15 День св. Арсания (24 сентября)
«…Не испрашивай больше, чем дадут и бери сколько сможешь удержать.»
Проснулся Колин рано. В неверных утренних сумерках нарисованная гранда смотрела осуждающе.
— Это только Нумия, — назвал он имя ночной гостьи. — Есть что предложить? В смысле других кандидатур, кроме старушки Лисэль? Впрочем… и вам доброго утра, прекрасная эсм, — поприветствовал унгриец свидетельницу ночного свидания.
Дальше, обычный, претендующий на традиционный, визит к Янамари. Традиции нужно прививать, к ним следует приучать и привыкать самому, чтобы они стали обыденными и домашними. Именно из домашности вытекает ощущение защищенности и безопасности, чего больше всего не хватает человеку за порогом собственного дома.
Девочка совсем по взрослому отдавала Нумии распоряжении и тут же опережая служанку торопилась их выполнять. Подливала чай, рассказывала нехитрые новости и очень-очень старалась удержаться и не спросить о грядущем поединке. Лишь перед уходом Колина, простосердечно предложила.
— Давай уедем отсюда.
— Позже, — пообещал Колин. Его поразил взрослый взгляд Янамари. О нем беспокоились. О нем, а не о себе. — Мы справимся. — И обнял, унять сбивающееся дыхание девочки. И стук сердца, частый и сильный. — Мы справимся.
В Зале Арок унгрийца отловила Кэйталин. Цеп на поясе девушки выглядел привлекательно. Сандаловая резная рукоять, золоченные кольца связки, било в тупых пирамидках шипов. А вот девушка не столь хороша. Много мимики, жестов, неоправданных эмоций. И слов, пожалуй, тоже многовато.
— Ты не знаешь, где Тамас?
«Мы уже на ты, Кукушонок?» — шуточка увяла сама собой. Не поймет — слишком вся «на чувствах», и неизвестно как воспримет. Кто она, а кто он?
— А должен? — преисполнен удивления Колин. Все как и положено в таком случае — морщинки на лбу, брови дугой и вверх, круглые глаза.
— Вчера он отправился догонять тебя.
«Так легко врать, нужен определенный талант или по крайне мере устойчивый навык. Я за талант!» — оценил Колин движение рук девушки, но Кэйталин разочаровала изобразив на лице нечто несуразное. — «Увы, только навык.»
— С чего вдруг Дорсету гонятся за мной? Мог бы подождать моего возвращения.
— Что-то срочное, — придумывала Кэйталин на ходу.
— И что именно?
— Не знаю. Но сейчас он нужен мне.
— И то же срочно?
— Безотлагательно, — последовал уже официальный ответ.
— Поспрашивайте в Веретене.
Кукушонок множественным числом не смутилась. Очевидно «те» прислали её совсем по иному поводу, нежели беспокойство о Дорсете. И когда виконт Рияр «прицепился» к подолу гранды? И к её ли?
— Уверен что он там? — легкая тень на вдохновленном заботой челе.
— Не более чем в возможность прибывания в другом примечательном месте. Веретено советуют всем новикам.
— Кто советует?
— Скары.
Самое время размышлять. Колин подождал, пока минута Кэйталин будет истрачена.
— Значит, ты вчера с ним не виделся?
— Ни вчера, ни сегодня.
Более содержательным оказался разговор с Маммаром аф Исси. В мрачности серебристо-черный превзошел самую ненастную осень.
«Статус переговорщиков от инфанта Даана резко возрос,» — позабавился Колин. Поединщик серьезен, собран и напряжен. Невольно заподозришь, переговоры сведутся к незамысловатому обмену ударами мечей.
— Видишь ли юноша, я не знаю, что за игрища ты затеял…
Очевидно, Эсташ доложил о неутешительные итоги встречи в шинке.
— …но не перехитри сам себя.
— И в чем же?
— Как тебе объяснить… О Гусмарах говорят… На них не лают собаки, не кусают змеи и не бросаются медведи.
— На гербе моего родителя ничего из перечисленного зверинца нет. Так что мне можно. И к вашему сведению, не мною брошен вызов, а мне. Разницу улавливаете?
— Но ты ведь этого хотел?
Маммар сымитировал движение постукиванием пальца.
«Кто же такой глазастый в совете?»
— Я?
Исси круглыми невинными глазками не обманется.
— Мне любопытно. Где ты получил свою метку? Или за что? На хабек не похоже.
«Никто не обещал легкой жизни,» — оставил Колин паясничать. Его пытались за дешево вывести из себя.
— Когда-нибудь обязательно поведаю эту поучительную историю.
— Почему не сейчас?
— Она вам не понравится.
— Понравится или нет, не важно. Но то, что ты не сделал должных выводов из урока, не вызывает у меня сомнений.
— Только у вас или еще у кого?
— Меня не достаточно?
— Тогда не уговаривайте, рассказывать не стану. Обстановка не располагает к доверительному повествованию.
— Может мне заняться твоим воспитанием?
Изображать растерянного мальчишку глупо. Безрассудного героя тоже. Ни с тем ни с тем договариваться не станут. Не серьезно.
«А будут ли вообще?» — вкралось сомнение к Колину.
Собственно мертвый альбинос, ему бесполезен. Об этом мало кто знает и догадывается. Бесполезен и впихнувшим Гусмара в Серебряный Двор. Рискнут ли они не договориться, а решить проблему как-то иначе? Например, подкараулить в подворотне.
«Было бы занятно.»
Было бы. Еще занятней список караульщиков. Сам Маммар? Запасной вариант. Эсташ или Бово? Засвидетельствовать дружбу. По большому счету покойники лучшие из друзей. Им от тебя ничего не нужно. Ну, если сам не попадешь в разряд дохлятины.
Захватывающую идею подсыла наемных убийц, Колин сам же и отверг. Несмываемое пятно на репутацию белобрысого. Сразу взвоют те, кто против брака с Гусмаром и гранда первая из всех. Венчание отложат до выяснения всех обстоятельств. А выяснять их можно очень долго.
«Король будет мне блаодарен. А эти? Эти наперво попугают, потом выдвинут альтернативное предложение. А потом, скрипя зубами и делая недовольные лица от собственной покладистости, согласятся. Но это в том случае, если вопрос с браком решен на самом высоком уровне, а прибыток от него расписан по долям между участниками. Что же, будет о чем перемолвиться с милой эсм Сатеник.»
— У вас есть такое желание, саин?
— Ты не оставляешь выбора.
— Хотелось бы быть любезным, но не буду. Закон в данном случае трактуется однозначно, — свободно говорил Колин с грозным тальгарцем. — Последовательность поединков строго оговорена и не подлежит изменению. Дабы не произошло ущемления интересов сторон. Чтобы не случилось, вы второй и только второй после Гусмара. Впрочем, вы поединщик инфанта и без дозволения не можете ни принять вызов, ни бросить его. С инфантом Дааном у меня нет неразрешимых разногласий. Во всяком случае, таких что бы оправдывали ваше нахождение в Серебряном дворце. Потому, вы здесь сбить цену. Напрасно утруждались. Поединок состоится. По трем причинам. Первая, вызов брошен и принят. Вторая, извинения Гусмара-младшего не удовлетворят. Туповат понять, пустота за спиной, важнее родни и приятелей. Некому предавать.
Маммар терпеливо ожидал окончания речи новика.
— … И в-третьих, зачем мне отказываться заполучить желаемое? Обобщу для большей доходчивости. Пусть вас волнует не поединок, а то в каком виде получите своего ненаглядного Габора. Живым и здоровым или же… или же ни о каком браке с грандой и речи не пойдет. Покойники не венчаются.
Поединщик неодобрительно уставился на Колина. Тот не смутился. Буравить новика взглядом можно сколь угодно долго, но зарвавшийся юнец во многом прав.
«Заслуженнная маленькая победа маленького недоноска,» — признал Исси успешное ведение торга новиком. Неосуществленное желание задавить унгрийца, оставляло горький желчный привкус, не проходящий и раздражающий.
— Ты слишком самоуверен.
