3
«…Умей услышать не высказанное и увидеть не доступное невнимательному взору.»
…Когда захочешь, охладев ко мне
Предать меня насмешке и презренью,
Я на твоей останусь стороне
И честь твою не опорочу тенью…*,
— возвышено страдал бард.
Его не слушали, как не слушают звень мухи о стекло или жужжание пчелы над цветком. Избито. Привычно. Предсказуемо.
Выгорели свечи и их заменили. Блюда перестали удивлять. Радовавшиеся любому куску, теперь кусок отпихивали. Вино разогрело кровь и развязало языки, вести разговоры не столь натянутые и официальные. Зазвучали имена, а не титулы. Взгляд набегал на взгляд, жест отвечал на жест… Колина осчастливили очаровательной улыбкой. Сара аф Галль. Прореха верхнего зубного ряда залепленного воском, безнадежно портила общее впечатление. Воск раз за разом выпадал. Контесс его вставляла обратно. А так — очаровательное создание.
… Уж если ты разлюбишь — так теперь,
Теперь, когда весь мир со мной в раздоре.
Будь самой горькой из моих потерь,
Но только не последней каплей горя…,
— рыдала мандолина и пускал чувственную слезу музыкант.
Праздник закончился на шестой перемене блюд. Колина поразили недоуменные глаза девочки. Он так и не смог вспомнить её имя.
«А должен?» — путался в ощущениях унгриец. Наитие настоятельно не рекомендовало, но убеждало, в первую очередь! В первую!
Гранда проявила неподдельную заботу о своих новых придворных.
— Вам покажут ваши комнаты. Постарайтесь хорошенько отдохнуть. Завтра предстоит множество дел. Что-то понадобится, позвоните в колокольчик. Слуги обязательно помогут.
Не худшее напутствие для пребывающих в статусе «никто». Или «ничто».
— Не расслышал насчет завтрака, — обратился Колин за разъяснениями к сопровождающему. Долговязый слуга походил на журавля. Потешно вышагивал, а уж шеей вертел — вылитый обитатель болот.
На несложный вопрос недоуменное хлопанье глазками — какой завтрак?
— Я так и подумал.
В длинном коридоре левого крыла редкие светлячки огарков в шандалах. Сырой спертый запах воды и мыла предупреждал о близости прачечной. Нескончаемый парад дверей-близнецов подозрительных коморок затянулся не на один десяток шагов. То, что ручки деревянные, как в захудалых крестьянских избах, порождало беспокойство о внутреннем убранстве будущего жилища.
Входная дверь хороша — подогнана плотно. Подглядеть не удастся. На ней, воспрепятствовать несанкционированному проникновению, задвижка. Осмотрел, оценив взломоустойчивость. Сделана на порядочного человека. Отпереть снаружи, достаточно крепкого ножа. Комната — прямоугольник двенадцать на восемь локтей. В углу грубый казарменный стол, покрытый письменами грязи, жира и восковых пятен. Пара расхлябанных табуретов, лавка, прислоненная не упасть. На лавке спеленованное табардом оружие и дорожный баул. Судя по застежкам и сбившимся ремням, вещи досматривали. Прямо от двери, окно с крепкой рамой в мелкую сетку стекол. Справа от окна кровать… остов кровати: две спинки, три доски. Рядом, в изножье, сундук для одежды. Без замка. Цербера скромного богатства предстояло приобрести на личные средства. Половицы, в щели палец пролезет, не опаздывают отзываться на шаги простуженным поскрипыванием. Колин мазнул пальцем по стене. Побелена. Совсем недавно. Еще маркая.
Лучшее в комнатном интерьере — окно. Она открывалось. По состоянию подоконника, ободранного подошвами подкованных сапог, предыдущий жилец не раз этим бессовестно пользовался, выбираясь наружу и не заботясь скрыть предательские следы.
Колин вздел нижнюю раму, впустить воздух и выглянуть. Окно выходило на внешнюю сторону, в парк. Что добавило плюсов скромному обиталищу.
Продолжая исследовать, открыл сундук. На дне немытая тарелка и кружка прежнего владельца. Не удостоверившись в сохранности, вбросил баул в открытый зев. Оружие развесил на специальных крючках. Меч, отобранный у портового пьянчужки, добротный баллок от него же и ременного плетения жак, в общем-то бесполезный, но подходящий в качестве декора. Альбацету оставил в рукаве. В последнюю очередь обратил внимание, на отсутствие упомянутого колокольчика.
«Будем скромными в желаниях,» — пообещал Колин. — «Скромность, как известно, украшает человека. Скромного.»
Потоптался, определяя менее певучие плахи. Присел на столешницу. Ни чего не упустил? Ногой опробовал табурет. Шаток. Не выдержит и одного серьезного удара. Подцепил носком сапога и грохнул на пол второй. Такой же. Лавку не тронул. Совсем уж плохонькая. Дунь, рассыплется. Повалялся на полатях. Назвать конструкцию кроватью, значит необоснованно выдать преференции скрипучим занозистым и сучковатым доскам.
«Выходит и матрац за свой счет,» — ворчал Колин. Не с досады, для порядка. Выразить свое отношение к столичному гостеприимству.
Впрочем, чего ожидать? Приучать выпрашивать подачки со скупой хозяйской длани надобно с первых дней. Быстрее привыкнут.
Заложив руки за голову, уставился в потолок. В отличие от стен не столь девственно белый. Его побелка не затронула. Пятна копоти, кляксы вина, паутина и шелк пыли. Подивился, нигде нет ни свечки, ни фонаря.
