Глава 7. Нормы
Эрика, которой предстоит провести немалую часть своей жизни с Гарольдом, вступила в эту жизнь в абсолютно иных условиях. В возрасте десяти лет ее чуть не арестовали.
Они с мамой переехали в квартиру ее приятеля, в квартал, застроенный муниципальным жильем. В квартале была недавно построенная школа со звучным названием «Новая надежда». Это было новое здание с новой баскетбольной площадкой, на щитах которой были новенькие кольца с новехонькими сетками, а в самой школе было несколько новеньких, с иголочки, классов для рисования. Ученики щеголяли в элегантной серо-коричневой форме. Эрика отчаянно хотела поступить в эту школу.
Мать взяла Эрику за руку и пошла с ней в отдел социального обеспечения, где они час просидели в очереди. Когда они, наконец, вошли в кабинет, служащая отдела сказала им, что Эрика не может даже участвовать в лотерее на право поступить в «Новую надежду», поскольку они не числятся в списке жильцов этого района.
Социальные работники были измотаны бесконечными невыполнимыми просьбами и требованиями. Чтобы сделать свою жизнь хотя бы мало-мальски сносной, они выработали особую – резкую и авторитарную – манеру разговоров с посетителями. Не отрывая глаз от разложенных на столе бумаг, они быстро разбирались с просителями, которые неудержимым потоком текли через кабинет. Говорили сотрудники на муниципальном канцелярском жаргоне, которого не понимал никто, кроме них самих. Первым их побуждением было каждому сказать «нет».
В этом кабинете, где за столами сидели занятые люди в строгой деловой одежде, любая мамаша могла потерять всякие остатки уверенности в себе. Матери не понимали и половины из того, что им говорили, но боялись показать, как плохо они знают правила. Чтобы скрыть нервозность, они надевали маски апатии и равнодушия. Чаще всего они покорно выслушивали отказ служащих и уходили домой, а потом придумывали разные истории, чтобы объяснить подругам причину своего унижения.
Мама Эрики в этом отношении ничем не отличалась от других. Хотя они переехали в этот район уже три месяца назад, но у них и правда не было здесь никакого официального статуса. Квартира принадлежала другу, и мама Эрики не собиралась поднимать шум, чтобы не рисковать скандалом и тем, что ее выгонят на улицу. Когда социальная работница во второй раз повторила, что не может дать разрешения на поступление в местную школу, мать Эрики молча встала и собралась уходить.
Но Эрика не сдвинулась с места. Она живо представила себе, как мама, идя к автобусной остановке, на чем свет стоит ругает служащих отдела социального обеспечения, выплескивая гнев, который следовало бы выплеснуть здесь. Кроме того, эта тетка – настоящая сука. Она равнодушно жевала резинку и даже не подняла головы от своих бумаг, не посмотрела в глаза и не сделала попытки улыбнуться.
Когда мать встала и направилась к двери, Эрика покрепче вцепилась в подлокотники кресла.
– Я хочу в «Новую надежду»! – упрямо сказала она.
– Ты здесь не живешь официально, так что ты не имеешь права учиться в этой школе, – терпеливо повторила служащая.
– А я все равно хочу в «Новую надежду»! – у Эрики не было никаких аргументов и никаких логических доводов, только ярость от того, что мать была готова покорно проглотить все это дерьмо. Мать, слегка встревоженная, принялась уговаривать дочь встать и уйти. Но Эрика не хотела уходить. Вместо этого она еще крепче вцепилась в подлокотники. Мама потянула ее к себе. Эрика не поддавалась. Мать зашипела на дочь, исходя тихой яростью, пытаясь из последних сил избежать скандала. Но Эрика и не думала сдаваться. Мать резко толкнула ее, и кресло повалилось вместе с девочкой.
– Ты хочешь, чтобы я вызвала полицию? – бесстрастно осведомилась служащая. – Ты хочешь в дом напротив?
В доме напротив находился исправительный центр для малолетних правонарушителей.
Эрика продолжала цепляться за кресло, и скоро ее пытались оторвать от него уже три или четыре человека, включая охранника. «Я хочу в „Новую надежду“!» Девочка плакала, по ее лицу, превратившемуся в маску ярости, катились злые слезы. Наконец, взрослые отпустили девочку; тетка, пугавшая ее копами, продолжала орать на Эрику. В конце концов мать схватила Эрику в охапку и вынесла ее из кабинета.
Мама не стала ее ругать, она вообще не сказала ни слова. Домой они ехали молча. Вечером мама вымыла Эрике голову над раковиной, и перед сном они долго разговаривали о разных приятных вещах.
Эми, мать Эрики, оказалась на самой низкой ступени социальной лестницы изо всех членов своей семьи. Родители Эми приехали в США из Китая, и теперь семейство процветало. Но Эми не повезло. Она с юности страдала маниакально-депрессивным расстройством. В маниакальной фазе Эми была полна энергии, отличалась феноменальной работоспособностью и была образцовым представителем этнического меньшинства. Когда Эми было немногим больше двадцати, она по несколько месяцев проводила в различных колледжах, на обучающих курсах и в учебных центрах. Она получила диплом медсестры. Она овладевала компьютером, надеясь стать специалистом в области информационных технологий. При этом она успевала работать на двух работах и трудилась, не покладая рук, с фанатизмом своих предков – китайских крестьян.
