Комбатр Полунин поморщился, словно хинина сжевал, покрутил окурок в руках, ловко забросил в урну.

– Есть попадание!.. У нас тоже не сахар, Ольга. Группу, как ты знаешь, производственной назвали, и стали кидать нам все, от чего наркоматы отказываются. Вот сейчас готовлю заключение по коксохимическому заводу в Харькове. Нужно его строить, не нужно? Это значит, чтобы потом на нас, на Технический сектор, всю ответственность взвалить. Лучше уж вечными двигателями заниматься, знакомить партийцев, так сказать, с аксиомами физики.

– Ага, – невпопад прохрипела Зотова, прикидывая, добросит ли окурок. Рассудила, что нет, не обучена артиллерийской премудрости.

– Я подсчитал, что сейчас через Техсектор пропускают чуть ли не треть документов, поступающих в Центральный Комитет. Если дальше так дело пойдет, то без нашей визы ни одной бумаге ходу не будет. Бюрократия в чистом виде!

Удар деревянного протеза об пол заменил отсутствующий восклицательный знак.

Работали порознь, а курили вместе, на одной лестничной площадке. В своем кабинете Александр Полунин, руководитель производственной группы Техсектора, дымить стеснялся. Ольге же и кабинета не досталось, всего лишь стол у окна в большой комнате. Не по чину, видать. Отписки по поводу очередной пролетарской Машины Времени – не коксохимический комбинат.

– Хоть бы одно интересное письмо было! – пожаловалась бывший замкомэск. – Два дня назад прислали проект снаряда на тележке, чтобы по полю бегал, так за бумажку эту чуть не подрались.

– На тележке?!

Рыжий комбатр расхохотался, вероятно, представив себе вышесказанное.

– На тележке, – безнадежным голосом подтвердила Зотова. – Из пушки вылетает, падает прямо на колесики и начинает за врагом гоняться. Ладно, пойду, мне в архив надо, буду историю РКП(б) изучать.

Полунин удивленно вскинул брови, но девушка лишь махнула рукой. Было бы о чем рассказывать!

Для плохого настроения имелся еще один повод. Выходя в коридор и закрывая дверь, она услыхала негромкое: «Убралась старуха!» Кто именно из юных комсомольцев наградил начальницу таким титулом, Ольга не разобрала, да и не особо пыталась. Значит, уже старуха. Двадцать три года… Сопливые юноши и столь же сопливые девицы свысока поглядывали на мрачную тетку в немодной темной юбке и перешитой блузке. Ремингтонистка Петрова, ныне пребывающая в группе самого товарища Москвина, куда как популярнее с ее контрабандной косметикой и камешками в золоте. А ведь на десять лет старше!

Архив был на первом этаже. Ольга спускалась медленно, словно и вправду волокла на плечах лишние полвека. Глядела под ноги и чуть было не столкнулась с кем-то высоким, быстрым шагом идущим навстречу.

– Извините!..

Одновременно вырвалось. Девушка подняла голову, узнала.

– Товарищ Куйбышев! Здравствуйте!..

– И вам добрый день, Ольга… – глава ЦКК – РКИ на миг задумался, – Вячеславовна. Не ошибся?

Девушка попыталась улыбнуться.

– Не ошиблись. Вы же всех по имени-отчеству помните, Валериан Владимирович!

– Помнить-то помню…

Темные глаза на лице-черепе смотрели внимательно, изучающее. На миг Ольге стало не по себе.

– Так… Товарищ Зотова, говорите быстро, кто вас обидел. Пленум собирать не буду, лично разберусь!

Огромная ладонь как будто случайно сжалась в кулак. Бывшему замкомэску представилось, как всесильный глава Центральной Контрольной вламывается в комнату группы и начинает гонять из угла в угол перепуганных до посинения комсомольцев. Будет им «старуха»!

– Спасибо на добром слове, – девушка вновь усмехнулась, на этот раз вполне искренно. – Вы мне с другим помогите. У нас считается, что партия в 1898-м образовалась, после Первого съезда, на самом деле еще позже, только в 1903-м…

Зотова даже не заметила, как лапища Валериана Васильевича, ненавязчиво ухватив ее под локоть, повлекла обратно на второй этаж.

