2

Ожидание представления двору гранды затягивалось. Хотелось думать не из намерений напомнить кто они, новики, есть. Без напоминаний понятно. Скорее причина в другом — за ними наблюдали. Как наблюдают за диковинными зверушками. Выбрать самую потешную. Или потешных…

Колин поискал места откуда наиболее удобно видеть разделенный, тринадцать на двенадцать*, круг людей, застывших перед маршами широкой — аж в сорок ступеней! лестницы. Таковых всего три. Эркер, но он пуст, и остаться в нем незамеченным ни малейшей возможности. С полутемной галереи Стрелков спины парней, и его в том числе, выглядят отличными мишенями. Убойная позиция! По счастью, у наблюдателей иной интерес, но как предупреждал тринитарий, при дворе всякое возможно. И стрельба не исключение. Остается балкон Вздохов. Отличное местечко. Хилое освещение и от того полумрак. Несколько проемов завешаны портьерами. Между ними ниши с благородно носатыми и бородатыми бюстами. Одна из портьер нет-нет колышется. Не от сквозняка. Колин проследил несогласованность с настенными факелами и догорающими свечами в шандалах. Значит оттуда?

«И когда обмен впечатлениями?» — напрягал унгриец глаза, утвердиться в собственной догадке.

А впечатления у него, плакать хочется… Колонны Зала Арок, неровными просветами, расползались в обе стороны к охраняемым боковым коридорам. Потолочные балки в заскобленных или забеленных метинах плеснивения. С плесенью заскоблены и забелены фрески, проступающие пятнами и цветными разводьями. Ступени межэтажной лестницы выбиты, камень выкрашен. Балясины прорежены, придать симметрию с выломанными. На галереях недавно чинены перила, дерево не успело потемнеть. Гобелены порчены и молью и человеком. Прорехи от оружия, подпалины от огня, разрывы в основе. В плитах пола вышарканы дорожки. Почти тропы. Как в лесу. Иди и не заблудишься. Из трех больших и пяти малых люстр в целостности половина, а зажжены, и то не полностью, две. Многие огарки сожраны мышами и расклеваны птицами. На одном из настенных щитов таился воробей. В высоте углов, истыканных стрелами, полеты летучих мышей и их противный писк. Вынюхивая чужих по залу рыскают, игнорируя шмыгающих крыс, худоногие борзые. На пакостных грызунов нацелены бойкие ратонеро.

«Ну, и когда?» — поторапливал унгриец соглядатаев, теряя терпение. Не уж-то еще не выстояли положенного? — «В приличных домах так не поступают.»

О приличиях вовремя… Накануне, новикам преподали правила хороших манер. Роль наставника над деревенщиной, эдакого сердобольного дядюшки, выполнил камерарий двора, Нильс аф Липт. Степенный муж едва двигался, поражал дородностью и тяжелой, взахлеб, одышкой.

— Вам понадобится соответствующий церемонии наряд, которым, надеюсь, вас соблаговолили снабдить, не уповая на счастливый случай и оказию. По вашему внешнему облику, сделают вывод о состоянии ваших финансов, свойствах характера и воспитании. Как бы вам не желалось отличаться от остальных, а тщеславие не толкало выделиться из всех, надлежит держаться естественно и выказывать всякое уважение не только гранде Сатеник, но и её сопровождению. Будут спрашивать — отвечайте, в остальном держите рот закрытым и не лезьте ни с вопросами, ни опередить засвидетельствовать почтение. Смею заверить, почтения в ваших словах будет гораздо меньше, нежели корысти обскакать других, — звук «с» в предпоследнем слове тирады, прозвучал у Липта приглушенно, почти отсутствовал. Но кто обратил внимание? — Вас назовут в том порядке, который оговорен церемонией. После представления эсм Сатеник и двору, вас проведут в малую общую трапезную, присутствовать на званном обеде. Что значит присутствовать? Только то, что вам разрешено отведать угощения, и ни в коем случае не служит признаком особого расположения. Вы все в равных условиях. Пока…, — голос камерария резко отяжелел. — Запомните! Не следует класть локти на стол. Не кривите лицо от непонравившихся блюд или питья. Не болтайте слишком много с соседями и не пытайтесь докричаться до знакомца. Воздержитесь оказывать знаки внимания противоположному полу, проявлять излишнюю назойливость сойтись ближе обусловленного приличиями. Не хорошо жадно набрасываться на еду. Попробованный кусок, нельзя возвращать на общее блюдо, оставляйте его на своей тарелке. Не отдавайте еду псам, поскольку животные не ваша собственность. Руки перед едой нужно обязательно помыть. Не суйте пищу в солонку. Не ковыряйте ножом или вилкой в зубах. Если возникнет необходимость сморкаться или откашляться, то следует это сделать как можно тише, отвернувшись, не исторгнуть мокроту на стол. Дурно плевать на скатерть или под нее. Не сочтут хорошими манерами, если потянетесь за блюдом, которое уже передали дальше или заберете с него кусок более остальных. Не пересаживайтесь с места вам отведенного и не ходите вокруг стола. Вытирайте губы перед тем, как пить. Не говорите дурного о не пришедших по вкусу кушаньях и вообще не произносите ничего неприятного другим. Не предлагайте отведать остатки недоеденного вами блюда. Верх учтивости и приличий для гостя, выпить за здоровье присутствующих, особливо (чудесное слово!) упомянув хозяйку стола. Не считается зазорным пить из того же кубка, что будет передан с Высокого Места в знак благорасположения. Эсм могут передавать свои чаши с тем же вином, которое они пили, из личной благосклонности тому или иному лицу. Отдельно упомяну некоторые исключительно деликатные моменты. Позывы испускать ветры, удерживайте сжатием ягодиц. Или же выйдите из-за стола и делайте сие в отдалении, или скройте покашливанием. Кроме того, не позволительно, мочиться или грязнить жилые или иные помещения, но справлять потребности естества в предназначенных для того местах или же сосуды тому предназначенные…

Подобному уроку возмутиться любой. Начал Бакар.

— Не кормите псов, не плюйте на стол, не лезьте к бабам…, - запыхтел Гиозо, по уходу камерария.

«Возмутительно!» — согласился с ним Колин. — «Не двор, а монастырь!»

Нечто подобного унгриец ожидал. Ошибся лишь с главным действующим лицом. Не критично, но все-таки.

— Я похож на вонючего тоджа? А послушать толстопузого, получается, похож, — гневался и краснел виконт. От щек лучину запаливай. — Всю жизнь просидел в юрте, сербая из афтаба кумыс и вычесывал блох!

Те, кто понял подколку, загыкали. Таких двое-трое.

«Вот чего нам и не хватало. Маленьких хитростей бойцовых петушков», — распознал уловку Колин. — «Кто следующий заявиться на лидерство?»

— Не многим лучше, — принял вызов Сеон, человек, чье имущество едва уместилось в двух сундуках. Не жалких бомбе, а кассоне! Каждый размером с карету, не меньше!

— То есть я — дикарь?!