В такие месяцы процветания Эми водила Эрику на шведский стол в ресторан «Золотой корраль» и покупала дочери новую одежду и обувь. Она старалась направлять жизнь Эрики и решала за нее, что ей носить и с кем ей дружить. Она говорила дочери, кого из ее друзей и подруг она не желает видеть (таких было большинство – ведь все они могли занести инфекцию). Эми заставляла Эрику много читать, чтобы она обогнала других детей. Эми даже учила дочку китайской каллиграфии: у нее в шкафу лежали кисточки и тушь. Эрика с восхищением смотрела, с какой легкостью и изяществом мать наносит на бумагу черты сложных и красивых иероглифов. Она и не предполагала в маме этих качеств. Эми говорила, что, когда пишешь иероглифами, начинаешь по-другому мыслить. Вдобавок к этому Эрика пару лет занималась конькобежным спортом.
Но потом мамин период активности сменялся депрессией, и наступали трудные времена. Из безжалостного начальника Эми за несколько дней превращалась в полное ничтожество, уступая Эрике роль матери. В квартире валялись пустые бутылки из-под рома и ликера, пол был усыпан травкой, а на зеркале виднелись следы кокаиновых «дорожек». Эми переставала мыться и пользоваться дезодорантами. Дом был полностью заброшен. Когда Эрика была совсем маленькой, а у Эми начиналась депрессия, она наливала в бутылочку «Пепси» и давала ее дочке, чтобы та, наконец, заткнулась и перестала орать. Когда Эрика подросла, мать в такие периоды с утра до вечера кормила ее сухими завтраками. Они подолгу питались одной только копченой колбасой из лавки на углу. Когда Эрике было девять лет, она уже умела вызывать такси, чтобы отвезти маму в больницу – из-за сильного сердцебиения, как она объясняла врачу. Эрика приучилась жить в темноте, ибо в периоды депрессии Эми запрещала открывать шторы и даже склеивала их скотчем.
Отец никогда не появлялся у них дома в такие времена. Папа был иммигрантом из Мексики (своей необычной красотой Эрика была обязана такой генетической комбинации). Отец Эрики был довольно странным типом – очаровательный и яркий, но уж точно не Мистер Надежность. Его главной отрицательной стороной было совершенное неумение жить в реальном мире. Если он пьяным врезался в пожарный гидрант, то сочинял небылицу о том, что виновник аварии – водитель автобуса, скрывшийся с места происшествия. Незнакомым людям он рассказывал выдуманную им историю своей жизни. При этом врал он так неумело, что это чувствовала даже маленькая Эрика.
Но больше всего папаша любил распространяться о самоуважении. Самоуважение было причиной того, что он отказывался от любой работы в сфере обслуживания. Самоуважение заставляло его сбегать из дома под предлогом того, что Эми слишком раскомандовалась. Он исчезал на несколько месяцев, а потом заявлялся с упаковкой памперсов в руках, хотя Эрике было уже пять или шесть лет. Он приходил и уходил, когда ему вздумается, но при этом громко жаловался на то, что Эми и Эрика высасывают у него все деньги.
Но Эрика не испытывала к нему ненависти, в отличие от многих своих подруг, которые ненавидели своих отцов, которые тоже то появлялись, то исчезали. Когда отец Эрики был дома, он был само очарование и внимательность. Он был сильно привязан к своим родителям, родным и двоюродным братьям и сестрам и часто брал с собой Эрику на большие семейные праздники. Он возил Эрику и ее сводных сестер и братьев на пикники и вечеринки. Он очень гордился Эрикой и рассказывал всем, какая она у него умница. Он никогда не сидел в тюрьме и никогда не обижал дочь, но почему-то никогда не мог надолго сосредоточиться ни на одном деле. У него бывали вспышки энтузиазма, но каждый раз это кончалось ничем.
Оба родителя – каждый по-своему – безумно любили Эрику. Когда-то они хотели пожениться и жить вместе, как живут все нормальные семейные пары. Согласно данным исследования «Хрупкие семьи», в 90% случаев мужчина и женщина, живущие вместе, планируют пожениться после рождения ребенка. Но, как это обычно и бывает, родители Эрики не осуществили этого намерения. Согласно тому же исследованию, только 15% таких пар официально оформляют свои отношения к тому времени, как ребенку исполнится год.
Было много причин того, что они так и не поженились. Прежде всего, у них не было никаких социальных стимулов вступать в брак. Во-первых, они не доверяли друг другу. Во-вторых, они не могли себе позволить устроить пышную свадьбу, о которой оба тайно мечтали. В-третьих, они боялись развода и той боли, которую он причиняет. А главное, что как раз в это время, фигурально выражаясь, лопнул еще один приводной ремень передачи культурных традиций.