«Надеюсь счет за проживание не предъявят? Я бы предъявил,» — надоумил Колин гранду, будто она могла его услышать.
За окном темно и тихо. Сон не сон, дрема не дрема. Маятно. Вялые раздумья похожи на озерный прибой и лишены яростной напористости, побуждений действовать. Рано еще действовать. Шею бы не свернуть, действуя.
Непрошено, в который раз, вспоминался тринитарий. Старый дурак говорил много пустого, лишнего и даже пугал.
— …Напрасно тешиться что тебя замаялись ждать в Карлайре. У кого нет денег и громкой фамилии неугоден везде, а не только в столице. И при любом дворе, включая Серебряный. В лучшем случае в упор не заметят, а то постараются отжать в тень, бедовать с мышами на паях. Сопи и не высовывайся. Прижиться тяжело. Еще тяжелее пробиться и удержаться. Выбор невелик. Или служение…
Здесь Эйгер щелкал языком, как приманивают игривых ратонеро и заливисто свистел, будто подзывал блукавую борзую.
— …или рыцарем панти. Снимать чужие или заголяться самому. Греха в то нет, а пользы? Первыми таких подбирают богатые и знатные старухи. Днем выгуливают в общество, кормят сытно, одевают богато, а грянет ночь? Тискать обвислые груди. Шевелить подкрашенную шалфеем или отваром липы, облезлую лобковую кудельку. Пользовать выпавшую менжу. Чего ржешь, недоумок? Я через это проходил…
Все что Колин тогда позволил, криво усмехнуться, но его реакция привела Эйгера в бешенство. Крайне редкое состояние для церковника старой закалки.
— …Не старухи так древние хрычи, коим потребуется твоя молоденькая задница… И не сверли меня своими зенками!..
Тринитарию потребовалась минута и полкувшина вина отогнать воспоминания и восстановить душевное равновесие.
— …По совести мне их трудно осуждать…, — примирился он с собственным прошлым. — Во всяком деле свои малоприятные нюансы. Но поступиться придется многим… Очень многим…
Иногда монах впадал в философствования и умствования, такие же пустые как и большинство его речений. Вдосталь налетавшись в облаках собственной мудрости, спускался к греховному бытию.
— …Серебряный Двор неплохой шанс! Так почему не приложить чуточку больше стараний? Тебе предстоит мало спать, жить на сухарях и воде, и успевать крутиться. Жизнь благоволит шустрым. И в любом случае пристанище у эсм Сатеник, предпочтительней того места, откуда я тебя вытащил…, — и, в подобном духе, без остановки, час или два.
Случалось услышать от тринитария и разумное.
— …Хочешь влиять на кого-то? Узнай о его деньгах. Узнаешь о деньгах, узнаешь о человеке достаточно. Узнаешь достаточно, примешь верные решения. Верные решения приводят к успеху. Успех гарант обретения и куска, и крова, и продвижения снизу вверх. Пойми простую… простейшую истину. Род людской делится на тех, кто стоит на коленях испрашивая жалких крох, согбенных — ждущих подачек и властвующих — крохи и подачки раздающих. При эсм Сатеник не так безнадежно тесно, как на Подворье или в Краке. К тому же, путь к намеченной цели из Серебряного Дворца покажется ближе. Конечно, можно начать и из канавы, но мое мнение, с такого дна путного не добиться. Во всяком случае так быстро как того требуется. Для чего это говорю? Чтобы ты ясно осознавал серьезность поставленной задачи.
Тринитарий мог не утруждаться во вдохновенной чуши. Колин приложит максимальные усилия и сделает все от него зависящее. Но не ради полоумного монаха, просидевшего без малого двадцать лет в кутузке. Ради себя. Что поделать, пересечение интересов. Камень в металлической оправе, первая точка их пересечения.
Для достижения цели, успешного достижения, нужно не много. Первое, но не главное, деньги. Кажущаяся проблема. Он не на диком острове оказался. Вокруг те, у кого монеты имеются. Меньше, больше и избыточно. Потому наличность надуманная сложность. Второе — люди… Добрейшие создания. Со слов того же тринитария, апофеоз скрещивания крокодилов и свиней.
Сам собой всплыл образ беззубой Сары аф Галль… Ободрить. Рассматривай дефект не как уродство, а как некое приятное удобство… С таким подходом во всем отыщутся скрытые достоинства… Только надо их разглядеть.
Люди это, прежде всего нужные и полезные связи. Не всегда одно и то же, но и не взаимоисключения. Завести нужные и полезные, придется попыхтеть. Многие не мыслят начинаний без товарищей, друзей, соратников. Убедить, открыть глаза, увлечь, занять денег — тех самых, которых пока нет. Уступить место в лодке. Отдать любимую женщину… Ничего не жалко тем, кто топчется за тобой, на кого возложена миссия прикрыть спину. Прикроют? Лучше не пробовать, а набрать обычную шайку. Отпадет надобность в разъяснениях целей и вранье при дележке достигнутых результатов. Честная оплата, против честной работы. Но прежде чем дойдет до исполнения той самой честной работы, следует вспомнить — со своим уставом в чужой монастырь не суются. Рискованно и опасно. Еще опасней не знать устав монастыря куда суешься. Поэтому перво-наперво необходимо с оным уставом ознакомится, а по возможности и с теми, кто устав блюдет, стережет и вносит в него поправки, без зазрения совести и без оглядки на ближних. Без таких знаний можно не морочиться, а спокойно пялиться в потолок или считать овечек в ожидании прекрасных сновидений.