Проход от окна к двери и обратно смотрелся бы уместным, подчеркнуть сдерживаемое негодование, но Гиозо остался на месте.

«У него плохая школа,» — понизил Колин статус интригана. — «В таких делах избегают безликости. ПО-ТВОЕМУ я дикарь? Звучало бы много острее.»

— Что поделать. У тебя слишком прямая спина и независимый вид, — польстил Сеон.

Гиозо мотнул головой и уставился на уроженца Шлюсса — не понял?!

«Быстро его переиграли,» — согласился унгриец с неудачной попыткой Бакара. — «Оказывается и школа плоха и актеришка так, ниже среднего.»

— Мы при дворе, — пояснил Сеон бестолковщине. — Положено гнуться и дарить улыбки и совсем соглашаться. На всякую чушь разевать в удивлении рот, за глупость рассыпаться в благодарностях.

«А за умность?» — унгриец хотел услышать и такой ответ. Не услышал.

— А ты будто знаешь как оно, при дворе? — полон нескрываемого неверия Гиозо. — Тут что? Горбатых любят?

— У пфальца Шлюсса, — признался Сеон, назвав место приобщения к придворному житию. — Масштаб поменьше, народу пожиже, а гонору кабы не больше.

— Тебе не понравилось? — вкрадчив Кэй, внимательно слушавший и камерария и товарищей. Он немного растерян. Его представления далеки от фантазий долгой дороги. Дворец не напоминал обитель ангелов из песенок блудоязычных менестрелей. Он и хорошего постоялого двора не напоминал.

— А что может понравиться? — бывалый вид Сеона мог сбить с толку любого, не только дремучего вьеннца.

Из новиков, тех с кем познакомился, Сеону унгриец не доверял более остальных. Человеку с двумя сундуками барахла заранее предопределили теплое местечко.

— С такими мыслями…, — смущен толстощекий Кэй.

— С какими такими? — в экс-придворном баланс всего: пренебрежительности, насмешливости и сарказма. Не обидно, но и не беззубо.

— Нравится, не нравится.

— И мне не нравится, — звучит с вызовом. В этом весь Гиозо, главное заявиться, обозначить позицию.

— Если ты слишком хорош для Серебряного Двора, что тебя удерживает оставаться? — вмешался Гаткси.

Баронет чистит яблоко, капая сладким соком на пол. Он присутствует и отсутствует одновременно. Общностью среды обитания, но не общность положения в ней. На Анхальт нынче повышенный спрос.

— Не что, а кто, — оглядел Гиозо сделавшего замечание анхальтца. Уж за одно это следовало двинуть в морду, а за содержание приложить дважды. Но осторожность удержала вспыльчивого виконта. Сколько здесь еще таких? Вспыльчивых.

— И кто? — оторвался Марюс от позирования у зеркала. В человеке все должно быть прекрасно. Особенно складки плаща.

— Я сам. И потому говорю. Двор мне не нравится, но я здесь, потому что здесь.

— Примут ли к рассмотрению твое недовольство? — отвлекся Гаткси, за следующим яблоком.

— Плевать мне на это.

— Ты же слышал, воспитанному и благородному человеку, плевать нельзя, — звучит ядовитый голосок Сеона.

Ответ Гиозо застрял где-то в области вдоха.

«Чем больше шума, тем меньше драки,» — предвидел Колин ничью. — «Буря в чайной чашке не состоится. Да и кипятком никого не обварят.»

— Пффф…, — возмущен Кэй откровенной грубостью.

— Так оно и есть, — согласен Сеон заключить маленькое временное перемирие.

Не преминул наведаться к новикам и Латгард, излучавший обычную доброжелательность. С самого их приезда, канцлер исчезал и появлялся каждые пять минут, не давая покоя. Расспрашивал, разговаривал. Осчастливил парой никчемных советов. Таких наслушаешься в церкви. Возлюби ближнего, как самого себя. С самим собой проблем никаких, проблемы с ближними. Их то за что? Любить.

Портьера вновь дернулась не в такт огням. Отпали последние сомнения. Наблюдают с балкона. Загодя, до представления, рекомендовать хозяйке Серебряного Двора счастливчиков и неудачников? Или назначить и тех и других?

Колин попробовал уяснить критерий выбора. Взгляд обежал мужской полукруг, задерживаясь то на одном, то на другом новике.

Гаткси снисходительно дружелюбен. Относится ли керамбит на поясе к гарантам его дружелюбия или неким указующим фактором на причину оного? За мной сила! Он так действительно думает? Или пытается убедить в том окружающих. Скорее всего дело не в самом баронете, а в тех кто за ним. А за Гаткси — Анхальт, будущее штатгальтерство и приданное гранды.

Сеон аф… короче виконт. Нравится девушкам — пять из двенадцати заинтересованно посматривали на него. Нравится он и самому себе. Воспользуется этим с большей охотой, чем всем прочим.

Гиозо аф Бакар. Тоже уповает на родню? При знакомстве единственный через слово козырял откуда он. Другие обошлись коротким представлением.

Дрэго… Элек… Взгляд пропускает легко. Эти как бы за щитами от всего света.

Имени не вспомнил…аф Мойн. Он со всеми, но поодаль. Он как все, но чуть выше. Самооценка? Самообман? Желание продаться дорого? После недолгих колебаний, Колин пришел к выводу — самооценка. И желание донести окружающим и себе в первую очередь, о личном превосходстве. В чем? Да, во всем. От сальных не мытых неухоженных косм, до сбитых каблуков сапог.

«Таких уже двое? Не многовато ли? Впрочем, кто из нас ангел?»

Лучше не гадать. Не угадаешь.

Кэй аф Ур. Живот и щеки гарант блестящей карьеры? Как знать.

«Веселый малый,» — поражен унгриец улыбкой новика. Так растягивать щеки устанут мышцы.

Кажется Джергори… Замечательное имя. Редкое… На этом пожалуй все. Ни маковой росинкой в довесок.

Тамас аф Дорсет. Не трудно запомнить. И причина понятна.

«Злая собака,» — распознал Колин старательно скрываемую от посторонних сущность энтурийца.

«Но ведь собака,» — успокоил Тамас, не отрицая раскрытого «эго». — «Не волк.»

«Но таки злая.»

Баронет… та-та-та… Марюс? Человек, желающий дружить, но при этом избегающий честно смотреть в глаза, вызывает подозрительность.

Портьера колыхнулась и Колин (все же, о ком там спорят?) сбился. Сбился, на девочку. Видел её несколько раз на корабле, во время короткого, но неприятного плавания. Бедняжка буквально всплеснула руками, закрыться от него ладошками.

«По крайней мере честно» — похвалил он землячку за детскую искренность.

Вико аф Бенс. В одежде зашнурован, в общении больше слушатель.

«Вот кому позавидуешь,» — честно сокрушался унгриец. Мимикрия — лучшая черта придворного. При любых раскладах в любимчиках. Или любимчиках любимчиков. Кто с одинаковой любезностью готовы подать и кружку с вином и ночной горшок вынести.