Всего нескольких десятилетий назад в Америке существовал молчаливый консенсус: мужчина и женщина, имеющие детей, должны быть мужем и женой. Это было одним из признаков взрослой жизни. Но потом этот сценарий перестал быть обязательным – во всяком случае, в некоторых субкультурах. Следовательно, решение, которое раньше принималось автоматически, теперь требовалось принять осознанно. Брак перестал быть выбором по умолчанию. Требовалась проявить инициативу, которую родители Эрики так и не проявили.
Что можно сказать о социально-экономическом статусе Эрики? Он зависел от момента. Были моменты, когда мать работала, как вол, а отец был дома, и тогда они жили обычной жизнью семьи среднего класса. Но затем снова наступали годы беспросветной нужды. И тогда Эми и Эрика скатывались в другую культурную среду. Резко менялись условия жизни и соседи. Еще месяц они жили в приличном квартале, где их соседями в основном были благополучные семьи, а уровень преступности был очень низким. Но потом им становилось нечем платить за квартиру, и Эми с Эрикой переезжали в другой район – с пустыми парковками, высокой преступностью и плохими (как правило) жилищными условиями.
Эти периоды Эрика запомнила на всю жизнь: маленькие пластиковые пакеты для мусора, которые приходилось таскать на помойку, прости-прощай, бытовой комфорт среднего класса. Жизненное пространство, которое съеживалось до крохотной комнатушки в квартире друзей или родственников, а потом переезд в очередную трущобу, в полуразрушенный дом в запущенном и малолюдном квартале, который становился их следующим временным жильем.
В таких местах было трудно с работой. Денег всегда катастрофически не хватало. Мужчин в этих кварталах было мало, поскольку многие сидели в тюрьме. Уровень преступности был просто ужасающим. Но дело было не только в материальном положении: в таких кварталах жили люди с другим образом мыслей, с другими привычками, с другим стилем поведения.
Люди из бедных кварталов хотят всего того же, чего и более благополучные члены общества, – крепкой семьи, хорошей работы, упорядоченной приличной жизни. Но бедняки живут в условиях постоянного материального и психологического стресса. Недостаток денег искажает поведение, а саморазрушительное поведение приводит к недостатку денег. В качестве ответной реакции на душевные и материальные невзгоды возникают и определенные психологические изменения. Некоторые жители таких кварталов полностью или почти полностью утратили всякую веру в себя, в то, что можно изменить свою судьбу. Некоторые принимают необъяснимые решения, хотя сами осознают всю страшную тяжесть их последствий.
Многие жители таких кварталов измучены тяжким трудом и постоянным стрессом. Многие страдают от неверия в собственные силы и низкой самооценки, хотя изо всех сил стараются это скрыть. Большинство живет на пределе своих сил, едва сводя концы с концами, – вся их жизнь превратилась в череду неприятностей и несчастий. Каждый житель бедных кварталов может рассказать не одну страшную историю. Одна 15-летняя девочка, которую Эрика хорошо знала, в припадке гнева ударила ножом и убила одноклассницу, искалечив и свою собственную жизнь. Эрика хорошо усвоила, что в таких кварталах ни за что нельзя выказывать слабость. Нельзя отступать и идти на компромиссы. Людей не переделаешь.
Чтобы хоть как-то справиться с окружающим хаосом, мама вступала в самоорганизованные социальные сети. Люди помогали друг другу – присматривали за детьми, делились едой и деньгами. Люди искали и находили друг друга в таких сетях, но им было плевать на все остальное – на правительство, общество, на заботы среднего класса. Они никому не верили – и часто не без оснований. Они вечно подозревали, что против них что-то замышляют. Владельцы магазинов норовят недодать сдачу, а социальные работники так и хотят что-нибудь у них отнять.
Короче говоря, каждый район представляет собой срез того или иного социального класса, и в каждом имеется свой набор правил поведения, определенные подсознательные нормы, предписывающие, как следует ходить, как здороваться, как обходиться с незнакомцами и чего ждать от будущего. Эрика переходила с одного социального уровня на другой с удивительной легкостью, по крайней мере так казалось со стороны. Это можно было сравнить с внезапным переездом в другую страну. В стране среднего класса мужчины и женщины жили, подчиняясь определенным стабильным законам; в стране бедных таких законов не было. В стране среднего класса детей воспитывали так, чтобы они поступили в колледж. В стране бедных никто об этом не думал.
Аннетт Ларо, профессор Пенсильванского университета, – ведущий специалист по культурным нормам, преобладающим в разных слоях американского общества. Она и ее коллеги в течение двух десятилетий сидели в чужих гостиных и на задних сиденьях чужих автомобилей, наблюдая жизнь семей и пытаясь понять, как устроен этот социальный институт. Ларо обнаружила, что стили отношения родителей к детям в семьях образованного класса и в семьях из низших классов – это вовсе не разные оттенки одной воспитательной модели. Напротив, у них совершенно разные теории и модели воспитания детей.