Размышления над обустройством собственной жизни не мешали Колину слушать. И пусть осенняя ночь небогата на звуки, но и они способны принести пользу. Дворцовая стража проходила под окнами с интервалом в полчаса. Иногда запаздывала. Не на много. Зачем ему такое знания? С чего-то начинать надо…
«Вот и начнем…» — мотивировал Колин покончить с бездеятельным лежанием на твердых досках.
Облегченно скрипнуло ложе, провожая хозяина. Состругав толстую щепку с лавки, унгриец заклинил засов двери. Вернулся к окну. Кому окно, кому врата в большой чудесный мир непознанного.
«Наичудеснийший, просто.»
Утверждают (врут, наверное?), ночь — время поэтов, влюбленных и котов. Но лишь последние изъявляют желания лазить на крышу и по крышам.
«Ну и еще некоторые,» — выбрался Колин по подоконнику наружу.
Падающий свет с верхних этажей, редко пятнал дорожку мелкого гравия, дотягивался до лап елей, обволакивал гроздья рябин. Тем не менее, достаточно темно, заметить с улицы его предосудительные действия.
«Романтика,» — опробовал Колин опору.
Стена в богатой лепнине и архитектурных украшательствах. Барельефы, картуши, виньетки, арабески, прекрасное подспорье продвижению вниз, вверх и куда вздумается. Добраться к соседям? Пожалуйста. Заглянуть на этаж выше? Нет проблем. К печным трубам захотелось? Вперед! Покататься верхом на флюгере? Для того и ночь ни в чем себе не отказывать.
В лазанье, как и в природе, самый короткий путь отнюдь не по прямой. Колин перемешался по ломанной диагонали. Уверенные навыки и склонность к ноктолопии, позволяли успешно ориентироваться и действовать в темноте. Оценивать и выбирать надежно цепляться, подтянуться, ступать, подвисать и перехватываться. Получалось легко.
Из-под руки неожиданно вспорхнул потревоженный голубь. Колин подождал, нет ли еще птиц. Не хватало всполошить стаю и привлечь к себе внимание. Заодно послушал. Трое мужчин ужинали.
— … Вошел в силу Кинриг. Вошел. Неизвестно кто кого переломит. Он короля или король его.
— Кабы не оконфузились на Всполье, сидеть бы солерам и не рыпаться. И Кинригу твоему первому.
— Оконфузились… Ты уж не стесняйся, не с городским советом объясняешься. Вломили любо-дорого. Шли к тоджам землицей разжиться, а положили десять тысяч не самого плохого народа. И не разжились, а еще и своего приплатили. Ответить бы да некем.
— И не на что.
— Сказывают, Кинриг с Гусмаром сулились королю предоставить весной пятнадцать баталий наемников.
— Пятнадцать!!!! Нихера у них деньжищ! Откуда берут? С аллода столько не наколотишь. С фьефа не выжмешь. С монетного двора разве что…
— Ну, я в их доходные книги не заглядывал, откуда у них деньги не ведаю, но обещались.
— Обещали, сделают. Только Моффет сильно сдал в последнее время.
— Война она кому хочешь, крови попортит…
Заинтересовал Колина и разговор на повышенных тонах, между сердитым и разобиженным. Несдержанность порой выворачивает наружу вещи примечательные. В некоторых случаях подобных признаний и пыткой не добиться.
— … А я говорю, он жульничал.
— Доказательства есть? Нет. Тогда чего ты хочешь?
— Чего? Справедливости.
— В следующий раз пригласи играть Аларда Холгера, а не садись за стол со всяким отребьем.
Колин взял имя в память. Доведется, узнает подробности.
— По-твоему Лука Олдмас отребье?
— Но ты же обвиняешь его в нечестной игре.
— Обвиняю.
— Докажешь?
— Нет.
— А свидетели?
— Маркус Ньялли и Гир Шеер.
— Боже мой! Ты наивный дурак! Они всегда играют на одну руку. К тому же виласы. Ви-ла-сы! Как ты вообще очутился в Королевском Столике?
— Меня провел барон Ригри.
— Еще один честный!
— Обещали интересную игру и достойных партнеров.
— Ты сполна получил и то и другое, и в придачу, сумасшедший проигрыш, о котором уже известно всей столице. Чем рассчитаешься?
— Валборы всегда отдавали свои долги!
— Но мною уважаемый Керс аф Валбор никогда не задолжал такой суммы! Тысячу штиверов! Ты-ся-чу! — опять сбился на слоги и восклицания сердитый.
— Что мне делать? — простонал неудачник.
— Раньше надо было думать.
— Горст!?
— Что-что. Обратись к ростовщикам. Ну, не знаю… К Ренфрю.
— Койту Ренфрю?
— Чего захотел! К Виону Ренфрю. Старший не станет с тобой связываться из-за таких мелочей.
Следующую занимательную беседу, Колин слушал, сидя на балконе, общипывая лепестки увядших роз, выставленных на холод. Приближенная гранды, он признал в ней камер-юнгфер, с удовольствием плескалась в большом ушате. Сквозняк выносил на улицу амбре душистого мыла. Смесь розмарина и жасмина. Отвратный запах. Колин сам порой удивлялся нелюбви цветочных композиций. Предполагал из-за их намеренной обманчивости. Ждешь прекрасных бутонов, а подсовывают невзрачную кашицу в плошке.
Кроме Лисэль аф Кирх в комнате находились по крайней мере еще двое. Колин пересчитал их ломкие бегучие тени на занавесях. Возможно был еще кто-то, ему не видимый и не слышимый, но унгриец в этом справедливо сомневался. Женщины собираются не молчать за компанию, а тесно и содержательно общаться. Если и оставался кто-то вне его виденья, любопытствовать не стал. Лишнее.