– …А человек в письме пишет, что состоит в партии с 1893-го. Как это может быть?

Очнулась она уже в приемной председателя ЦК – РКИ. Куйбышев, махнув рукой вскочившему секретарю, рывком отворил дверь кабинета:

– Кондуктор сказал: заходим. Так с какого года, говорите? Очень интересно!..

– Самозванцев сейчас множество, – Валериан Владимирович жадно отхлебнул только что принесенный секретарем чай. – Особенно в провинции, там каждый второй начальник год-другой партстажа себе накидывает. Читал я анкеты: «В партии состою с 1916 года». А в какой – не указано. То ли в нашей, то ли меньшевистской, то ли вообще в Союзе Михаила Архангела…

Зотова взяла в руки тяжелый металлический подстаканник, отпила глоток.

– Не с мятой, конечно, – подмигнул Куйбышев. – По данным партийной разведки, вы у себя другой чай не пьете.

Ольга пожала плечами:

– Это раньше было, сейчас в моей группе даже чай не заваришь. Так что там с годом?

– Есть такая категория: старые большевики. А есть вообще допотопные – те, что работали в социал-демократических кружках еще до Первого съезда. Сейчас их по пальцам перечислить можно, каждый на виду. Вот они указывают в анкете год начала своей революционной деятельности, как первый год партийного стажа. Вождь в анкете пишет: «1893 (до партии)». А вашего как фамилия?

Зотова замялась. Не то чтобы бумага была такая секретная, но человек писал в ЦК, надеясь на помощь, а не на огласку. Валериан Владимирович усмехнулся костистым лицом и внезапно поднял вверх сложенные вместе указательный и средний пальцы:

– Страшная клятва Омского кадетского корпуса. За нарушение – вечный позор с исключением из текста «Звериады». Секрет, секрет, секрет!

Ольга не поняла, но прониклась.

– Летешинский…

Куйбышев взглянул недоуменно.

– Пантелеймон Николаевич Летешинский? Интересные дела! Старейший член партии пишет в ЦК, а его письмо отправляют в группу вечных двигателей. Это что же происходит-то? Ладно, раз пообещал, буду молчать, но с условием, что вы, Ольга Вячеславовна, сами разберетесь и мне потом доложите. Согласны?

Девушка кивнула. Председатель ЦК – РКИ, подойдя к высокому книжному шкафу, скользнул длинным худым пальцем по одной из полок.

– Вот. Прочитаете и вернете.

На стол легла тоненькая брошюрка. Синие буквы, неровно раскиданные по желтоватой скверной бумаге, гласили: «Летешинский Пантелеймон Николаевич. К 50-летию со дня рождения и 25-летитю пребывания в РКП(б)».

– Только будьте осторожны. Говорят… – Куйбышев замялся, дернул яркими губами. – В общем, у него не все в порядке с рассудком. Медицинского заключения не видел, но… Имейте в виду.

«Псих, значит?» – чуть было не переспросила Зотова, но вовремя прикусила язык. Настроение, и без того скверное, испортилось окончательно.

– Что же ты, Леонид Семенович, такой деревянненький? – Мурка подошла совсем близко, дохнула жарко. – Редко с тобой видимся, товарищ Москвин, а как встретимся, только лясы точим. Ты ничего не говори, моргни только. У меня кровь горячая, не рыбья…

Леонид моргать не стал, поглядел со значением.

– А у меня батя столяром был. Ты, гражданка Климова, уговор не забывай. Ляжешь Муркой – Машкой встанешь. С шалавами дел не имею.

В ответ – шипение, словно и вправду кошку раздразнили.

– Больно бьешь, Фартовый! Я же не за деньги к тебе липну, не по службе. А ты, гордый такой, девочку утешить не хочешь? Или у тебя там все засохло и узлом завязалось?