Дети образованного класса, такие как, например, Гарольд, воспитываются, если воспользоваться терминологией Ларо, в атмосфере «целенаправленной культивации». Такое воспитание предполагает, что родители постоянно направляют и контролируют разнообразную деятельность ребенка. Обычно в таких семьях родители сами возят детей на различные развивающие и образовательные занятия. Родители полностью вовлечены во все аспекты жизни своих детей и стараются научить ребенка как можно большему числу полезных навыков.
Конечно, такое воспитание утомительно. Ссоры из-за уроков – это норма. Зато дети, воспитанные таким способом, умеют ориентироваться в мире организованных социальных институтов. Они умеют свободно общаться со взрослыми, выступать перед аудиторией, смотреть людям в глаза и производить хорошее впечатление. Иногда они даже умеют связать причину и следствие.
Когда Ларо познакомила родителей из низшего слоя с моделью воспитания, принятой в образованном классе, те пришли в ужас: какие нагрузки, какой стресс! Они были твердо убеждены в том, что у детей образованного класса совершенно загублено детство.
В низших классах, говорит Ларо, детей воспитывают совершенно по-другому. В этих семьях проведены отчетливые границы между миром взрослых и миром детей. Родители считают, что, поскольку детям скоро придется столкнуться со взрослыми проблемами, они должны сами учиться организовывать свое время и игры. Когда одна девочка, которую наблюдала Ларо, попросила маму помочь ей построить кукольный домик из картонных коробок, та ответила отказом, «равнодушно и не испытывая никакого чувства вины», так как мир детей – это их мир и взрослые не имеют к нему никакого отношения.
Ларо обнаружила, что дети низших классов ведут себя более раскованно и живо. Они крепко привязаны к своим большим семьям. Так как родители не имеют возможности возить детей на разные занятия, их свободное время практически никак не организовано. Детям позволяется играть на улице в любой компании, которую можно найти в квартале. В групповых играх принимают участие дети самых разных возрастов. Дети практически никогда не жалуются, что им скучно. Единственное, за чем они обращаются к матерям, – это просьба о разрешении залезть в холодильник и взять чего-нибудь поесть. «Детский плач, который практически постоянно слышен в семьях среднего класса, абсолютно нехарактерен для рабочих и бедных семей», – пишет Ларо.
Детство Гарольда прошло в первой из описанных Ларо моделей. Детство Эрики было таким беспорядочным, что ей были знакомы оба стиля: мать то сдувала с нее пылинки, то вообще как бы переставала существовать, превращалась в инвалида, за которым Эрике приходилось ухаживать, как за ребенком, не давая ей окончательно сорваться в бездну.
У воспитания, характерного для низших классов, есть много достоинств, но оно плохо готовит детей к жизни в современном обществе. Во-первых, у детей не вырабатываются нужные речевые навыки. Язык, пишет Альва Ноэ, «это общая культурная практика, усвоить которую человек может, лишь находясь в соответствующей культурной экосистеме». В доме Эрики, как и в большинстве других бедных домов, было просто-напросто тише, чем в квартирах среднего класса. «Время, затраченное на разговоры, различно, – пишет Ларо, – но, в общем, говорят здесь значительно меньше, чем в домах среднего класса».
Родители Гарольда постоянно о чем-то разговаривали в его присутствии. В доме Эрики практически постоянно разговаривал телевизор. Мама Эрики слишком сильно уставала, чтобы тратить время на разговоры с ребенком. Ученые тщательно изучили разницу между речевыми потоками в домах рабочего и среднего класса. Данные исследования, проведенного учеными Канзасского университета Бетти Харт и Тоддом Ризли, показали, что к четырем годам дети, воспитанные в бедных семьях, услышат на 32 млн слов меньше, чем дети из семей высокооплачиваемых специалистов. За один час последние в среднем слышат 487 фрагментов активной речи. Дети из семей, живущих на пособие, слышат в час всего лишь 178 таких фрагментов.
Но дело не только в количестве. С детьми разных классов разговаривают в разных эмоциональных тональностях. Гарольд просто купался в одобрении. Любое достижение, пусть даже самое незначительное, сопровождалось похвалами с упоминанием его выдающихся способностей. Эрика же слышала в детстве как минимум столько же порицаний, сколько похвал.
Родители Гарольда постоянно тренировали его интеллект. Они возились с ним, играли в настольные игры, вникали в его забавы, устраивали словесные дуэли с шутливыми выпадами. Родители Гарольда всегда объясняли ему причины своих решений и запретов, и он всегда имел право поспорить с ними, изложить свою точку зрения и попытаться отстоять свою правоту. Родители Гарольда следили за правильностью его речи, всегда указывали ему на его ошибки, и поэтому, когда дело дошло до школьных экзаменов, ему не пришлось зубрить грамматику английского языка: он просто давал те ответы, которые лучше звучали. Эта разница в речевом окружении определяет более высокие показатели IQ и лучшую школьную успеваемость.
Короче говоря, родители Гарольда не только оставили ему больше денег. Они оставили ему привычки, знания и когнитивные навыки. Гарольд относился к потомственной меритократии, которая из поколения в поколения делается сильнее благодаря хорошей наследственности и усердному культурному воспитанию.