— В последнее время у нее совершенно испортился характер, — у незнакомки милый мягкий голос, какой бывает у тех, кто со всеми в мире и не союзник никому. И вашим и нашим. Или правильней ни вашим ни нашим.
— А чему удивляться? Сати нужен тот, кто принесет корону, а не жеребчик бле и не твердолобый барончик из Анхальта, которых ей попеременно пророчат, — растолковала камер-юнгфер товарке.
— С жеребчиком ты загнула, а в основном права.
Унгрийцу веселость женщин от части понятна. В кого втыкать иглы как не в потомков Адама?
— Жаль с Ратгардом не сладилось.
— Было бы о чем жалеть? Поговаривают Длинноухому будет затруднительно погашать супружеский долг, — избегала Лисэль прямых обвинений и оговоров. Меньше места для фантазий.
— Не платежеспособен? Уже? — довольно мурлычет незнакомка.
Постараться, можно представить искорки пробегающие волнами по чудесной шерстке. Колин представил. Самому сделалось смешно.
— Слишком со многими расплачиваться.
— Мог бы и уступить. По дружбе.
— Кредиторы не согласятся. Я бы не согласилась, — за себя камер-юнгфер всегда отвечает твердо. Неплохо, хоть в чем-то не терзаться сомнениями.
«По злободневней тем нет?» — поскучнел Колин.
Как оказалось, нет. Или поднятая полностью не исчерпана.
— А хромоножка из Хорнхорда?
— Хромота не главный его недостаток, — через плеск воды доносится похохатывание довольной Лисэль.
Сквозняк неожиданно дернул занавесь и унгриец, прикрывшись, тихонько зафыкал, прочистить нос от навязчивых цветочных благоуханий.
— Но ведь есть и достоинства?
— О достоинствах лучше и не упоминать. То что уместится в ладошку…
Двое веселятся от души. До колик в боках.
— А корона?
— Она не тяжелей достоинств.
«Не повезло,» — собрался Колин двинуться дальше. Сплетни он послушает в другой раз, а дышать жасмином — кашель привяжется.
— Лисэль! Алама! Прекратите! — одернула третья праздноязыких.
Столь искрений порыв, новой участницы несколько вразрез общей атмосфере посиделок. Унгриец тут же раздумал покидать удобное местечко. Торопиться ему некуда.
— А что такого? Семейное счастья нашей Сати, волнует многих… Скажешь Гусмар от нечего делать обивает её пороги?… Далеко не лучший вариант. Вряд ли в Анхальте ей достанется кто-то приличней! — заговорили наперебой с рассерженной компаньонкой.
— Я не собираю сплетен, — последовало неожиданно жесткое предупреждение.
Ответ столь же неожиданно насмешлив.
— Конечно-конечно! Ты же у нас фрей!
— Вот именно!
— Не поделишься? — камер-юнгфер мастерица держать многозначительные паузы. — Не сплетней.
«Исповедница гранды!» — вплыл у Колина образ девушки с четками в руках. И судя по последней фразе от нее ждут откровений и доверительности. И не просто ждут, провоцируют.
— Лисэль, думай немного, о чем просишь.
— Всего лишь мааааленькая тайна…, — обозначила камер-юнгфер рамки своей просьбы. — Поверь мне, большую не доверят никому. Включая исповедницу.
«О чем она?» — призадумался унгриец. В словах Лисэль присутствовала некая отсылка, скрытая сноска. Касающаяся прежде всего девушки в строгой столле с галереи Зала Арок, а не фрей, блюстительнице чужих откровений.
— Упомянутая тобой маленькая тайна, — отчитывали просительницу со всей строгостью, — предназначена не мне. Следовательно не мне ею и распоряжаться.
«Ему-то, в общем, она тоже без особой надобности,» — и это не сомнения, безоговорочная уверенность. Еретичность в той или иной степени присуща всякому и унгрийц не исключение. Другое дело её основы. Разочарование, обида, непонимание, неприятие. У Колина за отрицанием веры, стояла… вера!
— Тебе виднее, золотко, — не усердствовала камер-юнгфер разговорить препоясанную четками упрямицу. На таких давить бесполезно. И брать штурмом тоже.
«Как величать-то вашу драгоценность?» — готов слушать Колин и имена и чужие секреты, но с толикой здорового скепсиса. Совесть, как и бумага, стерпят многое. Умолчат, и приврут. Ограничения самые умозрительные.
— Это не может даже обсуждаться, — строга исповедница.
— Стыдно повторить? Ведь так? Стыдно, Арлем?
— Лисэль!
— Хорошо, хорошо, — вновь готова примириться камер-юнгфер с упертой фрей. — Не желаешь не говори. Но с чего Сати взъелась на Поллака?
«До меня добрались,» — подивился Колин вниманию благородных эсм к его скромной персоне. Чего ожидать от такого внимания? Ничтоже сумняшеся утопят или, подтолкнут кверху? — «Припомнят тебе званный обед, саин Поллак. Ой, припомнят!» — сомневался унгриец в благоприятном для него итоге трехстороннего обсуждения. Вопрос, на сколько все плохо, сделался актуальным как никогда.
— Это…, — голос Аламы мягче кошачьих лапок.
«Должны быть и когти,» — не доверяет Колин товарке Лисэль Любопытно, доверяет ли ей сама камер-юнгфер? И во что доверие обходиться?
— Он самый. Унгриец. Со шрамом.
— С чего ты решила что Сати на него взъелась?