Товарищ Москвин решил не отвечать. Встречались они не так и редко, иногда и по нескольку раз на день, но именно по службе. С октября гражданка Климова числилась в экспедиции Центрального Комитета. Устроилось все просто. Оклады в экспедиции были мизерные, и вакансии курьеров никак не удавалось заполнить. Леонид подошел к начальнику, рассказал о сестре боевого товарища, погибшего на Нарвском фронте, помянул наличие жилья в Столице. Даже бумаги подделывать не пришлось, хватило обычной справки из городского совета. Правда, гражданка Климова по странной случайности не состояла в комсомоле, но и это пошло на пользу. В первичке двумя руками ухватились за возможность «пополнить ряды», враз улучшив показатели работы. Все остались довольны – кроме самой Мурки. Девушка не роптала, но в их редкие встречи на квартире каждый раз показывала характер.

Товарищ Москвин не обижался. Утешаться и так было с кем, безотказная ремингтонистка Петрова понимала его без всяких намеков. Мурку же подпускать близко он по-прежнему опасался. Девка и так нос дерет, воображать пытается. Заснешь с такой в одной кровати – только в гробу и проснешься.

Присел на краешек кровати, достал пачку «Марса».

– Вопрос закрыли. Рассказывай!

Мурка спешить не стала. Наклонилась, в глаза взглянула:

– Будь по-твоему, Фартовый. Обещала тебя слушаться, слово ломать не стану. Но и ты пообещай… Если проверну такое, что даже тебе, королю, не под силу, то и ты со мной спорить перестанешь, и все по-моему будет, как захочу. Пусть я и девка, да только многих мужиков умнее, и спать со мною не в позор, а в награду, понял?

Леонид только моргнуть и сподобился. Ишь, завернула! Отвечать не стал, протянул раскрытую пачку. Щелкнула зажигалка, раз, другой.

– Молчание – вроде как знак согласия? – усмехнулась Климова. – Или боязно тебе такие обещания давать? Неволить не буду, но и ты не забывай… Ладно, слушай Леонид Семенович. Ничего важного, одна, скажу тебе, морока…

«Морока» началась странно. Позвонил товарищ Рудзутак, попросил зайти. Начальник вызывал не слишком часто, и Леонид на всякий случай набрал целую охапку бумаг, дабы продемонстрировать служебные успехи. Над чем работал он сам, жизнелюбивому латышу знать незачем, но и прочего хватало, дабы товар лицом показать. Сима Дерябина, бесценная девка, раскопала историю с тайной купеческой факторией на реке Зее. Нашли там сибирские промышленники золото еще до Германской войны, месторождения густые, самородки хоть в лукошко собирай. Если подтвердится, к ордену бывшую подпольщицу представить следует. А еще документы по автоматическому оружию – серьезный сигнал про бывшего генерала Федорова. В военном наркомате отмахнулись, а дело чуть ли не изменой пахнет.

Бумаги не понадобились. Товарищ Рудзутак лишь покивал, пообещав изучить, и заговорил совсем о другом. Есть, мол, у него хорошая знакомая, старая большевичка, в газете «Правда» служит. Живет одна, по гостям почти не ходит, в санаториях не лечится – в общем, только и делает, что горит на работе. И вот беда – заболела. Месяц была в больнице, теперь домой вернулась, но силы еще не те. В квартире убираются и продукты привозят, но мало ли какие еще дела могут быть? Каждый день письма приходят, из редакции бумаги шлют, врачи же пока из квартиры выходить не велят. Надо бы пособить товарищу. Нужна помощница, толковая, грамотная и не слишком болтливая.

Сперва товарищ Москвин очень удивился. Или в Центральном Комитете эпидемия началась? Взять любую тетку из аппарата, разъяснить задачу…

Ян Эрнестович покачал головой, поглядев, словно на несмышленыша, потом соизволил объясниться. Людей в ЦК хватает, но это все чьи-то люди. А надо бы своего человечка, чтобы ни к Троцкому с докладом не побежал, ни к Зиновьеву. В Техсекторе много новичков, товарищ Москвин наверняка уже успел присмотреться и даже выводы сделать…

Леонид вновь не понял. Работает женщина в «Правде», должность важная, но все-таки не центральная. Откуда тайны в редакции, причем такие, чтобы к самому Льву Революции с докладом спешить? Спрашивать, однако, остерегся – почуял. Товарищ Рудзутак в Столице человек новый, но в РКП(б) очень давно, весь партийный расклад знает не хуже, чем шулер – меченую колоду.