Эрика была лишена большей части этих неосязаемых преимуществ. Она жила в менее упорядоченном мире. Марта Фара из Пенсильванского университета обнаружила, что в крови детей из бедных семей уровень гормонов стресса выше, чем в крови детей среднего класса. Этот факт неблагоприятно влияет на такие когнитивные системы, как память, распознавание образов, когнитивный контроль (способность распознавать напрашивающиеся, но неверные ответы) и речь. У таких детей меньше шансов вырасти в семье, где есть оба родителя. Исследования, проведенные на мелких млекопитающих, показали, что у животных, выросших в отсутствие отца, межнейронные связи образуются медленнее. В результате снижается способность подавлять импульсивные желания.
Проблема бедняков – не только недостаток денег и меньшее количество возможностей. Дело в том, что нищета и крах семьи могут отрицательно влиять на подсознание – основной инструмент восприятия и интуитивного понимания устройства окружающего мира.
Кумулятивный эффект этих различий очевиден. Школьники из беднейших кварталов заканчивают колледж в 8,6% случаев. У школьников из благополучных кварталов этот показатель поднимается до 75%. По мнению лауреата Нобелевской премии экономиста Джеймса Хекмана, в 50% случаев неравенство в доходах определяют факторы, оказавшие воздействие на человека до достижения им 18-летнего возраста. По большей части это неравенство определяется отсутствием некоторых подсознательных навыков – установок, способов восприятия и представлений о норме. И эта пропасть неравенства расширяется очень быстро.
Восхождение
Когда Эрика училась в восьмом классе – не в «Новой надежде», а в обычной, старой закалки муниципальной школе, две молодых учителей, участников движения «Учить для Америки», организовали поблизости бесплатную школу, которую назвали просто и без затей – «Академия». В нее предполагалось брать выпускников «Новой надежды», да и сама «Академия» была устроена в том же духе. Ученики носили форму, соблюдали дисциплину и учились по специальной программе.
Учредители «Академии» начали с того, что создали собственную теорию нищеты. Они не знали, откуда она берется, но полагали, что у нее множество причин: упадок промышленных предприятий, расовая дискриминация, глобализация, взаимопроникновение культур, невезение, неудачная государственная политика и тысячи других факторов. Но молодые отцы-основатели «Академии» сумели сделать несколько полезных наблюдений. Во-первых, они не верили, что кто-то другой знает, откуда берутся бедность и нищета. Они были убеждены, что не существует волшебной палочки, взмахнув которой удастся вытащить из нищеты всех бедных детей. Ведь у нищеты множество причин. Эти учителя считали, что для того, чтобы покончить с бедностью и разорвать порочный крут ее наследования от поколения к поколению, надо изменить все и сразу.
Когда им впервые пришла в голову мысль об организации «Академии», они пошли к потенциальным спонсорам и изложили им свои аргументы. Позже они отказались от услуг спонсоров, так как те не поняли их мотивов. Но сами отцы-основатели сохранили милые их сердцу принципы. Главная идея была такова: бедность – это саморазвивающаяся и самопорождающая система.
В течение всей человеческой истории люди старались понять устройство мира, прибегая к редукции. То есть чтобы понять, как работает та или иная вещь, ее разбирали на части. Альберт-Ласло Барабаши пишет в книге «Сцепление»:
Редукционизм был движущей силой множества научных исследований в XX веке. Редукционизм говорит нам, что для того, чтобы понять природу в целом, нам надо понять устройство ее составных частей. Молчаливое допущение заключалось в том, что если мы поймем устройство и назначение частей, то легко поймем и устройство целого. «Разделяй и властвуй»; «дьявол в деталях».
В результате мы привыкли смотреть на мир сквозь призму составляющих его фрагментов. Мы изучали атомы и суперструны, чтобы понять устройство Вселенной; мы изучали молекулы, чтобы понять, что такое жизнь; мы изучали гены, чтобы понять поведение во всей его сложности; мы читали книги пророков, чтобы понять истоки воображения и религии.
Этот способ мышления заставляет людей думать, будто понять проблему можно, расчленив ее на части. Можно понять суть человеческой личности, если просто выбрать из всей совокупности ее черт наследственные или приобретенные черты. Эта дедуктивная модель характерна для целенаправленного, осознанного научного исследования – исследования линейного и логически обоснованного.
Недостаток такого подхода заключается в том, что он не может объяснить динамическую сложность и исключительно запутанные свойства человеческой личности, он также не может объяснить особенности культуры и устройства человеческого общества. Поэтому с недавнего времени широкое распространение получил другой подход: изучение эмерджентных систем. Эмерджентная система возникает, когда разнородные элементы, соединяясь, образуют структуру, представляющую собой нечто большее, чем простая сумма этих элементов. Или, говоря другими словами, фрагменты системы взаимодействуют, и из этого взаимодействия возникает нечто совершенно новое. Например, если начинают взаимодействовать такие безобидные по отдельности элементы, как воздух и вода, то при определенном способе их взаимодействия случается ураган. Звуки и слоги, соединяясь, могут породить рассказ, обладающий силой эмоционального воздействия, не сводимой к составляющим ее простым элементам.