— Тебя не было рядом. И если бы не обстоятельства…, — порой чувство меры изменяло Лисэль. Говорить через раз намеками, проверяя остроту ума собеседника может и забавно, но слушать и верно угадывать, утомительно.
— Ты о Даане? — мурлычет Алама, безошибочно понимая камер-юнгфер. — Ах, он умеет досадить.
Мурлыка Колину еще хуже розмарина и жасмином. Но тут чихом не отделаешься, приходится терпеть.
— Новику откровенно повезло, иначе бы на нем отоспались за всех.
— Родство не дает тебе право осуждать Сатеник, — спешит вмешаться фрей. Для сплетниц святого мало, но ведь существуют определенные границы дозволенного. И чем раньше их обозначить, тем лучше.
— Боже упаси нас в чем-либо упрекать нашу милую гранду. Но сдается мне, стать счастливой Сати не достает решимости её матушки, — рассуждала Лисэль, явно нарываясь на разнос от Арлем. — Чтобы там не говорили, моя сестрица отважилась подставить передок проныре Моффету и заполучила беременность и корону. А моя племянница хочет второго, но стесняется первого.
— И что такого в твоем унгрийце, волноваться из-за отношения к нему Сати? — вернулась мурлыка к обсуждению новика.
— Вот и выясню. Подозреваю он на многое способен, — рассуждала камер-юнгфер беззаботно нежась в воде и взбивая ароматную пену.
Несанкционированное «ухо», исчерпав терпение, от всего сердца пожелал ей сменить мыло. Пахнет кладбищем и венками.
— По мне, он порочен, — неожиданный перл Арлем привел Колина в легкое недоумение. Чем обоснован такой вывод? С чего вдруг? — Порочен как всякий несовершенный предмет, — убеждала фрей с твердостью человека раз и навсегда принявшего критерии отрешать «неподобных» большинству от общества.
«И что теперь?» — гадал Колин. Фрей не последнее лицо при дворе. Её неприятие может значительно осложнить ему жизнь. И противоядия тому пока не имеется.
— Лучшего и желать нельзя, — предложила иной взгляд на новика камер-юнгфер. — Подай, пожалуйста, нефритовый ролик.
— Для чего он тебе?
— Унгриец или ролик?
— Нефрит, — мурлычет царапка.
— Придать свежести моей коже. А иногда заменить…
— Лисэль! Ты сегодня несносна! — грохочут громы негодования. — Твои добродетели оставляют желать лучшего!
— Добродетели скучны, — отпускает камер-юнгфер новую шпильку. — А жизнь коротка, потратить на них хотя бы день.
— И тебя не смущает его шрам? — эсм с кошачьим голосом добродетели тоже мало интересны. Но интересен выбор камер-юнгфер, как и последствия выбора.
— Что с того? Положу, его справа от себя, — задорный смех перекрыл бултыхание в ушате. — С левой стороны он выглядит вполне прилично.
— Полагаешь, искушен в тех искусствах, в которых ты преуспела? В его возрасте?
— Это поправимо. Подобные Поллаку восприимчивы ко всему новому, — убеждена Лисэль. — И старательны. Из кожи лезут показать себя опытными мужчинами. У которых…
Задиристый смех лучше всяких пояснений, чего там «у которых» не ладно.
— Ты не возможна! — более не сдерживаясь, гневается Арлем.
Для исповедницы слишком эмоционально. Религиозность или юный возраст? Колин попенял на религиозность. Война с ветряными мельницами увлекает многих. Успех, как водиться, сопутствует избранным. При жизни им достается слава блаженных, после смерти святых. Тринитарий упоминал в подобных случаях шлюх.
— Вы поссоритесь, — предостерегла Алама и, безусловно, права. Поссорятся. И Лисэль ссора не страшила, а устраивала.
«Может так и надо?» — безуспешно ломал голову Колин над непонятной интрижкой. Тщился в поисках правильного ответа. И даже не самого ответа, а направление его поисков. А поискать стоило. Очевидно же, фрей не место в этой компании. Но она здесь.
— Из-за чего? — не видит Лисэль причин для разлада. В инициаторы камер-юнгфер не стремилась. Закоперщику, как принято, первый кнут. А вот оправдываться ответчику значительно легче.
«Только будет ли?»
— Нам не к чему ссориться, — согласна Арлем и уточнила, из-за чего именно их ссора маловероятна. — Из-за какого-то новика.
— Послушать вас обеих, подумаешь другое.
— Это всего лишь игра, бал масок, маскарад, — старается фрей говорить верно и взвешенно. Очень старается. — Слова только одежды, сделать недоступными свои мысли и скрыть чувства, как тело спрятать душу.
— Теперь понятно, почему мужчины нас с удовольствием раздевают! — Лисэль мгновенно ухватывается за возможность безопасно обострить разговор. — Негодники хотят добраться до сокровенного! До души!
Грубовато и базарно, но по своему верно и весело.
«Шутница,» — восхитился Колин острым язычком Лисэль. Не в его правилах умолять чужие достоинства. А умения добиваться своего, тем более. Но даже восхищение не мешает отметить явное несоответствие затраченных усилий и реакции на усилия.
«Что-то не так с этой исповедницей», — убежден унгриец, но чем подкрепить убежденность? Довериться смутным ощущениям? — «Арлем… Арлем… Чистая или чистенькая?»
Хлопнула дверь. Дребезг стекол подтвердил — ушла.
— Она напоминает мне Джори нашей Сати, — комментирует вслед камер-юнгфер. — Кажется цапнет, но на поверку не способен выкусать собственных блох. Но лает — заслушаешься!