Улф… Новик слишком близко, чувствовать запах его цветочной воды. Может ли подобное вызывать стойкую неприязнь? Может. Именно стойкую.

«Жаль, нет зеркала,» — подумалось Колину. Но вглядываться в собственное отражение неблагодарное занятие. Как пить дать, увидишь несуществующее и проглядишь свойственное.

Опять в поле зрения девчонка.

«Прямо соринка в кривом глазу!»

Старается не поддаваться страху… Сжала кулачки не бояться, но опустила голову не видеть его.

«Пожалуй, зеркало мне не к чему,» — признал унгриец обоснованность страхов своей попутчицы.

Час потраченного времени не привнес в наблюдения Колина значимых открытий. То, что женская половина новиков его старательно игнорировала, открытием не назовешь. Уж кто-кто, а портовые шлюхи, видавшие и не таких «красавцев», и те старались содрать с него лишнюю монетку. На фоне пустых взглядов и постных личиков, боязнь маленькой унгрийки сущий подарок.

Сквозняк дружно колыхнул пламя свечей и факелов, дрогнули и зашатались на стенах и мраморе тени. В зал кузнечиком выпрыгнул мажордом.

«Ни герольдов, ни трубачей, ни барабанщиков…,» — насторожило унгрийца начало представления.

Распорядитель отстукал церемониальным жезлом и отмахал символическим ключом каждый свой скок. Остановился в середине круга под люстрой, откуда нет-нет капал свечной воск. В пурпурной мантии мажордом походил на костер.

— Эсм! Саины! — призывной рык к вниманию, вспугнул воробья и летучих мышей. — Гранда Сатеник!

Два полукруга ожили и приосанились. Кто сумел, изобразил улыбку. Кто «держал» — подправили. И лишь толстушка Ализ улыбалась естественно и открыто. Радоваться новым встречам добрая привычка.

Брякнули оружием скары — охрана дворца. Быстрые и неуловимые, с обнаженными клинками, готовые к любым неожиданностям, они встали вдоль лестницы и заступили за спины гостей, предупредительно дыша в затылки.

Замелькали платья камер-юнгфер, камер-медхин…, маякнуло золото пуговиц пурпуэнов камер-кавалеров и броши на шапочках пажей.

«Теперь понятно,» — обозревал Колин двор дочери Моффета Завоевателя. А понятно следующее, слишком незначительное количество гербов придано представительнице королевского дома. Эсм выпало спорное счастье выпестовать своих. Повелевая, награждая и наказывая.

Человеческий ледник, в холодном сиянии и сполохах жемчуга с праздничных одежд, сползал с лестничных вершин. Ступенька за ступенькой. Ступенька за ступенькой…

От торжественности момента унгрийца отвлекали неторжественные и неуместные мысли.

«Точно! Лужок!» — вспоминал Колин. Не событие — атмосферу. — «Портовый бордель. Посетители выбирают дарительниц утех.»

На первый взгляд вздорному сравнению, нашлось зрительное подтверждение. В бок почти упирался локоть зеленого пурпуэна Улфа.

Короткая заминка и в живой коридор вплыло белое облако в золотых молниях шитья и вспенености кружев, в серебряном нимбе малой короны Эгля.

«Она уже нас не любит», — уловил Колин настроение гранды. — «А что будет дальше?»

А дальше… Сатеник уверено спускалась по лестнице. Глядя на новиков, ее так и подмывало спросить.

— Надеюсь, среди вас нет чумных и холерных?

«И что ответят?» — гранда старательно прятала издевку в прищур глаз.

— А если у них вши? — смешок из-за спины, обозначить понимание испытываемых Сатеник чувств.

За грандой, в разноцветный шлейф, собиралось её сопровождение. По левую руку, на локоток позади, Лисэль аф Кирх, первая камер-юнгфер и родственница. Еще какая!

— Позволь твой батюшка, великий охотник распускать руки, большую волю, а я меньше стеснялась скудости волос на интересующем его месте, вполне возможно быть бы мне твоей матушкой, — злословила камер-юнгфер над обстоятельствами родства. Сатеник честно признавала, подобный исход устроил ее куда больше. Но младшая сестрица проявила себя расторопней Лисэль, оттеснив скромницу в королевские свояченицы.

По правую сторону за Сатеник — Аннет аф Гё, первая камер-медхин, неподвластная страстям, времени и эмоциям.

Из пары Кирх-Гё, Лисэль олицетворял собой порок, хотя вряд ли была порочней остальных. Аннет в противоположность — добродетельность. Вот уж от кого её не ожидаешь вовсе.

— Курва ненасытная! — восхищались везунчики, побывав в спальне неулыбчивой эсм. Их бледный и усталый вид порука сказанному.

Во второй линии — Иен аф Лоу. Его отец потерял всякую надежду загнать сынка на Золотое Подворье или Крак. Он справедливо считал, поддерживать подолы не занятие для настоящего мужчины. Но у наследника по данному вопросу собственное суждение. Старик величал таких «рыцарями панти», что волочатся за бабами, отринув меч и коня. Променяв дружескую попойку на чинный пирок.

Плечом к плечу с Лоу — Гасс аф Гаус. Маршалк Серебряного Двора. С его рук ели многие, в его постели побывало не меньше. Не зная счета собственным деньгам, не ведал счета друзьям. Наследство приятная вещь. Большое наследство приятно вдвойне. Илайи аф Брайт. Альмосунартий. Податель милостыни. Стезя служения откровенно тяготила баронета. Сам не ведал зачем ему не хлопотная, но должность. И почему прибился и, что удивительно, прижился в свите гранды. «Подданные играют венценосца» — точно не про него. Он не хотел играть. Плыл по течению жизни, покорный ветрам судеб. Серебряный Двор последняя гавань. Не пропасть, не сгнить…

«Соври, что рада нас видеть,» — присоветовал унгриец Белому Облаку, снисходившему к вшивым, вонючим и грязным. Ехидная мысль прострелила в память, выхватить из прошлого похожую картинку. Колин спохватился не допустить воспоминаний. Что ему прошлое? И что в прошлом? Дождь над могилами.

— Надеюсь, я не очень заставила ждать? — слова гранды отсчитывали ступеньки лестницы. Участливость вымучена в нелегкой внутренней борьбе и борьба эта не завершена. И от того подданные ассоциировались у нее с поплавками. Раз — и нырнули в поклоне.

«Сказать еще что-нибудь? Для поклевки.»

Мажордом терпеливо выжидал, пока владетельница Серебряного Двора достигнет нужного уровня. Снизойти, но возвышаться.

— Гранда Сатеник! — зычно объявлено окончание сошествия.

Облако замерло, не коснувшись грешной земли. Вблизи недосягаемость и божественность властительницы несколько поблекла. Белое котарди не очень белое. Шитье отличное, но не безупречное. В кружевной воздушности непорядок. Рукава-ангелы вялы и повислы. Украшений много, но они не смотрелись.