Эмерджентная система не имеет единого управляющего центра. Напротив, как только устанавливается взаимодействие определенной формы, она сама задает дальнейшее поведение элементов, вступивших во взаимодействие.
Представим себе, например, что муравей, живущий в муравейнике среди себе подобных, вдруг нашел новый источник пищи. В муравейнике нет вождя или диктатора, который бы своим приказом мог так реорганизовать колонию, чтобы она тут же занялась извлечением пищи из нового источника. Нет, сначала этот новый источник случайно обнаруживает один-единственный рабочий муравей. Вскоре находящийся поблизости другой муравей замечает, что первый изменил направление движения, и следует за ним. За вторым муравьем подтягивается третий и так далее. И очень скоро, говорит Стивен Джонсон, «частное знание становится общей мудростью». Феромоны первопроходцев отмечают путь, и скоро вся колония начинает черпать еду из нового источника. Новость быстро распространяется по системе, и коллективный разум муравейника перестраивает себя так, чтобы извлечь наибольшую выгоду из новой ситуации. Изменение такого рода не является результатом разумно принятого решения. Просто возник новый набор стимулирующих факторов, и как только устанавливаются новые правила, им автоматически начинают следовать все будущие муравьи.
Эмерджентные системы очень хороши для передачи обычаев и привычек по цепи сотен и тысяч поколений. Дебора Гордон из Стэнфордского университета показала, что если муравьев поместить на большой пластиковый поднос, то они автоматически организуют муравейник. Они устроят кладбище для мертвых муравьев, и это кладбище будет расположено по возможности подальше от колонии. Кроме того, муравьи построят свалку, которая будет располагаться как можно дальше и от кладбища, и от колонии. Эта геометрически правильная планировка не создается каким-то одним муравьем. Напротив, каждый отдельно взятый муравей, возможно, не видит и не сознает всю структуру целиком. Отдельные муравьи руководствуются лишь частными, близко расположенными стимулами. Но другие муравьи быстро улавливают эти стимулы, исходящие от нескольких первых муравьев, и очень скоро устанавливается определенная и надежная форма коллективного поведения. После того как прецедент вошел в силу, тысячи последующих поколений муравьев будут придерживаться этой устойчивой процедуры. Раз утвердившись, прецедент начинает действовать столь же неумолимо, как сила тяжести.
Мир вокруг нас полон эмерджентных систем. Одной из таких систем является наш мозг. Ни один отдельно взятый нейрон не содержит, скажем, идеи яблока. Но эта идея возникает в результате разрядов в миллионах нейронов. Эмерджентной является также и система передачи генетической информации. Из сложного взаимодействия многочисленных и разнообразных генов с множеством различных факторов окружающей среды может, например, возникнуть такая черта характера, как агрессивность.
Брак – тоже эмерджентная система. Фрэнсин Клагберн как-то заметила, что когда на сеанс психотерапии приходит супружеская чета, то в кабинете присутствуют три пациента – «муж, жена и их брак». Брак – это живая история отношений мужа и жены. Как только устанавливаются прецеденты, они проникают глубоко в мозг обоих супругов, и отныне сам брак начинает диктовать их поведение. Несмотря на то, что брак существует только в пространстве межличностных отношений супругов, он тем не менее оказывает на них вполне самостоятельное, собственное влияние.
Культура – еще одна эмерджентная система. На свете не существует некоего отдельного человека, который воплощал бы в одном себе черты американской, немецкой или китайской культуры. Не существует и диктатора, который мог бы задать образцы поведения, характерные для определенной культуры. Но из действий и отношений миллионов индивидов кристаллизуются определенные закономерности. Как только эти образцы поведения усваиваются и становятся прецедентными, все будущие поколения начинают подсознательно и беспрекословно им следовать.
Основатели «Академии» были твердо убеждены в том, что нищета – это эмерджентная система. Люди, живущие в беспросветной нищете, запутались в дебрях сложной экосистемы, природу которой никто из них не видит и не понимает.
В 2003 году Эрик Тюркгеймер из Виргинского университета опубликовал данные своего исследования, показавшие, что воспитание в условиях нищеты может привести к снижению уровня интеллектуального развития. Журналисты, естественно, спросили: «Что можно сделать для того, чтобы IQ бедных детей стал выше?» Тюркгеймер ответил:
Честный ответ заключается в следующем: я не думаю, что в окружении этих детей есть нечто специфическое, нечто конкретное, что вызывает этот эффект нищеты. Я не думаю, что в обстановке нищеты есть какой-то конкретный фактор, который отвечает за разрушительное воздействие бедности на умственное развитие ребенка.
