Станислав Романов
Куйва

Путейцев убивали по одному.

Свищов указывал стволом обреза на очередного работягу и коротко кивал в сторону двери: пошел. Бадаев выводил путейца из барака в морозную ночь, пихая в спину, гнал к темному дровяному сараю, заталкивал внутрь.

Там поджидал Глухов. Вошедшего он с размаху садил по затылку тяжелым колуном, только брызги летели. Росту Глухов был большого, и силы как будто нелюдской. Тела он складывал в угол, одно на другое, словно поленья.

Всего рабочих было одиннадцать человек, и ни один даже не рыпнулся. Молча сидели на лавке, опустив головы, избегая смотреть в глаза. Словно и не понимали, какая участь их ждет. Конечно, против четырех беглых зэков с обрезами шансов у работяг не было никаких, но они даже не попытались. Боялись. И не так их пугали обрезы, как сами беглецы.

Оружие беглые добыли днем раньше. Забрались в дом какого-то колониста, одиноко стоявший в полосе отчуждения, в трех километрах от станции Лопарская. Хозяина дома не оказалось, только баба его да двое малолетних ребятишек. Бабу они употребили по очереди, а потом Глухов ее задушил. И детишек задушил тоже. Сказал, что никого в живых оставлять нельзя. Тарасенко хотел было вякнуть поперек, да осекся, когда Глухов на него сурово глянул. Тарасенко по семьдесят девятой статье в лагеря попал; кулак он был, не фартовый.

Дом они обыскали, нашли три ружья и две дюжины патронов с дробью и картечью. Стволы и приклады спилили, ружья им были нужны не для охоты.

И дальше пошли, в тундру. Глухов вел банду на север, к Мурманску. Говорил, что надо стребовать один должок. Затем хотел идти в Финляндию. Вроде бы знал места, где границу перейти можно влегкую.

А дом колониста они перед уходом облили керосином и подожгли…

Издалека донесся шум приближающегося поезда. Последний из путейцев замешкался на пороге, вскинул голову, прислушиваясь.

– Двигай давай, чего застрял, – сказал Бадаев скучным голосом. – Не всю же ночь нам тут с вами вошкаться.

Хлопнула, закрываясь, дверь. Свищов сел к столу, обрез положил рядом, чтоб был под рукой. Ухватил из тарелки кусок снеди, принялся громко жевать.

Тарасенко ни пить, ни есть не хотелось. Он в тупом оцепенении мялся возле окна, пялился в ночные сумерки, мутные, словно брага. Барак стоял на пригорке; внизу, в десяти метрах, проходили железнодорожные пути. Громыхая мимо барака, товарняк дал свисток, сбросил скорость. Тарасенко глядел на ползущие под окном вагоны, думал, что вполне можно было бы добежать до поезда, нагнать, на ходу уцепиться за подножку…

В тамбуре последнего вагона маячила темная фигура, держа у лица огонек тлеющей папиросы. Огонек вспыхнул ярче – железнодорожник затянулся, поднял голову, скользнув взглядом по окнам барака. Тарасенко отпрянул назад, наткнулся на стол. Звякнула посуда; Свищов проворно подхватил покачнувшуюся бутыль.

– Чего дергаешься? – спросил он недовольно.

– Человек там, на поезде, – ответил Тарасенко. – Он на окна посмотрел.

Свищов как-то разом подобрался, положил руку на обрез.

– Тебя заметил?

– Н-не знаю.

Нехорошо сощурившись, Свищов буравил Тарасенко темными, злыми глазами.

– Угандошить бы тебя…

Снова скрипнула дверь; вошел Бадаев, следом, пригнув голову, чтобы не задеть притолоку, – Глухов. Шинель Глухова спереди вся была в мокрых пятнах, и лицо у него тоже было густо забрызгано красным. Тарасенко глянул, тут же отвел глаза. Глухов усмехнулся, оскалив крупные звериные зубы.

– Изгваздался весь, – сказал он, снимая шинель, – ровно на бойне.

Шинель у Глухова была старая, офицерская, из хорошего, теплого сукна. Только вот со здоровенной прорехой на спине, грубо зашитой суровыми нитками. Это на Глухова какой-то зверь напал, порвал ему спину когтями. То ли росомаха, то ли кто другой. На лесозаготовках это случилось, нынешней зимой, в декабре. Крепко Глухову досталось, крови потерял много, думали – не выживет. А он встал уже через неделю, и зажило потом все как на собаке. Но характер у него переменился заметно, совсем лютый стал…

– Тулуп мне найдите, – распорядился Глухов, брякая рукомойником.

– Где мы тут на тебя тулуп найдем? – ворчливо сказал Бадаев. – У работяг только бушлаты да ватники.

– Бушлат так бушлат, – легко согласился Глухов. – Главное, чтоб по росту был и чтоб рукава длинные.

Бадаев подкрутил фитиль керосиновой лампы, прибавляя света, и принялся перебирать одежду путейцев.

– Тут такое дело, – проговорил Свищов, шмыгнув носом. – Сейчас вот поезд мимо шел, а черт этот, – он кивнул на Тарасенко, – в окне маячил. Кажись, видали его с поезда.

Глухов перестал лить воду, стащил с крючка серое разлохмаченное полотенце, утерся. Делал он это неторопливо, со значением. В комнате повисло напряженное, угрожающее молчание. Тарасенко никак не мог унять дрожь, из щелей в оконной раме тянуло холодом. Под одежду пробрался зябкий сквозняк, прилип к мокрой спине.

– Да ну, – сказал Бадаев, прекративший ворошить чужое тряпье, – много ли с идущего поезда в окошке разглядишь…

– Может, и немного, – сказал Глухов раздумчиво; его тяжелый взгляд вдавливал Тарасенко в стену. – Или даже вовсе ничего. А может, совсем наоборот.

– Да и навряд ли они тут все друг дружку знают по личности, – прибавил Бадаев.

Глухов повернулся к нему.

– Рискнешь легавых дожидаться?

Бадаев мотнул головой.

– Нет.

– Клифт годный нашел мне?

– В ихнем тряхомудье хрен чего сыщешь.

– Ищи.

Свищов кашлянул, спросил неуверенно:

– Так что теперь, сразу дальше двинем?

Глухов помедлил с ответом.