«Либо колье велико, либо грудь мала,» — смотрел Колин на ту, под чьим кровом оказался. «Не удивлюсь если у нее дырявые чулки», — снова не польстил унгриец гранде. Однако счел необходимым отметить в свой адрес. Не стоит беспричинно показывать зубы. Или испугаются или выбьют. И момент тому донельзя соответствующий.

— Дорег аф Тисаг, баронет Гаткси…, - вызвал мажордом первого, кланяться и приветствовать, говорить любезности и блеснуть отвечать на них.

— Как Анхальт? Все такая же грязь? — дождавшись поклона спросила Сатеник.

— Что поделать эсм, осень. Дожди. Но пфальц незабываемо хорош летом.

— Марика аф Натаи, контесс Альба…

— Дорогуша, в столице не носят эннены.

Девушка приняла замечание, покраснела и благодарно склонилась.

Более очереди новиков на поклон к коронной хозяйке, Колина занимал Латгард. Оставшись на верху, на галерее второго этажа, канцлер посвящен обычному своему занятию, наблюдению. За всеми. Мудрому придворному не обязательно знаться с каждым, но вот подмечать за каждым мелочи и пустяки, обязательно.

Не обошлось без знакомого свитка с записями. В руках Латгарда он выглядит волшебной палочкой. Взмахнут и начнутся чудеса и феерии.

«Взглянуть бы на рецептуру дворцовых чудес,» — положил зарок Колин. Оттопыренный карман канцлерова упелянда будоражило и без того богатое воображение. Сколько там всего!

Надо думать, унгриец не единственный в зале, охочий полистать заметки Старого Лиса. Но подобное желание скорее из разряда Рождественских. Сколько не загадывай, не сбудутся.

Рядом с канцлером двое. Слева, девушка в строгой, без украшений столле. Поясок под грудь напоминал изящные четки, а сами четки — нарядные бусы. Канцлер находил правильным отвлекаться, пояснять спутнице, та в свою очередь, принимала его речь уважительно. Никаких особенных эмоций, от увиденного в зале и услышанного от канцлера, девушка не испытывала. По всему чуралась светскости, видела греховность во всяком, осуждала человеческие слабости и готовилась к духовному подвигу.

Со вторым соседом Латгарда ситуация несколько иная. Держит дистанцию. В прямом и переносном смысле. «Утопленный в молоке» на шаг от канцлера и на шаг от перил.

Белый у альбиноса преобладал во всем и над всем. Но это ли примечательно? Ни цвет волос, ни дорогая (очень дорогая!) одежда, ни богатые украшения, ни меч на поясе, не удивили Колина. Удивила внутренняя борьба, плохо белобрысым скрываемая. Не пересечь невидимую границу, за которой чума, холера, смерть. И если лицо и в малой доле накала страстей не отражало, то мелкие нервные движения рук и частое дыхание, выдавали его состояние. Альбинос очень старался скрыть нарастающую, почти паническую нервозность. У него получалось. Почти.

«Ему не позавидуешь?» — распознал унгрийц чужой секрет.

— …Сеон аф Лизас, виконт Куфф…

Сатеник удостоила новика легким наклоном головы и сдержанной улыбкой.

— Милочка не надо так стараться. От этого преждевременные морщины, — шепнула ей Лисэль, так чтобы услышали.

— Этикет требует.

— Оставь его мне.

— Этикет?

— Виконта.

Сеон счастлив, как может быть счастлив золотой нобль угодив в лапы скряге. Его не потратят, но сохранят и сберегут.

— Кэйталин аф Илльз…

Лицо Сатеник просветлело. Гранда стянула белоснежную перчатку и, под завистливые взгляды и вздохи, подала девушке.

— Саин…, — сделан намек, чем обусловлена милость.

— Эсм, — благодарно приняла дар Кэйталин, ни чуть не стушевавшись обращению.

Обе хотели продолжать разговор, но место… время… все потом!

— Гиозо аф Бакар, виконт Гюри…, — объявлял мажордом дальше, тревожа басом пламя свечей и факелов.

— Что скажешь Аннет? — вопрос гранды за правое плечико.

— Определенно хорош.

— Мне, кажется, нужен гриффьер, — влезает в диалог Лисэль.

— А что такое с прежним? — «тревожится» Гё.

— Серж стал скушен до зевоты.

— Уже? — легко возмущена Сатеник ветрености камер-юнгфер.

— В любовнике умение веселить, не главное, — подсказывают справа.

Бакар подкачал. Не знаешь что делать, не делай ничего. И уж тем более не шамкай ртом, не успевая вставить слово.

— Догадываюсь.

— Вам эсм рано об этом догадываться, — шутит Лисэль сорвать восхищенные взгляды. Первой камер-юнгфер позволено многое.

— Юли аф Эльдиго, контесс Тека…

— Шибори? Очень, очень мило. И так провинциально.

— Дрэго аф Гарай, баронет Куэнди…

Сатеник благосклонно кивнула, вызвав новый шепоток и лавину вопросов. Почему? За что?

— Ициар аф Понн, контесс Эвриз…

— Как добрались? — выручили гранду сопровождающие. — Дороги нынче просто ужасны.

— Благодарю вас. Милостью всевышнего, путь не был труден.

— Смотри не соврала!? — похвалила Лисэль. Путь от Оша хоть и дальний, но наезженный. Купцы, торговцы, наемники…

— Честность стоит дорогого, — Сатеник махнула веером и Брайт передал девушке расшитый кошель.

— Благодарю, — взволнована Ициар вниманию.

— Пока не за что. Он пуст, — предупредительна Лисэль.

— … Элек аф Харц, виконт Чусс…

— Как он их всех запомнил? — восхищена мажордомом камер-юнгфер, но изучает наследника верного ландграфа. О папаше она невысокого мнения — пьяница и солдафон. Каким окажется сынок? На вид совсем неплох.

Юноша достаточно сметлив, выказать радость, но не достаточно искушен и натаскан, лучится ею долго. Больше радости и открытости баронет, больше!

— Главное — когда? — у Аннет ответственная роль. Вступать в разговор в необходимый момент. Молчание дурной тон. О старом Харце камер-медхин обратного мнения, а от виконта не в восторге.

— Что такого? Отец знает имена всего Золотого Подворья, — вставила реплику Сатеник не молчать. Семейство из Чусса ей безынтересно.

— В основном женские, — взгляд Лисэль не отпускает Элека.

«Пусть поговорят,» — представляет она тот ушат сплетен, что завтра выльется на столицу.

— …Сарика аф Конри, контесс Дейти…

— Что у вас с лицом, эсм? Попробуйте от загара лимон. Он хорошо осветляет кожу, — доброжелательна Лисэль. Есть в провинциалках располагающая неиспорченность, неизбалованность, простодушие.

— Риммон аф Мейн, виконт Бюи…

— Вам понравилась у нас виконт? — вмешалась камер-юнгфер, выручить владетельницу Серебряного Двора. Гранда запаздывала выдумывать и проявлять интерес. Она почти не слушала, о чем шутит родственница. Отпускать шпильки и задираться в её характере.

