– Идеальное убийство, – прервал мои воспоминания голос Цыгана. – Вот откуда идейка-то…

– С меня хватит убийств, – отрезал я. – У меня жене скоро рожать, и я не хочу, чтобы она носила мне передачи.

– Это хорошо, что ты заботишься о жене, – каким-то странным голосом сказал Цыган. – Молодую мамочку нужно беречь. Кто-то может ненароком столкнуть ее с крыльца, двинуть в живот… Собачий мир.

Я достал сотовый.

– Все, поговорили. Я звоню в милицию.

Он нехорошо ухмыльнулся:

– Знаешь, какое чтиво охотней всего выдают в тюремной библиотеке? Уголовный кодекс Российской Федерации. В моих словах нет состава преступления. Я просто говорю, что дерьмо случается.

Сейчас я на него кинусь. И плевать на заточку.

– С твоим багажом тебя и слушать не станут. – Телефон я, однако, убрал. От бессильной злости к горлу подкатывала тошнота.

– Тринадцать лет прошло. Давно все забыли Кровавых мальчиков, и Стрижку тоже забыли. Кроме нас с тобой и Мартына, конечно. До сих пор дрочит, небось, вспоминая об этом. Под Глорию.

– Слушай, граф Монте-Кристо, – начал я. – Если с Лелей что-то случится, я тебе знаешь что сделаю?

– Страшнее участи тюремной шлюхи? Ну рассказывай. Я весь внимание.

Он достал из-за пазухи помятую фотографию и шлепнул на стол.

– Вот он. Снято во время второй чеченской. Рисуется, как всегда.

На фото ухмыляющийся Мартын в компании еще двух бойцов позировал с автоматом на плече, всем своим видом олицетворяя пословицу «Кому война, а кому мать родна».

– Воевал он по контракту. Нашел, типа, применение своим талантам. Один из его товарищей, – костлявый палец Цыгана уперся в снимок, – стуканул командованию: дескать, рядовой Мартынов позволяет себе лишнего в отношении мирного населения, в особенности девушек. Принципиальный солдатик попался, не то что… некоторые. И почему-то именно этого принципиального солдатика вскоре нашли на окраине аула с отрезанной головой и кишками наружу. Официальная версия – чехи, но осадочек остался, и многие бойцы после этого от Мартына шарахались. Тут как раз тетю Зину хватил кондрашка, и командование не упустило случая сплавить его домой. На выручку он приобрел себе и матери халупу неподалеку отсюда. Туда-то мы сегодня с тобой и наведаемся… А двухэтажку их снесли. Деловой центр собираются строить.

Я подумал, что если призраки действительно прикованы к месту своей смерти, то бедная Стрижка будет бесплотным духом блуждать по бесконечным офисным лабиринтам, не понимая, что стало с ее домом. Придет же в голову…

Я предпринял еще одну попытку:

– У него военная подготовка. А ты просто зэк-доходяга. Он раздавит тебя как клопа.

Цыган похлопал по карману, где лежала заточка.

– А нам не страшен серый волк! Своя подготовка имеется. У нас там натурально «петушиные бои» проводились…

– Смотрю, ты прямо рвешься обратно.

– Туда-сюда-обратно, пацанам приятно. – Он поднялся из-за стола. – Ну что, погнали?

Октябрьская хмарь приятно освежила мое разгоряченное лицо. Зябко вздернув плечи, Цыган выудил из кармана побитую молью шапчонку и натянул на плешивую голову. Было в этом что-то настолько жалкое, что у меня защемило сердце.

– Где ты живешь? – спросил я.

– Мой адрес не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз…

– Тринадцать лет как нету.

– Очень ты наблюдательный.

– Бомжуешь, значит?

– Иду за цыганской звездой кочевой. А что, приютить хочешь?

– Чтобы тебе легче было добраться до моей жены?

Дальше шли в молчании.

Дома закончились. Теперь наш путь лежал вдоль трассы, пролегавшей через лесополосу. Деревья дрожали на пронизывающем ветру, отпуская в последний полет пожухлые листья, которые желтыми лодочками планировали к нашим ногам. Дождь припустил сильнее.

Осень, доползем ли, долетим ли до рассвета?..

Я огляделся, убеждаясь, что нас никто не видит, и сунул руку в карман.

– Стрижка каждую ночь снится, – нарушил молчание Цыган. – Сначала тюрьма, рожи эти, мерзкий их гогот… Но она приходит и обнимает меня. И все заканчивается. Понимаешь? Она правда была святой. Единственным лучиком света в нашей поганой жизни. А мы… что же мы наделали, Господи!

Он вдруг порывисто обнял меня, уткнувшись мокрым лицом мне в щеку, и завыл – глухо, безнадежно. Растерянный, я положил руку ему на спину, чувствуя, как вздрагивают худые лопатки. В тот момент я почти готов был простить ему то, что он сделал… но не то, что он грозился сделать с моей женой.

Я представил себе Лелю. Ее вздернутый носик, забавную челку, лукавую улыбку. Как впервые увидел ее на сцене маленького театра, где она играла Полианну; как дожидался у гримерки с цветами; как она, привыкшая, что никто не воспринимает ее всерьез, краснела, принимая мои знаки внимания; как встречала меня на пороге, с визгом повисая на шее, пока беременность не сделала это невозможным; как заботливо придерживала рукой живот, когда мы занимались любовью…

– Прости, Цыган, – сказал я, упер шокер ему в шею и дал разряд.

Цыган с криком отпрянул, будто ошпаренный кот, глядя на меня с изумлением, словно не мог поверить, что я снова предал его. Потом на его губах проступила горькая усмешка.