– Не прямо вот сейчас, – сказал он, что-то про себя решив. – Если кто и заметил чего, до утра начальству докладывать все равно не станут, а начальство еще будет думать, надо ли кого с проверкой отправлять. В общем, пока время есть.

Свищов с облегчением вздохнул, потянулся за бутылью.

– С этим погоди, – сказал ему Глухов. – Сперва косяк выправить нужно.

– А я-то чего, – буркнул Свищов. – Не я поезду вывеску показывал.

– С черта какой спрос. А ты недоглядел.

Глухов снова поднял свою заскорузлую шинель, сунул руки в рукава, застегнулся. Затем посмотрел на Тарасенко, будто кнутом стегнул. Бросил коротко:

– Со мной пошли, оба-двое.

Тарасенко обмер. Куда идти? – хотел он спросить, но только тихо всхрапнул. Слова застряли в глотке, наружу не проскочили. Он опять, в который уже раз, пожалел, что не остался в лагере. Хотя, конечно, в лагере тоже не жизнь… А теперь куда? В сарай, к путейцам?..

Оказалось, именно так.

Он бежал, загребая руками белесую предрассветную мглу. Бежал по глубокому снегу, проламывая хрустящий наст, проваливаясь по колено. Вслед за ним неслись страшные косматые люди, в руках у них сверкали ножи. Отрывистые злобные крики, похожие на лай свирепых псов, подхлестывали, гнали вперед. Он выбивался из сил, захлебывался стылым воздухом, глаза застила багровая пелена, и сердце, казалось, колотилось прямо в горле. А преследователи настигали. Дикая свора все ближе, ближе. Совсем рядом.

Кинулись на спину, повалили в сугроб. Смрадное дыхание опалило шею.

И острая боль впилась под левую лопатку, пронзила до самого сердца…

Леонид вскинулся, хрипло дыша. Ребра ходили ходуном, огнем горели легкие. Весь левый бок онемел, рукой было не пошевелить. Тело холодила испарина.

Черт, снова эти сны. Его тайное, неизбывное проклятие.

Поговорить бы со знающим врачом, спросить квалифицированного совета. Да только где нынче сыскать такого, знающего и деликатного? Не в Бехтеревку же ехать?

Ну нет, исключено.

Леонид поежился, подобрал сброшенное на пол одеяло. За окном едва намечался рассвет; на улице было удивительно тихо, даже горластые скворцы пока молчали. Где-то в отдалении брякнул звонком ранний трамвай. Сна не было ни в одном глазу. Леонид вздохнул, поднялся и пошлепал в ванную.

На службу он собирался с тяжелым сердцем. Плохие сны предвещали плохие вести, всегда.

Вот и в этот раз предчувствия его не обманули.

Здание, в котором размещалась прокуратура, воскрешало в памяти Леонида невеселые воспоминания о реальном училище. Такие же мрачные, гулкие коридоры, такие же тяжелые двери. А кабинет прокурора Ленобласти Кондратьева, в свою очередь, напоминал кабинет директора, прямо-таки до дрожи. Только здесь вместо портрета государя императора на стене висел портрет генерального секретаря, но как будто написанный той же кистью.

Кроме Леонида в кабинет был вызван старший помощник прокурора Вадимов, других коллег не было. Кондратьев был мрачен более обычного, заговорил без предисловий:

– Из Мурманска получена телеграмма от окружного прокурора Денисова. У них в округе чрезвычайное происшествие. Двадцать третьего апреля дорожный мастер Воронов, объезжая участок пути на перегоне Шонгуй – Кола, обнаружил в двадцать пятом бараке восемь трупов убитых рабочих железной дороги. Все зарублены топором. Трое рабочих, проживавших в том же бараке, исчезли. Денисов просит немедленно командировать старшего следователя.

– А сами-то они что же? – спросил Вадимов. – Неужели не знают, как убийства расследовать?

Вадимов был большевик со стажем, в партию вступил еще до революции. И с Кондратьевым он давно был знаком, до того, как тот был назначен на должность. Потому Вадимов перед областным прокурором не робел.

Леонид был значительно моложе и Кондратьева, и Вадимова, так что предпочитал помалкивать. К тому же он знал, что начальник к нему относится без особой приязни, считает выскочкой и засланным московским казачком. Леонид догадывался, что поручение может оказаться с подвохом.

– Не понимаешь ситуацию, товарищ Вадимов, а вот Денисов понимает очень хорошо, – сказал Кондратьев, покачав головой. – Тут дело не просто уголовное, тут дело политическое. В Мурманске товарища Кирова ждут на Первое мая, а тут кто-то целую бригаду путейцев топором порубил. В общем, выезжаете нынче же, вечерним поездом. Следствие поведет междуведомственная бригада: прокурорские работники, а также следователи из угрозыска и ГПУ. Старшим назначается Шанцев.

«Ну вот, – подумал Леонид, – как чувствовал…» Вслух он не сказал ничего.

– Дело тяжелое, и раскрыть его надо как можно скорее, – проговорил Кондратьев с нажимом. – О ходе следствия телеграфировать ежедневно. Товарищу Кирову о происшествии уже доложили, он просил держать его в курсе.

Облпрокурор тяжело вздохнул, покосился куда-то в сторону. Леонид проследил направление его взгляда, оказалось, прокурор посматривает на портрет вождя. Как будто Сталин тоже здесь присутствовал, наблюдал. Вид у него был крайне строгий.

Из Ленинграда выехали вечером, с изрядным комфортом. Благодаря участию в следственной группе сотрудников ленинградского транспортного отдела ГПУ, к скорому поезду «Полярная стрела» прицепили дополнительный вагон. Это был пульман, дореволюционной еще постройки, однако, несмотря на пережитое лихолетье и солидный пробег, неплохо сохранившийся. А главное – вагон был теплый. За Петрозаводском погода переменилась резко, здесь все еще была зима. Суровый полярный край: мрачные скалы, темные леса, скованные льдом реки, всюду снег.