— И да, и нет, — покоритель женских сердец не опускается до обмена улыбок.

— Начните с первого.

— Эсм, — поклонился Риммон, усиленно вздыхая.

— Мои духи? — отыскала в себе силы Сатеник заговорить. Столь явная лесть в её сторону не должна остаться безответной.

— Духи, эсм? — бесстыжие изумленные глаза. Он готов разбить любое средце, кроме своего, конечно.

— Мальчик далеко пойдет, — похвалила Лисэль новика. Неожиданный талант. А по виду не скажешь. — А второе?

— Меч. Его забрали.

— Желаете сравняться славой с бездельником Габором?

— Превзойти!

— Слышите Гусмар? — вопрос наверх, на галерею.

Сейчас бледность альбиноса вполне сойдет за сдержанный гнев. Позволительно. Он — Гусмар! ячейка тонкой паутины родственных связей опутавшей и Золотом Подворье, и Крак, и Серебряный Двор. Раз есть паутина, не обойтись без жертвы. Она просто обязана быть. И не надо гадать имена. Ни к чему.

— Я запомню, — размыкает ссохшиеся губы Гусмар.

— Лиадин аф Рий, контесс Ерв…

— Тебе уже не хочется улыбаться? — вопрос гранды к камер-юнгфер.

— Дальше сплошное расстройство.

Сатеник согласна. Слишком мало жемчуга и слишком много сора. И… За Улфом Йенсом аф Эвайком маячит унгриец, Колин аф Поллак. Очень легко запомнить.

Ускоренный прогон с редкой раздачей «обескровленных» кошелей. Совсем мало слов. Почти нет.

На светлом челе владетельной эсм недовольство, а над переносицей пролегла морщинка-молния. Чуть резче обозначились ноздри, напряжены и поджаты губы. Осталось облечь отлучение в словесную форму. Простое «вон» не годится! Хотя гранда даже представила, с каким удовольствием произнесла бы короткий емкий слог. Одним коротким выдохом.

«Все на столько очевидно?» — читает Колин нескрываемое желание Сатеник.

«А ты хотел цветов и объятий? С чего бы?»

Но не рады не ему одному.

«Унгрия явно не в фаворитах. Девчонке достанется тоже.»

И что прикажите делать?

Эйгер честно наставлял.

— С твоей рожей сомнительно выглядеть улыбчивым, застенчивым и растерянным. А попытку стоять все время в половину оборота к собеседнику или собеседнице, сочтут за невоспитанность, а то и дерзость. Да и поможет ли? Так что во избежание лишних сложностей, зри прямо! Иногда это действует, получше смазливого личика. Особенно на зрелых баб, понимающих тонкости мужской красоты.

«Прямо так прямо,» — готов принять свою судьбу унгриец.

— Уууу! — издала восхищенный возглас Лисэль. Среди смазливых и милых до приторности лиц и вдруг такое! Чудо! Чудовище! Все одно что жгучий перец после липкого мармелада!

«Она об этом?» — вздрогнула и едва не повернулась к родственнице Сатеник.

— Каков гусь! — вторит Аннет.

Её покойный муж числился в знатных рубаках и первостатейных волокитах. Первый любовник из наемников Харга. Неудержимый в бою и неутомимый в любви. Последний — лихой баротеро, переплюнул своих предшественников во всем. Так что жеребцов камер-медхин чувствовала даже не сердцем, а скорее cervix uteri. Иногда — с её же слов — colon sigmoideum. И никогда не ошибалась.

«Они что? С ума посходили обе?» — несколько растерялась гранда, не ожидавшая подобной реакции приближенных. Различия в возгласах Сатеник не уловила. А они были эти различия. Еще какие!

Но приговор унгрийцу не вынесен по другой причине. Размеренное течение церемонии прервали грубым вторжением. Группа молодых мужчин в черном и серебре, окончательно испортила Сатеник и без того никчемное настроение.

Официозу, как это часто бывает с обязательными мероприятиями, не хватало жизни, движения, остроты. А тут… Ожил свет, сверкнуло оружие, отполз сумрак, сквозняк перешел в ветерок. Зал Арок преобразился в арену. Кровь пока не лилась, но ведь это пока?

«Во время,» — перевел дух Колин.

На вторжение отреагировали не только огни факелов и свечей, но и люди из свиты гранды. Многие, и таких большинство, из невозмутимых, отрешенных и самоуверенных сделались похожими на комнатных барбосов, ожидающих сигнала. Подадут и они скопом кинутся толкаться к сапогам первого из черно-серебристых.

Троица на галерее так же не оставила без внимание внезапного визитера. Гусмар приветственно раскланялся, подчеркнув — он свой. Латгард показательно нейтрально вежлив.

«Ему уже ничего не перепадет,» — так понял Колин сдержанность канцлера. — «Или слишком поздно менять хозяина.»

Ответный поклон от девушки с пояском и четками более напоминал подаяние нищему. Но опять же как подать…

— Принимаешь парад, сестрица? — впередиидущий казалось сметет любую преграду, опрометчиво оказавшуюся на его пути. Явное внешней сходство с грандой указывало на близкое кровное родство. — Скольких уже успела обидеть? Как говориться…, — щелчок пальцами и шедший за ним, исполняющий роль ходячего цитатника, прокаркал.

— И не будет отказано ни в хлебе, ни в крове, ибо все мы ИСПРАШИВАЮЩИЕ благ пред ликом небесным…

— Скольких отлучила от счастья лицезреть твою особу по будням, шаркать ножками в праздники и волочиться за твоим подолом, ослепить пределы державы? — хохотал черно-серебристый родственник.

— Инфант Даан, — запоздало объявил мажордом, прождавший знака от Сатеник. Не дождавшись, представил на свой страх.

— Мог бы выбрать другое время, — не скрывала своего недовольство гранда. Новый раздражитель благодарно наложился на неприязнь к унгрийцу. Полшага до нервного срыва — крика и топанья.

— Шутишь? Пропустить такое? Но обещаю, я на минуту. Одним глазком, — усмехнулся Даан и счел нужным для разрядки, переключится. — Эсм Лисэль… вы сегодня великолепны.

— То же самое я слышала третьего дня, — раскланялась камер-юнгфер с наследником трона.

— Эсм Аннет…, — кивок одной, но речь по прежнему к другой. — Готов под этим подписаться.

— Намереваетесь вести меня к алтарю? — тут же следует шпилька Лисэль.

— О! У меня нет столько крови! — вступил Даан на скользкий путь словесной схватки. И с кем? С лучшим языком королевства? И речь не только об острословии. — Надеюсь, сестрица, ты позволишь приударить за одной из новеньких?

Сатеник выжидающе молчала, привести в порядок расстроенные чувства и собраться с мыслями. Братец горазд на сюрпризы.

— Тебе надоела Сиджи? — взялась Аннет за наследника с другого бока.

— Она, как и эсм Лисэль увлечена идеей приковать мое сердце законным браком.