— Я так понимаю, нужных грамот вам не вручили, — угадал Колин, что было совсем не сложно. — И присланы вы оценить меня, не так ли? Поверьте, сэкономить, выйдет вам дороже. Но если считаете, что ваш белобрысый приятель справится сам, пусть выходи и докажет — он лучше. Полюбопытствую, что предпримите, если обгадиться?
— Не испытывай моего терпения, — грозно предупредил Исси, хотя понимал, этим унгрийца не проймешь.
— Тогда пожелайте младшему Гусмару удачи. Женщины любят рисковых.
Маммар заиграл желваками…
— Ты наглец, каких мало, — выдавил из себя поединщик.
— Признаться меня всегда умиляла попытка говорить там, где сказать особо нечего. Хаго о кеньи, хага а тии, — прибег Колин к старому эгле. — Мой меч, моя правда. Ну или по современному — возьми меч и докажи свою правоту. Отличный совет, не находите?
Посланник инфанта куснул губу. Слова унгрийца с одинаковым успехом можно отнести и к нему.
— С вашего позволения, саин. Если вам более нечего сказать, разве что нудить о испорченности молодого поколения, мне пора.
«Он меня в старики записал!» — немного ошалел Исси от вызывающего прощания с ним.
Тем же вечером, в Предмостье, Маммар аф Исси встретился с одним из подручных Виллена Пса. Справиться кое о ком.
— Твой ли это парень не скажу. Но работал один. И очень я бы хотел посмотреть, кому такая работенка не в напряг. Последний раз шестерых.
— Всех?
— Оставляет одного. Передать, мол, за Гарая счет ведет. Но карманы выворачивает с педантичностью шушеры с канала.
Исси толкнул к собеседнику серебрушку. Не отвлекайся.
— Послушать, на каждый случай разный человек. Лицо никто толком не разглядел, в темноте-то, и не запомнил. Оружие, да. Шнепфер. Ну и шкуры лупит с ночных, что яичко в Пасху.
— Шнепфер не примета. Мало ли у кого ретивое взыграло.
— Не скажи. Железяка тяжеленная. Ей махать, здоровья сколько потребно? А умения?
— Гривы вифферу таскает мальчишка. И мне необходима ясность, он руку приложил или кто другой. Чересчур умный.
— Может подставной? Вроде тебя? А что? Нанял баротеро, тот и зарабатывает ему форс.
— Знаком или знаешь такого?
— Сам нет.
— А поспрашивать?
Псарь замялся. За «поспрашивать» могли отправить «рыб пасти». Глубоко и насовсем.
— Имя не требуется. Только да или нет.
— Они не любят когда вокруг их ходят и нюхают.
— Боишься? — Маммар добавил вторую монету. Новенький нобль.
— Не боюсь, но побаиваюсь. Потому и жив.
«Ссышь ты, а не побаиваешься,» — остался недоволен Исси встречей.
После содержательного разговора с серебряно-черным, Колин рассчитывал по скорому покинуть дворец. Не успел. В последний момент, остановили, чуть ли не ухватив за полу плаща. И пригласили пред ясные очи гранды.
— Для утреннего чая поздновато, — плелся Колин за слугой, исходя желчью досады.
Но попал унгриец отнюдь не в розовую комнату и вовсе не чаем его собирались травить. И пресловутого торта с кремовыми розами ему не предложили. Неужто учли — не любит.
«По-моему день безнадежно загублен,» — опасался Колин оказаться правым. В такой компании на раз-два.
Присутствовали трое. Латгард, слегка помятый, взъерошенный и недовольный. Гранда, бледней рождественской снежевиночки и недовольная. Фрей Арлем задумчивая, внимательная и недовольная.
Унгриец огляделся ненароком отыскать где-нибудь притаившихся Лисэль, Аннет или остальных из чайного трибунала. Никого не оказалось. Что и странно и обнадеживает, меньше маяться.
— Эсм, я так же обеспокоен пропажей Тамаса аф Дорсета…, — попробовал Колин отыграть первым. Здесь как в контратаке. Главное сбить темп неприятеля.
Полное непонимание. Ни Сатеник, ни фрей не извещены о пропаже новика из дворца. Разве что канцлер. Со своими настроениями Старый Лис сегодня справлялся просто отвратительно. Но виной ли тому запропастившийся виконт Рияр? Очень сомнительно.
«Вот те на! Всем плевать и на этого беднягу,» — неудачная попытка несколько обескуражила Колина. — «Что тогда? Поединок с Гусмаром и личная встреча с нерядовым представителем инфанта?»
В данном случае, не ошибся.
— О чем вы столь долго любезничали с саином Исси? — нелюбезна с унгрийцем гранда. И причина нелюбезности, прослеживалась. Отсутствие подробностей переговоров с поединщиком. А подробности ей нужны. Все подробности. Как говорится, от буквицы первой строки до последней точки.
— Он посчитал мое мнение о Габоре аф Гусмаре предвзятым.
— И вы его переменили? Мнение?
— С чего мне его переменить? Нет, конечно.
— Откроете секрет почему?
— Расхождения в способах предупреждения непоправимых последствий и невосполнимых утрат…
Канцлер восхищаясь унгрийцем, мотнул головой — во, заплел!
— … Самый очевидный, извинения баронессе Аранко…
— А неочевидный?
— Там тоже ничего архи сложного, но и он не принят к рассмотрению.
— Значит, не срядились? — накрыл канцлер приступ сентиментальности. Молодость, молодость…
«Вот и первопричина беспокойства. Договорился я или нет? Ладно канцлер. Ему за это платят. Много. Понимаю гранду. Сугубо личная заинтересованность. А фрей?» — здесь унгриец не продвинулся в рассуждениях не на пядь и предположил самое простое. — «Если только по долгу и зову сердца,» — и был не так уж неправ. Про долг и сердце.
— Договоренность это всеобъемлющее соблюдение интересов участников переговоров, — развел руками Колин.
Облегчение и просветление у гранды. Не пойми что с фрей и стариком.
«Ай-яй-яй! — спохватился унгриец, озорно зыркнув на Старого Лиса. — Упустил маленькую поправку. Для наилучшего взаимопонимания.»
— Саину Исси нечего мне предложить. Во всяком случае, сегодня.
Теперь хорошо. Троекратное «торгаш!» только что не ощущалось тактильно. В качестве оплеух.
— И чего же вы ждете от саина Исси? Завтра или в последующие дни? — насторожено выпытывала гранда у Колина.
Насторожен и канцлер, и как не покажется странным фрей. Колин посетовал на свою невнимательность. Не уследил за Арлем на совете. Не она ли подсмотрела поданный им сигнал? Сам же от подозрений отказался. Доносительство противно Писанию. А Канон Веры для исповедницы — свет в окне.
— Персонально от Маммара аф Исси ничего, — не затягивая, пояснил унгриец. — Но и кроме него достаточно лиц пекущихся о наилучшем способе разрешения осложнений с поединком.
— То есть переговоры всего лишь отложены? — продолжала выяснять Сатеник, прекрасно понимая, к чему новик клонит. Но ей нечего предложить из обозначенного Поллаком. Ни сейчас, ни позже. А вот «унгрийской скотине» похоже показательно плевать, кто выложит ему баронство на блюдечко.
«Не пожалела бы маркграфства!» — колотилось её сердце переполненное отчаянием. От пустого обещания легче не делается. Маркграфства-то нет. Ничего нет.
— А лично вы, за поединок? — фрей не настолько наивна, не видеть заинтересованности унгрийца в предстоящей схватке с Гусмаром, и не настолько несведуща кто стоит за альбиносом. Поллаку сильно повезет, если он, «отправившись за шерстью, сам стрижен не останется.»
— Как всякий мужчина под этими благословенными небесами, — не отказывается Колин решить конфликт оружием.
— Речь не обо всех, а о вас.
— Я не исключение.
Фрей хочется сказать красиво и поучительно, но она запаздывает с поиском подходящей моменту красивости. Унгриец, не удовольствовавшись коротким ответом, дал более развернутый.