Ехали долго, больше суток. В бригаде собралось пятеро: кроме сотрудников прокуратуры были Пряхин и Шелестов из ГПУ, а также следователь угрозыска Крутов. С Крутовым Леонид был немного знаком, пересекались ранее на одном совместном расследовании. С Пряхиным прежде не встречался, но слыхать о нем доводилось, что следователь дотошный, цепкий. Шелестов был совсем молодой парнишка, только-только с курсов, ходил у Пряхина в учениках. Сидели, смолили папиросы, пили крепкий чай, разговаривали об обстоятельствах дела, высказывали версии: кто убил рабочих, почему их убили… Шелестов уверенно заявил, что убийство совершили трое пропавших путейцев, скорее всего, по причине ссоры. Убили, а потом сбежали, скрываясь от ареста. Старшие, более опытные коллеги впрямую не возражали, но в своих предположениях были осторожны, склонялись к тому, что сперва надо изучить все обстоятельства на месте…

К двадцать пятому бараку прибыли под утро. Железнодорожники отцепили пульман, оставили на запасном пути; поезд пошел дальше, в Мурманск. Следственную бригаду встретили сотрудники мурманского транспортного отдела, заранее предупрежденные о приезде товарищей из Ленинграда. Леонид, получивший строгий наказ от Кондратьева, не хотел тратить время попусту. Без долгих разговоров приступили к тщательному осмотру места преступления.

Барак стоял на невысоком пригорке, ниже проходили железнодорожные пути. Под насыпью протекала река Кола, в это время года пока еще подо льдом. Особого беспорядка в бараке не обнаружилось, разве только личные вещи путейцев были разбросаны, да грязная посуда с примерзшими остатками еды грудилась на столе. Печь в бараке, понятное дело, не топили несколько дней, все помещение выстыло насквозь. Во дворе барака стоял амбар для продуктов, явно наспех разграбленный. И был еще дровяной сарай, где и обнаружили тела. Сарай осматривали последним, когда уже совсем рассвело.

Леонид отворил дощатую дверь, зашел внутрь, огляделся по сторонам. Одна стена поблескивала наледью, где смерзлись потеки крови, фрагменты мозговой ткани, осколки раздробленных черепов… Жуткая макабрическая фреска.

– Тута, значит, их всех и порешили, – проговорил из-за спины Леонида один из мурманских, оперуполномоченный Зуев.

Трупов в сарае не было. Только заледеневшие темные лужицы в углу, возле дальней стены.

– А тела где? – спросил Леонид.

– Как где? – удивился вопросу Зуев. – В Мурман свезли, в покойницкую. Третьего дня еще. Как, значит, осмотр закончили, так сразу и свезли.

– Осмотр был тщательный, по протоколу? – уточнил Крутов, стоявший у порога. В открытую дверь с улицы заглядывал Вадимов, но в сарай не заходил, вчетвером внутри было не повернуться. – Фотоснимки сделаны? Описание подробное, во всех деталях?

– А то как же. Все, как полагается.

Леонид вздохнул, унимая раздражение. С уездными пинкертонами всегда одно и то же: усердие превозмогает рассудительность.

– Как были расположены тела?

– Вот тута они лежали, – показал рукой Зуев. – В уголку, вдоль стеночки. Один на другом, все осьмеро. Как дрова, значит.

Леонид посмотрел в угол, перевел взгляд на забрызганную стену, потом встретился глазами с Крутовым. Кажется, думали они сходным образом.

– Приводили их сюда поодиночке.

Леонид кивнул.

– Как на бойню.

– Да, на ссору среди своих не похоже, – сказал Крутов. – Тут все было размеренно, без аффектации. К тому же возникает вопрос: как трое рабочих смогли бы принудить восьмерых?.. Нет, вряд ли.

– Но пропавших надо искать в любом случае, – прибавил Вадимов снаружи. – Пока нам ничего не известно о степени их вовлеченности. Мы не знаем, куда они делись. Мы даже не знаем, живы они или нет.

– Верно, – сказал Леонид. Опять скосился на окровавленную стену, взгляд словно против воли туда возвращался. Вот же мерзость какая. Леонид передернул плечами и вышел из сумрачного, страшного сарая.

Солнце уже поднялось, светило ярко, по-весеннему. Голубоватый крупитчатый снег сверкал в солнечных лучах, слепил глаза. Леонид достал из кармана пальто очки с особыми, синими стеклами, надел.

– А вы предусмотрительны, – завистливо проговорил Крутов, прикрывая глаза обеими ладонями, сложенными в козырек. – Бывали уже на северах?

– Нет, – ответил Леонид. – В первый раз.

– Кто же вас насчет очков надоумил?

Леонид пожал плечами.

– Сам сообразил.

– А я вот не сообразил, – вздохнул Крутов.

Позади барака расстилалась бескрайняя снежная равнина. Огромное белое поле до самого горизонта, совершенно пустое, глазу не за что зацепиться. Дикий северный простор.

В тундру уходил санный след.

– А это что такое? – спросил Леонид.

– Видать, лопари приезжали, – пояснил Зуев. – За водкой, значит. В городе-то им водку не продают. Запрещено.

Леонид был неприятно удивлен его пренебрежительным отношением.

– Разве эти самые лопари не могут оказаться причастны к преступлению?

– Нет, – уверенно ответил Зуев, – лопари так себя не ведут. Не способные они на лютое зверство. Мягкий народ, приветливый.

– Все равно, – сказал Леонид. – Надо бы разыскать тех, кто сюда заезжал, и расспросить подробно.

Зуев только махнул рукой.

– Да где их искать-то? Тундра большая. Кто тут был, когда? Как приехали, так и уехали. Может, еще сами опять объявятся, тогда и расспросим…

Послышался хруст снега под торопливыми шагами, из-за угла барака показался Шелестов. Был он без шапки, в расстегнутой тужурке, разрумянившийся от быстрого шага. Подойдя ближе, возбужденно выпалил:

– Товарищи, пойдемте к реке. Иван Николаевич там что-то обнаружил.

На первый взгляд ничего особенного на реке не было видно. Утоптанная, обледенелая тропка спускалась к замерзшей полынье, откуда, очевидно, рабочие раньше брали воду. Возле полыньи стоял Пряхин, жмурился на солнце, чему-то довольно улыбался. Коллеги-расследователи сгрудились вокруг.

– Не томите, Иван Николаевич, – сказал Крутов. – Поделитесь своей догадкой с товарищами.

– Лед на полынье отличается, – обронил Пряхин многозначительно.

– Конечно, отличается, – вполголоса буркнул Вадимов. – На полынье лед тоньше. Тоже мне открытие.

– Нет-нет, – возразил Крутов, на лету уловивший подсказку. – Смотрите сами, полынью нарочно забросали снегом, чтобы лед скорее схватился.