— Зачем же король присоветовал её во фрей?
— Дело не в том к кому приставить, а кого.
— Хочет подольше пользоваться серебром родни Арлем?
— Чего Моффет хочет, лучше не спрашивать и у него самого.
«А ведь знает… Или в крайнем случае догадывается. А догадка из тех, какие гарантируют плаху. И кто кандидат? Чьи уста догадку озвучат? Аламы!?»
— И потому ты её дразнишь?
— Не обещаю отказаться, но учту, — ни капельки не расстроена Лисэль ссорой.
— Значит, мальчишка тебе не надобен?
«И тут не ко двору,» — спокойно воспринял Колин круговую опалу. Жалеть себя — все время против шерсти кому понравиться? удел неудачников. А он и шага не сделал неудачу потерпеть.
— Время покажет.
— Но почему он? Присмотрись к другим. Среди новиков вполне приличные юноши.
— А зачем мне приличные? И что понимать под приличием?
— По-моему, ты просто избалована мужским вниманием.
— Избалована? Их храпом после унылой прокреации?
— Мне тебя пожалеть?
— Да. Погладь…
Смешки, веселье, плескание….
Взобраться на крышу оказалось непростой затеей. Карниз выступал далеко от стены и ко всему сильно обветшал. Пришлось остерегаться, не обрушить его и не сорваться самому. Справившись, отряхнул пыль и грязь с рук и одежды, и глянул с высоты вниз.
«Скромно,» — оценил Колин проделанную работу.
В плане, Серебряный Дворец представлял собой квадрат, один из углов которого срезали. Шестисаженный пролет затянули решеткой с малым королевским гербом с единорогом, ограничить въезд во внутренний дворик. Под доглядом дворцового караула песочные дорожки, фигурной стрижки кусты и фонтан, куда летом выпускали рыб и лебедей. Птицам предусмотрительно подрезали крылья. Становились ли белоперые красавцы от дармовой кормежки счастливей? Очевидно, да. Ни один не подох от тоски по свободному полету.
Под зданием, в подвале, как и принято повсеместно, хранили запасы и дворцовую рухлядь, сажали под замок нерадивых. Среди обитателей упорно ходили слухи о неком карцере с приведением. Людей страшили не оковы, крысы и грязь, но бесплотный дух, добровольно составлявший компанию арестанту. Первый этаж традиционно отведен слугам и хозяйственным службам. Кухни, кладовые, складские, прачечная, людские и гостевые. Второй заселили придворные и приближенные гранды. Третий занимала владетельница дворца. Четвертый этаж чехарда и путаница помещений разного назначения. Библиотека, рукодельная, оружейная, фехтовальная, оранжерея. Особая гордость комната плетеной мебели. Имелась и малая алхимическая лаборатория, заброшенная и пыльная. Само собой архив — обиталище мышей и иной мелкой и мерзкой живности. В Зале Диковин коллекции грифонов и гарпий, картины и скульптуры, чучела птиц и утопленный в меду уродец.
Крыша здания — плоскость с малым уклоном и баттльментом, в лихую годину укрываться, бить стрелами и сбрасывать на головы неприятеля тяжести. Заржавевшие неподвижные флюгера охраняют звезды и тишину. Упорядочено торчат трубы каминов, пускают в небо дым и тепло.
Чьими-то капризами дозорные башенки перестроены в ротонды, куда в летние дни поднимались отдохнуть, любоваться видами и отведать десерта. И ротонды, и виды, и десерт только для доверительных встреч с избранными. Есть своя прелесть в неспешной беседе, ярком солнце и стай голубей в высоте. Знатоки старины сказывают, отсюда, из-за баттльмента Серебряного Дворца, легендарная королева Уледа провожала мужа на долгую войну. Отсюда же уличенную в неверности королеву скинули вниз, чего понятно никто не помнил из лучших побуждений.
Вокруг дворца разбит парк, назначение которому, оградить Серебряный Двор от посторонних и праздных глаз. В посадках елей и пихт отсыпаны гравийные тропки, в их схождении установлены беседки. Парк неухожен и запущен. В давно высохшем прудике полно старых иголок. В дальнем краю торчат острые крыши конюшни, псарни и казармы. Парк обнесен крепким кованым забором, расчлененным кирпичными столбами с химерами на макушках. Для декорирования ограды высажен хмель и плющ. В светлой тоске осени листья на них желты и янтарны.
До прошедшей приснопамятной весны дворец пустовал лет сорок, но по велению короля передан в пользование дочери. Поговаривали в отместку за упрямство. Но Моффету ли пенять на родную кровь. Сам-то каков?
Колин обошел наружный периметр здания, а затем внутренний. Он не торопился и не очень прятался. Любителей выглядывать гуляющих по ночным крышам, один на тысячу. Во дворце народу в пределах трех сотен. Статистика в его пользу.
Ночь налилась фиолетовой спелостью, богато изукрасилась созвездиями. Месяц-лодочка, неутомимый путешественник, легко преодолевал пену облаков, держа курс на другой край небосклона. А снизу, из темной болотины города за ним следили и подмечали сотни и сотни желтых и хитрющих глаз-огней. Красиво. Особенно болотина.
Несомненно, праздношатание способно породить лирическую хандру, но не ради щемящей грусти, рискуя свернуть шею, поднимаются на крышу. Обход позволил Колину лучше ориентироваться и более-менее представлять расположение комнат и помещений на тех этажах, куда ход надолго воспрещен. Ему удалось отыскать и покои Латгарда, и балкон Сатеник. Для начала просто отлично!