— Не нахожу в том предосудительного, настаивать на признании саином Габором неправоты и принесения извинений эсм Аранко, а в случае отказа доказать ошибочность его упорствования. За неразумность должно нести ответственность.
Намерения унгрийца, прозвучав достаточно миролюбиво, оставляли широкое… широчайшее поле для домысливания. Неразумность в чём? Ответственность перед кем? И само собой чем? Разобраться, камешек к камешку в будущее баронство, поскольку Гусмар никаких извинений не принесет. Ни публично, ни с глазу на глаз, ни письменно, ни устно. Ни в мыслях, ни в холерном бреду. Отсюда, покаяние Габора маловероятно и сие обстоятельство унгрийца устраивает. Свое он, так или иначе, взыщет.
— Вы слишком печетесь о баронессе, — выказал подозрение канцлер, начисто лишенный иллюзии бескорыстия человеческой породы. Насколько он успел изучить новика, у того каждый шаг приносил прибыток. В буквальном и переносном смысле. Подобное произойдет и с поединком. Как унгриец преуспеет, не представлялось даже ему, искушенному в жизни. Многолетний опыт придворного не подсказывал вариантов, лютым волкам насытиться, а овцам благополучно уцелеть. А они, варианты, должны быть.
«Аппетит у шельмеца, будь здоров!» — в который раз икнулся Латгарду баронский феод. И что поразительно, никакой обремененностью моралью. Платите и получите требуемое. — «Ценнейший тип, наш Поллак.»
— Мы оба из Унгрии. Для нас это много значит.
Признание любви к ехидне из уст унгрийца выглядело бы гораздо правдоподобней. Или объяви он себя святой Лючией*. Тоже самое.
Издеваешься?
Издеваешься?!
Издеваешься!!!!
Реакция всех троих. Отповедь окончательно зарвавшемуся лицемеру.
— Некоторое время назад землячество вас нисколько не вдохновляло, — взялась говорить гранда. Высокий статус это не преимущество. Тягло, со всеми вытекающими последствиями.
— Некоторое время назад эсм, я счастливо жил в Мюнце…
Недоверчивый взгляд канцлера впился в Колина. Услышим доказательства и подробности пасторального жития?
— …где знаком каждой уличной шавке. Меня привечали во всяком доме, во всякое время. Ночь-полночь, день-полдень. Поили-кормили в шинках под поручительство собственным именем и не напрягали ни с закладом, ни с долгом. А девицы почитали за честь добиваться моего внимания. В Карлайре я лишился всего, что мне близко…
— Особенно внимания девиц, — комментарий достоин фрей, но прозвучал от Сатеник.
— Не особенно. Но, то же, знаете ли, не хватает.
Любимый приемчик камер-юнгфер. Как сообразите, так и понимайте. Нехватка внимания или дефицит девиц?
— Эсм Янамари оказалась в том же положении, что и я. Быть унгрийцами, спасительная возможность не отчаяться в одиночестве. Просто чудо, нам нашли угол под этой крышей. О куске хлеба и не говорю.
— Для бедных провинциалов вы неплохо устроились, — усмехнулся канцлер жалобе новика. А вспомнив отданные Поллаку шестьдесят четыре нобля, готов и аргументировать свои слова.
— Как смогли, — ответил Колин, потому как ответить полагалось. Ну, или не полагалось молчать.
— Но достигнутое вы легко потеряете, сведя поединок не в свою пользу, — Латгард постарался донести до новика аксиому о бренности сущего.
Подобный исход Сатеник не устраивал совершенно. Её не устраивал любой исход, где Габор останется в статусе единственного претендента проводить ночи под одним с ней одеялом, на законных основаниях. Свое будущее она желала связать с тем, чей герб выше, кровь чище, а корона полновесна. Минимум ей нужна ровня! И дальше, как можно дальше от Карлайра.
Унгриец изменил бы себе, не попробовав выжать из встречи больше, чем предлагали. Раз уж угодил на праздник вопросов-ответов, надо пользоваться. Речь не о гранде. Владетельница Серебряного дворца для него открытая книга. Возможно, в ней имеются и другие, не менее захватывающие главы, посвященные более достойным желаниям, но сейчас страницы посвящены кончине белобрысого. С канцлером и того проще. Латгарду мало своих секретов, подавай ему чужие. Так что из триумвирата Колина больше привлекала фрей.
«Как её угораздило? Обычно исповедовать назначают умудренных жизнью седоголовых старцев. Врачевать душевные раны и наставлять, но никак не расковыривать болячки и распинать за них. Похлопотали? За оставшееся серебро Крайда, король наследницу Ноксов в бейлифы засунет? Или тут играют с Холгером, а то и сам Холгер? Приметил партию своему бастарду и того гляди уломает Моффета, легализовать права, прижитому вне брака дитю. Кому-то достанется Сати, кому-то сойдет и Арлем.»
— Положусь на милость небес, — стандартно ответил Колин канцлеру и остальным.
— Отмените поединок, — тут же потребовала фрей от унгрийца, тоном далеким от дружелюбия.
Гранда невольно вздрогнула, словно услышала непристойное предложение обращенное непосредственно к ней. Новик остался невозмутим. Его не наигранное спокойствие добавило Сатеник тревог.
«Вполне ожидаемо,» — не удивился Колин топорной настырности Арлем.
— Вам простительно не знать. При отсутствии взаимной договоренности сторон… А мы не договорились, поединок может отменить только король и только для лица, в чьих услугах неотложно нуждается. Эсм…, — очередной вежливый поклон, предназначенный исключительно гранде и только ей. — Очень огорчительно, что вы не король, а я не тот человек, чья помощь вам жизненно необходима. Но поверьте, я искренне верю, подобные обстоятельства взаимно преодолимы.
Упомянутые ранее всуе Небеса сегодня откровенно потворствовали унгрийцу. У Сатеник полное понимание услышанного. И у канцлера. На его глазах, ни с чего, наметился союз. Еще не распределены риски, не назначены обязанности, но первые шаги… шажочки к сближению обозначены. И кем? Поллаком! Из двоих, стороной в создаваемом союзе менее всего заинтересованной. Поскольку толку с гранды, что с охромевшей пристяжной в упряжке. Тянуть в полную силу не сможет, а помешает непременно. Но желание изъявлено и не отвергнуто!
Когда проживешь долгую насыщенную событиями жизнь, отучишься удивляться многому. Старой дружбе развалившейся от невинной шутки. Краткой вспышки гнева рассыпавшей многолетнее плодотворное партнерство. Родству не отличимому от вражды и вражде завещанной предками на века. Тиранам, величаемых благодетелями, и достойных мужей оплеванных за благодеяния. Договоренностям, нарушенным раньше, чем высохли чернила подписей под ними. Клятвам верности стоимостью в полгроша и верности без всяких клятв неподвластной ни времени, ни невзгодам, ни влиянию. Многое не ворохнет остывшее сердце. Многое, подающееся хоть какому-то вразумительному объяснению. Но не теперь. Происходящее между грандой и новиком объяснению не подавалось, с какого бока не смотри. Обладая отменным воображением, без этого у трона не протянуть, Латгард не смог выжать из себя ничего достойного. Не хватило фантазии. Ни тебе завалящей догадки, ни плохонькой мыслишки на новиковы фокусы. В голове пусто, что у нищего в заплечной торбе.