И верно, Леонид теперь тоже обратил на это внимание.

– Выходит, кто-то пытался скрыть полынью, – сказал он. – Но зачем?

– А вот это, как говорится, интересный вопрос, – сказал Пряхин.

Леонид повернулся к оперуполномоченному Зуеву.

– Нужны водолазы из Мурманска. Срочно.

Водолазная бригада работала сноровисто. Видно было, что люди опытные, и дело свое знают хорошо, как сыскари знают свое. Следователи наблюдали за погружением издали, с берега. Солнце уже склонилось за пригорок, и на затененном берегу стало по-зимнему холодно. А водолазной бригаде хоть бы что. Неужели они и в ледяной воде не мерзнут? Леонид представил, как погружается в темную полынью и вода смыкается над головой, содрогнулся. Вдруг задергалась сигнальная веревка. Водолаза спешно вытянули из реки, открыли шлем. Лицо у водолаза было бледное, мокрое от пота. И дышал он тяжело и громко, как после бега или трудной работы.

Леонид подошел ближе.

– Ну, что там?

– Нашел, – сказал водолаз сиплым голосом. – Все трое там, на дне. К ногам рельса привязана, и мешки на головах.

– Итить! – вырвалось у кого-то из водолазной бригады.

– Надо их поднимать, – сказал Леонид.

– Ага, – сказал водолаз. – Сейчас. Отдышусь только.

– Справишься? – спросил бригадир. – Или сменить тебя?

– Не надо, переодеваться долго, я уж сам. Нормально я уже, просто не ожидал…

Одного за другим мертвецов доставали из реки, относили к берегу и укладывали на расстеленный брезент. Как и сказал водолаз, головы убитых были обмотаны мешковиной, вокруг шеи завязаны веревки.

Леонид ослабил на шее шарф, шумно выдохнул сквозь стиснутые зубы. Его била дрожь.

– Зачем с ними так? – спросил Шелестов странно тонким голосом.

– Полагаю, чтобы не оставлять на тропинке кровавых следов, – ответил Пряхин. – Иначе трупы обнаружили бы сразу.

Он присел на корточки возле одного из мертвецов, долго возился с задубевшей веревкой, распутывая узел, затем стащил с головы убитого мокрый мешок.

Мертвец выглядел жутко. Его опухшее лицо было синюшного цвета, череп смят чудовищным ударом, от которого один глаз выскочил из глазницы и заледенел на щеке серым комком, другой глаз, налитый кровью, был страшно выпучен…

У Шелестова заклокотало в горле; он сделал несколько быстрых шагов в сторону, согнулся, и его стошнило.

– Однако слабоват боец, – неодобрительно проронил оперуполномоченный Зуев.

– Вполне естественная реакция нормального человека, – возразил Крутов. – Наоборот, это мы очерствели на нашей работе.

– Извините, – проговорил Шелестов, вытирая рот. – Просто я такого еще не видал.

– Ничего-ничего, Витя, – сказал ему Пряхин. – Ты лучше в сторонке постой пока.

– Вот и нашли мы пропавших рабочих, – сказал Вадимов.

– Нашли, – согласился Леонид. – Но дело яснее не стало. Теперь надо искать, кто их всех убил.

– Водолазы еще что-то со дна подняли, – заметил Крутов. – Какой-то сверток.

Это оказались смотанные в скатку два серых бушлата и замызганная зимняя шинель, продранная на спине. В середину перевязанного веревкой свертка был положен тяжелый зазубренный колун.

– Орудие убийства, полагаю, – сказал Крутов.

Пряхин заинтересовался одеждой. Тщательно, методически осмотрел шинель – снаружи и изнутри, затем оба бушлата.

– Что скажете, Иван Николаевич? – спросил Леонид.

– Бушлаты не рабочих, – сказал Пряхин, – зэковские. А шинель – еще приметнее. В прежние времена офицеры в таких ходили. У этой погоны только спороты.

– И какой вывод?

– Думаю, надо по здешним лагерям проехаться с этой одежкой, поспрашивать контингент. Шинелек таких нынче не так много осталось.

– Вот и поезжайте, – согласился Леонид. – А мы в Мурманске продолжим. Нужно изучить сводки происшествий. Кажется, мы что-то упускаем…

В Мурманске было пасмурно и тоскливо. Солнце почти не показывалось; с залива то и дело наползали клочья осклизлого, воняющего рыбой тумана. На каменистых склонах фигуры в серых бушлатах тяжелыми кувалдами крушили серые валуны. Неподалеку от вокзального перрона лязгал цепями экскаватор, выгрызал железной челюстью большие куски промерзлого грунта. На перроне стояла богатырских статей бабища, одетая в синий ватник. Нимало не смущаясь ни погоды, ни окружающих, кормила грудью завернутого в одеяло младенца. Ее круглое лицо было совершенно безмятежно.

Леонид докурил папиросу, вернулся в вагон. Голова пухла от прочитанных криминальных сводок и от недосыпа. Накануне он засиделся допоздна. Сон никак не шел: то ли оттого, что вместо правильной ночной темноты за окном плавали невнятные сумерки, то ли оттого, что и ночью со всей округи продолжало доноситься громыхание составов, звяканье сцепок, свистки локомотивов… Теперь ломило виски, и в глаза словно песку насыпали.

Крутов дремал в уголке, сидя, сцепив на животе пухлые ладошки. Вадимова Леонид отослал на телеграф с обязательным ежедневным отчетом для областного прокурора.

На краю стола лежала телеграмма, полученная нынче от Пряхина из Пулозера, где располагался один из исправительно-трудовых лагерей Мурлага.

«Шинель уверенно опознана. Принадлежит з/к Глухову, осужденному 10 лет за бандитизм. Глухов бежал 19-го совместно с другими з/к – Бадаевым Свищовым Тарасенко. Выезжаю Мурманск личными делами фотографиями всех».

Леонид посмотрел на карту Мурманского округа. В двадцати километрах вверх от Пулозера была станция Лопарская, неподалеку от которой двадцатого числа сгорел дом, а позже на пепелище были обнаружены спиленные стволы трех ружей. Еще дальше был перегон Шонгуй – Кола, приблизительно посередине которого находился злосчастный двадцать пятый барак. Получалось, что убийцы шли на север, в сторону Мурманска. Прокурор Кондратьев словно в воду глядел.