Тюркгеймер потратил много лет, чтобы узнать, что именно в нищем детстве приводит к наиболее отрицательным результатам. Он легко доказал общее неблагоприятное воздействие нищеты, но когда попытался измерить относительный вклад каждого отдельно взятого фактора, то не нашел буквально ничего. Тогда он проанализировал 43 исследования, авторы которых изучали специфические элементы окружения детей с четко выраженными недостатками когнитивного развития. Но этим исследователям тоже не удалось вычленить какой-то отдельный ключевой элемент, хотя общий результат воздействия их всех вместе взятых был очевиден.
Это не значит, конечно, что нельзя ничего сделать, чтобы смягчить воздействие бедности. Это означает лишь, что не надо пытаться разложить ее воздействие на составляющие. Эффект нищеты – это эффект эмерджентной системы. Тюркгеймер пишет:
Никакое сложное поведение свободного человека не может быть объяснено линейным или аддитивным набором отдельных причин. Любой конечный результат, например подростковая преступность, имеет тысячи взаимосвязанных причин, и каждая из этих причин может иметь тысячи потенциальных следствий, которые, в свою очередь, взаимодействуют с таким же немыслимым количеством сложнейших факторов окружающей среды, влияющих друг на друга. И вся эта устрашающая своей сложностью система, кроме того, взаимодействует со столь же многочисленными эффектами наследственности.
По словам Тюркгеймера, ученым это сулит «весьма мрачную перспективу». Выходит, что не существует реальных способов вычленить и прояснить причины человеческого поведения или проследить источники того или иного поведения. Можно лишь показать, как эмерджентные условия, такие как нищета или неполная семья, в общем и целом влияют на большие социальные группы. Конечно, возможно установить корреляции между разными условиями, и эти корреляции имеют определенную предсказательную и научную ценность. Но трудно или вообще невозможно показать, что причина «А» непременно повлечет следствие «В». Причинно-следственные отношения сокрыты от нас во тьме «мрачной перспективы».
Из всего этого учредители «Академии» извлекли следующий урок: надо сосредоточиться на культуре неблагополучия в целом, а не на поисках специфических элементов нищеты. Никакие частные меры не смогут ничего изменить в жизни бедных детей и их родителей. Но если окружить человека атрибутами новой для него культуры, позволить ему вступить в новые отношения, то он усвоит новый стиль мышления и поведения, пусть никто и не сможет точно сказать, как именно ему это удалось. И в любом случае, если вы создали для человека новую, обогащающую культурную обстановку, то вам надо стараться сохранять для него эту обстановку и впредь, ибо если такой человек снова соскользнет в культуру нищеты, то бóльшая часть того, что он приобрел, пойдет прахом.
Учредители «Академии» решили, что они создадут не просто школу, они создадут культуру, противостоящую бедности. Школа будет многопрофильной, она привьет детям бедняков навык упорства в достижении цели. Обстановка в школе не будет абсолютно враждебна той культуре, в какой они прежде росли и воспитывались, так как в этом случае дети ее просто отвергнут. Но в школе будут настойчиво требовать соблюдения тех норм, обычаев и правил, которые позволили самим учредителям – сыновьям врачей и адвокатов – поступить в колледж. Школа прямо скажет ученикам, что они живут в поляризованном обществе, где господствует неравенство. Отцы-основатели ни от кого не собирались скрывать тот факт, что дети бедняков нуждаются в иной институциональной поддержке, нежели дети среднего класса.
Школа будет нейтральна в отношении родителей, заявили учредители. Это был вежливый способ сказать, что они собираются избавить детей бедняков от влияния культуры, которую подсознательно навязывают им их родители. Социолог Джеймс Коулмен давно обнаружил, что родители и общество оказывают на детей более сильное воздействие, чем школа. Учредители «Академии» решили, что их школа не будет просто совокупностью кабинетов, где учат математике и английскому. Она станет для питомцев обществом и семьей. Учредители надеялись, что она приучит ребят смотреть на детство как на лестницу, ведущую в колледж, лестницу, ведущую к избавлению от нищеты.
Трудность воздействия на эмерджентную систему заключается в том, что в ней почти невозможно найти «коренную причину» любой проблемы. Но существует и положительная сторона: помимо негативных явлений, приводящих к катастрофическому каскаду бедствий, есть и такие явления, которые приводят к благоприятным последовательностям. Если у вас есть набор позитивных культурных сигналов, то вы можете надеяться на то, что благоприятные изменения, однажды начавшись, вызовут лавину счастливых, положительных результатов.
Эрика решила во что бы то ни стало поступить в «Академию». В это время она училась в восьмом классе. Она стала выше ростом и более привлекательной, но осталась такой же упрямой. Глубокая неудовлетворенность своей жизнью укоренилась в ее душе. Она повышала голос на мать и в то же время страстно ее любила. Кто может разобраться в столь противоречивом клубке чувств? Она постоянно ссорилась, а иногда и дралась со сверстниками. В школе она прекрасно училась, но отвратительно себя вела. Каким-то образом в ее голове прочно засело убеждение, что жизнь – это беспощадная борьба, и она жила словно в осажденной крепости, враждуя с окружающими безо всяких видимых причин.