«Он давно все обдумал,» — кинулся перебирать Старый Лис известные, но удручающе скудные сведения биографии Поллака. — «Поиск убийц Гарая только способ демонстрации отменного владения мечом. Связь с Аранко — умение предусматривать и предугадывать. Спорно принес ли ей полную Homagium ligium* или ограничился consilium*, а то и вовсе ocsulum*. Ненавязчиво обозначил независимость от гранды и остальных. Новиков проигнорировал. Не надобны ни стадом, ни порознь. А баронеска, чтобы не напели, не посмеет и пикнуть ему против. Не из страха. Поллаку она всецело доверяет. И зависима от него. Ссора с Гусмаром тому свидетельство. Девчонка удачно раскрыла рот произнести нужную нелепость, альбинос заерепенился, пʼров благородно вступился и моментально сотни судеб и десятки планов повисли на острие унгрийского клинка. Кажется, это поняли все, кроме жертвы — Габора аф Гусмара. Но организовать ссору пустяки. Надо не навлечь гнева половины гербов королевства, победить, не побеждая и проиграть, не проигрывая. И получить награду, не заслужив ни упрека, ни косого взгляда, ни шепотков в спину. По всей видимости, справится. Не понятно как, но справится. И вряд ли альбинос последний через кого он переступит. Остается уяснить, для чего ему Сати? Во что хочет втянуть нашу засидевшуюся невесту?» — сколько всего и сразу, и настолько непонятно, что Латгарду сделалось неуютно. Нервный озноб захолодил между лопатками. — «Чем история закончится?» — возвращался и возвращался канцлер к совершенно не первостепенному вопросу. Следовало бы спросить: «Для чего все началось?»
— Гусмары влиятельный род, — предостерегает Лис заговорщиков.
Самоустраниться не получится. На ученицу изрядно потрачено нервов и времени, ожидать отдачи или хотя бы благодарности, не её так короля. Унгриец любопытен сам по себе. Давненько не попадались люди вызывающие и восхищение и опаску. Каких высот достигнет молодой побег, набрав силу?
«Каких плодов вкусим?» — устремлен канцлер угадать.
— Величие деяний складывается не из похвалы друзей, а эпитафий недругам. И чем серьезнее противник, тем лучше. Чем врагов больше, тем выше гур из их голов, — глух к предупреждению новик.
Абсолютная неуместная чепуха. Для чего унгрийцу впадать в показной пафос? Поиздеваться? Запудрить мозги? Латгард убежден, Поллак слишком взвешен и расчетлив в своих поступках, заниматься подобной ерундой.
Колин и не занимался. Прикрывал гранду. Такого беспомощного и неуверенного союзника следует всячески оберегать. При желании. При очень большом желании, Сатеник убедят в существовании другого пути достижения заветной цели. Она поддастся. Не сразу. Но упустив возможность, вторую, наверстать упущенное, можно не получить вовсе.
«Не знаю как, но он вывернеться,» — вынужден позорно капитулировать канцлер, перед хитростью дарования из Мюнца. — «Обратиться к Моффету, убрать сопляка из дворца? Король потребует подробностей и основательных объяснений. И чем мотивировать просьбу? Откровениями ужасающих последствий хитрого сговора королевской дочери и пасынка далекой Унгрии? Не сработает. Король сам ищет предлога законно отделаться от Гусмара-младшего, а заодно от его папаши.»
Но не бесполезность обращения и не спорность доказательств остановили Латгарда искать королевской аудиенции. Верное представление расстановки сил на Золотом Подворье и наметившиеся подвижки у трона. Король еще не весь Эгль, и даже не весь Карлайр. И над этим следовало поразмыслить, ничего не упустив.
— Вы так стремитесь пролить кровь? — вмешательство фрей вещь обязательная, как способность дышать. За вдохом неизбежен выдох, за выдохом — новый вдох.
— Смотря чью, — таков ответ и над ним незачем долго ломать голову. Чью, это за сколько. Именно так. За сколько?
Сатеник прибывала в великой аритмии ума и сердца. Не смотря на имеющиеся, кажущиеся и приписываемые ей недостатки, дурой она не была, и ясно осознавала, всякое достойное деяние, а убрать Габора из её жизни деяние достойнейшее, требует и достойного вознаграждения. Но у нее нет и взять неоткуда, ни баронства, ни земли, ни сопоставимых с ними сумм. И чем прикажите оплатить выставленный унгрийцем счет?
От ущербной отстраненности участвовать и влиять, пусть в малой доле, на события затрагивающие собственную жизнь, обостряются далеко не добродетели. Ненависть к ближним и брату, ощущалась обширным крапивным ожогом. Ни на минуту не забыться. А к отцу? О! Его Сатеник ненавидела стократ. Тот, кто мог дать все, старался отнять последнее.
— Саин Поллак, ваша целенаправленность на собственное благополучие удостоилась бы всяческой похвалы, не будь она неподобающе низменна. Я не нахожу слов выразить сколь возмутительны ваши помыслы и еще больше поступки им сопутствующие, — канонически правильно говорила фрей. Говорить по-другому не научена. А стоило бы освоить и давненько. — Возможно ли совершая их, после спокойно есть, пить и спать?
— Не могу пожаловаться на плохой сон и отсутствие аппетита. Подозреваю оттого что вершу богоугодные дела, — парировал Колин, поглядывая на Сатеник.
«Тебе не надоело? Не можешь её выставить, хотя бы пальчиком погрози!»
Как в большинстве случаев с фрей, гранда беспомощна.
«Сколько же нитей у этой марионетки?» — поразился унгриец. Мысль настораживающая, но все ли худое настолько худо, не обратить себе на пользу? Приученный плясать под чужую свирель, не заметит, спляшет под твою простенькую мелодию.
— И что позволяет вам так думать? — не желала уступать фрей. Сегодня она чувствовала себя уверенней. Те кто не против, уже — за. Латгард, Сати… Достаточно проявить твердость характера.
Тщетность благих (благих ли?) посылов прямо пропорциональна глубине омута человеческой души. Рипьер Ордена Крестильного Огня употребил бы вместо слова «омут» менее звучное «выгребная яма», но его здесь не наблюдалось. И достойно сожаления, не рипьеру выпало наставлять фрей в тонкостях людской душевной организации. По-отечески предостерег бы не замараться, а полезность определил неутешительно ничтожной. Поднятая муть, осядет не скоро, и люди вряд ли станут лучше. Вот хуже, то да! При хорошем расположении — две-три кружки глеры легко поспособствуют тому, подал бы добрый совет, опираясь на личный опыт. Кардинально поменять взгляды человека подвигнет пыточная камера, опытный костолом и его разнообразный инструментарий. В остальном, достаточно серебра и уговоров.
— Никто не знает воинств Господа, — готов ответ унгрийца. Звучит легко и насмешливо, не достигнуть потаенной цели.
Мастерство топтаться по чужим мозолям, всегда вызывало у канцлера теплейшие чувства. Эдакий феерический мондраж. А Поллак проделывал аккуратные пике, точнейшие флэт стэпы и выверенные гранд жете* по болевым точкам с ловкостью назойливой мухи. И не отгонишь, и не убережешься.
— Не обольщайтесь. Мало кому дозволено исполнить божью волю, а вам уж точно отказано в том, — выговорила фрей в назидание. Осознавала превосходство над новиком. Ей-то как раз дозволено.
— Горько слышать, — вовсе не горько Колину.
— Слово Господне лучшее утешение. Обратитесь к Святому Писанию, — готова торжествовать Арлем. Полуоборот прекрасной головки, задранный подбородок — вот бы чей профиль поместить на стену!
— А какое отношение имеет Всевышний к какому-то Писанию?
Не только в живописи, но и в жизни статичность обуславливает накопление импульса стремительным переменам. Разница в небольшом: предполагать таковые или стать их очевидцем, а лучше непосредственным исполнителем.
— Что значит к какому-то? Что значит к какому-то? — захлебнулась возмущением фрей, сделавшись личиком белее кружев нарядного сюркотта.
— Покажите мне хоть страничку из-под ЕГО пера, — предложил Колин.
Его академическая уверенность в неисполнимости просьбы подстегнула исповедницу. По обыкновению «любительница раздергивать ткань на нитки», попытались прижучить унгрийца заученной цитаткой.
— Велика вина в невежестве вставших на стезю греха, но не перетянет она вины не свернувших с неё в час своего прозрения.
— Прозревают слепые, эсм.
— А вы кто? Слепец и есть!
— Разве?
— Отчего же тогда не видите пути спасения?
— Откуда и куда?
— Откуда и все мы! Человек начинает свой путь в храме приняв крещение в купели, позже приходит с печалями и радостями, и завершает жизненный круг, догорев перед Святым Ликом поминальной свечой.