В дверь вагона отрывисто постучали; Крутов встрепенулся.

– Что такое?

В салон пульмана ввалился оперуполномоченный Зуев.

– Товарищ Шанцев, помните, вы про лопарей интересовались? – спросил он.

– Разумеется, – ответил Леонид.

– Ну так пожаловали голубчики. Значит, сами, как я и говорил.

– Где они?

– Так здесь, обоих с собой привел. Снаружи стоят, подле вагона.

– Веди их сюда.

Зуев хитро ухмыльнулся, покачал головой.

– Лучше не надо их в помещение заводить. Они, значит, шибко духовитые. Вы лучше сами пальтишко накиньте да выходите.

Одевшись, следователи вслед за Зуевым вышли из пульмана. Возле путей стояли два невысоких узкоглазых человечка с темными лицами. От их меховых песок сильно шибало псиной и чем-то еще, более гадким.

– Тот, что постарше, – Ванюто. Он по-нашему совсем не понимает, – сказал Зуев. – Дмитриев помоложе, он немного балакает.

Кто из лопарей был старше, а кто – моложе, Леонид не смог бы отличить. На его взгляд, оба выглядели одинаково.

– Когда были у барака, в какой день? – спросил Леонид. – Кого там видели?

Лопари непонимающе переглянулись, один другому что-то сказал по-своему.

– Не были они у барака, – сказал Зуев с досадой. – Ну, может, и были, но не тогда.

Леонид и без того был в дурном настроении, а тут и вовсе вскипел.

– Так какого… – начал было он взвинченным тоном, но тут экскаватор вдруг громко лязгнул по камням стальными зубами. Леонид вздрогнул, осекся.

Крутов деликатно прикоснулся к его руке.

– Погодите, коллега, не горячитесь. По-моему, местные товарищи хотят нам что-то сообщить.

– Так точно, – кивнул Зуев. – Дмитриев, расскажи товарищу следователю, что мне рассказывал.

Один из лопарей заговорил по-русски. Медленно, с трудом подбирая слова, он поведал, что на днях они вдвоем ехали по тундре на упряжках в сторону Кильдинского погоста. Вдруг заметили в отдалении дым, повернули туда, где горел костер. Когда подъехали к костру, увидали трех человек, которые жарили на огне мясо. Лопари подошли поздороваться и спросить, нет ли у тех людей водки. А те вдруг выхватили обрезы, но стрелять не стали, только обоих связали. Потом велели везти их в Мурманск. Сами, однако, до Мурманска не доехали, велели остановиться неподалеку от Колы. Дальше они пошли пешком. А тот, что у них главный, сказал лопарям ехать обратно в тундру и о том, что было, помалкивать. Страшный очень, как бы и не человек. Его куйва пометил, сердце забрал, дал взамен звериное. Теперь он тоже как куйва.

– Куйва? – непонимающе переспросил Леонид. – Кто такой куйва?

– Это, значит, ихний злой дух, – пояснил Зуев. – Не то леший, не то упырь.

– Да-да, – подхватил Крутов, с большим интересом слушавший рассказ лопаря. – Припоминаю, я что-то такое читал у Чарнолусского.

– Только сказок народов Севера нам тут еще не хватало, – сказал Леонид, нахмурившись. Происходящее все больше напоминало ему скверный готический роман, какие он читывал в бытность реалистом. – Отчего вдруг лопари этого лешего бояться перестали?

– Тогда не знали, что он людей убил, – сказал лопарь. – Когда узнали – приехали. Остановить его надо, иначе еще убьет. Потом сердце станет есть, печень…

Другой лопарь что-то прибавил, опять по-своему.

– Ванюто говорит, куйва от простой пули не умрет, – перетолмачил Дмитриев слова соплеменника. – Надо голову отрубить, иначе снова встанет. Потом тело сжечь, а пепел перемешать с солью. Ванюто знает, его дед нойдой был…

– Нойда – это лопарский колдун, – сказал Зуев. – Колдунов они и опасаются, и уважают.

«Ну нет, – подумал Леонид. – Это уже чересчур».

Какой там роман, просто дурной сон. Голова плыла, словно у пьяного. Хотелось прилечь, смежить веки. Уснуть. Лишь бы без сновидений…

Он снова вздрогнул, когда Крутов подергал его за рукав.

– Что?

– Так отпускаем лопарей-то, или как? – спросил Зуев.

– Да-да, конечно, пускай идут, – проговорил Леонид. – Спасибо им за информацию.

Лопари побрели прочь. Леонид проводил их задумчивым взглядом, затем высказал мысль, беспокоившую его во время разговора:

– Странно, что беглые не убили и их тоже.

– Лопарей здесь не обижают, – сказал Зуев. – На мене-то обмануть могут, конечно. Это, значит, как водится. А лютовать – нет, нельзя. Иначе в тундру ходу не будет. Все местные знают.

– Так то местные. Беглым откуда это знать?

Зуев не ответил, только пожал плечами. Крутов же покивал, подтверждая, что уловил догадку.

– Как сказал бы товарищ Пряхин – «интересный вопрос».

В пульмане было накурено, хоть колун вешай. Тот самый, из вещдоков. Погода к вечеру испортилась вконец: по окнам хлестал дождь вперемешку с мокрым снегом.

Вся междуведомственная следственная бригада снова была в сборе. И оперуполномоченный Зуев вдобавок, без него совсем невозможно стало обходиться.

Пряхин расстегнул замки на потертом кожаном портфеле, выложил на стол привезенные из Пулозера личные дела беглецов. Четыре папки из грубого серого картона. Одна была заметно тоньше других.

«Глухов Егор Васильевич, 1903 года рождения, осужден за вооруженное ограбление к расстрелу с заменой 10 годами.

Бадаев Михаил Григорьевич, 1904 года рождения, осужден за вооруженное ограбление к 10 годам.

Свищов Григорий Федорович, 1904 года рождения, осужден за вооруженное ограбление к 10 годам.

Тарасенко Захар Иванович, 1906 года рождения, осужден за порчу социалистического имущества и поджог к 7 годам».

– Какие гнусные рожи, – промолвил Крутов, рассматривая фотографии беглых уголовников. – Хоть сейчас в картотеку синьора Ломброзо в качестве иллюстрации преступного типа «душегуб». Вот этот рязанский только не вписывается. – Он постучал ногтем по снимку Тарасенко.