– Ах ты гнида, – бросил он почти ласково, и в его руке внезапно оказалась заточка.

Я отпрянул, но недостаточно быстро. Узкое лезвие вспороло рукав куртки, бицепс ожгла резкая боль. Шокер упал на землю. Цыган отшвырнул его ногой и шагнул ко мне, перебрасывая заточку из руки в руку.

Взгляд мой был прикован к мелькающему лезвию, и удар кулаком застиг меня врасплох. Из глаз брызнули искры, я пошатнулся, и тут меня настигла заточка, угодив в ребро. Острая боль пронзила бок, отдавшись в подмышку. Я упал на колени, чувствуя, как струйка крови бежит под толстовкой.

Цыган небрежно сплюнул. И будто это послужило сигналом, за поворотом взревел мотор, и два яростных огня прожгли свинцовую тьму.

У Цыгана не было ни единого шанса. Он успел только развернуться навстречу машине – и тут же взлетел, вращаясь, подброшенный страшным ударом. Заточка вылетела из его руки и зазвенела по асфальту, а следом грянулся и Цыган, покатился по дороге, точно куль с тряпьем, и застыл у обочины, разметав руки и ноги.

Автомобиль, подмигнув габаритными огоньками, унесся в дождь. В ушах у меня до сих пор звучал глухой звук удара и треск костей.

Зажимая рукою кровоточащий бок, я на четвереньках подполз к Цыгану. Он мелко дрожал, запрокинув к небу лицо – кровавую маску, размываемую дождем. Холодные капли шлепались в невидящие глаза, в широко раскрытый рот. Из пробитого затылка расползалась темная лужа.

– Цыган… – выдохнул я. – Цыган?

В горле у него заклокотало. Он выгнулся всем своим изувеченным телом, взметнув руку с растопыренными пальцами. Не знаю, хотел он уцепиться за меня в свой последний миг или схватить за глотку.

Потом его тело обмякло. Осеннюю свежесть омрачила вонь опорожнившегося кишечника.

Налетевший ветер хлестнул по глазам мерзкой изморосью. Темнота подступала со всех сторон, скрадывая очертания деревьев, и в ней неожиданно снова вспыхнули огни.

Я обмер, словно кролик, ослепленный светом фар, а машина уже вырастала из мглы. Я не мог разглядеть водителя – лишь темный силуэт, склонившийся над рулем, – но прекрасно знал, кто это.

Он собирался сбить меня, снести с доски, как сносил мои шахматные фигурки.

В последний момент я шарахнулся в сторону. Автомобиль пролетел мимо, окатив меня фонтаном брызг, и развернулся, прошипев покрышками. Над заляпанными грязью номерами железным оскалом сверкала окровавленная решетка радиатора.

Распахнулась дверца. Водитель шагнул под дождь, рука в черной перчатке легла на капот. Ветер шевелил его густые темные волосы.

«Рисуется, как всегда», – прозвучал в голове голос мертвого Цыгана.

Я с трудом поднялся и сделал два шага назад.

Он не двигался с места – просто стоял и сверлил меня взглядом. Потом медленно, словно охотник, боящийся спугнуть дичь, поднял вторую руку, направив на меня сдвоенное дуло обреза. Звонко щелкнули взводимые курки.

С мгновение зияющие дыры глядели мне прямо в глаза, а потом неожиданно развернулись в сторону неподвижного Цыгана. Поймав на мгновение влажный отблеск фар, вороненые стволы с грохотом изрыгнули огонь, и голова мертвеца от бровей и выше разлетелась по асфальту склизкими брызгами вперемешку с осколками черепа.

Все так же не спеша Мартын переломил курящиеся стволы пополам, вытряхнув гильзы, загнал в гнезда новую пару патронов и вновь защелкнул.

Звук щелчка разорвал сковывавшее меня оцепенение. Я кинулся к деревьям. Первый выстрел едва не угодил мне в голову, обдав горячим ветерком ухо. Поскальзываясь в грязи, я нырнул за ближайший ствол осины, а в следующий миг в него вонзился второй заряд, брызнув фонтаном щепок. Потеряв равновесие, я взмахнул руками и кубарем покатился по склону.

Земля и небо раз десять поменялись местами, прежде чем я растянулся на дне оврага среди битых бутылок и прочего мусора.

Слякоть просачивалась сквозь одежду. Деревья тянули ко мне костлявые лапы из темноты, а где-то среди них пробирался человек, которого я некогда считал своим другом, с которым мы ходили в кино, слушали музыку и резались в шахматишки.

Сейчас я не видел в нем ни друга, ни человека. Незримая угроза, безликий ужас вроде мистера Оуэна, бестелесная пара рук в черных перчатках, как изображают убийцу в кино, чтобы до последнего не показывать его лица, – вот чем он был.

Тихий переливчатый свист долетел из темноты, складываясь в знакомый мотивчик. Та самая проклятая песня, название которой казалось сейчас издевательством.

Я-то уж точно не выживу. Останусь лежать в грязи с размозженной головой или дырой в груди, и нескончаемый дождь будет заливать мои широко раскрытые мертвые глаза.

Тошнотворная слабость разливалась по телу. Она засасывала меня, уносила куда-то. Темный силуэт возник надо мной, заслонив ветви деревьев. Бездонные дула снова уставились мне в лицо.

Я зажмурился, ожидая в последний миг своей жизни услышать оглушительный грохот и увидеть ослепительную вспышку.

Но вместо грохота обрез выплюнул издевательское «чик-чик», а вместо света пришла тьма.