«У нее патологическое пристрастие воевать с ветряными мельницами. Подозреваю я ей замещаю такой ветряк,» — уморила Колина ругачка с фрей. Тринитарий упрекнул бы его «не метать бисер». Не метал бы без необходимости. — «Эти сидят… воды в рот набрали. Косятся, но молчат, будто кто наложил табу прекословить!»
Память выстрелила подсказкой…
— …Зачем же король присоветовал её во фрей?
— Дело не в том к кому приставить, а КОГО.
— Хочет подольше пользоваться серебром родни Арлем?
— Чего Моффет хочет, лучше не спрашивать и у него самого…
«…И что с того? Если это секрет, то плохо скрываемый. Если не секрет, почему о нем упорно молчат?» — Колин пристально посмотрел на смурного Латгарда. Ходячая лавка ответов, где не купить ни единого. Сколько не предложили, откажут.
«Что за блажь у девчонки чуть чего заедается с парнем?» — обдумывал канцлер очередной не спор, но грызню не к месту и не ко времени, устроенную Арлем. — «Он тоже хорош, нашел с кем связываться.»
Навсегда останется неразрешимой загадкой способность человеческого мозга генерировать необходимые вопросы, выбраться из замкнутого круга поиска ответов. И в большинстве своем, а так оно и есть, не дать сам ответ, но ткнуть мордой в нужном направление!
«Вот именно с кем!» — Латгард удержался не забегать по комнате. Нашинковать Гусмара, взяв в компанию гранду, ребяческая выходка, по сравнению с охотой на фрей. Арлем аф Нокс это уже глубокий личный интерес и опека короля.
Попробуй кто остудить Старого Лиса, козырнув избитостью: «Истина как всегда, где-то посередине и остается только середину вымерить», тот ответил бы избитостью не меньшей: «Очень часто, чаще чем следует, истина лежит совсем — и не додумаешься — в другой плоскости».
Желание бегать, сметая преграды и роняя препятствия, вдохновляясь близостью отгадки, быстро улеглось. Теперь ему было с чем идти к королю. Моффет болезненно воспринимал неурядицы и неустроенности дочери единственного друга, которого сам же извел. Внешне все благопристойно, но закулисье… Осталось ли на свете хоть пылинка святого?
— Эсм, ОН не слышит, тех, кто в храме, — убеждал Колин неуемную (или не умную) спорщицу. — Впрочем, тех, кто под открытым небом, тоже не особо жалует вниманием.
— Вы говорите вздор! — раскраснелась Арлем.
«Блажен, кто верует, — сочувствовал унгриец упертости исповедницы. — Или просто блажен, а вера не причем.»
— Привести доказательства?
— А они у вас имеются?
— Рискнете принять, эсм?
— Не побоюсь. Его длань надо мной! — воспрянула духом Арлем. Нужно очень постараться понять и принять, уповая на кого-то, не приближаешь победу над невзгодами и испытаниями. Нет сил кроме собственных, одолеть их.
— Тогда, чья надо мной? — не унимался Колин, разочаровываясь выяснить что-либо полезного об исповеднице, которую терпеливо сносит Серебряный Двор. Даже несносная камер-юнгфер.
Гранда скостила унгрийцу препирательства с фрей за будущий поединок с Гусмаром. Соблюсти собственные интересы, Сатеник готова — теперь готова! на многое закрыть глаза. Унгрийца забавляет зубатиться с Арлем? Сколько угодно! Хоть целый день, с утра до ночи. Ходят сплетни о нем и Аранко? Так и про Старого Лиса шепчутся нелицеприятно. И о камер-юнгфер. И о камер-медхин. И о ней самой. Только мертвые окружены почтенным молчание, и то, потому что мертвы. Рассыпать пристойности нудность еще какая. С живыми иначе, всегда найдется что порассказать. Почему новику быть исключением? Он и не будет. Не одно так другое. Акли того гляди пришлет за ним коронера. Эту склизкую крысу Мэтлза. Круглоглазую, серую, скомканную, пахнущую сырым подвалом и плесенью. Впрочем, плевать и на бейлифа и его дворняг. Пусть лучше вынюхивают на рынках и разбираются с подвозом зерна. Не сегодня-завтра повторится Хлебный Бунт. Народ припомнит ему выпечку из муки пополам с белой глиной, от которой распухали лица и отнимались ноги. И сотни трупов, смердящих на улицах и гниющих в собственных домах. За бунт король спросит, не спустит. Трону беспорядки не к чему, весной воевать. В тылу должно быть сыто и спокойно, как в самом застоявшемся болоте. Но не слухи и сплетни вызывают беспокойство. Незавершенные переговоры с Исси. Их скоро продолжат. Унгрийца будут пугать и покупать. При неуступчивости всунут захудалый феод где-нибудь в Оше. Но думается, сойдутся на шатилии недалеко от Карлайра. Или сговорят на должность столичного мытаря. Когда ничего нет, порадуется и такому. Постараются, сойдутся назначением в королевские конюшенный, а то и зачислением в валеты на Золотое Подворье. Самый мизер пристроят виласом в Крак. Серебряно-черный очень подойдет к резаной морде нищеброда.
Стремительная девальвация, проделанная Сатеник, вовсе не умоление новика, но понимание, в её распоряжении нет и такой малости. И сколько бы она не предложила, противоположная сторона легко перебьет, назначив больше. Порадовалась бы она, узнай верное, заявленное баронство секвестрованию не подлежит. Или же окончательно расстроилась — новик становился для нее, абсолютно недосягаем. Чего точно бы не произошло, честного признания, Поллак не из тех, кто просит больше, потом утереться меньшим. Баронство с землей и не на штивер уступок. Никому.
Где-то внутри испуганной птицей начинает колотится предчувствие надвигающейся беды. То, что казалось далеким-далеким, почти нереальным, исподволь обретало четкие контуры. В День Всех Святых она предстанет перед алтарем в красном венчальном платье, об руку с братом. Он не упустит радости передать её Габору аф Гусмару, как барышник передает породистую лошадь щедрому покупателю.
«Сколько? Сколько эта сволочь обещала им?» — кололо в висках.
Им это отцу и брату. Сволочь — Гусмар-старший.
Красный не обычный цвет. Символический. Цвет мученической смерти. Она примет свое мученичество и остатки дней навсегда окрасятся в закатный пурпур, поглотивший остальные краски. И чтобы не произошло в последствии, какие изменения не грянули останется таковым до конца её жизни. По лестнице Судеб нетрудно спускаться, подыматься тяжко. После брака с Гусмаром для нее возможен только спуск.
— Поединок саинов Поллака и Гусмара, безусловно, животрепещущая тема, но к ней вернемся позже, — взвешенно выговорила Сатеник, пресекая всякие препирательства унгрийца и исповедницы. Молчать и копаться в собственном незавидном будущем, тяжелее, чем говорить. Говорить значительно легче. Все равно что.
— Теряюсь в догадках, эсм, о приглашении сюда явиться.
«Хорошо, ничего не надо выдумывать», — испытывает некоторое облегчение Сатеник. Тревоги подобно прибрежной волне отступили набежать с удвоенной силой.
— Ты ослушался моего приказа…
Придворный из унгрийца так себе. Ему и не больно надо. Но он отметил переход с вы на ты и раздобрился похвалить гранду. Сближение это, прежде всего, маленькие уступки и готовность договариваться. И не разово, а на постоянной основе. Проговаривать друг другу насущные и животрепещущие проблемы. Почти доверие.
— … и опять притащил во дворец…, — не продолжать, Сатеник властной ручкой вывела в воздухе круг. — Что тебе доставляет большее удовлетворение? Роль мясника или мое неудовольствие?
— Эсм, ни то и ни другое. Правосудие.
— Уже слышала. Хочется чего-то более свежего. Какую-нибудь историю с участием гранды. Позанимательней. Со счастливым концом.
С каким неподдельным сопереживанием она внимала бы незатейливую сказку о некой королевской дщери, чудеснейшим образом отделавшуюся от низкородного выскочки. Для владетельницы Серебряного дворца сбежать от не сказочной действительности — не проходящая потребность последнего года. Сбежать и спрятаться.