– Да, явно не из их компании, – согласился Вадимов. – Простоват, по лицу видно. Потому его с собой и взяли.

– Зачем бандитам брать с собой простого деревенского парня? – заинтересованно спросил Леонид.

– При старом режиме довелось мне зимовать в Туруханске, – сказал Вадимов. – Глухие места, тайга на сотни верст. Слыхал я там разные истории, про то, как бывалые с каторги бегут. Выбирают мужика покрупней да умом попроще, подговаривают бежать с собой…

Он замолчал, раскурил папиросу.

– Зачем? – повторил вопрос Леонид.

Вадимов криво усмехнулся.

– Путь долгий, а есть чего-то надо.

– Неужели они человечину ели? – дрогнувшим голосом спросил Шелестов.

– Бывает такое, – подал голос Зуев. – Здесь тоже, когда железку тянули, среди строителей голод был страшный. И мертвечиной не брезговали, и людоедство случалось.

Шелестов побелел, как тогда, возле полыньи. Впечатлительный юноша. Леонид подумал, что тоже когда-то был таким. Давно, до войны…

Он рассказал про встречу с лопарями, упомянул и про зловещего куйву. Но теперь, после слов Вадимова, история про самоедского упыря воспринималась по-другому.

Пряхин вдруг взялся перелистывать бумаги в папках.

– Где же я это видел?.. А, точно, – сказал он, ткнув пальцем в личное дело Глухова. – Этот вот – из мурманских, местом рождения Горелая Горка записана. Все сходится.

– Та Горка отсюда на полдороге в сторону Колы, – заметил Зуев.

– Большая она? – спросил Леонид. – Людей там много живет?

– Да кто ж знает? – пожал плечами Зуев. – Там и раньше-то никто народ не считал. Теперь еще и понаехали со всей страны. На стройку, значит. Кто в старых вагонах живет, кто в бараках, а другие – и вовсе в землянках. Закопается этот Глухов – хрен когда найдешь.

– Нужно достать беглых хоть из-под земли, – твердо сказал Леонид. – На днях товарищ Киров в Мурманск приезжает. Случись чего – с нас первых спросят.

– Понятно.

– А если облаву устроить? – предложил Шелестов.

– Где, на Горелой Горке? – Зуев хмыкнул. – Тут вам, товарищ следователь, не Ленинград. Тут десятком оперов не обойдешься.

– Может, народ тамошний порасспрашивать? – спросил Леонид.

– Всех подряд спрашивать не стоит, – покачал головой Крутов. – Беглых запросто можно спугнуть.

– Верно, знать нужно, кого спрашивать, – согласился Зуев. Помолчал, затем, ухмыльнувшись, прибавил: – Знаю я в тех местах одну веселую вдову, никому ни в чем не отказывает. А главное – всегда в курсе тамошних дел…

Полустанок тонул в предрассветной мгле. Все вокруг виделось одноцветным. Серым, призрачным.

У человеческих фигур невозможно было различить лиц. Да и все равно никого из зуевских сослуживцев Леонид не знал.

Шли, забирая в сторону от полустанка. Зуев вел уверенно, словно не раз здесь хаживал.

Пересекли одни пути, другие… В тупике громоздились темные вагоны, от которых нестерпимо несло испражнениями.

Спустились с насыпи. Тут стояли сонные бараки без единого проблеска света в окнах. Пахнуло печным дымом, щами… Под ногами чавкала жидкая грязь, сапоги тонули в жиже по щиколотку.

Затем полезли куда-то вверх по скользкому косогору. В тумане корчились уродливые кривые деревья, похожие на оголодавших чудовищ. Тянули скрюченные лапы, словно хотели утащить вглубь чащи и там сотворить страшное. Разодрать на куски, сожрать…

Наконец выбрались на ровное место. Здесь стоял кривоватый приземистый дом. В маленьком окошке мерцал огонек керосиновой лампы.

– Неужто не спят? – Зуев зло сплюнул.

– Вон с того угла зайти можно, из окна не увидят, – сказал Пряхин.

– Надо с другой стороны хоть пару человек поставить, – сказал Леонид.

– Я пойду, – вызвался Вадимов.

– Шубин, Мальцев, вы тоже, – распорядился Зуев.

Отряд разделился.

Держась за деревьями, подобрались почти к самой двери. Леонид вдруг обратил внимание, что Зуев держит в руке наган. И остальные тоже вооружены. Он достал из кармана браунинг, снял предохранитель. Зуев покосился на маленький пистолетик, ничего не сказал. Повернулся к своим.

– Дверь проверьте.

Один из милиционеров взялся за скобу, потянул. Дверь не шелохнулась.

– Видать, на засов заложено.

– Ч-черт.

Огонек в окне вдруг погас.

– Заметили, – сказал Крутов.

Зуев бухнул в дверь кулаком.

– Открывай!

После паузы из-за двери донеслось:

– Что надо?

– Открывай, милиция!

«Как глупо», – подумал Леонид.

Звякнуло стекло в окне, грянул выстрел. По деревьям хлестнул заряд картечи. Кто-то взвыл, выматерился. Начали палить в ответ. Вразнобой, куда попало.

– Навались! – рявкнул Зуев, ударяя в дверь плечом.

Подскочил другой милиционер. И еще один. Затрещали подгнившие доски, дверь не выдержала. Зуев ввалился внутрь, не удержавшись на ногах.

Навстречу жахнули сразу из двух стволов. Милиционер, что замешкался на пороге, опрокинулся с развороченной грудью.

Те, что стояли возле входа, принялись палить в темноту дома, наугад. Зуев, не поднимаясь с пола, тоже выстрелил несколько раз.

– Суки! – проорал кто-то из дома. – Убью!

Шелестов, пригибаясь, кинулся в дом.

– Куда? – охнул Пряхин. И бросился следом.

Внутри опять началась пальба.

Леонид вбежал в дом одним из последних. Где-то за спиной остался Крутов.

Лампа, подвешенная к потолку, моталась из стороны в сторону. По стенам прыгали тени, сложно было разобрать, что происходит. Леонид едва не упал, запнувшись о лежавшее на полу тело. Кто-то сидел, привалившись к стене. Кажется, Шелестов, все его лицо было в крови. Еще кто-то скорчился в углу…

Посреди комнаты сразу трое боролись с долговязым бандитом. Пряхин висел у него на спине, захватив шею и левую руку в замок. Зуев, измочаленный в мясо, цепко оплелся у бандита вокруг ноги, не давал двинуться с места. И еще один милиционер пытался заломить его правую руку.