«Есть такая!» – сказал. Для убедительности повторил байку про погибшего на фронте друга. Подходящих, мол, и в Техсекторе найти нетрудно, но за товарища Климову он головой поручиться может.

Верный человек!

Тем же вечером он направил Мурку прямиком к товарищу Рудзутаку. Если скучно девке почту разносить, пусть разведчицей поработает, разъяснит вопрос.

– Тетка как тетка, самая обычная, – Мурка задумалась, стряхнула пепел. – Вежливая, на учительницу похожа. А характер крепкий, сразу понятно. Ей пока читать нельзя и писать тоже, приходится мне самой все бумажки разбирать. Хорошо, что я грамоте ученая, впервые в жизни пригодилась. Квартира у нее барская, на три комнаты, а брать нечего. Ни золота, ни камешков, ни одежды приличной, только книги, и то партийные. Мебель, смешно сказать, казенная, с номерками. Но – не барыня, свысока не глядит.

Товарищ Москвин слушал, понять не мог. Может, и нет никакой тайны? Скажем, давняя сердечная знакомая Яна Эрнестовича, двадцать лет назад в ссылке амуры крутили?

– Зовут как?

Просто так спросил, ничего особенного не ожидая.

– Как и меня, Марией, – Мурка довольно усмехнулась. – Удачно вышло, тетка очень обрадовалась, что тезку прислали. Мария Ильинична, если полностью.

Леонид встал, аккуратно затушил папиросу, вздохнул глубоко. Не зря чуял! Старая большевичка, работает в «Правде», давняя знакомая Рудзутака…

– А фамилия ее часом не Ульянова?

Сестра Вождя…

Товарищ Москвин еле сдержал усмешку. Ай да Мурка, Маруся Климова! Недолго пришлось ждать обещанного! Такого ни ему, ни даже товарищу Киму не осилить. Недоступен Вождь, нет к нему дороги, ни прямой, ни окольной. А тут если и не путь, то дорожка…

Леонид поглядел с интересом. Неужели не поняла девка, к кому приставлена?

– Ну да, – ничуть не удивилась Мурка. – Ульянова, младшая сестра нашего главного. Только она его с января не видела, хотела перед самой болезнью встретиться, так не пустили. Там, в Горках, сейчас охрана, хуже чем на киче, чуть ли не дивизию пригнали. А вот с другими моя тезка встречается, вчера Сталин заходил, варенья орехового принес. Троцкий звонил, о здоровье спрашивал, и его сестра звонила, которая Каменева…

Товарищ Москвин покивал, слушая вполуха. Наконец-то сложился пасьянс! Ян Эрнестович Рудзутак семье Вождя не чужой, много лет знакомство водит. Потому и обратилась к нему младшая Ульянова, зная, что поможет и подлость не совершит.

И что теперь? При себе новость оставить – или товарищу Киму доложить? Каждый коммунист – он еще и чекист, не им придумано. Однако здесь не об измене речь и не о происках контры. А кроме того, бывший старший уполномоченный давно уже понял: подлецы долго не живут. Платят им хорошо, пайка не жалеют, но и к стенке ставят при первой возможности. Сдал бы он своих, рассказал об операции «Фартовый» – стали бы раба божьего из кичи вынимать? И седой археолог вспомнился – Артоболевский Александр Александрович. Не в укоризну – в пример.

Рука Мурки легла ему на плечо, погладила, дальше потянулась к расстегнутому вороту гимнастерки, словно в горло вцепиться хотела.

– Никак озадачила тебя, Леонид Семенович? – дохнула в самое ухо. – Вот дела-то! Простая девка самого Фартового в непонятное определила. Так ты мне скажи, я совет дам.

Мягкие губы скользнули по щеке. Товарищ Москвин даже внимания не обратил, словно и вправду батей из полена был вытесан. Не спеши радоваться, Маруся Климова!

– Не озадачила. И советовать тут нечего.

Встал, гимнастерку одернул, улыбнулся зубасто.

– Рассказала – и забыли. Чужие тайны мне, Мария Поликарповна, ни к чему. Попросили пособить хорошему человеку – пособи, зачтется когда-нибудь. И не мне помощь понадобиться может, а тебе. Смекаешь?