Порой и по отношению к людям, готовым ей помочь, она вела себя как последняя скотина. Она понимала, что ведет себя по-свински, понимала, что это неправильно, но не могла остановиться. Глядя на себя в зеркало, она, как заклинание, повторяла: «Я сильная». Она убедила себя в том, что ненавидит школу, хотя это было неправдой. Она убедила себя в том, что ненавидит свой квартал и своих соседей, – и это отчасти было правдой. В этом заключался ее истинный гений. Она каким-то образом понимала, что сама ничего не сможет изменить. Она не могла, оставаясь в прежнем окружении, переменить свою судьбу, даже если бы призвала на помощь всю свою волю. Она все равно будет повиноваться прежним эмоциональным сигналам. Их невозможно преодолеть осознанным усилием воли.
Но одно решение она могла принять – ей надо изменить свое окружение. Если это ей удастся, то она окажется под воздействием других сигналов, будет подвергаться иным культурным влияниям. Окружение изменить легче, чем собственную сущность. Надо изменить окружение, и новые сигналы сделают все остальное.
В течение первого семестра восьмого класса она тщательно собирала сведения об «Академии», разговаривала с ее учениками, расспрашивала мать и пытала учителей. Однажды (это было в феврале) она услышала, что в «Академии» состоится совещание с участием руководства ее собственной школы, и решила пойти туда и лично, как и подобает юному воину, потребовать, чтобы ее приняли.
Она проскользнула в дверь, когда группа учеников выходила из школы на спортплощадку. Эрика прошла по коридорам и нашла актовый зал. Она постучалась и открыла дверь. Посреди зала было составлено вместе несколько столов, за которыми сидели 20-25 взрослых. Учредители «Академии» сидели во главе стола, у дальнего края от входа.
– Я хочу поступить в вашу школу, – сказала Эрика достаточно громко для того, чтобы ее услышали все присутствующие.
– Как ты сюда вошла? – спросил кто-то.
– Я прошу вас принять меня в вашу школу. Можно я приду к вам в следующем году?
Один из учредителей улыбнулся:
– Видишь ли, у нас лотерейная система. Если хочешь, напиши свое имя, розыгрыш будет в апреле, и тогда…
– Я хочу учиться в вашей школе, – перебила Эрика и произнесла речь, которую месяцами репетировала в уме: – Я пыталась поступить в «Новую надежду», но мне отказали. Тогда мне было десять лет. Я пошла в отдел социального обеспечения и обратилась там к какой-то женщине, но меня выгнали. Им потребовались трое полицейских, чтобы вытолкать меня из кабинета. Но теперь мне 13 лет. Я много трудилась. Я хорошо учусь, у меня отличные оценки. Я умею себя вести. Я чувствую, что достойна того, чтобы учиться в вашей школе. Можете спросить кого угодно. К тому же у меня есть рекомендации, – и она извлекла из кармана листок бумаги с подписями учителей.
– Как тебя зовут? – спросил тот же человек.
– Эрика.
– Видишь ли, Эрика, у нас есть определенные правила. В нашей школе хотят учиться многие, поэтому мы решили, что самый честный способ поступить к нам – это лотерея…
– Это просто способ сказать «нет».
– У тебя будет такой же шанс, как и у других.
– Это все равно что сказать «нет». Я должна учиться в «Академии». Я должна поступить в колледж.
Больше Эрике было нечего сказать. Она молча стояла у стола, думая, что на этот раз трех копов им не хватит.
Напротив учредителей сидел толстый мужчина. Это был управляющий хедж-фондом, он ворочал миллиардами и щедро спонсировал «Академию». Он был очень умен, но не отличался хорошими манерами. Достав из кармана ручку, он что-то написал на листке бумаги, сложил его пополам и, взглянув на Эрику еще раз, толкнул листок по столу к учредителям. Они развернули листок и прочли: «К черту эту вашу лотерею».
Учредители помолчали, потом переглянулись. Наконец, один из них поднял глаза на Эрику и тихо спросил:
– Как, ты говоришь, тебя зовут?
– Эрика.
– Слушай, Эрика, у нас в «Академии» действуют правила. У нас есть правила, и они обязательны для всех. Мы следуем этим правилам неукоснительно. Мы требуем дисциплины. Полного повиновения. Я говорю тебе это в первый и последний раз. Если ты когда-нибудь кому-нибудь хоть слово расскажешь о том, как ты ворвалась сюда и как с нами разговаривала, то я лично вышвырну тебя из школы. Ты все поняла?
– Да, сэр.
– Тогда напиши нам свое имя, фамилию и адрес. И – до встречи в сентябре!
Толстяк приподнялся со стула и протянул Эрике ручку и блокнот. Такие ручки Эрика видела только по телевизору. Она записала имя, адрес и номер социальной страховки – так, на всякий случай, – и направилась к двери.
Когда она вышла, в зале на несколько секунд повисло юмористическое молчание. Когда стало ясно, что Эрика уже ничего не услышит, управляющий фондом фыркнул, и все присутствующие разразились хохотом.