Долговязый хрипел, не поддавался. Подтащил милиционера поближе к себе, вцепился зубами ему в нос. С хрустом сомкнул челюсти, дернул головой. Брызнула кровь. Милиционер пронзительно завизжал, выпустил бандита, схватился за лицо обеими руками. Сквозь пальцы бежало ручьем. Леонид содрогнулся, он и представить не мог, что взрослый мужик способен так голосить.

Бандит ссутулил плечи, ухватил Пряхина свободной рукой за шиворот и перекинул через голову, прямо на стол. С треском подломились ножки. Пряхин тяжко грянулся на пол и уже не поднялся.

Долговязый шарахнул Зуева кулаком по темечку и, как тряпку, отшвырнул ногой в угол.

Распрямился, глянул на оцепеневшего Леонида. Оскалился окровавленным ртом. Усмешка была волчья, в глотке рокотало рычание.

Шагнул навстречу.

Леонид вскинул браунинг, почти коснувшись стволом лба долговязого. Выстрелил в упор.

Он мог поклясться, будто слышит, как пуля с хрустом вонзается в череп.

Долговязый рухнул. Но скалиться не перестал.

В этот раз телеграмму для облпрокурора Леонид отправлял сам. Был предельно лаконичен.

«Банда беглых з/к уничтожена. Глухов Бадаев убиты. Свищов арестован. При задержании погиб старший помощник прокурора Вадимов».

Вадимова пырнул ножом Свищов, во время суматохи выбравшийся через окошко в задней части дома. Нож угодил точно в сердце; Вадимов умер на месте. Свищова скрутили мурманские сотрудники ГПУ.

В то утро в больницу на Милицейской улице разом прибыло столько раненых, сколько не бывало, наверное, с самой войны. Шелестову проломили голову, он был без сознания. Врачи о его состоянии отвечали уклончиво, и становилось понятно, что пациент тяжелый. Пряхин от него не отходил, хотя у самого была сломана ключица и три ребра.

– Не уберег парня, – сокрушенно сказал Пряхин Леониду. – Я обещание его отцу давал. В девятнадцатом, когда Юденич на Питер наступал, мы воевали вместе. Под Ямбургом он меня спас, раненого на себе вытащил. Потом его в продотряд определили, и он в засаду попал с хлебным обозом. Кулаки их всех убили, вспороли животы да набили зерном… А Витюшка его у меня на глазах рос, почти как сын.

У Пряхина затряслись губы, лицо исказилось. Смотреть на это было почти невыносимо, Леонид отвернулся.

– Не упусти его, зверя этого, – горячо прошептал Пряхин, придвинувшись к Леониду почти вплотную. – Слышишь? Не упусти!

– Да, – сказал Леонид. – Конечно. Никуда не денется.

Он был уверен, что Пряхин говорит про Свищова. Трупы двоих застреленных бандитов, Глухова и Бадаева, лежали в больничном морге.

Свищов содержался в КПЗ линейного отделения. В больницу бандита не повезли, хотя при задержании его отделали так, что страшно было смотреть. Левая половина лица была черно-фиолетовая, как баклажан; один глаз заплыл, не открывался; правая рука сломана. Вызвали в отделение фельдшера, который сделал Свищову перевязку и наложил лубки на перелом. Затем приступили к допросу.

Допрос вел Крутов. Леонид вопросов почти не задавал. Да это и не требовалось: Свищов был на удивление разговорчив. Видать, понимал, что ничего хорошего ему не светит. Рассказал и про женщину с детьми, убитую возле станции Лопарской, и про рабочих двадцать пятого барака. Зашла речь про четвертого беглеца, Тарасенко.

– Из него бандит, как из говна пуля, – сказал Свищов презрительно. – Он после барака совсем разнюнился, даже слезу пустил. Ну и кончили его. Там где-то, посреди тундры.

– И съели? – спросил Леонид.

Свищов ощерил острые осколки зубов.

– Ну а что? Хоть какой с него прок. На вкус был не хуже оленины.

Секретарь, который вел протокол допроса, посадил еще одну чернильную кляксу и даже прорвал пером бумагу, так сильно у него тряслись руки.

Снова приснилась жуткая темная фигура. Наполовину человеческая, наполовину звериная. Горящие глаза, острые зубы, длинные когтистые лапы…

Леонид пробудился со стоном. Кто-то тарабанил в дверь пульмана. За окном была белесая муть, часы показывали четверть первого ночи. Или уже день?..

Нет, не может быть.

Снова послышался стук в дверь. Тяжелый, отдающийся звоном в больной голове.

Так судьба стучится в дверь…

– Зуев, – уверенно сказал Крутов. – Больше некому.

Леонид обулся, накинул пальто. Потом открыл дверь ночному визитеру.

Точно, Зуев. Синяк под глазом, нос распух. Лицо мрачное.

– ЧП у нас, товарищ Шанцев, – объявил оперуполномоченный с порога. – Из морга труп Глухова пропал. А санитара, который там дежурил, словно дикий зверь погрыз. Горло в клочья порвано, печень выедена.

Леонид с дрожью вспомнил, как Глухов рвал зубами лицо милиционера. Словно зверь. «Не упусти зверя», – заклинал Пряхин…

– Куйва, – произнес Леонид онемевшими губами.

Зуев кивнул.

– Он самый. Точно как лопари сказывали.

Крутов отчего-то возмутился.

– Полно вам, Леонид Романович. Сами же говорили, что это сказки.

– А вы говорили, что читали про куйву в книге, – сказал Леонид.

– Это любопытные суеверия отсталого народа, понимаете? – воскликнул Крутов. – Страшные сказки, чтобы предостеречь непослушных детишек. Миф.

– Отнюдь, – возразил Леонид. – Не миф здесь людей убивает, реальная тварь. Как вы происшествие в морге объясните?

– Не знаю. Подельник труп главаря из морга выкрал. Мы ведь одного из беглецов так и не нашли.

– Тарасенко свои же убили. И сожрали потом.

– Это Свищов так сказал. Как можно верить бандиту на слово?

