяным газом, привязав к нему яркую ленту, чтобы оценить направление и силу воздушных потоков.
По сигналу Мерзликина казаки разом отпустили канаты, и дирижабль величаво поплыл вверх. С земли неслись восторженные вопли — караванщики, успевшие привыкнуть к виду летучего гиганта, приветствовали воздухоплавателей.
Воздушные струи подхватили дирижабль и понесли по ущелью со скоростью тридцати футов в секунду — обычный ход плывущего по морю кита. Пламя успокоительно гудело в топке, размеренно стучал паровик, стрелка манометра дрожала возле жёлтой черты. Аппарат неспешно набирал высоту, дрейфуя по ветру. Расстояние до скалы Лаханг-Лхунбо быстро увеличивалось, но Юбера это не беспокоило — накануне они во всех деталях обсудили маневр выхода на цель, и теперь оставалось в точности следовать плану.