— Сиджи выдвинула ультиматум? — рассмеялась Лисэль.

— Ожидаю со дня на день.

— И с чем связано? Не с будущим ли отцовством? — не остается в стороне Аннет.

Разговор походил на обливание горячей и холодной водой. Вот только Даану, что горячая, что холодная…

— Боюсь, вы правы, эсм, — полон мнимого раскаяния Даан.

— Отчего же не боялись раньше?

Никто не уступит и не признает поражения. Для этого они хорошо знают друг друга. Слишком хорошо. И давно.

Он выглядел боевым псом среди подросших щенков. Разница заметна и бросалась в глаза. Он не был старше, ну разве только некоторых, не лез вперед заявить о себе — держался в стороне. Тем не менее Смуглый (врожденная, а не приобретенное качество) контролировал и события и их участников. Свиту гранды, застывшую охрану, новиков, Сатеник, черно-серебристых приятелей, лениво бродивших борзых, шумных ратонеро. На подобное мало кто способен, но ему удавалось.

— Где оцарапался? — вопрос не на ответ, на реакцию. Проверка на лояльность.

«Проверяй» — Колин скрытно, указательным и средним, показал пальцами ножницы. Жест портовых воров. Не суй нос куда не просят. Припрятанная в рукаве альбацета, подстраховаться от ненужного любопытства. Да и вообще пригодиться.

В свою очередь Смуглый поправил оружие. Талгарские мечи-бастарды удивительно хороши, прививать вежливость зарвавшимся провинциалам.

— Так что за повод вторгаться ко мне? — у Сатеник иссякло всякое терпение к обществу брата и его пикировке с камер-юнгфер. — Обычно обходишься милым письмишком в две строки. Причем полторы из них просьба одолжить денег.

— В знак уважения прибыл лично, — Даан вынул из-за пазухи свиточек.

— Сколько?

— Боюсь произнести вслух, потому написал. Но и попрошу только об отсрочке. Отсрочка это уже немало.

— Я подумаю, — не спешила соглашаться Сатеник. Вексель взяла с запозданием и с таким видом, что ей вручили осклизлый кусок тухлятины.

— Буду премного обязан.

— Слышу не в первый раз.

— За этот случай ручаюсь головой. Все свидетели! Любая просьба.

— Посмотрю, что можно предпринять.

— Знал, что могу на тебя рассчитывать.

— Я посмотрю…, — повторное согласие вуалировало настоятельное убирайся!

— Сестричка…, — прощальный жест раскрытых объятий, прочие обойдутся.

«Я что-то упустила,» — думала в расстройстве Сатеник, провожая уход черно-серебристых.

Только пребывание в раздерганости чувств, оправдывало поспешность жеста гранды скорее заканчивать церемонию представления.

— Эсм! Саины! — бдителен мажордом, — Соблаговолите проследовать…

Сопровождать гранду почетно даже в самом хвосте эскорта. Не обращая внимания, что в спину вот-вот упрется сталь не особо вежливых скаров. Но шага не прибавить. Оттопчешь пятки и подолы передним.

До поворота коридора пять крепких дверей и кордегардия. За поворотом человеческая змея свернула в распахнутые двери. Зал встречал огнями зажженных свеч, тусклым блеском столовых приборов, тонкими штришками вилок и ложек на черной палисандровой столешнице и раздражающей, или дразнящей, кому как, мешаниной запахов. П-образный стол уставлен блюдами, тарелями, мисками, чашами и чашечками немыслимой разновидности и разной степенью наполненности. Сервировочное серебро отступая от Высокого Места, теряло плотность, но восполнялось оловом. К дальнему краю откровенное преобладание глиняной посуды, какую встретишь в худородных баронствах и шатилиниях, крестьянских домах и придорожных шинках.

Новики расселись, руководимые жестами и указаниями тафельдеккеров. Ожидаемо Высокое Место закреплено за грандой и её сопровождением. Ни канцлер, ни Гусмар, ни монашка своим присутствием трапезу не почтили. Их персоны лишь обозначены гербовыми салфетками, вывешенными на спинках стульев. Близко к избранным, прибывающие в трепетном ожидании подняться выше. Оставшееся пространство — новопринятым. Нахождение за одним столом не означало доверительных отношений, о чем их честно предупредили, но манило радужными иллюзиями. Есть поговорка, о твоей успешности говорит металл блюд у твоего носа. Тем кому досталось олово уже счастливей тех, чья тарелка из обычной глины.

Начиная от Высокого места слуги обнесли чашу с водой ополоснуть руки. Колин, внутренне запротестовал. Плескаться в мутной жиже после всех, едва ли лучше, не мыться вовсе.

— Ты чего? — велико не понимание Улфа промедлению соседа. Сам виконт Ладжос помакнув ладони, промокал влагу черным залапанным полотенчешком.

— Я не с кем не здоровался, — невольно пошутил Колин, притягивая любопытные взгляды рядом и напротив. От одной мысли окунуть руки в грязнущую воду, саднило кожу.

— А сортир? — Улф услужливо протянул полотенчишко.

— Так и не ел еще, — Колин упорно игнорировал поднесенную ему чашу.

Заминка перерастала в ненужную паузу, пауза грозила обернуться гарантированные неприятностями.

«Чем не повод обоснованно указать на дверь?»

Соображать приходилось быстро. Колин извлек из эскарселя* флакон с яблочным уксусом для обеззараживания питьевой воды — настоятельная рекомендации тринитария. Смочил платочек и протер каждый палец. И все это с легким флером снисходительности. Милую улыбку приберег. Не дразнить небожителей.

Импровизация несомненно удалась. Провинция переплюнула столицу. Многие сочли — плюнула!

— У нас так принято, — объяснил унгриец.

Подловить на лжи проще простого. Но кто этим займется сейчас? Тем более когда на него обращены взгляды вдоль стола, взгляды через стол, взгляды с Высокого Места. Весь спектр чувств выразить и подчеркнуть — выскочка!

Лисэль отметила новика одобрительным прищуром. Мальчик умеет себя преподать. Ах, ему бы мордочку покрасивши!

Поразительно, но в данный отрезок времени, мысли гранды сосредоточены не на унгрийце, как тот опасался. Сатеник прибывала в раздрае души и ума от неожиданной встречи с братом. Своим появлением, Даан умудрился ввергнуть двор в смятение и замешательство. Обозначил нарождающуюся неприглядную тенденцию скорого оттока её ближайшего окружения в Крак. Кто останется с ней, когда он займет Золотое Подворье? И поручится не за кого.

Вольно невольно признаешь правоту Старого Лиса, без устали талдычащего, приближенные это бродячие шавки, их прикармливать надобно. Не брезговать гладить. Не стесняться сманивать. Не жалеть менять. Совращать что легковерных девиц. Бросать без объяснения причин. Возносить быдло и в быдло низводить. Нет ничего проще. Но в Анхальте. В штатгальтерах. Как того хочет отец. Держать закон из Сандалового зала в Ла-Коше. Но отчего-то грызут сомнения, позволят ли ей вершить дальше порога этого самого Сандалового Зала.