– Зачем ему на себя такое наговаривать? – Леонид опять завелся; нервы стали совсем ни к черту. – А санитар? Санитара что, волки загрызли?

– Не знаю, – повторил Крутов. – Может, и волки. Или бешеные собаки… – Он устало вздохнул. – Не верю я в бессмертных упырей. Разве что Глухов не был мертв, а только ранен. Патологоанатом тело еще не обследовал…

– Я выстрелил ему в голову, – сказал Леонид.

– Случалось, люди выживали после таких ранений, – сказал Крутов. – Я сам видел.

– А ежели нелюдь – тогда, значит, тем более, – угрюмо прибавил Зуев. – Кончать с ним надо, кто бы он ни был.

– Значит, надо действовать наверняка, – сказал Леонид. – Где тут можно раздобыть топор?

И опять они ковыляли вверх по склону сопки. Опять в тусклых предрассветных сумерках, в тумане, похожем на грязную вату.

Как будто все трое разом угодили в один и тот же дурной сон, что повторяется снова и снова…

– Не понимаю, с чего вы взяли, что Глухов вернется в тот же самый дом? – проворчал Крутов.

Леонид и сам не смог бы объяснить, отчего он в этом уверен.

– Не все ли равно, – ответил он. – Считайте это интуицией.

Крутов тяжко вздохнул, подъем давался ему нелегко. Да и Леониду, если честно, – тоже. Руку оттягивал топор, принесенный Зуевым. Хороший топор, острый, хоть брейся. Сам Зуев вооружился двуствольным ружьем.

Возле дома встали, прислушиваясь. Было тихо – и в доме, и окрест.

Темный проем двери казался отверстой могилой. Жутко было даже подумать, чтобы туда заходить.

Зуев снял с плеча ружье, взвел курки. Крутов вытащил наган. Леонид крепче сжал топорище.

– Ну, пошли, что ли, – сказал Зуев шепотом. И первым шагнул через порог.

Леонид последовал за ним. За спиной он слышал сопение Крутова.

– Смотри-ка, и лампа на месте, – удивился Зуев. – Народ кругом ушлый, а сюда лезть побоялись.

Крутов достал спички, засветил лампу. Затем снял ее с крючка и понес с собой в левой руке. Так, со светом, они осмотрели все углы.

Глухова в доме не обнаружилось.

– Ну вот, – сказал Крутов. – Подвела вас интуиция, Леонид Романович. Дом мы весь осмотрели, теперь можем возвращаться. Объявим Глухова в розыск, как полагается.

– Рано уходить, – сказал Зуев, глядя себе под ноги. – Подпол еще проверить надо.

Он перехватил ружье одной рукой, наклонился, потянул за железное кольцо и отвалил в сторону крышку люка, сколоченную из толстых досок. Взору открылся черный провал, в который наклонно уходила узкая деревянная лестница. Нижние ступеньки пропадали во тьме.

– Не видать ни черта, – сказал Зуев. – Как, значит, у цыгана в жопе.

Внезапно из темноты выпросталась длинная волосатая лапища, вцепилась Зуеву в лодыжку, дернула. Зуев не устоял, повалился, от неожиданности шарахнув дуплетом куда-то в потолок.

– Ах ты ж курва мать!

Лапа тянула вниз, Зуев упирался.

Леонид подскочил, наотмашь рубанул топором, разом оттяпав кисть. Из подвала послышался жуткий вой. Зуев дрыгнул ногой. Отрубленная рука шмякнулась на пол возле люка, заскребла скрюченными пальцами. Словно подыхающая тварь, истекающая кровью, пытающаяся уползти обратно во тьму.

Крутов вдруг побелел как полотно, выронил наган и лампу, упал навзничь, громко ударившись затылком.

«Приступ? – подумал Леонид. – Как не вовремя…»

Додумать мысль он не успел. Из подвала выскочил разъяренный раненый зверь. Набросился на Леонида, сбил с ног, навалился сверху. Звериная лапа сдавила шею; раскрылась широкая зубастая пасть. Леонид успел сунуть топорище промеж челюстей. Из пасти тошнотворно воняло гнилым мясом, на лицо капала едкая слюна. Глаза куйвы горели бешеным огнем, из глотки рвался звериный рык.

В нем не осталось почти ничего человеческого.

Леонид не мог вздохнуть, куйва сдавливал шею все сильнее, зубы его были все ближе, смрад дыхания сделался нестерпим…

Затем Леонид увидел, как к уху куйвы прижался ствол ружья.

– Жри!

Оглушительно грохнул дуплет, и в лицо плеснуло горячим и соленым. Будто на голову опрокинули котелок с гуляшом. Хватка на горле ослабла. Леонид спихнул с себя мертвое тело, сел, отплевываясь чужой кровью, кое-как утер лицо рукавом. Над ним стоял Зуев, перезаряжал ружье. Он что-то спросил, Леонид не разобрал что именно. В ушах звенело, саднило шею.

– Что? – просипел он.

– Живой, спрашиваю? – повторил Зуев.

– Да.

– Хорошо.

Леонид поднялся на ноги, подобрал топор. Зуев ухмыльнулся.

– Я ему башку снес напрочь. Картечь с солью пополам. И рубить нечего.

Леонид взглянул, тут же отвернулся. Выдавил:

– Надо его сжечь.

– Точно, – кивнул Зуев.

Леонид подошел к Крутову, опустился на колени, приложил ухо к груди. Сердце билось, но едва-едва.

Вдвоем они вытащили Крутова из дома, усадили под деревом, привалив спиной к стволу. Вернулись в дом. Зуев поднял лампу, свернул крышку с емкости. Резко запахло керосином. Зуев облил обезглавленный труп, плеснул на пол, на стены.

– Выходим.

С порога он швырнул горящую лампу в комнату. Стекло разбилось, вспыхнул разлитый керосин.

Они торопливо отошли подальше, к дереву, где оставили Крутова.

– Хорошо занялось, – одобрительно сказал Зуев. – Теперь, значит, наверняка.

– Наверняка, – согласился Леонид. Голос был хриплый, чужой.

– Видать, сильно он тебе горло повредил, – заметил Зуев. – Болит?

– Нет, – ответил Леонид. – Не болит.

Горло и вправду уже не болело. А привкус чужой крови во рту перестал казаться отвратительным.

Совсем наоборот.