Спустившись с крыши на шаткие перила (и тут поруха!), уселся, опершись на стену и подобрав ноги. Безмолвный и недвижимый, подобный хищнику, стерегущим в ночи добычу, он слушал голоса в комнатах гранды и одновременно наблюдал за канцлером, сочетая полезное с… очень полезным.
— И как мне к тебе все-таки обращаться? Саин Кэйталин? — в голосе Сатеник смесь восхищения и иронии.
Колин припомнил девушку, удостоенную столь поздней аудиенции. Похожа на прикормленную рысь. В меру коготков, в меру игривости, в меру пушистости.
— Нет, эсм. Достаточно имени.
— Но по имени я зову только близких мне людей.
«Сейчас купится,» — взялся Колин комментировать разговор. Послушать его важно, но не менее значимо происходящее у Латгарда. Жаль нельзя к нему спуститься. Балкона нет, а на тонком молдинге и ближайших сандриках окон расселись сонные голуби. Не плохой способ обезопасить себя от нежелательных или неожиданных вторжений.
— Не смею мечтать войти в их круг, — скромничает рыцарь в котте.
«Теперь поманят. Обычная практика.»
— Ничего не возможного, — звучит как обещание. — Я хотела бы услышать твою историю.
«Сразу не соглашайся.» — это уже совет девушке.
— В ней нет ничего примечательного.
— Назовешь подобно тебе удостоенных рыцарского посвящения?
«Поднимай цену!»
— Не могу припомнить, эсм.
— А я могу! Саин Кэйталин аф Илльз.
«Теперь можно,» — мысленно командует Колин. Он уверен, девушка поступит соответствующе.
— Так сложились обстоятельства.
«Сложились обстоятельства…»
В памяти легко всплывает… Не лицо. Движения рук, тела, пластика. Танцы — может быть, но для бойца — плохо. Откровенно плохо.
«…или их сложили?» — сомневается Колин в боевых достоинствах эсм и рыцаря.
— Подробности обстоятельств! — требует Сатеник, искренне заинтересованная в рассказе.
«Сдавайся.»
Кажется, он расслышал вздох. Ну-ну…
— Тот злополучный день не задался с самого утра…
«Вот кого стоило послушать за ужином. Эпос, а не история.»
… Латгард на минуту застыл над столом, определяя востребованость вещей. Шахматная доска с неоконченной партией. Письменный прибор: чернильница, песочница, два пучка перьев абсолютно одинаковых, но для чего-то разделенных. Книга, а под ней чистые листы. На книге, вожделенные свитки с записями…
— Я провинилась и меня не взяли на ярмарку в Кеббе. У нас ярмарка каждую неделю, — сорит подробностями рассказчица.
…Канцлер провел ладонями по синему бархату столешницы, смахивая прочь крошки и соринки, не порвать при письме бумагу…
— …Нападавших было немного. Человек тридцать. Через Одюнский лес легко не пройти.
«А где шатался лесничий? Проворонил вражеский отряд. Тоже на ярмарку подался? А нападавшие? Надо обладать отчаянной наглостью, захватывать замок с тремя десятками воинов. Или не рассчитывали встретить серьезного сопротивления. Или верили, сопротивляться им вовсе не станут.»
— … Они заранее заготовили лестницы…
«И тащились с ними через кущи и заросли? Или в лесу они за своих? Или в замке стены в полтора роста?»
— …Когда ударил колокол, я молилась.
«На рыбалку не пробовала сходить?» — иронизировать Колина побуждало возрастающее недоверие к рассказу девушки. — «Впечатлений меньше, но безопасно и тихо.»
— И ты повела воинов?
— Что вы, эсм! Когда мне сообщили причину тревоги, бой на стене уже шел. Луциф, наш виффлер, сражался с неприятелем и получил рану в грудь и шею.
«Это она о сержанте или мечнике с альшписом?» Было бы забавно, отбудь на ярмарку и командующий замковой охраной.
— Ты боялись?
«К чему такие подробности? Почему не расспросить о самом бое? Кто где стоял? Что делал?»
— Очень. Крик, грохот железа, раненные, убитые…, — голос рассказчицы и в малой мере не передавал накала пережитых событий.
«Или эпос не задался, или особа не впечатлительная. Возможно и не участница того о чем рассказывает.»
— …Я никогда не видела столько крови… И столько мертвых.
…Канцлер позабавил. Наперво переставил фигуру на доске. Оценил последствия хода. Посчитал его очень хорошим, возбужденно потер руки. Изогнулся и наклонил голову, думать за противника…
— Почему цеп?
«Прекрасная осведомленность. Кому спасибо? Латгарду?»
— Эсм, работать с мечом тяжело. У меня не очень получалось. Цеп много проще.
«Смелое утверждение.»
— Он же тяжелый!
— Мой, нет. Его специально изготовили. Он легче обычного и не так велик.
— Сделали для тебя?
— Эсм, Шлюсс далек от столицы. А Боши даже по меркам пфальца глухомань. У нас не много развлечений.
«Хороша забава — цепом махать! А случись война в королевском войске нехватка бойцов. Куда вербовщики смотрят?»
— Но умение пригодилось, — одобрено странное для девицы увлечение.
— Стоило ли подниматься на стену и путаться под ногами? Шуму и визгу хватало и без меня.
«Справедливо отмечено,» — вынужден похвалить Колин скромность рассказчицы.
— Что дальше?
— Они не ожидали меня.
«А кого? Себастьяна Пустынника?» — потешался унгриец. — «Или забыла расчесаться и произвела фурор Гаргоны?»
— …Их предводитель. Он был не очень ловок.