«Скорее нет, чем да.»

Рядом переговаривались с Лисэль. Но слышаться совсем другие слова, сказанные камер-юнгфер. Резкие, колкие, безжалостные.

— Думаешь, кого-то волнуют твои таланты? Или снизойдут считаться с твоим душевным устроением? Или поведутся на смазливое личико и тощенький зад? Как бы не так! Окажешься в постели одного из нужных королю людей. И очень повезет, если его корона, хотя бы древностью не уступит твоей. А вонять супруг будет чуть приятней блохастого Джори.

Тетка по-своему права и нужно быть благодарным, что рядом с тобой люди готовые сказать нелицеприятную правду. Но…

«Сделайте привилегией говорить вам правду. И никогда не прощайте тех, кто её воспользуется,» — настаивал канцлер.

«И на что уповать? На Святые небеса, следую наставлениям фрей? Легко обманываться, маятник бытия не все время падает вниз, когда-то ему и вверх? Но не окажутся ли её ожидания напрасными, а надежды разбитыми в уповании на маловразумительные „когда-то“ и неподконтрольную ей силу, обеспечивающую подъем?»

На этом моменте гранду унгриец и отвлек. Вспомнила то, чего не сделала. Счет к братцу добавил пунктов.

Вносили горячее и закуски: жареные гуси, копченые утки, оленина в красном вине, грибы в маринадах, овощи с острым перцем и овощи с рыбной мелочью. Чеплашки с соусами, подливками, паштетами, салатами. Журавль и цапля в глубоком противне удостоились восторженных ахов и хлопков. Спина морской свиньи, оживила гурманов. Заливные языки — лакомство привередливым. Зарумяненная вепрятина и бараньи ребрышки мечты обжор и выпивох… А уж этим, этим-то раздолье! Глера поднять аппетит. Альанико в пузатых глиняных бутылях, порадовать цветом и вкусом. Гарганега с ароматом райских цветов и фруктов с дерев Эдема, вскружить голову. И конечно же несравнимая ни с чем неббиола! Единственный глоток которой вызовет счастливый выдох — божественно!

Слуги скользили угрями, подгоняемые струнным квинтетом. Солировала трепетная виола. Витиеватая и капризная, не способная привнести хмельную обреченность и пропащую разгульность. Выхолощенная воспевать любовь, никогда не любив. Плакать о битвах, отсидевшись за пологом обозной кибитки. Непревзойденное мастерство создать фон. Занять уши, пока работают неутомимые челюсти.

Перемены блюд заполняли акробаты. Прыжки, сальто, кувырки, поддержки. От назойливых движений рябило в глазах, а по их уходу оставался стойкий запах пота и немытых человеческих тел.

Акробатам следовали мимы в ярких гримах и пестрых одеждах. Играли сценки, валяли дурака. Им смеялись, бросали мелкие монеты и большие куски. Они не брезговали подачками. За стенами дворца, жизнь гораздо скупее на подношения. В завершение разыграли действо — деревенщина в столице. Узнаваемо, затаскано, но смеяться обязательно.

Не впечатлили мимы, а сосед достал древними анекдотами или молчит, перебрав дармового пойла? Соседка страшна и стара, а симпатичная строит глазки другому? Не беда. Забавы там где и не ожидаешь. Плаванье мух в жирном бульоне, барахтанье таракана в вязком сырном соусе. В сладком сиропе засахарился шершень. В мармеладе полно муравьев. В паштете попался обрезок ногтя и сгусток, опознанный как сосок.

Звон вилок, ножей, пересуды, переглядки и здравицы… Застолье хорошее времяпрепровождение. Легкое. Не обременительное. Люди пользуются возможностью забыться весельем, расслабиться хорошим настроением, впечатлиться и впечатлить. Чуть больше слов, чуть красноречивей взгляд, чуть откровенней жест. Все мимолетно и важно. Сейчас.

Голод Колина не донимал. Последовав дельному совету Эйгера, унгриец пришел на пир сытым. Из соседей у него только Улф, но тот занят обыгрыванием находки в паштете. Исключительно благодаря вынужденому безделью, Колин наблюдал девчушку. Юная баронесса сидела на против него, на другой половине, и голодными глазенками встречала всякое блюдо. Она боялась сделать что-нибудь не так. Пролить, переложить, взять, уронить, помешать… Достался ли ей хоть кусочек из угощения прожорам? Довелось ли переломить хлеба с хлебосольного стола? К чему подвергать сомнению очевидное?

Музыканты взяли паузу и тут же заиграли громче. Внесли выпеченного теленка и водрузили на специальный столик. Ерзанье, восхищенные шепотки.

— Право разрезать получит лучший ритор. Слово во здравие прекрасных эсм и хозяйки Серебряного Двора! — объявил Брайт открытие состязаний.

По скучающей роже амольсунартия понятно, он не участник. Другие, впрочем, тоже. Высокое Место в полном составе выступало в качестве судий.

«Надеюсь, из башмака пить не заставят?» — почувствовал подвох Колин, содрогаясь от одной мысли вкусить душистого настоя. Вдруг чулок у гранды и взаправду дырявый.

Поднимались мужчины, говорили длинные вычурности. О красоте. Не акцентируясь на деталях. О доброте. Опять же избегая подробностей. О щедрости. Хитрили, пряча нескромные фантазии за недомолвками. Редко совершали отсылки к уму. Тут все понятно и безрадостно. Вдохновлялись счастьем видеть, слышать, дышать. Горько сетовали несчастью не видеть, не слышать и соответственно, задыхаться. Некоторые словоохотливые опускались до стихов.

Праздность и безделье известные первопричины греховности мыслей. По мнению унгрийца, слава богу никому не высказанному, застолье зациклилось, теряя последние крохи того малого очарование, что имело. По-хорошему, требовалось смещение акцентов. Предосудительная фальшивая нота в раз и навсегда выверенном звукоряде. Сквозняк, задувающий свечи, но привносящий свежий воздух. Соленое словцо, в унылом переборе благопристойностей. Поднять настроение и взбодрить присутствующих. Ему было с чем сравнивать. На сколько веселее проходила встреча в портовом «Лужке», и насколько разительно она отличалось от происходящего в унылой трапезной Серебряного Дворца.

…Неповоротливый, до безобразия жирный монастырский келарь, огромным айсбергом протаранил разношерстную публику и вступил в круг. Развел руки — разойдись народ! Притопнул ногой, сотрясая пол, стены и покачнув потолочный хилый светильник. Оборванцы-музыканты: бубен, скрипка и дудка, отреагировали сразу, не дожидаясь особого приглашения. Грянул кошачий хор.

Под безумный аккомпанемент келарь пританцовывая, зарычал:

К монаху, дергая плечиками и покачивая широкими бедрами, пристроилась одна из местных лебедушек. Глаза горят, огромной груди тесно и томно за свободной шнуровкой платья.