Мурка хмыкнула недоверчиво, и Леонид решил объяснить:

– Не меня в непонятное определили, а, считай, всю страну. Где сейчас Вождь? Вроде бы в Горках, тогда почему в Столицу не заехал, когда с Кавказа возвращался? Не появляется почти, не звонит, только записки пишет. Болен? Может, и болен, а может, и хуже чего. Товарищ Рудзутак не просто человека искал, а человека верного, чтобы сестру Вождя защитить. Вот и соответствуй. А если нужно, меня зови. Прямо не выйдет – намекни, слово какое-нибудь передай, чтобы чужим непонятно было. Допустим, что холодно очень. Понимаешь?

Климова сжала губы, неспешно кивнула.

– Поняла. Честности учишь, сыщиков гроза? Чтобы, значит, я у тетки «Капитал» Маркса не позаимствовала? А о другом сказать не хочешь? Обещал ты мне, Леонид Семенович, деньги да чистые паспорта, чтобы за океан податься. Пока что в иную сторону поезд идет, и хорошо, если не в один конец дорожка. Про то, что холодно очень, поняла, не забуду. Но и ты с обещанным не тяни. Мне эти тайны ни к чему, я – воровка, а не активистка комсомольская. Надоест ждать – хвостиком махну, и лови, Фартовый, ветер в поле!

Поворачиваться Леонид не стал, просто дернул рукой. В последний миг сдержал удар, не вполсилы врезал, в четверть. Упасть не дал, за плечо придержал.

– Машка ты была, а не воровка, – уточнил без злости. – Потом убийцей стала, а теперь и вовсе, считай, заговорщицей. Вот и подумай, какая награда тебе за все следует и кто тебя из могилы за уши вытащить может.

Уходил, не оборачиваясь. Руку у пояса держал, к кобуре поближе.

Библиотека закрывалась в девять вечера, но Зотовой разрешили посидеть в читальном зале лишний час. То ли удостоверение помогло, то ли книжки, которые принести попросила. Посетители, сотрудники Центрального Комитета, штудировали главным образом газеты и труды вождей, лишь изредка разбавляя сухое чтение беллетристикой из журналов. Когда Ольга попросила принесли Платона, на русском и в подлиннике, а заодно и словарь древнегреческого, на нее посмотрели странно. Требуемое выдали, но вниманием не оставляли, время от времени осторожно интересуясь, не требуется лишь еще чего. В конце концов бывший замкомэск потребовала выдать ей полное собрание рассказов про великого сыщика Ивана Путилина, после чего ее оставили в покое.

Час прошел быстро. Ольга, сложив записи в папку, отдала книги и без особой спешки вышла через служебный вход в переулок между двумя зданиями, ведущий на маленькую площадь в самом центре Главной Крепости. Днем там стояли авто, теперь же от них остался лишь мокрый булыжник. Дождь, начавшийся ранним вечером, сменился мелким холодным снегом. Зотова поправила воротник шинели, без всякой радости прикинув, что домой придется топать пешком. Трамваи в этот поздний час ходили редко, а на извозчике пусть нэпманы катаются.

Девушка поудобнее пристроила портфель в руке, сунула левую ладонь в карман, к теплу ближе.

– Ольга? А почему так поздно?

Сзади подошли, потому и не заметила. А когда увидела и узнала, даже не сообразила, как лучше ответить. Никогда еще ее начальник по имени не называл.

– В библиотеке была, Ким Петрович, – наконец сообщила она. – Платоном развлекалась. Грааль не нашла, так, может, с Атлантидой больше повезет?

Товарищ Ким негромко рассмеялся, кивнув второму, незнакомому.

– Я тебе рассказывал. Ольга Вячеславовна Зотова, героическая девушка. А это, товарищ Зотова, мой давний друг…

– Егор Егорович, – кивнул незнакомец, даже не попытавшись улыбнуться. – Ким про вас действительно говорил, причем настолько убедительно, что я стал вашим заочным поклонником.

Девушка взглянула недоверчиво. Что за странный тип? Английский кожаный плащ, темная шляпа с широкими полями, полные яркие губы, светлые виски. Неужели седой, ему же и сорока нет!