«И побоку как минимум десять лет муштры. Позорище!»
Думая над ходом Латгард обкусал перо. Играть с самим собой занятие занимательное, но не настолько, отрешиться от окружающего. Но похоже канцлер выпал из реальности, поглощенный поиском ответного хода.
— Он погиб?
— Поверьте, я не желала этого, эсм. Я испугалась…
«А кто-то желал.»
— И прикончила…
«Какое замечательно „р“! Прррррррикончила!»
— …главаря. И тебя возвели в рыцарское достоинство?
— Это все саин Лофер.
«И в столицу! В качестве поощрения или наказания? Или девица с подобной репутацией кому-то понадобилась при Серебряном Дворе. Если да, то кто-то очень дальновидный, без особых хлопот пристроил доверенное лицо в свиту гранды. Для чего? Один человек и уже столько вопросов. Почему один? А если покопаться? Риммон аф Мойн, к примеру.»
— Я думаю, мне пригодится рыцарь. Дозволяю носить малое оружие и хочу видеть за утренней трапезой.
— Это великая честь для меня, эсм.
Честь подкрепили великой милостью лобызанием длани сюзерена.
«А мне достанутся обвислые старушечьи груди камер-юнгфер. Не ахти. Ни в виде вечернего перекуса, ни в качестве ночного десерта, ни тем более полноценного завтрака.»
За письмо Латгард уселся, сделав по два хода за каждую из сторон игры. Вначале писал в разрыв. Слово. Заминка. Слово. Пауза. Потом разошелся, чернила не успевали просыхать. Полчаса чистого удовольствия и творчества.
Закончив, канцлер пробежался с правкой, листы рассортировал и свернул в тугую трубку. Покопался под столешницей, приводя в действие скрытый механизм. Отодвинул, и опустил бумаги в потайное отделение. Восстановив порядок, потянулся, подвигал руками, размять затекшую спину и шею. Затем сделал еще один ход на доске. И еще.
«Пожалуй, на сегодня достаточно», — определил для себя Колин. Его поторопил мелкий дождик, прогоняя с крыши.
Унгриец не стал спускаться по стене. Кто же ищет легких путей? И зачем? Во дворце не мало любопытных закутков, о которых не плохо бы иметь более полное представление. Или же определить таковые на ближайшее будущее.
По лестнице сошел на этаж. Никого. Подергал ручки дверей. Большинство не заперто. Обход скаров, тащившихся по коридору нога за ногу, переждал в молельной, с удовольствием разглядывая картины и фрески. Молящиеся и умоляющие, скорбящие и скорбные, благопристойные и благообразные лики с укором смотрели на незваного пришельца. Впрочем они и друг к друг так. Веры, как и денег, много не бывает.
Колин поддел пальцем несколько страниц Святого Писания. Хилого света чадящих лампадок достаточно увидеть отметку строки острым ноготком.
«… и грешный и праведный едино войдут в царствие ЕГО, но те кто укрепятся в числе первых…»
«Интересно, чья?» — прикинул унгриец. Владелец не мог быть мужчиной, покои гранды. Но и не пользовался цветочной водой, книга не пахла. Самый верный кандидат фрей Арлем.
В оружейной много бестолкового блеска и парадности. В рукодельной несколько незаконченных вышивок. Работы начинали и бросали. Судя по корявым стежкам, не вдохновение иссякало, а нерадивой мастерице не хватило элементарного терпения.
Третий этаж Колин прошел без игр в прятки. Охране заказано беспокоить своим присутствием нежный слух эсм Сатеник. Наблюдений не много. Узнал, где гранда хранит наряды. Не столько полезно, сколько приватно.
Пережидая смену постов, проскользнул на второй этаж. Из вазона с цветами воняло мочой. Кто-то использовал его вместо ночного горшка. Хлопали двери. Служанки таскали воду в кувшинах, закуски на разносах, стопки белья и простыней. Без устали дренькали колокольчики. В поздний час женская половина продолжала прибывать в неспокойствии и оживлении.
Возле не закрытой плотно двери, послушал обрывок разговор.
— Когда наша красотка примет постриг?
— Никогда. Единственная наследница Ноксов. Король не даст Арлем разрешения. Он обещал её отцу позаботится о ней.
— Она останется в столице?
— В Анхальт точно не поедет.
— Но если не в монашки, то тогда замуж.
— Этим Моффет и занят. И не столько он, сколько Холгер. Сам понимаешь Ноксы! Это почти весь Крайд и его серебро… Не много, но…
У другой двери прихватил с оставленного разноса куриную ногу и пирог с грибами. Хлебнул из горлышка запить кусок. Обитателям совсем не до позднего ужина. Сквозь толщу стен и драпировку доносятся звуки апогея соития.
Спускаясь на первый этаж, не таился. Страже поставлена задача «не пущать», а «выпущать» дозволено свободно. До того как скар обернулся на звук шагов, Колин успел густо сплюнуть на колено, расстегнул пуговицы пурпуэна и распустить ремень. Пред суровым ликом стража, все наоборот, наскоро приводил себя в порядок.
— Чего у вас так темно? — выговорил Колин, запнувшись на ровном месте.
— Чтобы не узнали. Потом, — со значением пошутил скар, очевидно привыкший к припозднившимся посетителям.
Колин остановился, справиться с ремнем, сунул руку в кошель и подал грош.
В благодарность за подношение скар — глазастый оказался, присоветовал.
— Молоки со штанов подбери.
Через три минуты, без происшествий, Колин попал к себе в комнату. Охранная щепка доверия не оправдала.