Певец и танцовщица потерлись лопатками. Келарь добавил голосу мощи, буквально оглушил публику.

Кабацкая лебедица резким вращением подняла подол кверху, почти до пояса. Зал в восхищении завыл, засвистел, заулюлюкал. Кто-то пригнулся поглядеть, так ли? Голо!!!!!!

Келарь продолжал топотить и басить…

Входя в образ, задвигал пузом вперед-назад, доводя зрителей до исступления. Его партнерша ухватила конец его кушака и вздернула к плечу. В хохоте понятливых зрителей восторженный визг — куда такой?!!

Подружка подыграла монаху. Подол вверх, нога высоко на стол, сбивая посуду. Смотрите!

Одобрительный рев вырвался за стены «Лужка», поднимая и вводя в безумство всех собак округи. Вот где праздник! Если не стесняться, что за тем столом сидел сам…

Сколько не перебирал Колин, но способных учудить, не подобное, но отдаленно напоминающее, в Серебряном Дворце не находил.

«Мы конченные трусы!» — покаялся унгриец за избитости местных льстецов.

А праздные и красивые фразы, сыпались, и сыпались, и сыпались, что мука из-под мельничных жерновов. Вызывая у прекрасной половины снисходительные улыбки и жидкие хлопки одобрения. Сказать правильно — сказать скучно.

— …Если в рай после смерти меня поведут без тебя, я закрою глаза что бы светлого рая не видеть! — закончил Кэй аф Ур. Начало его тирады никто не запомнил. Баронет походил на проглотившего жбан меда и заевшего горстью сахара. Не сладко — приторно.

Юного Ура признали победителем и подали нож, который он отважно вонзил в бок выпеченного из теста животного. Струя вина циркнула на одежду. Весело всем. Даже невеселым. Закон застолья — не сидеть с постной рожей, жратва скиснет.

— Очевидно, вы не охотник, — изрек Гаус оторопевшему бедняге.

— От чего же…, — густо рдел Кэй. Задуманный триумф не состоялся. Он хотел поднести гранде сердце. Свое и теленка…

— Всегда начинайте с шеи, — подсказал Гаткси, обозначив действие вилкой.

По знаку с Высокого Места, альмосунартий поощрил баронета расшитым кошелем, страдающим безденежной пустотностью.

Слуги помогли наполнить кубки неббиолой.

— За несравненную гранду Сатеник! — поразительно, но главное к месту, краток Лоу.

Девочка медлила. Поднимать пустой кубок — ей не налили — желать дурного. Она не посмела. Или не ведала, люди следуют суевериям заставить верить в них других. В последствии проще оказывать влияние.

Наблюдая за юной землячкой, Колин замешкался.

— Вы не желаете мне здравствовать, Поллак? — уследила (а ведь следила!) за ним гранда.

В другое время такое внимание польстило бы, но необходимо помнить, его настроены выпереть из Серебряного Дворца.

В ответ унгрийцу захотелось огрызнуться. Столь чистого и ясного желания он не испытывал давно.

«Что там про зубы? А?» — сдержался Колин.

Похвально, но дальше-то что? Извинения? Оправдания? Покаяние? Склонить повинную голову под осуждающее — Смотрите каков! Принять сложившееся мнение, потому что оно о тебе уже сложилось? С другой стороны, чем запомниться вечер? Ели и пили. Обыденность безлика и пресна. Что-то говорили… Вспомнить бы что? Вдохновлялись… Кем? Желали… Чего? Как обычно. Вчера, сегодня и завтра…

Двор, по заверению Эйгера, удивительное сборище мелких и крупных хищников, и змей, ядовитых и не очень. Вместе им кучно и скучно.

— Их переизбыток и такие как ты, им на легонькое ам! — и доходчивое клацанье зубами.

«Дайте угадаю, кто начнет,» — раздражен унгриец своей оплошностью. На ровном месте…

Как-то сразу обессилила музыка, притухли звуки. Не наевшиеся отвлеклись от блюд, говорившие от бесед. В трапезной затаенно, как в лесу перед неминуемой грозой.

«Что? Все желающие!» — невольно восхитился Колин «кусаками».

Не ответить Высокому Месту нельзя. И тянуть с ответом не рекомендуется.

— Мужчина не вправе насытиться хлебом и сделать глоток вперед ребенка и женщины.

Сдержанная речь новика не отговорка — упрек. Упрек ей. Ей?!!

— Подразумеваете кого-то конкретного? — изумлена унгрийцем Сатеник.

Объяснения в дальнем краю стола. Долго искать не пришлось. Девочка. Янамари аф Аранко. Замарашка и трусиха.

Оплошность поспешили исправить. Причем более остальных неудобно себя почувствовала виновница хлопот.

— Теперь нет, — согласился Колин с отсутствием препятствия желать здравствовать сиятельной владетельнице.

— А слово?! — вмешалась Лисэль.

Камер-юнгфер не желала нивелировать трения «высоких сторон». Способный к быстрым решениям, способен и остро чувствовать. К тому же характер человека вернее проявляется в экстремальной, конфликтной ситуации. Пока тебе не наступят на мозоль, никто и не узнает, что она есть. А наступят…

— Свершая многое, в свой час, не устыдиться взглянуть в глаза Всевышнему, — произнес Колин и долгим глотком, под одобрительный ах!.. (Лоу в восхищении привстал) втянул вино. Сноровка оттуда. Где могилы и дождь.

Кому надо, тот понял. Кому не дошло, проживет и без мудрости предков. Сатеник оценила. Оказывается, бродяга умеет и досадить и удивить. Люди, которые удивляют, достойны либо дружбы, либо петли, поскольку привносят в жизнь смятение. Не многовато ли собирается таких вокруг нее? Унгрийцу бы назначила петлю. Должна же она самоудовлетвориться и обрести душевное равновесие.

Менялись блюда, менялась музыка. Квинтет выдохся, фальшивил и пиликал совсем заунывное. Сменить музыкантов пригласили барда. Меланхолика в малиновом плащике. Баллады соответствовали образу исполнителя.

— Заткните его… Тошно слушать…, — попросил Гаткси. Отпрыск знатного рода пить не умел. Так красиво как унгриец — точно!

От глумления над талантом спас истошный девичий визг. Из бисквитного замка, вслед за вырезанным куском, на стол выпрыгнула лягушка. Пир замер под выразительное Аааааа! Лягушка скакнула, смачно шлепнулась в подливу. Грохнул безудержный смех. Гаткси поднялся проткнуть беглянку вилкой, но промахнулся. Кто-то перевернул паштет, накрыть зеленую красотку. Тоже неудачно.

— Лучше поцелуйте! — под хохот советовали незадачливому ловчему.

Гаткси опрокинул фрукты и вино. Куда делось беглянка, не уследили.

В чувство всех привел мажордом. Гаркнул, сбивая пламя свечей.

— Эсм! Саины! Слово эсм гранде Сатеник…

«Так эсм или гранде?» — очередь Колина ерничать и язвить.