Хотела смолчать, но все-таки не сдержалась:

– И что же вы, товарищ, подарите своей принцессе Грёзе?

– Что пожелаете, – по лицу промелькнула тень улыбки. – Через неделю я увижусь с генералом Барбовичем. Хотите, привезу его скальп?

…Ударило по глазам – горячим ветром, пороховым кислым дымом. Конский топот, конский храп. Мертвецкий Гвардейский полк – против ее эскадрона, глаза в глаза, шашки «подвысь», пальцы вровень с лицом…

«Идя в бой, мы должны себя считать уже убитыми за Россию!» Иван Гаврилович Барбович, полтавский дворянин, белый генерал.

Егор Егорович ждал, спокойно, неулыбчиво. Зотова поняла – если и шутит кожаный, то всерьез.

– В спину – не надо, – прохрипела, кашель давя. – Будет Мировая революция, сама его достану, верну должок. А если бесчестно, значит, за ним победа останется.

Короткий кивок, внимательный тяжелый взгляд.

– Я передам ему ваши слова. Пусть помнит, за чей счет живет.

– Пойдем, Егор, нам пора!

Товарищ Ким взял знакомца под локоть, улыбнулся Ольге.

– Платон плюс Атлантида, это значит диалоги «Тимей» и «Критий»? А до «Паракрития» докопались? Какой апокриф вам больше понравился – «Евдокс» или «Гермократ»?

Зотова взглянула без всякой симпатии:

– Нечестно выходит, Ким Петрович. Работаешь, работаешь, а вы и так все знаете. Зачем тогда мы нужны? Носом в серость нашу тыкать?

Прикусила язык, но поняла – поздно. Начальник, однако, и не думал гневаться.

– Иначе бойцов не выучишь. Ваше поколение, Ольга, должно не сравняться с нами, а обогнать. Греция Платона выросла именно на духе соревнования. Кстати, и Гражданскую мы выиграли не за счет силы, а благодаря уму. Не обижайтесь, а делайте правильные выводы!

Попрощались и разошлись. Девушка побрела дальше, вновь почувствовав себя никому не нужной «старухой». Правильные выводы? Легко сказать! Гимназию – и ту не закончила. А еще подумалось, что товарищ Ким все-таки лукавит. Перед прочими ум свой показывать не спешит, а ее вроде как на место ставит.

«А чего ты хотел? – негромко донеслось сзади. – Полковничья дочка, голубая кровь!»

Кто именно сказал, не расслышала, но все-таки обернулась. Двое были уже на другом конце площади. Нет, не двое! Из-за древнего собора к ним скользила третья тень, пониже и в плечах поуже. Подошла, замерла…

Ольга прикрыла веки, ловя далекие еле различимые обрывки чужих слов.

– Гондла, когда вы, наконец… К черту, Егор, надоело!.. Не ссорьтесь, товарищи, Лариса, ты…

Люди-тени, голоса-тени. Товарищ Ким, кожаный человек Егор Егорович и Гондла – она же Лариса… Зотовой внезапно почудилось, что женщину она уже встречала. Голоса слились в неясный, далекий шум…

– Ты это своему Радеку скажи!

Чей-то смех, резкий голос в ответ. Трое, горячо споря, завернули за угол. Исчезли. Бывший замкомэск невесело хмыкнула. Вот все и разъяснилось! Как говорится, с миру по нитке – голому петля.

Лариса – «свой» Радек – Гондла.

Несколько лет назад еще не расстрелянный Гумилев посвятил пьесу «Гондла» своей подруге – молодой поэтессе Ларисе Михайловне. Ныне уже не столь молодая Лариса Михайловна числилась гражданской женой Карла Радека.

Получите – и распишитесь!

Ольга, поставив портфель на мокрый булыжник, вырвала из кармана папиросную пачку, достала зажигалку. Резкий горький дым, горькая недобрая память.

Значит, вот о чем твои стишки, Лариса Михайловна? Пылающая многомужняя дева, Гелиос в кожаном пальто и царственный Зенит по имени Ким Петрович… Интересно, на Ваганьковом ты тоже их читала?

«Где Виктор Вырыпаев?»