— Вы обыкновенный палач, — открыто обвинила унгрийца Арлем. — Заклавший спасение ради потехи!
Вызволит ли новик свою душу из когтей порока, не столь волновало гранду, предавать тому значение. Она сама в беде и вполне готова пожертвовать той малопонятной и тактильно не воспринимаемой составляющей своего эго, благополучно выпутаться. Так бы и поступила, не оставайся искрой последней надежды поединок Поллака с Гусмаром. О заблуждении, что унгриец дешево обойдется, не вспоминала. Ошибки надо уметь забывать. Извлекать опыт и забывать. Иначе утянут на дно, что мельничный жернов утопленника.
Ошибки ошибками, но логичней и понятней стремись новик получить виру за Габора с Крака и солеров. Однако, если она ничего не путает, а она не путает, унгриец выразил готовность принять сторону Серебряного Двора, что заставляет предположить, у нее имеется нечто необходимое Поллаку более баронского феода. И всего лишь нужно постараться безошибочно определить это необходимое. С чего начать? Открыто спросить самой? Казалось бы верный способ. Верный, но не допустимый. Спросить, сразу пожертвовать инициативой. Позволить диктовать условия. Не искать пути заслужить, но требовать отдать. Сатеник и представить не могла вытерпеть очередную наглость унгрийца. Но и не зарекалась. Потребуется — вытерпит. Но только когда потребуется. Когда ничего другого не останется. А пока — нет! Препоручить узнать… Да, той же Лисэль. Она не откажется побеседовать с Поллаком. Не побрезгует и в «мясные ворота» впустить. И что потом? Простоватая потешка «известно троим — известно всем», не так безобидна. Всего-навсего привлечешь ненужное внимание двора и спровоцируешь активность Исси. Попробовать угадать? К сожалению не те обстоятельства передоверяться счастливой случайности. А не угадаешь?
Наилучший выход подобрать эгалитарные варианты условию Поллака. Чем хорошо? Во-первых, это несколько расширило бы рамки её хиленьких возможностей, во-вторых позволяло унгрийцу выбирать, если, конечно, у него в голове не засело что-то конкретное. Засело, не засело, но баронству должен существовать прямой или близкий эквивалент. Эквивалент существует всему на свете. По-другому не бывает. Одна часть золота сопоставима с девятью частями серебра. Штивер двенадцати грошам. Её высылка в Анхальт, ничто иное, как эквивалент прочного союза с тамошними баронами. А брак с Гусмаром, эквивалент замирения короля с солерами и их финансовой поддержке в войне с тоджами. Что принять за приемлемую замену для Поллака?
«Уже то, что не краснею и не верчусь и не поглядываю на Лиса за подсказкой невообразимо много,» — и смешно и обидно Сатеник. Она действительно честно старалась не выдать своих размышлений и самостоятельно выпутаться из непростого положения. Сделайся время тягучим, или появись в комнате в этот момент еще одно действующее лицо, или же выхлестни ветер окошко, словом, произойди некие перемены на минуту отвлечься и от поисков эквивалента баронству и от острого желания расстроить собственный брак, возможно, тогда она бы вспомнила некое утверждение: «Важно не сколько предложат, а сколько за предложенное взыщут.» Но никто не появился, мерная свеча плавилась, и ветер вяло качал припорошенные снегом ветки и потому все шло как шло, и гранда подряд перебирала приходившее в голову. Сумбурное, нервное и неумное.
Обещать сомнительные преференции с штатгальтерства? Но штатгальтерство под большим-большим сомнением. Приблизить в свите? Усадить по правую руку? После оммажа Аранко в чем смысл? Помочь родне баронессы? Или кому-то в Унгрии? Помниться у отца Поллака серьезный конфликт с их игрушечным корольком. Но до новых владений и у короля руки плохо доходят, об остальных и говорить не приходиться. Унгрия — край за краем света. У столицы нет там острых интересов. Оказать протекцию новику пролезть на Золотое Подворье? Другие похлопочут, не заставят дожидаться. Отправить на родину с полномочиями королевского рецевьера*? Вписать в первую сотню королевской батальи? Отец не даст согласия. Он никогда не прислушивался к просьбам жены, дочерей, сестер, любовниц, любовниц фаворитов, родни или служанок. Никогда. Отнеся их (женщин кого еще!) к разряду дорогих неодушевленных безделиц. Подарить, уступить, жаловать, это он может, но не выслушать. Деньги? Где их вообще взять? И где взять в таком количестве? Между чем и чем поставить знак равенства? Что кинуть выродку, не поддаться уговорам, не обнажать меч? Что-то же должно быть? То, к чему не дотянуться именно без её прямой помощи? То, что зримо, но не доступно. Значимо, но незаметно. Явственно, но запретно.
— …Не знаю, что остановит вас и остановит ли…, — песочила фрей Поллака, а унгриец созерцал девушку, подобно утомленному художнику, наслаждающемуся не достоинствами объекта созерцания, но изъянами. В изъянах видней жизнь. Естественней.
Иногда… очень редко… редкость из редкостей, не молчанье — золото, а дурацкий лепет, корявая фразочка, коротенькое словечко, его осколок — слог, а то и вовсе звук. Мышь удивит породив гору, но способности сказанного слова не превзойти никому.
«Я знаю! — едва не вырвалось у Сатеник.» — «Ну, конечно! Все же перед глазами! На виду! Мерило мерил! Ноуз-закар против пэстан!»
Мысль гранды, обретя крамольный окрас, метнулась к баронессе Аранко и только потом окончательно оформилась. Чем они, крамольные мысли, привлекательны, всегда сулят непременный успех. Все прочие только рассматривают некоторую необязательную возможность. Фрей! Вот достойная подачка унгрийцу!
Наставник старательно вдалбливал ей фокусироваться на последствиях своих действий. Но сейчас она замкнулась на себе. А значит, в прах всех наставников и все последствия. Легко быть мудрым к другим, попробуй сам этой мудрость давиться! Холгер? А что Холгер? У отца найдется, кого предложить.
Частые поражения научат любить самую маленькую победу. Любую. Над недругом, над болезнью, над дурным настроением, над расстроенными чувствами, над стечением обстоятельств. Надо всем. Вы будете ждать её как манны небесной и, когда она придет, будете радоваться и гордиться собой, забыв обо всем на свете. А забывать не стоит. Ничто не стоит забывать. И забываться тоже.
«Пусть забирает! Пусть забирает! Пусть забирает!» — упруго бился кровоток в шейных венах и шумело в ушах. Назначенная плата за избавление, нисколько не претила и казалась ничуть не хуже прочих, способных откупить от ужаснейшей из бед. Только вот прочие никуда не годятся.
Жест Сатеник — призыв фрей замолчать. Сейчас же. Поллак мог оскорбиться. Дверью не хлопнет, дерзостей не наговорит, на поединок не вызовет, но переговоры с Исси отложены, а не завершены.
У Арлем от неожиданности растерянные круглые глаза — её прервали? У канцлера они круглы еще больше. Что произошло и происходит?
— Пожалуй, да, палач, — ошарашил согласием Колин. Фрей готова к его отрицаниям и оправданиям. А к откровению? По-рыбьи часто шамкать ртом?
— Как тебя понимать? — извострился Латгард, убежденный, человека надо слушать, даже когда тот врет, или несет полнейший вздор. Отделять зерно от плевел забота сеятеля, а не ветра. Оценил канцлер и выдержку воспитанницы на вызывающее признание. — «Умнеет на глазах.»
— Не гнушаться неблагодарной работы.
— Убивать, у вас неблагодарная работа? Какая тогда по-вашему благодарная? — не отстает от унгрийца Арлем, но уже без особой надежды дождаться ответа и с оглядкой на реакцию Сатеник.
«Самородок сеять смуту и смущать умы,» — попенял Колин неугомонной фрей. — «У доченьки Моффета и без того проблемы с принятием решений, а послушает такую, и вовсе замерзнет дождинкой на морозном стекле.»
— Повторю свою просьбу, оставить неподобающее занятие для благородного человека. Возможно в ТВОЕЙ Унгрии такие поступки в порядке вещей, но здесь НЕ Унгрия, — спокойно, без всяких эмоций к палачу, вещала Сатеник, радуя Старого Лиса. Мгновения гордости за ученицу он перечел бы на пальцах одной руки. Но за сегодня их набралось целых два!
— Безусловно, вы правы, — полон показного смирения Колин.
Покладистость ничего ему не стоила, поскольку ничего из сказанного не примет во внимание. Очевидно, гранда считала так же. Не удивлялась и не возмущалась.
«Что еще мне припомнят и забудут?» — доискивался Колин понимания готовности владетельницы Серебряного Двора к сотрудничеству.
— Рисунок в твоей комнате, — все так же показательно сдержана Сатеник. — Не желаешь объясниться?
«Желаю!» — согласен Колин перейти к важной для него теме. Момент не совсем подходящий, но подходящего замучаешься ждать.
— Ничего не смог с собой поделать. Ваш образ вдохновил меня поработать рисовальным углем, — плел он словесное кружево. Объяснения требовали незначительной подготовки.
— А почему не камер-юнгфер или кого-то еще?
— Это трудно объяснить, эсм.
Толкование художеству он и сам нашел только недавно.
— К своему стыду, вряд ли у меня способности увеселять игрой на тамбурине. Не обучена, — впервые голос Сатеник сделался насмешлив. — И я не ношу туник.
«Это уже третье! Третье!» — продолжал канцлер удивляться гранде.
Всегда приятно наблюдать, столь внезапные успехи ученицы. Твои труды, твои старания, твои умения, твои бессонные ночи, не пропали даром, не обернулись пустым сотрясением воздуха. Далеко не всем посчастливится возвести полмира на эшафот и самому разместиться рядом на плахе; отгрохать город мечты на костях половины подданных, а вторую половину уморить голодом; измыслить изощреннейшие законы, принудить их соблюдать, и первому нарушить их; ратовать за просвещение и покровительствовать свободным искусствам, но неустанно выжигать инакомыслие и преследовать отступление от любых канонов; не проиграть ни единого сражения и не заслужить ни единого доброго слова. Остаться в доброй памяти потомков и войти в бессмертие существуют и менее трагические способы. Передать знания и опыт воспитанникам, в данном случае воспитаннице. И дожить до момента, когда она разумно распорядится полученным бесценным багажом. У него похоже получилось.
Полному триумфу помешал слуга. Прочитав переданную записку, канцлер поспешил откланяться, сославшись на возникшие обстоятельства. Он бы остался. Ему следовало остаться. Проследить за всеми. Особенно Сатеник и Поллаком. Но нет никакой возможности не то, что присутствовать при дальнейшем разговоре, но и отсрочить свой уход.
— У вас поверхностный взгляд на искусство, эсм, — тянул Колин, пока фрей отойдет к окну.
«Надеюсь, она свято верит, подслушивать не хорошо.»
— Не сочтите за невежливость…, — гранда едва-едва его слышала. — На рисунке у вас в руках не тамбурин. Безделица. Корона.
Должный эффект.
— Как тебя понимать? — Сатеник, как и унгриец, следила за фрей, не помешает ли? Сейчас гранда походила на взбалмошную девчонку, которую долго и старательно убеждали в невозможности получить зимой полевые цветы, и вот пожалуйста, принесли!
— Возможно, собираетесь корону примерить. Возможно, сняли, посчитав тяжелой. Не исключено, швырнете ею, не приняв МОЕГО дара. Вариант выбирать вам.
Время истекло. За окном красиво сыпал снег. Фрей оглянулась. С опозданием.
— Ступай, — поспешила гранда отпустить унгрийца. — Сегодня наговорено более, чем оно того стоило.
— Эсм, если позволите… маленькая личная просьба…
«Все что угодно!» — не многим удавалось добиться от дочери Моффета столь многообещающего взгляда. Он добился.
— …допустить мастеров подготовить место поединка, — Колин опасался, фрей опять встрянет в разговор и помешает.
— Ты собрался драться во дворце? — вопрос от Сатеник. Вопрос ради вопроса. Заяви он, дерется с Гусмаром в её спальне, разрешит. Хоть на обеденном столе! Прикончи его! Причем, исход, когда противники убивают друг друга и она избавляется и от жениха и от унгрийца, её ни коим образом не устраивал. Теперь не устраивал! Унгриец нужен ей живым и только живым.
«Она так и не научится есть сама. Все с чужих рук,» — констатировал Колин. Ему подходило. И допускал, не ему одному.
— Эсм, если вы против…
— Я распоряжусь, — выразила Сатеник скорое и безусловное согласие.
Более не рискуя напороться на очередного любителя поговорить, Колин, проявив мастерство предусмотрительности, удрал через заднюю дверь кухни. Мэлль, девушка с обожженным лицом, выпустила его, получив в оплату благодарный поцелуй. Настоящий. В губы. От которого сладко частит сердце и кружиться голова шальными мечтами.
В Замостье унгриец заглянул к плотникам, обговорить условия и сроки заказа. Оплатил сразу. Сверху добавил мастеру штивер и пообещал по пяти грошей сверху его подручным, за должное выполнение.
— Саин, не волнуйтесь. Сделаем в лучшем виде, — заверил расчувствовавшийся щедростью глава артели.
Затем последовала встреча с Юаш. Девочка сдалась окончательно. Понурый вид, блеклый взгляд отличное тому подтверждение.
— День, два и отдохнешь, — пообещал Колин. — Могу дать совет. Ничто не снимает напряжение лучше хорошей потасовки или отвязной случки с несколькими партнерами.
— Драка?
— Если это твой выбор, — рассмеялся Колин свекольным щечкам смутившейся девушки.
Последний визит имел особое значение. Убедить покровителей Гусмара-младшего в серьезности своих намерений. Сами не догадаются, а добровольно расставаться с иллюзиями не согласны.
За полчаса Колин добрался до школы фехтмейстера Жюдо.
— Не принимаем! — попробовал остановить его рослый фриулец с мордой исполосованной сатитэ*.
Крепким ударом, выстегнув слуге передние зубы, Колин снес преграду. Бедняга повалился замертво.
— Меня примут.
Второго набегавшего стража, жестко уложил исполнив мельницу. Несколько пижонски, но очень результативно.
Короткая дистанция от дверей до крытой площадки. В периметре посадок роз, мэтр наставлял флорезато — укол в грудь, двум своим ученикам. Мастерство перенимали: Арни аф Обюр — изящный, тонкой и злой и Бэзил аф Кнопп, чулочник, тяжеловесный, но не безнадежно.
— Мэтр, я к вам, — объявил свое прибытие Колин.
— Начните хотя бы с приветствия, — спокоен Жюдо, как истинный наставник.
— Саины, — едва-едва наклон головы, — позвольте усомниться оправданности ваших вложений и потраченного времени в этой школе.
Обюр сделался еще тоньше и злее. Кнопп соображал дольше, но сообразил. Длинное лицо, под стать лошадиной морде, вытянулась до груди.
— Вы верно больны? — несколько опешил Жюдо от беспардонности новика.
— Я здоров и отдаю полный отчет сказанному.
Вряд ли уважаемый мэтр заслуживал обвинений в несостоятельности чему-то научить, но что поделать, обстоятельства. Они порой выше всякой логики, морали и прочего напридуманного человеком. Хотя бы и закона.
— То, чему учите, мэтр, преподадут в любом шинке за выпивку.
Жюдо не потерял хладнокровия. И как истинный маэстро клинка, осознававший себе и своим умениям цену, предоставил грубияну возможность уйти.
— Немедленно покиньте мой дом. Обещаю забыть ваши детские глупости.
— И не подумаю. А ваш склероз меня совершенно не волнует.
— Саин Жюдо, разрешите мне, — полез вперед Обюр.
— К вам у меня нет претензий, — предупредил Колин. — Только к мэтру.
— За то у меня есть основания считать ваше поведение не подобающим!
Обюр красиво извлек из ножен дагу, обозначить намерения, отстаивать честь школы. В отличие от меча, в бою коротким оружием, он более успешен. Его натаскивал не только мэтр, но и один из знакомых баротеро.
— Вы готовы, саин? — благородно поинтересовался ученик фехтмейстера.
— Что же, посмотрим-посмотрим, — Колин подобрал с земли фалькс. Садовый нож цвел замысловатыми завитками короткого лезвия. Обрезать веточки и ровнять кроны розовых кустов. — Можете личико прикрыть, — разрешил он надеть защитную маску, чем вывел Обюра из душевного равновесия.
Ученик перестарался переплюнуть самого себя. Отличнейший по направленности и стремительнейший по исполнению выпад… и он глубоко провалился вперед. Колин манерно располосовал незадачливому противнику руку от предплечья до кисти. Выбил дагу в песок и произвел удушающий захват.
— Отличная штука! — и так и так крутил оружие унгриец, любуясь садовым инструментом. — Интересно, можно ли им вынуть глаз? Чего молчишь, Обюр? Тебя спрашиваю?
Лезвие блеснуло в пугающей близости от глазницы.
— Вы… не посмеете…, — надсадно простонал проигравший.
— Отчего не посмею? Ты же не думаешь взять и просто сдаться? А честь школы? А уроки? А предки, взирающие с высоты небес? А отцовская гордость? А приятели? Что им расскажешь?
— Я сдаюсь! Вы победили.
— Ну, уж нет! — целил Колин лишить ока неудачника. — Скажите что-нибудь обидное или плюньте. Раз вам жалко глаза, с удовольствием уполовиню ваш дурной язычок.
— Сдаюсь! — брыкался несостоявшийся моралист.
Унгриец отпустил раненого. Нанесенная рана серьезна. Жюдо поспешил оказать неудачнику помощь. По-хорошему следовало срочно шить.
— Вы учили неумеху, — прогуливался Колин по площадке, в ожидании готовности к схватке чулочника. — Советую взять пику. Иногда дистанция решает многое. Если не все! — и произвел издевательский выпад. Не дотянусь, мол!
Кноппа волновали две вещи и честь школы среди них не значилась. Чулочник ожидал когда преставится родитель, получать увеличенную ренту и когда сдохнет старший брат, наследовать титул и землю. Старшие в фамилии неудачно поучаствовали в последней войне, пострадали от тяжких ранений, но никак не могли осчастливить младшего уходом в лучший мир, оставив худший в наследство.
Вызов Кнопп принял. А как по-другому? Свидетели могли показать о его недостойном поведении. Кусака Хьюб не переваривал трусов.
— Вы слишком много лаете, — отвесил Кнопп нижнюю губу, обозначить высшую степень пренебрежения. — Наказать пса достаточно палки.
И чулочник взялся за вару. Столичные щеголи, из первых, повсюду таскали с собой трости. И ими же пытались фехтовать. Высшим шиком считалось отвечать ею на опасность. Конечно, дерево шедшее на изготовление вару не было обычным. Обычное сталь перерубит. Галийский кедр вымоченный в соли, приобретал твердость и вес железа, хотя выглядел легкомысленно и безобидно.
— Вот увидите, он повторит глупость первого, — предупредил Колин и швырнул фалькс.
Кнопп закрылся. Унгриец оказался для него слишком быстр. Уже в следующее мгновение, он перехватил запоздавший удар чулочника и выкрутил ему руку. Громко хрустнул вывернутый сустав, пронзительно визгнул Кнопп.
— Опля! — опрокинул Колин на песок незадачливого оппонента. Подняться не позволил, уперев конец трости в подбородок. — И вы утверждаете, я не прав! Первый серьезный бой и им конец!
Жюдо подобным ходом событий не удивился или приложил тому усилия, не удивиться. Вполне возможно, он и сам был не высокого мнения о своих подопечных. Но как часто бывает, серебро перевешивает голос разума, заставляет браться за дела безнадежные и провальные.
— Мэтр, если у вас закончились ученики, — Колин жестом предложил поединок.
Что оставалось? Справедливости ради, Жюдо приобрел свое умение в многих схватках, а не наработал повторением приемов из многочисленных наставлений и не прибегал к советам тех, кто по непонятным причинам выжил в хороших драках. Он до всего дошел собственной шкурой. Двадцать лет оттаскал бастард в статусе наемника. Смерть тысячу раз выцеливала его из общего строя атаки, во время осад крепостей, в отступлении, в бегстве — случалось и такое, и всякий раз промахивалась. Он заставлял её промахиваться. Он был одним из немногих счастливчиков, кто выжили на арене Итриума в Сузах. Полгода не позволял маститым бойцам проткнуть свою драгоценную плоть. Полгода, пока собирали выкуп. Несчастные двести штиверов. Во столько оценили его свободу и в пять тысяч, задержаться на три месяца, выходить в песочный круг, под восторженный рев толпы.
— Согдэл*! Согдэл! — приветствовали его поклонники и поклонницы.
Сейчас Жюдо хотел короткой схватки. Потому взял любимый им бастард. Привычно руке.
— Мне и это сойдет! — оставил Колин вару.
— Потом не говори что тебе не дали возможности выбора, — напомнил мэтр. Убивать противника он не собирался. Живой пример его мастерства лучше, чем дохлый юнец.
— А, ерунда, — расхаживал унгриец гоголем.
На браваду противника мэтр не повелся. В схватках с Обюром и Кноппом он ничего не упустил. Проклятый бездельник! Вот кого он охотно взял бы учить! И сам бы подучился у ублюдка.
Легкий рондель разогреть кисть и запястье.
— Собираетесь попробовать на мне удар Жарнака? — весел, но не беспечен Колин. По большому счету он устраивал представление для побитого противника. Вот чьи языки разнесут по столице подробности события сегодняшнего дня. И его слова тоже. — Или плумаду Прокруста? Не владеете? Удивительно! Вы же мэтр! Ну, тогда хоть легендарный круг Тибо, — нагло выпятил грудь унгриец.
— В Коринфе, болтливым отрезают языки.
— А вы смахнете мне дурную голову? — беззаботен Колин. — Значит все-таки плумада?
Сталь отсекла болтовню и шалости, оставив только желание лить кровь. Чистое незапятнанное и понятное всякому чувство, кто хоть однажды ставил свою судьбу на острие клинка.
Колин спокойно перенес яростный напор Жюдо. Отвечал. Удар на удар, контратака на контратаку. С налетом пренебрежительности, впрочем не позволяя противнику ею воспользоваться. Жюдо настойчиво искал слабое место в защите и в атаке. У юнцов, даже одаренных их гораздо больше, чем у не столь скоростных старичков.
— Вы только подтверждаете мои худшие опасения, — посмеивался Колин над стараниями мэтра. — Давайте я!
Опыт скомпенсирует многое, но не все. Выносливость. Через три минут яростного безумия схватки мэтр понял, теряет дыхание. Ему не хватает воздуха, а следовательно скорости, маневренности, пространства двигаться. Руки делаются тяжелы, ноги подобны каменным тумбам.
Потратив усилия Жюдо только-только приноровился к безудержному темпу, как его молодой противник легко взвинтил темп вдвое… и сломал ему правую руку. Мэтр болезненно охнул и выронил клинок. Из разорванного рукава торчала кость.
— Попробуем левой? Сможете? — предложил Колин. — А то говорят сейчас левой мало кто бьется. Преступная ограниченность, не находите, мэтр?
Продолжение не затянулось. Обмен ударами, проход влево-вправо и Колин перебил Жюдо локтевую и лучевую кости левой руки. Причем мэтр ясно понимал, будь у противника желание, попросту бы разбил ему голову. Но очевидно, в том не было особой нужды.
Завершил схватку чудовищный пинок в грудь, отбросивший Жюдо далеко назад.
— Ну… Как-то так… Как-то так, — оглядел побежденных Колин и гаркнул мнущемуся в сторонке слуге. — Дуй за лекарем, дуболом.
